Федерико Моччиа 15 страница

– Поставь машину здесь, дальше она не пройдет.

Ей не нужны дополнительные объяснения. Джин закрывает машину и пристраивается на сиденье сзади меня, придерживая юбку: необходимое условия для этого трюка – верховой езды.

– Этот мотоцикл супер, мне нравится. Я всего несколько таких видела.

– Таких больше нет. Его сделали специально для меня.

– Так я и поверила. Знаешь, сколько стоила бы штучная модель?

– Четыреста пятнадцать тысяч евро…

Джин смотрит на меня с изумлением.

– Так много?

– Мне еще дали большую скидку.

Она видит в зеркальце мою улыбку – я так его повернул, чтобы наши взгляды встретились. Устраиваю своеобразный армрестлинг взглядами, но вскоре сдаюсь. И снова улыбаюсь. Она сильно бьет меня по спине.

– Ну ты, что ты несешь, ты просто раздолбай!

Такого я не слышал со времен знаменитых драк на пьяцца Эуклиде, со времен набегов на Кассиа и Таленти[43], и вплоть до моего возвращения. Стэп – раздолбай. И кто посмел сказать такое? Женщина. Женщина, сидящая позади меня. И она продолжает.

– Не считая цены, мне очень нравится твой мотоцикл. Дашь мне как‑ нибудь на нем прокатиться.

С ума сойти. У меня просят прокатиться на моем мотоцикле, и кто просит! Опять женщина. Та же самая, что назвала меня раздолбаем! Но самое невероятное в этой истории то, что я ответил:

– Да, конечно.

Мы въезжаем на виа Боргезе – я еду быстро, но без нарочитой спешки – и останавливаюсь у маленького бара над озером.

– Приехали. Здесь не так много народу. Здесь спокойнее.

– Как? Ты не хочешь, чтобы люди тебя увидели?

– Что, опять поссориться хочешь? Если бы я знал, я бы в спортзале хуже с тобой обошелся.

– Посмотрите‑ ка на него.

– Опять?

– Ладно, мир, давай, в качестве «мировой», выпьем аперитив, идет?

Клаудио ставит машину в гараж. К счастью, «Веспы» там нет. Дочки пока не вернулись. Тем лучше. По крайней мере, никто не поцарапает ему машину. Хотя уже и так невозможно опустить цену ниже той, что ему предложили в зачет в салоне «BMW». Клаудио снова думает о своей мечте – свободе, и о другой мечте – «BMW». С этими мыслями он закрывает гараж и поднимается в квартиру.

– Кто дома?

В квартире – полная тишина. Он облегченно вздыхает. Как хорошо побыть немного одному. Поразмышлять о том, как лучше устроить вечер. Это будет нелегко. Клаудио думал об этом весь день, но ему надо перепроверить свой план, обкатать его до мельчайших деталей. Он хочет быть уверенным, что не случится ничего непредвиденного. В этот момент у него за плечами появляется Раффаэлла. Она застала его врасплох.

– Здесь я, и еще вот эта.

Она бросает ему в лицо выписку из счета с его кредитной карты – предпоследняя строка выделена желтым маркером. Клаудио берет с растерянным видом выписку. Раффаэлла склоняется над ним.

– И что это значит? Не объяснишь ли?

У Клаудио кружится голова. Выписка с его счета открыта. Ему дали пощечину, на виду у всех. У всех… на виду у собственной жены. О Боже, подумать страшно, что она там могла найти… Он быстро собирается с мыслями. Нет. Там ничего такого быть не может. Потом он видит предпоследнюю строчку: она сильно выделяется среди остальных. Неопровержимое доказательство его вины. Отсылка к месту преступления. Но ведь Раффаэлла никак не может знать, не может ни о чем догадаться!

– A‑ а, эта… ничего особенного, ничего особенного.

– Сто восемьдесят евро – это ничего особенного? Мне так не кажется.

– Да это я купил бильярдный кий.

– Ах вот как? Это‑ то я понимаю. Тут ясно написано: магазин бильярдных принадлежностей. Я только не знаю, давно ли ты начал играть в бильярд. И что я еще про тебя не знаю.

