Официальное мероприятие 1 страница

Глава 1

Верхушки деревьев нависают над дорогой, образуя арку и закрывая собой луну и звёзды. Мы уже около часа едем через эти леса, и в густом тумане света фар нашей машины едва хватает, чтобы осветить небольшой участок дороги перед нами. Я смотрю на заднее сидение, чтобы проверить, насколько раздражён мой брат, который не разговаривает со мной с нашей последней остановки в Вегасе. Он неподвижно застывает, повернув голову к темноте за окном, с вызовом игнорируя меня.

— Если мы не съедем с этой дороги, — говорит мой отец, — то, по-моему, сможем сократить дорогу через горы. Я помню, что мы с вашей мамой как-то раз именно так и ехали.

Уши закладывает, словно их залили цементом, и я замираю, потому что упоминание нашей матери — это табу, его нельзя просто так вставлять в разговоре. Я слышу, как двигается Дэниел, и напряжение вокруг меня возрастает, тисками сжимая моё сердце. Когда мне кажется, что я вот-вот поперхнусь своей скорбью, папа включает радио, вырывая нас из тишины.

Я пялюсь на дорогу через лобовое стекло, глаза жжёт. Но я не осмеливаюсь моргать, дабы не дать воли слезам. В таких случаях я обычно поворачиваюсь к Дэниелу, но мы уже израсходовали весь запас утешений. Сейчас слова кажутся фальшивыми, пустыми. Так что мы оба больше не утруждаем себя ими.

Мой брат знает, что вина за эту поездку лежит не только на мне. Я совершала ошибки с тех самых пор, как умерла мама. Но не я одна. Психологической адаптацией Дэниела стали отрицание собственной скорби и чувство обиды; и порой он обрушивал их на меня. Но наш отец, скажем так, полностью погрузился в себя.

И вот папа отсылает нас к нашей бабушке. Мы покидаем наш дом в Аризоне, чтобы теперь жить в Элко, маленьком городке в Неваде. Отец уверяет нас, что это будет «новый старт», но, честное слово, единственный, кто собирается зажить по-новому, это он. Мы же останемся с далёкой родственницей.

Правда в том, что папа перестал нас видеть. Он смотрит сквозь нас, как будто не в силах выносить наше сходство с мамой. Как будто мы невидимки. Мы с Дэниелом потеряли обоих родителей, несмотря на то, что один из них сидит сейчас рядом со мной.

— Можно я поменяю станцию? — спрашиваю я. Мой голос звучит хрипло, и я понимаю, что не говорила вслух с тех пор, как мы выехали из Вегаса. Как так?

Папа кидает взгляд в мою сторону, словно мой голос напугал его, и коротко кивает. Дэниел снова шевелится на заднем сидении, в то время как я начинаю переключать станции в поисках любой, что будет звучать без помех. Мой айпод умер сто с лишним километров назад, но мне не выпал шанс зарядить его. Я во власти радио-богов, а они, похоже, мне не благоволят.

Все станции встречают меня помехами, кроме одной единственной, где играет старый джаз. Я снова иду по кругу.

— Эй, Од, — окликает меня Дэниел. Моё сердце замирает, и я оборачиваюсь к нему. Он копия нашей мамы — те же платиновые волосы и голубые глаза. И это меня по-прежнему поражает.

— Можно мне твой «Сникерс»? — спрашивает он.

Я давлюсь смешком, прикрывая улыбку, потому что это способ Дэниела извиниться. Мне не стоит отдавать ему шоколадку, особенно после того, как у грязных туалетов на площадке для стоянки он сказал мне, чтобы я заткнулась. Я допустила ошибку, упомянув нашу маму. Не знаю, почему я так поступила, тем более что мне известно, как Дэниел ненавидит, когда я так делаю. Думаю, я просто соскучилась слышать слово «мама» не в связке с фразой «мне так жаль».

Уже в машине, Дэниел пробубнил с заднего сидения что-то там о моём эгоизме.

— Спроси Райана, — сказал он.

Так и началась наша негласная война.

Но Дэниел — мой брат, и он единственный из оставшихся в этом мире, кому есть до меня дело. Такое заслуживает шоколадки. Я хватаю рюкзак, примостившийся у моих ног, и начинаю рыться в переднем кармане, пока не касаюсь размякшего шоколада. Бросаю брату батончик, он кивает в знак благодарности, и временное перемирие восстановлено.

Напряжение чуть спало, и я надеюсь, что из-за этого папа почувствует облегчение. Но его лицо остаётся решительным; он сосредоточен на своём плане, чтобы боль вновь не одержала над ним верх. Отец не всегда был таким. Я не могу точно определить, когда именно он изменился, но это было быстро. Мы же были слишком отвлечены, чтобы заметить. Я занималась самолечением, проявляющимся в виде всевозможных раздражающих выходок; Дэниел был погружён в избегание и отрицание. Не было никого, кто сплотил бы нас.

А когда папа пришёл домой и наткнулся на исключительно бурную вечеринку, которую я устроила, то вёл себя спокойно и сдержанно, хотя на самом деле должен был выйти из себя. Посадить меня под домашний арест лет так на двадцать. Но вместо этого он предложил план.

— Это только на лето, — говорил он нам с Дэниелом, нависая над ведёрком с курицей из «KFC». — Вы же знаете, вашей бабушке хотелось бы проводить с вами больше времени.

Маме моей мамы лет восемьдесят, и я с трудом могу представить, что ей так уж сильно хочется иметь дело с семнадцатилетней бунтаркой или её эгоистичным старшим братом. Мы встречались с бабушкой Нелл так мало раз, что можно по пальцам пересчитать, а назвать эти встречи располагающими язык не повернётся. Но это не важно. Потому что той ночью, сидя в спальне Дэниела, мы с братом пришли к выводу, что она единственная, кто проявила к нам интерес. Папа же отдавал нас. Бросал.

Но сейчас Дэниелу восемнадцать, и он обещает, что заберёт меня с собой, когда накопит достаточно денег для самостоятельной жизни. Пусть папа и оставляет нас под предлогом, что вернётся, мы знаем — этого не будет.

— Бабушка сказала, что специально для тебя, Одри, они сделали ремонт на чердаке, — произносит папа со своего места, но не смотрит в мою сторону. — Они поставили новую кровать, комод. Она ещё спрашивала про твой любимый цвет. Я сказал ей, что это розовый.

— Голубой, — отвечаю я, заслужив его короткий взгляд. — Розовый мне не нравится с седьмого класса.

Папа сглатывает, словно у него ком в горле, и перехватывает руль.

— Что ж, думаю, ты сможешь всё перекрасить. Будет весело.

— А где буду жить я? — спрашивает Дэниел. — Они почистили сено в амбаре?

Папа так долго молчит и не отвечает, что я уже хочу повторить вопрос. Но тут отец хрустит шейными позвонками и смотрит в зеркало заднего вида.

— Ты будешь жить в старой комнате твой матери.

Я опускаю голову. Сначала меня переполняет ощущение того, что это предательство со стороны бабушки, когда она вот так решила связать Дэниела, а не меня, с детством нашей мамы. А я буду заперта на чердаке, словно героиня романа В. К. Эндрюс[1]. Когда мне удаётся справиться с болью, я оборачиваюсь и вижу, что Дэниел смотрит на меня, сжав челюсти; выражение его лица говорит о том, что мне не о чем волноваться. Мы не пробудем там долго. Даже если нам придётся сбежать.

Я снова смотрю на радио, готовая продолжить свои поиски ритмичным нажатием кнопки, но замечаю красный огонёк над CD-проигрывателем. Мне даже не вспомнить, когда я последний раз слушала компакт-диски в этой машине. Обычно у меня в ушах наушники, в противном случае в машине просто царит тишина. Я с любопытством переключаю режим и наблюдаю, как на экране магнитолы загорается индикатор воспроизведения.