– Ну, Раффаэлла, прошу тебя. Ты ошибаешься. Это не для меня.

И тут на него снизошло озарение, среди ночи вспыхнул маяк, дающий надежду на спасение в бушующем море, надежду выйти живым‑ невредимым из этого опасного плавания меж подводных рифов, надежду выжить после урагана по имени Раффаэлла.

– Я не знал, что подарить синьору Фарини, а поскольку у него в доме на море есть бильярд, я подумал, что кий будет чудесным подарком! И правда, он ему очень понравился. Подумай только: сегодня вечером мы встретимся, поужинаем и потом сможем сыграть партию!

Весь сегодняшний день он обдумывал совсем другой план, но иногда благодаря импровизации рождаются чудесные обманы.

Раффаэлла в растерянности. Она не знает, можно ли этому верить.

– То есть, вы будете играть в бильярд вдвоем?

– Ты не поверишь – он сказал, что благодаря кию, который я ему подарил, в нем проснулась старая страсть. С тех пор, как он снова начал играть, и дела на фирме пошли лучше, понимаешь? Бильярд его расслабляет, разве это не чудо? – Клаудио раздувается от гордости. – Представь себе, благодаря кию за сто восемьдесят евро он нам доверил финансирование в сотни тысяч евро. Разве не здорово?

Однако Раффаэллу он, похоже не убедил. И тогда Клаудио решает идти ва‑ банк, поставить на карту все, что у него есть, рискнуть, подобно канатоходцу, идущему над пропастью лжи, подобно каскадеру, взлетающему на опасный трамплин самого низкого обмана, пойти на самый дерзкий подлог.

– Не знаю, как тебя убедить. А давай сделаем так: ты пойдешь с нами! Поужинаем, а потом ты будешь считать очки в бильярдном зале – как тебе такой план?

Раффаэлла минуту пребывает в раздумье.

– Нет, спасибо.

После этого головокружительного прыжка в пропасть она успокаивается. Клаудио – тоже. А если бы она согласилась? Где бы он нашел к семи часам Фарини? Уже, наверное, год, как он о нем не слышал. Было бы трудно организовать такой ужин на скорую руку, а тем более – партию в бильярд. Учитывая тот факт, что Фарини совсем не похож на игрока. Клаудио решает не думать об этом. Ему от всех этих мыслей становится дурно. Он улыбается, пытаясь рассеять последние сомнения Раффаэллы. Но та достает еще один аргумент.

– Но если это был деловой подарок, почему ты не заплатил офисной карточкой?

– Ой, ну ты же знаешь этого Панеллу, он прикапывается к каждой мелочи. А если потом Фарини перестанет доверять нашей фирме? Я знаю, он попрекал бы меня целый год! Я решил не рисковать из‑ за ста восьмидесяти евро!

При этих словах Клаудио понимает, какому риску он сам только что подвергся. Он снимает пиджак, он весь вспотел. Идет к спальне, чтобы хоть как‑ то скрыть драматическое напряжение момента.

– A‑ а, Раффаэлла, не волнуйся ты так! Сейчас, когда Фарини пришел к нам, мне эти сто восемьдесят евро вернутся сторицей, точно тебе говорю!

Раффаэлла идет за ним в спальню. Она хочет еще что‑ то сказать, но Клаудио не дает ей этого сделать. Он подходит к ней и берет за руки.

– Знаешь, а мне приятно, что после стольких лет ты меня все еще ревнуешь. Это значит, что наши чувства по‑ прежнему свежи.

Раффаэлла улыбается. Ей кажется, что она снова молодая, ну, во всяком случае, много моложе, чем утром, как будто те морщинки, которые она видела в зеркале, бесследно пропали. Клаудио целует ее. Медленно‑ медленно они начинают раздеваться, они давно так уже не делали, очень давно. И Клаудио чувствует предательское возбуждение. Раффаэлла удивлена.

– Да, мне казалось, такое уже невозможно, а сейчас меня охватывает страсть, я горю желанием.