Сначала меня встречает тишина. Когда я собираюсь переключить на следующий трек, колонки взрываются мелодией, которая звучит раз в десять громче, чем что-либо с радио. Я подпрыгиваю и смеюсь, глядя на отца. Но он никак не реагирует, совсем не обращая внимания на произошедшее. Он снова погрузился в свои мысли.

Это старая песня, и я смутно припоминаю, что она нравилась маме. Когда до меня доходит, что они связаны, моя рука убавляет громкость, не в силах выключить магнитолу совсем. Я ничего не говорю про песню, не возражая провести остаток поездки в том же эмоциональном уединении, как и три последних месяца моей жизни. Закрываю глаза и откидываюсь на сидении, предпочитая сбежать в сон.

Секунды бегут медленно, мои вялые мысли, как и обычно, преследуют воспоминания о последних мгновениях с мамой, о том, как бесцеремонно я вела себя с ней в то утро, перед тем, как она ушла на работу. Она была консультантом в моей школе, горячо любимой. Уважаемой. И я отправила её на смерть, даже не попрощавшись.

Я прочищаю горло и поворачиваюсь на сидении, но меня удерживает ремень безопасности. Отстёгиваю его, чтобы устроиться поудобнее, а потом отгоняю от себя печаль. Хватит думать. Слова песни заполняют моё сознание, унося прочь воспоминания о маме, и я не противлюсь этому. И когда боли больше нет, я наконец погружаюсь в сон. Проходит минута, а может быть и час, но вот до меня доносится звук мигающего поворотника, и я сажусь, слегка дезориентированная.

— Мы на месте, — устало произносит папа.

С мгновение я ошарашено смотрю на слёзы, поблёскивающие на его щеках. Он вытирает лицо рукавом, а затем резко поворачивает, отчего я ударяюсь плечом о дверь.

Небольшая дорога, сплошь усыпанная поломанными ветками, ведёт сквозь деревья. Я уже было собираюсь спросить отца, куда, чёрт побери, он направляется, когда перед нами появляются открытые железные ворота. Они огромные и украшены орнаментами. Прекрасные. Стволы деревьев оплетены золотыми фонариками, которые освещают уже чистую дорогу. Мы проезжаем через внутренний двор, по кругу которого стоят каменные скамейки и статуи, а всё это подсвечивается крошечными лампочками в коротко подстриженных кустарниках. Но когда в поле зрения показывается сам отель, даже Дэниел протискивается между передних сидений, чтобы посмотреть.

— Ничего себе! — бормочет он. — Мы, что, остановимся здесь?

Здесь — где у чёрта на рогах возвышается великолепное здание, которое в три часа ночи озарено так, словно сейчас канун Нового года. Фасад его выполнен из белого камня, а огромный сводчатый проход украшен плющом. Я не могу удержаться от улыбки, когда мы останавливаемся у входа.

— Я без сил, — говорит отец. — И когда мне на глаза попалась вывеска отеля «Руби», я подумал, что мы сможем раскошелиться на одну ночь.

Я вижу тень моего папы, того, каким он был раньше.

— Представьте, что это наши маленькие семейные каникулы, — добавляет он.

— Тогда я хочу себе отдельную комнату, — раздаётся с заднего сидения голос Дэниела.

Папа фыркает от смеха, но соглашается. Он выключает двигатель, и к нашей машине подходит парень в униформе цвета красного вина. Дэниел исчезает где-то в корме внедорожника, чтобы взять свой чемодан, а я поднимаю свой рюкзак на колени, когда водительская дверь открывается.

— Добро пожаловать в «Руби»! — говорит парень в красном. Мне не удаётся с точностью определить его акцент, но он симпатичный — тёмные волосы и тёмные глаза. Он смотрит внутрь машины и замечает меня.

— Я могу вам помочь с вашим багажом, мисс? — Его губы изгибаются в улыбке, и я ничего не придумываю — он со мной флиртует. Но из-за нашей поездки и поведения моего отца я сбита с толку. Поэтому отрицательно качаю головой.

— Я сама, — отвечаю я носильщику. — Но спасибо.

Он обходит машину, чтобы открыть мне дверь, и от меня не ускользает, что он стоит слишком близко, так что мне даже приходится нырнуть под его руку, чтобы выбраться из машины. Парень помогает загрузить наш багаж на золочёную тележку, и папа вознаграждает его сложенными банкнотами, а затем открывает массивные деревянные двери. Я оборачиваюсь и вижу, что носильщик ждёт нас. Он снова улыбается и, опустив подбородок, наблюдает за мной. Я быстро отворачиваюсь, по рукам ползут мурашки из-за чувства тревоги.

Вестибюль представляет собой какой-то взрыв роскоши: дорогая деревянная мебель, отделанные бахромой бархатные ткани, а над всем этим великолепием висит невероятных размеров люстра. Стены высотой этажа в три украшены картинами и гобеленами. Я поворачиваюсь к Дэниелу, и он улыбается — настоящей улыбкой.

— Да уж, мне бы стоило надеть чистую толстовку, — бормочет он.

— У тебя нет ничегошеньки чистого, — говорю я. — Я всю неделю не стирала твои вещи.

Дэниел обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

— Когда мы приедем к бабуле, я начну с того, что постираю всю свою одежду. И даже твою.

Я смеюсь, потому что Дэниел наверняка испортит всё, что засунет в стиральную машину. А ещё потому что он приучился называть нашу строгую старую бабушку бабулей. Мне не терпится увидеть её реакцию, когда он скажет ей это в лицо.

Папа останавливается у стойки регистрации, мы с Дэниелом — за его спиной. В углу сидит болезненно худой служащий, который лазает в интернете и щёлкает по клавишам компьютера. Он даже не поднимает головы, чтобы поприветствовать нас. Я покашливаю, чтобы привлечь его внимание, и, когда он по-прежнему не реагирует, вздыхаю, облокачиваюсь на столешницу и обвожу взглядом вестибюль. Я в состоянии сенсорной перегрузки, не в силах объять глазами всё и сразу. В обычной одежде я чувствую себя здесь не в своей тарелке. Мне стоило бы быть в коктейльном платье, или, может, даже в вечернем. Внезапно позади стойки открывается дверь, одного цвета со стеной, и из неё появляется лысый мужчина с маленьким приятным лицом. Он смотрит в сторону второго служащего, но парень куда-то исчез. Хотя я даже не видела, как он уходил.

— Добро пожаловать в отель «Руби»! — радостно говорит мужчина. — Чудесная ночь.

— Утро, — поправляю я. Мужчина поворачивается ко мне и быстро, но внимательно окидывает меня взглядом, словно решая, стоит ли мне отвечать. Я читаю имя на его жетоне: Кеннет, портье.

— Пусть так, — отзывается он с усмешкой. Не дожидаясь его просьбы, мой отец кладёт на стойку своё водительское удостоверение и кредитную карту.

— Три комнаты, — говорит папа. — Только на одну ночь.

Кеннет учтиво кивает, читая нашу фамилию. Он некоторое время изучает нас с Дэниелом, а затем перегибается через стойку к отцу.

— Заранее прощу прощения, мистер Каселла, — говорит он. — Но, кажется, сегодня количество броней превышает количество свободных номеров.

Портье делает паузу, будто ждёт, что я снова вставлю замечание, что уже утро.

Папа понуро опускает плечи.

— А есть ли поблизости другой отель? Может быть, даже мотель?

— О боже, — быстро говорит Кеннет, махнув рукой. — Мы бы никогда не стали создавать вам такие неудобства! Это же очевидно, что это наша вина. Давайте посмотрим.

Он нажимает несколько клавиш.

— Есть два свободных номера на шестом этаже и, если ваша дочь не будет возражать, то для неё найдётся номер на тринадцатом. Сейчас там проходят ремонтные работы, но я уверяю вас, — тут он поворачивается ко мне, — это не нарушит ваш покой.

Представить не могу, что им пришло в голову менять в таком прекрасном месте, но я благодарна уже за то, что нам не придётся коротать ночь в каком-нибудь зачуханном мотеле рядом с трассой.