Клаудио спускает брюки и снимает с нее юбку. Раффаэлла скользит в кровать, и он снимает с нее трусики, приподняв ее еще обутые в туфли ноги. В полутьме комнаты, где все еще гуляет эхо подозрения, где воздух накален сомнениями и изворотливыми выдумками, они начинают нежно прикасаться друг к другу в отчаянной попытке вновь обрести утраченное доверие. Потом Клаудио стягивает трусы, разводит ноги Раффаэллы и входит в жену. Он двигается вверх‑ вниз. Он тяжело дышит, на рубашке его проступает пот. Раффаэлла замечает это.

– Да разденься ты совсем.

– А если девочки придут?

Раффаэлла улыбается и закрывает глаза, она счастлива.

– Ты прав… как хорошо… продолжай… еще… давай.

И Клаудио продолжает, стараясь удовлетворить ее, он возбужден и вместе с тем встревожен. Как он проявит свои возможности вечером, на бильярдном столе‑ постели с дублером Фарини? Он предпочитает не думать об этом. Он читал статью о чувстве сомнения в своих возможностях. Напротив – нужно совсем не думать об этом. Но одно точно: с прошлой недели еще остались царапины на спине, надежно спрятанные под намокшей от пота рубашкой. Вдруг из коридора раздается голос Баби.

– Папа, мама… вы здесь?

Слегка охрипшим голосом Раффаэлла спешит откликнуться.

– Сейчас, мы идем.

И именно в этот момент Клаудио, перевозбужденный от абсурдности всей этой ситуации, кончает. Раффаэлла остается ни с чем, все оборвалось в самый прекрасный момент – на взлете. Она непроизвольно улыбается. Клаудио целует жену в губы.

– Прости меня…

И проскальзывает в ванную. Быстро ополаскивается. Теперь лицо. Да уж, вид у него – просто жуть. И тем не менее, все прошло хорошо. Теперь бы оказаться на высоте вечером, ведь план сработал… Потом он вспоминает, что думать об этом не надо. А иначе известно, что будет. Чувство сомнения в своих возможностях.

Мы с Джин садимся за столик. Невдалеке какой‑ то интеллектуал в очочках и с книгой на столе отхлебывает капуччино, потом продолжает читать статью из «Leggere». Еще здесь женщина лет сорока с длинными волосами, под ее стулом – дворняга. Женщина лениво курит сигарету, на лице ее грусть, – возможно по тем косякам, которых она теперь лишена.

– Неплохая обстановочка, да?

Джин заметила, куда я смотрю.

– Да, мы в нее вписываемся. Что ты будешь пить?

За плечами нарисовался официант.

– Добрый день, господа.

Ему около шестидесяти лет и он весьма элегантен.

– Мне – «АСЕ»[44].

– А я – кока‑ колу и маленькую пиццу с ветчиной и моццарелой.

Официант, кивнув, уходит.

– Эй, после физических нагрузок ты не очень‑ то заботишься о своем здоровье, а? Белая пицца и кока кола – диета атлетов!

– Кстати об атлетах, ты ведь у нас атлет на халяву, дай‑ ка мне свой список спортзалов на триста шестьдесят дней.

– Без проблем. Сделаю тебе ксерокс.

– И многие пользуются таким способом?

Возвращается официант.

– Пожалуйста. «АСЕ» для синьорины, а для вас – белая пицца и кока‑ кола.

Официант ставит заказ на стол, кладет под псевдосеребряную тарелочку счет и удаляется.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, я надеюсь…

И мы продолжаем болтать, понемногу открываясь друг другу.

– Ты что, правда никогда не уезжала из Европы?

– Нет. Я была в Греции, Англии, Франции, один раз с двумя подругами даже в Германию ездила на Октоберфест.

– Я тоже там был.

– Когда?

– В 2002 году.

– И я тоже.

– Ни фига себе.

– Да, но самое невероятное заключается в том, что одна из моих подруг – непьющая. Ты не представляешь, что с ней случилось. Она взяла литр пива, знаешь, такие огромные кружки, которые моют в большущих баках, залпом выпила половину и после этого полчаса плясала на столе какую‑ то тарантеллу, а потом стала выкрикивать: «фонтан, фонтан…» и свалилась на пол, ужас!