— Номера на шестом этаже, — продолжает Кеннет, — имеют чудесный вид на горы Руби. И, помимо прочего, вы сможете выехать после расчётного часа. Надеюсь, это вас устроит?

Уговаривающий вкрадчивый голос Кеннета всецело владел беседой. За считанные секунды отец согласился на всё, даже не выяснив расценок.

— Чудесно, — говорит портье, хлопая в свои пухлые ладони. — Пока мы разговаривали, Джошуа доставил ваш багаж. Чтобы вам понравилось у нас, мы предлагаем широкий выбор условий отдыха. На территории отеля вы найдёте ресторан, магазин сувениров, салон красоты и спа-салон. А те большие двери, — он указывает рукой на стеклянные двери, — выходят в сад, за ними расположено кафе, а чуть дальше — теннисные корты. Есть ещё открытый бассейн, комната отдыха с бильярдными столами, и, конечно же, кинотеатр. А вот список фильмов.

Кеннет протягивает отцу брошюру и выдыхает, наконец-то сделав перерыв в своём монологе.

— Ух ты, — говорю я, выглядывая из-за плеча отца, чтобы посмотреть на брошюру. — Неужели кто-то вообще захочет отсюда уезжать?

Кеннет медленно поворачивается, его пальцы сложены на груди.

— Иногда такие находятся, мисс Каселла. А теперь, — говорит портье, любезно улыбаясь нам, — вот ваши карты-ключи и планы отеля. Ещё раз повторю, что рад приветствовать вас в отеле «Руби». Надеюсь, вы приятно проведёте у нас время!

Широко раскрыв глаза, я тянусь за своим ключом и стягиваю его со стойки. Кеннет наблюдает за мной, но через мгновение разворачивается и исчезает за маленькой дверью в стене.

— Ну и чудило, — говорит Дэниел, запуская руки в карманы своей толстовки. — Хотя тут шикарно. Я чувствую себя грёбаной элитой!

— Дэниел, — предупреждает папа, но я вижу намёк на улыбку на его лице. Этот отель поднял настроение всем нам. И этого почти достаточно, чтобы мы забыли, почему оказались здесь.

Из-за огромных дверей в холле доносится музыка: нежная фортепианная мелодия и ленивое пение. Перед ними выставлен золотистый стенд, который гласит: «Празднование годовщины — 1937». Какое-то безумие, потому что я не знаю, кто бы в такую несусветную рань веселился на юбилейной вечеринке, или почему в отеле разрешены такие поздние празднества. Разве остальные гости не спят?

— Увидимся позже, — говорит Дэниел, потянув меня за рукав. Но я не успеваю даже спросить, куда он собрался, как мой брат пересекает вестибюль, только однажды повернувшись, чтобы помахать мне рукой. Папа окликает меня по имени, ожидая у позолоченных дверей лифта.

Мы молча поднимаемся. Мне очень редко доводилось проводить время наедине с отцом. Даже эти несколько минут проходят как-то неловко, как будто мы совершенно незнакомы. Колокольчик лифта звенит на шестом этаже. Папа, бормоча под нос, желает мне спокойной ночи и выходит. Потом останавливается и поворачивается. В его глазах я вижу просьбу о прощении и открываю рот, чтобы спросить, что случилось. Но двери закрываются, и в лифте остаюсь лишь я одна.

Где-то на задворках сознания меня начинает терзать ощущение, как будто я что-то забыла, но двери лифта разъезжаются в стороны, открывая взгляду тринадцатый этаж. Я выхожу.

В коридоре, длинном и зловещем, узорчатый пол винного цвета, а стены отделаны панелями из тёмного дерева. Выглядит красиво, но в то же время… мрачно. Как будто воздух здесь слишком тягучий. В конце коридора, над стеклянным столиком, висит непомерно большое зеркало в позолоченной раме. Я вижу своё отражение: мои светлые рыжие волосы собраны в узел и курчавятся на макушке из-за долгого путешествия, моя футболка с длинными рукавами — из разряда повседневных и заношена. Я выгляжу совершенно неуместно посреди всего этого старомодного убранства. Но знакомый образ, видимо, успокаивает меня, и я противлюсь холодку, пробегающему вдоль моего позвоночника.

Номер 1303 располагается в самом начале коридора, и я ещё раз оглядываюсь вокруг и только затем открываю дверь и захожу внутрь. Включив свет, я ахаю и прикрываю рукой рот. Кажется, я только что выиграла в лотерею, где разыгрывались гостиничные номера. Он роскошный. Вычурная зона отдыха (это что, старинная кушетка? ), винтажная мебель с оригинальными узорами, лампы с абажурами из витражного стекла и деревянный стол с замысловатой резьбой. На кровати в углу лежат пушистый белый плед и большие взбитые подушки; столбики с четырёх сторон окружают матрас и загибаются сверху. Я хожу по комнате, вновь поражаясь тому, насколько потрясающим оказался весь отель. Когда мы путешествовали семьёй, до этого, то экономили. Единственный раз, когда мне довелось остановиться в хорошем отеле, был, когда Райан увёз меня на все выходные. Тогда я его ещё любила, думала, что мы поженимся — влюблённые друг в друга ещё со школьной скамьи, как мои родители. Я потеряла девственность на двадцатом этаже «Марриотта». Здесь же намного-намного лучше.

Я бросаю рюкзак рядом с кроватью, на которой нахожу лежащую поперёк подушки одинокую розу и плитку шоколада. Красный цветок ярким пятном выделяется на крахмально-белой ткани, я поднимаю цветок и вдыхаю его лепестки. У них приятный пудровый аромат. В какое-то мгновение меня одолевают сомнения — а не в машине ли я до сих пор и вижу сон? После обязательных попрыгушек на кровати и обследования ванной комнаты, я решаю, что, несмотря на поздний час, мне уже не уснуть. Ведь столько всего ещё нужно разведать! Поэтому я быстро чищу зубы, распускаю волосы и наношу дезодорант. Внизу была музыка — знакомая музыка. Там должны быть и люди. Я наношу на губы немного блеска, засовываю карту-ключ в задний карман джинсов и направляюсь в вестибюль.

Когда я прохожу через вестибюль, там пусто, однако скучающий служащий снова вернулся за свой компьютер. Интересно, сделали ли ему выговор, за то, что он проигнорировал нас ранее? Судя по тому, что он сейчас также не обращает на меня никакого внимания, полагаю, что нет. Музыка ведёт меня вперёд, пока я не оказываюсь у входа в большой банкетный зал. Кажется, по ту сторону дверей вечеринка по-прежнему продолжается. С бешено бьющимся сердцем я оглядываюсь по сторонам и толкаю дверь, входя внутрь.

А там и правда вечеринка. И не то чтобы это засиделись допоздна несколько пьяных отщепенцев. Я кружусь, пытаясь охватить всё глазами за раз. Комната высотой в три этажа, под потолком висят огромные люстры, всё пестрит от всплесков золотого и жёлтого, а дверной проём обрамляют тяжёлые тёмно-красные портьеры. Стены украшают замысловатые гобелены в золотых рамах. Есть здесь и уединённые альковы, со скамьями, врезанными в деревянные стены. Гости пьют из шикарных бокалов. Вокруг меня сплошь блёстки и галстуки-бабочки. На невысокой сцене за чёрным кабинетным роялем играет пожилой мужчина изысканной внешности, а рядом поёт женщина в золотистом платье. Слова песни кажутся вроде бы знакомыми, и в то же время их никак не вспомнить. Но голос у певицы потрясающий — яркий и бередящий душу. Мне хочется понаблюдать за людьми, я нахожу свободное местечко в одном из альковов и улыбаюсь миру, что завертелся вокруг меня.

Подходит официант в чёрном смокинге и предлагает мне напитки, наклоняясь, чтобы мне было удобно взять бокал с подноса. Он улыбается мне, почти как носильщик, и тут же растворяется в толпе. Наверное, вот так и живут знаменитости — вечеринки всю ночь, бесплатная выпивка. Я делаю глоток из бокала, и пузырьки шампанского щекочут нос. Папа бы убил меня.