Я смотрю на Джин. Она пьет «АСЕ». Я тоже знаю девушку, которая танцевала на столе в ресторане, где мы ужинали. Но она не танцевала на столе во время Октоберфеста… Я вспоминаю Баби – когда я сказал ей, что уезжаю с Полло, Скелло и еще парой друзей на другой машине в Мюнхен, она разозлилась как сумасшедшая. «То есть ты едешь в Мюнхен. А я? » – «Ты – нет… Мы едем мужской компанией». – «Ах так? Хотелось бы верить». А потом оказалось, что этот придурок Манетта из другой машины поехал с подругой. И когда мы вернулись, были долгие разборки с Баби, потому что, конечно, как всегда, рано или поздно, все становится известно.

– О чем ты думаешь?

Я вру:

– О той твоей подруге, которая танцевала на столе. Вам надо было ее заснять. Потом бы вы посмеялись.

– Да, мы как сумасшедшие хохотали тогда, а потом – это не так! Потом, потом… сейчас!

И она, многозначительно глядя на меня, делает очередной глоток «АСЕ». Ой‑ ой‑ ой, что же она хочет сказать? Что дело пошло не так? В общем, оно пошло. Джин хочет «сейчас». Но не сию минуту, нет, еще рано. Может, завтра? Да, завтра, не сейчас, позже…

– О чем ты думаешь? Все еще о моей подруге, что танцевала на столе? Не верю. Я вижу, ты вспомнил какую‑ то другую подругу, с которой познакомился на Октоберфесте и теперь вспоминаешь ваши похождения.

– Плохо видишь.

– Очень хорошо. У меня идеальное зрение.

– Нет, ты плохо знаешь нашу компанию. Ты принимаешь нас неизвестно за кого. Мы люди серьезные, спокойные, не буйные. Конечно, мы любим повеселиться, мы не привыкли в ресторанах лезть из кожи вон, чтобы соблюсти хорошие манеры. «Это делать нельзя, это тоже…» Плевать нам на это занудство.

Я оборачиваюсь, мне повезло. Только что за столик села пара. С ними английский сеттер, они модно одеты, и, что совершенно абсурдно, у обоих подмышкой одинаковая газета «II manifesto». К ним подходит официант, и они что‑ то заказывают.

– Вот смотри на этих двоих. Они не разговаривают друг с другом.

И правда, они делают заказ раздельно, не советуясь, не спрашивая друг друга, что он или она возьмет. Они рассеянны, не обращают внимания друг на друга, как бы просто дрейфуют рядом.

– Смотри, официант уходит, а они принялись читать, причем у обоих «Il manifesto», ну и ну… Не то чтобы я имел что‑ то против этой газеты… Точнее, я имею, но это здесь не при чем. – Просто они даже не заметили, что купили одну и ту же газету. Хуже не придумать. Полный отстой…

Официант быстро возвращается – они оба взяли только по чашке кофе.

– А сейчас мужчина заплатит – только потому, что так положено.

Мужчина встает со стула, переносит вес тела на правую ногу – портмоне у него в левом кармане – засовывает руку в карман и расплачивается. Женщина продолжает пить кофе, даже не взглянув на него. У них рассеянный и скучающий вид. Интересно, как бы здесь восприняли моих друзей? Блин! Они устраивают дебоши, блюют, дерутся, не платят или громко орут, требуя один евро с каждого посетителя, но в любом случае, они живут, а не прозябают, черт побери.

Джин улыбается.

– Да, да, ты прав, по крайней мере, сейчас.

Все, хватит, с меня достаточно. Во всяком случае, на данный момент.

– Да расслабься ты, Стэп, тем более что сейчас тебя ждет важное дело.

– Не понял.

– Тебе надо решить проблему с этим господином.

Я оборачиваюсь, за мной стоит улыбающийся официант.

– Позвольте.

Я не успел ответить, как он наклоняется и берет счет из‑ под псевдосеребряной тарелочки. Он подошел совсем тихо, я даже не слышал. Странно, мне это несвойственно. Вот до чего расслабился с этой Джин. Это хорошо или плохо?