Я останавливаюсь. Убил бы? Заботится ли он настолько сильно?

— Неужели уже наступила неформальная пятница? — раздаётся голос. Я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда рядом усаживается парень. Он одет в шикарный серый костюм, а когда он кладёт ногу на ногу, то мне видны невероятно блестящие туфли. Он не улыбается, как остальные, но в его янтарных глазах определённо читается флирт.

— Теоретически нет, — отвечаю я, стараясь как можно естественнее сделать глоток шампанского. — Но, по правде говоря, наряжаться в торжественные наряды в четыре утра во вторник — это как-то совсем по-дурацки.

Парень смеётся, искренне и от всего сердца, и мне нравится звук его смеха. В моём мире, мире постоянного притворства, мне за долгое время впервые случается увидеть неподдельную радость. Я снова делаю глоток, спрашивая себя, сколько ещё шампанского мне понадобится, чтобы забыть всё на свете, кроме него.

— Твоя взяла, — говорит парень, расставляя ноги и наклоняясь вперёд. — И, должен сказать, ты весьма очаровала меня тем, что не надела наряд для вечеринки.

— Что ж, это хорошо, потому что я в высшей степени впечатлена тем, что у тебя есть костюм.

Он снова смеётся, вокруг его глаз собираются морщинки, становятся заметными ямочки на щеках. Его улыбка исключительно обезоруживающая, в самом чудесном смысле.

— Элиас Ланж, — говорит он, протягивая руку.

— Вот это да! — дразнюсь я, моя ладонь исчезает в его. Но, вместо рукопожатия, он подносит мои пальцы к своим губам и учтиво их целует. Жар от его рта чуть было не доводит меня до обморока, и, когда моя рука падает обратно на колени, мне как-то неловко. Словно Элиас вновь оживил эту конкретную часть моего тела. Он улыбается и переключает своё внимание на вечеринку, кажется, осознав эффект, который произвёл на меня.

— Я Одри, — говорю я. — И я не знала, что сегодня здесь вечеринка. По какому событию?

— Одно и то же каждую ночь. И вот мы здесь. — Он ослабляет галстук, а затем берёт бокал с подноса проходящего мимо официанта.

— Мы? Ты часто здесь останавливаешься? — спрашиваю я.

Он делает глоток, смотрит на меня и снова делает глоток.

— Да. Хочешь, я покажу тебе всё? Типа испорченный богатей проведёт тебе экскурсию. Обещаю, будет куда веселее, чем здесь.

Я собираюсь сказать ему «нет», потому что обычно не сваливаю с совершенными незнакомцами после трёхсекундной беседы, даже если на нём костюм, но меня прерывают.

— Эли, — громко окликает его девушка, а затем умолкает, встав передо мной. Она притворяется, будто я не существую, когда говорит: — По-моему, мы собирались потанцевать. — Её розовые губы складываются бантиком, словно у маленькой капризули, и мне это кажется противным, а судя по отсутствию внимания со стороны Элиаса, я догадываюсь, ему тоже. Несмотря на её поведение, девушка выглядит сногсшибательно, словно видение в блестящем белом платье, белокурые волосы обрамляют её личико.

— Ты знаешь, я не танцую, Кэтрин, — непринуждённо говорит Элиас. — Уверен, что Джошуа будет только рад закружить тебя. Хочешь, чтобы я у него спросил?

Маленькие голубые глаза Кэтрин становятся похожи на щёлочки. Она резко поворачивается в мою сторону, как будто это я только что говорила. Её взгляд метает в меня ледяные осколки, которые насквозь прокалывают всю меня.

— А ты кто? — спрашивает она.

Упав духом, стараюсь глотнуть шампанского так, чтобы не пролить из-за дрожащей руки.

— Я Одри, — звучит мой ответ. Элиас двигается ближе ко мне, словно хочет вступиться. И надеюсь, так он и поступит, пока эта барышня не повыцарапывала мне глаза.

— Тебя сюда не приглашали, Одри, — презрительно говорит Кэтрин. — Так что вон отсюда.