– Одиннадцать евро, синьор.

Я встаю точно в такую же позу, как хмурый тип из той апатичной пары: вынимаю портмоне из кармана и открываю. И улыбаюсь.

– Так даже лучше.

– Что такое?

– Что мы не похожи на этих унылых зануд.

– Не поняла, – Джин смотрит на меня удивленно. – Объясни нормально!

– Все очень просто. Заплатить придется тебе, у меня нет денег.

– Я бы предпочла без экстрима. То есть, я бы согласилась, чтобы мы оказались похожими на этих двоих. То есть, чтобы заплатил ты.

Джин, такая элегантная и красивая, безупречно одетая и накрашенная, строит мне рожицу. Не сильно смешную. И улыбается официанту, как бы извиняясь за ожидание. Она открывает сумочку. Достает кошелек, открывает его, и улыбка сходит с ее лица.

– Мы совсем не похожи на этих двоих. У меня тоже нет денег, – и добавляет, глядя на официанта: – Да, я переоделась, потому что иду на ужин с родителями и дядей, и, поскольку мне там платить не придется, о деньгах я не подумала.

– Плохо.

Официант меняет тон, выражение лица тоже меняется. Вся его любезность бесследно исчезает. Возможно, ему, взрослому человеку, кажется, что молодые просто смеются над ним.

– Мне это совсем неинтересно.

Я беру ситуацию в свои руки.

– Слушайте, я провожу девушку к машине, сниму деньги в банкомате и вернусь заплатить.

– Да, сейчас… меня зовут Джо Кондор! Вы думаете, я такой дурак? Давайте деньги или я позову полицию.

Я улыбаюсь Джин.

– Извини.

Встаю и беру официанта под руку: сначала мягко, потом сжимаю так, что он начинает возмущаться:

– Что ты хочешь, прекрати.

Сжимаю сильнее и отвожу его в сторону.

– Хорошо, шеф. Мы неправы, но не надо нам читать нравоучения. Мы не собираемся воровать у вас одиннадцать евро. Ясно?

– Но я…

Я сжимаю ему руку еще сильнее, на этот раз‑ очень решительно. Он морщится от боли, и я отпускаю его.

– Я прошу вас войти в мое положение. Я первый раз пришел с этой девушкой…

Может быть, он тронут, а может, его убедили какие‑ то личные воспоминания больше, чем мое признание. Он кивает.

– Хорошо, занесете деньги потом.

Мы возвращаемся к столу. Я улыбаюсь Джин.

– Мы договорились.

Джин встает и смотрит на официанта, она искренне расстроена.

– Мне, правда, очень жаль.

– О, не беспокойтесь. Такое бывает.

Я улыбаюсь официанту. Он смотрит на меня. Думаю, пытается определить, вернусь я или нет.

– Возвращайтесь не слишком поздно, пожалуйста.

– Не волнуйтесь.

И мы уходим, мило улыбаясь и оставляя официанту призрачную надежду.

Я сижу позади Стэпа. Мы едем на мотоцикле. Его мотоцикле. Мои мысли разлетаются по ветру. Подумать только. Во что ты влипла, Джин? Это невероятно. Вы первый раз, точнее, во второй, идете в ресторан. В первый раз он и его друзья сбежали из… как там он назывался? «Полковника». Сегодня, когда у него появилась редкая возможность сводить меня куда‑ нибудь, меня, единственную и неповторимую Джин, что он вытворяет? Он оказывается без денег. Не хватало только, чтобы он там подрался. Маразм. Мой дядя Ардизио сказал бы: «Будь осторожна, Джиневра, это тебе не Князь земли[45]». Представляю даже, каким голосом он это сказал бы – очень низким, хриплым, произнося вместо «т» – «д» и растягивая «о»: «Будь осдорооожна, королева». Вот что сказал бы дядя Ардизио. «– Это какой‑ до князь свиней… Даже цведочка не бодарил моей королеве, закрой глаза и бобыдайся бодумать… Осдорожнее, осдорожнее… королева…»

Я трясу головой, но Стэп заметил, и я делаю вид, что смотрю в другую сторону. Он следит за мной в зеркальце. Наклоняется назад, чтобы я его услышала.

– Что такое? Я снова произвел на тебя плохое впечатление?

– О чем ты?

– Это первый наш выход, я без денег, чуть не заставил заплатить тебя, даже хуже: нас чуть не арестовали. Я знаю, что ты думаешь…

Стэп улыбается и переходит на фальцет, как бы подражая мне:

– Ну вот, я так и знала, он просто негодяй, – он продолжает нудеть дурным голосом. Я не реагирую. – Подумать только, с кем я связалась. Ах, если бы родители узнали…

Стэп улыбается. Ох, он угадал мои мысли. Однако, какой же он симпатичный. Пытаюсь сохранить серьезность, но не могу сдержаться.

* * *

– Угадал, да? Да не стесняйся. Скажи правду.

– Я думала о своем дяде… Он бы назвал тебя князем свиней!

– Меня? – я стараюсь подыграть. – Надо бы известить подданных.

Я останавливаюсь. Джин слезает с мотоцикла: мы рядом с ее машиной. Она улыбается; она действительно очень элегантна. Так она и стоит: ноги чуть расставлены, волосы упали на лицо. Она копается в сумочке, пытаясь найти ключи. Сумочка маленькая, и все же там, похоже, целая свалка. Джин шарит, перебирает вещи, перекладывает их с места на место. Я смотрю на нее, стоящую под аркой из известнякового туфа, в самом начале виа Венето – блеск молодости и красоты, в обрамлении античной арки.

– Вот они! Сама не знаю, каким образом они всегда оказываются на самом дне!

Она вынимает из сумочки ключи, на брелоке – черная овечка.

– Это подарок Эле, овечка, бе‑ е! Классная, правда? Но это опасная овечка.

– Почему?

– Потому что она бьет задней ногой всех волков, которые к ней приближаются.

– Не волнуйся, я ее практически уже съел.

– Кретин… Ну, ладно, спасибо за аперитив, он был, как это сказать… уникален. Хочешь, я привезу тебе что‑ нибудь вкусное с ужина?

– Слушай, такое может случиться с каждым, согласна?

– Да, но почему‑ то это случается только с тобой, – произнеся эту милую фразу, она поворачивается и идет к машине. – Заедь к этому официанту. Он ждет тебя. Нельзя лишать людей надежды.

И, рванув с места, Джин уезжает. Мне так и хочется крикнуть ей вдогонку: «Эй, красавица! Ты должна мне еще двадцать евро за бензин…» – но я стыжусь самой этой мысли.

– А вот и Джин!

Я машу им рукой издалека. Странная компания – все разного роста, и одеты по‑ разному. На моем брате‑ джинсы и майка «Nike», на маме‑ темное платье в цветочек, поверх которого – голубой жакет. Отец – в безупречном пиджаке с галстуком, а мой дядя Ардизио – в оранжевом пиджаке и черном галстуке в белый горошек… Уму непостижимо, где он нашел такую одежду. Телевизионные костюмеры, даже сам Феллини, наверное, были бы очарованы им. Седые и непослушные волосы взъерошены, они обрамляют его смешное лицо с круглыми очками, похожими на восклицательный знак в конце фразы: «Ну мой дядя и типчик! ».

– Привет!

Мы все радостно целуемся, очень нежно, а мама, как всегда, целует меня, положив мне руку на щеку, как будто хочет таким образом запечатлеть на ней всю свою любовь, как будто простого поцелуя недостаточно. А мой дядя, как обычно, чрезмерен в своих эмоциях: он целует меня, зажав мой подбородок указательным и большим пальцем, – я мотаю головой направо‑ налево.

– Вот она, моя королева.

Он отпускает меня. Мне немного больно и я провожу рукой по подбородку. Дядя бросает на меня недоброжелательный взгляд. Очень быстрый. Потому что через секунду он уже улыбается, а я улыбаюсь ему. Таков уж мой дядя.

– Итак? – подобным образом начинаются все наши встречи. – Кто выбрал это место?