Элиас наклоняется вперёд и берёт Кэтрин за руку, снова возвращая её внимание на себя.

— Кэти, — мягко говорит он. И мне кажется, что она должна растаять от теплоты в его голосе — со мной это бы точно произошло — но нет, девушка выдёргивает свои пальцы, словно его тон её обидел. Элиас выпрямляется, его каштановые волосы падают ему на глаза, и он убирает их назад.

— Уходи, — холодно говорит он. — Прямо сейчас ты ничего от меня не дождёшься.

Кэтрин наклоняется, приближая своё лицо к его лицу. На секунду мне даже кажется, что она собирается его поцеловать, и внутри у меня всё переворачивается. Но вместо этого девушка улыбается.

— Эли, — шепчет она. — Чтоб ты сдох, милый!

На что Элиас усмехается и поднимает свой бокал.

— Ура, — говорит он и пьёт.

Кэтрин бросает в мою сторону ещё один полный ненависти взгляд, а затем сердито уходит в другую сторону зала. Я кладу руку на живот и выдыхаю, счастливая от того, что стычки почти удалось избежать. Элиас поворачивается ко мне и виновато пожимает плечами.

— Не суди меня строго за то, что вёл себя грубо, — говорит он. — Она чистая психопатка.

— Да уж, есть немного, — соглашаюсь я, наблюдая, как Кэтрин покидает вечеринку. В ту же минуту, когда она исчезает, я немного расслабляюсь. Вокруг нас люди продолжают говорить, музыка играет, и мне вот-вот удастся вспомнить мелодию.

— Так что насчёт экскурсии? — спрашивает Элиас, пряча улыбку за ободком бокала. — Я знаю, где они держат шоколадки для гостей.

Я смеюсь, думая, какой же он всё-таки очаровашка. Но, опять же, я не идиотка. Он незнакомец, а даже если бы и не был им, у меня сейчас всё равно нет настроения встречаться.

— Нет, спасибо, — говорю я.

Элиаса, похоже, мой ответ не удивляет; более того, ему, кажется, он даже нравится. Склонив голову набок, парень скользит по мне взглядом.

— Как ты попала сюда, Одри? — спрашивает он.

— Через дверь.

Он тихо смеётся.

— Честно, что ни говори. Значит, ты здесь не ради призраков? — снова спрашивает Элиас. — Ведь здесь их большинство.

Он указывает в сторону толпы в зале.

— Правда? Так здесь водятся приведения?

— Думают, что да. — Элиас снимает с себя галстук и откидывает его в сторону. Его волосы снова падают ему на лоб, и по мне, так он выглядит более непринуждённым, более доступным. И это делает его ещё более привлекательным — в некотором роде взгляд украдкой на него настоящего.

— А ты без этого костюма? — спрашиваю я. Брови Элиаса поднимаются вверх, и я изо всех сил спешу объясниться. — Я не имела в виду тебя голого! Я имела в виду в жизни. Без костюма… о боже!

Мои щёки начинают гореть, но вот я уже смеюсь. К его чести, Элиас кивает в такт моим словам, как будто и правда ему интересно, что я там думаю.

— Что ж, — говорит он, указывая на комнаты над нами, — если ты желаешь взглянуть…

Я шлёпаю его по плечу, и тут мы уже вместе ухмыляемся, не замечая портье, пока он не откашливается рядом с нами. Он быстро посылает Элиасу неодобрительный сердитый взгляд, а потом обращается ко мне.

— Мисс Каселла, — говорит Кеннет, повернувшись в мою сторону. — Быть может, вам лучше подняться в свою комнату? В конце концов, вы уезжаете завтра утром, а сейчас почти четыре часа.

Элиас спокойно попивает своё шампанское. У него не потребуют удостоверения личности? Заботит ли служащих отеля, что он, или я, — несовершеннолетние? А потом я спрашиваю себя, а с какой это стати портье заволновался, что я ещё не в кровати, укутанная в одеяла?

— Видите ли, — объясняет Кеннет, словно прочитав мои мысли, — вход на эту вечеринку только по приглашениям. И убеждён, что у вас его нет.