Я робко поднимаю руку.

– Я, дядя… – и жду приговора.

Дядя смотрит на меня, немного вопросительно, на лице – легкое сомнение, губы чуть дрожат. Молчание затянулось. Я начинаю волноваться.

– Молодец, здесь хорошо, молодец, доченька. Правда, хорошо. Серьезно. Когда‑ то и мы ужинали среди произведений искусства…

Я с облегчением вздыхаю: уффф.

Ужин начинается, я хочу выпить за дядю, хотя я и не его «доченька». Я надеялась, что ему понравится ужинать с нами в художественном кафе. Дядя Ардизио заводит один из своих рассказов.

– Помню, когда я летал над лагерем, где стояли мои солдаты… – Его голос становится хриплым, даже узнать трудно, такова сила дядиной тоски по прошлому. – Я кричал: «учитесь, читайте». Но они слишком много думали о смерти. И тогда я сделал круг на моем двухмоторном самолете, а затем спустился, чтобы донести информацию и приземлился на траву недалеко от них. Дрын‑ дрын‑ дрын, я прилетел на этом подпрыгивающем самолете, этом чуде авации…

Лука, который любит точность во всем, даже когда это не требуется, поправляет его:

– Авиации, дядя, авиации, с «и».

– А я что сказал? Авации?

Лука, улыбаясь, качает головой. Слава Богу, на этот раз Лука не настаивает.

К столу подходит молодой официант, у него короткие волосы и невинный взгляд. Он везет тележку с чистыми бокалами и бутылкой, помещенной в ведерко со льдом. Это «Moë t», отличное шампанское. Этого только не хватало – платить придется нам.

– Простите, но… Это не для нас. Мы не заказывали…

Мама смотрит на меня взволнованно. Молодой официант улыбается.

– Нет, синьора, эту бутылку вам присл…

– Спасибо за «синьору», но это рановато…

– Если позволите, я закончу. Вам ее прислал вон тот синьор.

Официант, на этот раз с серьезным лицом, указывает на столики, стоящие вдали, почти в конце ресторана. В окружении деревьев, виднеющихся за окнами, сидит он, Стэп. Он встает из‑ за столика и отвешивает легкий поклон. Глазам своим не верю: он ехал за мной до самого кафе. Ясно: он хотел убедиться, что я действительно ужинаю со своей семьей. Это мысль Джин‑ мстительницы. Джин‑ Сильвы. Но Джин такого не любит! Часть меня возмущена. Может быть, он просто хотел извиниться за аперитив, все‑ таки ты тоже была не на высоте. Эта мысль принадлежит Джин‑ умнице. На этот раз, сама не знаю почему, мне больше симпатична Джин‑ Серена.

– Эта записка – для вас, синьора.

Официант протягивает мне записку, и я снова думаю, что мой выбор правильный. Разворачиваю ее немного смущенно, пряча глаза от всех – папы, мамы, Луки, дяди Ардизио. Краснею, даже не успев прочесть. Ну и ну. Надо же, именно сейчас… Читаю. «Как классно смотреть на тебя издалека… но вблизи ты лучше… Увидимся сегодня вечером? P. S. Не волнуйся, я нашел банкомат и заплатил официанту за наш аперитив». Сворачиваю записку и улыбаюсь, совсем забыв, что глаза мои опущены. Дядя Ардизио, папа, мама, Лука, – все хотят знать, что там написано, что это за бутылка. И, само собой разумеется, дядя Ардизио волнуется больше всех.

– Так, королева… Чем мы обязаны за эту бутылку?

– Да… это парень, я ему помогла… он не мог… он не знал… короче, он готовится к экзамену.

– Ардизио, да какая разница? – мама спасает меня угловым ударом. – У нас есть бутылка, выпьем и все тут!

– Вот именно…

Я смотрю на Стэпа и улыбаюсь ему. Он смотрит на меня издалека, он снова сел. Но что это он делает? Почему не уходит? Он был очень мил, ну а дальше что? Уходи, Стэп, чего ты ждешь?

– Извините…

Официант смотрит на меня с улыбкой, он так и не открыл бутылку.

– Да?

– Синьор сказал мне, что вы должны ответить.

– Что?

– На записку.

Все снова смотрят на меня, еще внимательнее, чем раньше.

– Скажите ему – да, – и смотрю на них. – Да, он хотел узнать, записала ли я его на экзамен.

У моих родственников вырывается вздох облегчения. У всех, кроме мамы: она внимательно смотрит на меня, но я отвожу взгляд. Я смотрю на официанта, который вынимает другую записку.

– В таком случае, я должен вручить вам вот это.

– Еще что‑ то?

На этот раз все на меня набрасываются с вопросами.

– Ну, теперь‑ то ты скажешь нам, что там написано?

– Что за игры, что за казаки‑ разбойники?

Я снова краснею И разворачиваю записку. «Итак, в восемь я у твоего дома. Буду ждать тебя, не опаздывай, никаких историй… P. S. Возьми с собой деньги, на всякий случай». Улыбаюсь. Официант наконец‑ то открыл бутылку и быстро разливает шампанское по бокалам. Потом поворачивается, чтобы уйти.

– Послушайте, извините…

– Да?

Он смотрит выжидательно.

– А если бы я ответила «нет», вы бы дали мне вторую записку?

Официант улыбается и мотает головой.

– Нет, в этом случае я должен был забрать бутылку обратно.

Раффаэлла сталкивается с Баби в гостиной.

– Привет, Баби, ну что такое… в чем дело?

– Ничего особенного, я просто хотела показать тебе кое‑ что, мама. Что это с тобой? Ты вся покраснела… – Баби смотрит на мать с тревогой. – Вы что, поссорились?

– Нет, совсем наоборот.

Раффаэлла улыбается. Но Баби не обращает внимания на ее слова и показывает журнал.

– Вот, помнишь, я тебе говорила. Как тебе эти цветы на столах? Красивые, правда? Или тебе больше нравятся вот эти, они выглядят натуральнее: красиво, да? Эти лучше, правда?

– Нам именно сейчас это нужно решить?

– Ты спешишь куда‑ то?

– Да, к Флавиям.

– Мама, нам надо наконец уже что‑ то выбрать. А тебя, похоже, это совсем не волнует.

– Завтра мы все решим, Баби, а сейчас я опаздываю.

Раффаэлла идет в ванную и принимается за макияж. В этот момент домой возвращается и Даниела.

– Мама, мне надо поговорить с тобой.

– Я опа‑ а‑ а‑ аздываю…

– Но это очень важно!

– Завтра! Все решим завтра!

Мимо проходит Клаудио. Он тоже спешит. Даниела пытается его остановить.

– Папа, можешь задержаться на минутку? Мне надо рассказать тебе кое‑ что, это очень важно.

– Я тороплюсь на ужин к Фарини. Мама в курсе. Извини, это по работе и потом, там еще будет бильярд…

Клаудио по ходу целует Даниелу. Раффаэлла догоняет его в дверях.

– Клаудио, подожди, выйдем вместе.

Даниела стоит посреди коридора, глядя, как ее родители уходят из дома. Потом подходит к комнате Баби. Но дверь закрыта. Даниела стучит.

– Заходите, кто там?

– Привет… извини, мне надо кое‑ что тебе рассказать. Ты можешь поговорить со мной?

– Слушай, мне пора убегать. Мама уехала, а нам надо было решить кучу вопросов. Извини, но сейчас неподходящий момент. Я иду к Эсмеральде, может быть, она подскажет мне что‑ нибудь дельное. Если будет что‑ то срочное, позвони мне на трубку.

И Баби тоже исчезает со сцены. Даниела, оставшись одна, подходит к домашнему телефону и набирает номер.

– Алло, Джули… привет… что ты сейчас делаешь? А, понятно… слушай, извини меня, можно к тебе сейчас заехать? Мне нужно что‑ то тебе сказать, да, это важно. Да, обещаю тебе, это займет буквально две минуты. Слушай, я просто не знаю, что мне делать. Обещаю, мы успеем до фильма. Хорошо, спасибо.