Ральф Уолдо Эмерсон 5 страница

Парень был в хорошей физической форме...

По крайней мере, до того, как упал с высоты на скалистый грунт...

Рейс ударил пальцем по красному квадратику на экране компьютера и возобновил видеозапись.

— Первое впечатление после осмотра тела жертвы соответствует тому, что ожидаешь увидеть при падении с большой высоты: сильная травма туловища, в нескольких местах с обеих сторон грудной клетки видны осколки сломанных ребер... В общем, все повреждения отвечают компрессионному перелому, вызванному внезапным торможением свободно падающего тела при столкновении с землей. Тело покрыто темной свернувшейся кровью из многочисленных колотых ран. Обе ключицы сломаны в нескольких местах. Правая ключица пробила кожу в области шеи. Также заметны...

Патологоанатом присмотрелся.

—... зажившие шрамы правильной формы вокруг шеи от плеча до плеча.

Рейс взял свисающий над анатомическим столиком шланг прямоугольного сечения и подал в него воду, направляя струю на шею и грудь покойного и медленно смывая запекшуюся кровь.

— Боже правый, — протянул Рейс.

Он поводил струей по всему телу, начиная от груди и заканчивая руками и ногами. Затем нажал на паузу.

— Эй, Аркадиан! — не отрывая глаз от мертвенно-бледного трупа на анатомическом столе, крикнул через плечо патологоанатом. — Ты сказал, чтобы я тебя позвал, если найду что-нибудь необычное.

Брат Афанасиус замер у двери, осознавая, что не имеет права переступать порог запретного хранилища, и испытывая ужас перед последствиями нарушения этого запрета.

В нерешительности он заглянул внутрь помещения.

Внушающая странный страх фигура аббата возвышалась посреди хранилища. Красный свет, казалось, струился изнутри его тела, словно он был демоном тьмы. Аббат стоял спиной ко входу, поэтому не заметил приближения брата Афанасиуса. Он уставился на расположенные в шахматном порядке пятнадцать ниш, выдолбленные в дальней стене хранилища. В каждой нише находился ящик, изготовленный из того же материала, что и «черные ящики» в самолетах. Афанасиус вспомнил, как однажды отец Малахия сказал ему: «Материал настолько прочен, что ящики выдержат, даже если вся масса горы обрушится на них». Сейчас это воспоминание совсем не улучшило его настроения.

Афанасиус взглянул на невидимую линию, прочерченную на полу. Ему хотелось бы храбро переступить порог запретного хранилища, но поговорка: «Не видь зла, не слушай зла, не произноси зла», — лишила его мужества. Управляющий остался стоять на месте, пока аббат, то ли почувствовав его присутствие, то ли удивляясь долгому отсутствию, не обернулся и не увидел его стоящим перед входом. К своему огромному облегчению, несмотря на полумрак, Афанасиус увидел на лице настоятеля монастыря не раздражение или гнев, а задумчивость человека, который бьется над разрешением трудной задачи.

— Входи, — сказал аббат, вытаскивая ящик из ниши. Подойдя к стоящему в центре помещения аналою[12], он поставил ящик на крышку столика.

Заметив нерешительность управляющего, аббат сказал:

— По дороге сюда я разговаривал с Малахией. У тебя есть доступ... по крайней мере, еще на час.

Афанасиус подчинился и пересек невидимую черту. Столб вокруг него изменил цвет с оранжевого на красный. Это значило, что управляющий получил временный допуск в запретное хранилище.

Аналой стоял в центре помещения и был повернут наклонной поверхностью в противоположную от входа сторону. Всякий стоящий перед ним будет заблаговременно уведомлен о приближении непрошеного гостя светом и сможет вовремя спрятать книгу.

— Я позвал тебя сюда, потому что хочу кое-что показать, — произнес аббат.

Отперев задвижки, он осторожно приподнял крышку ящика.

— Как ты думаешь, что здесь хранится?

Афанасиус придвинулся ближе. Его аура соединилась с исходящим от аббата светом. Обложкой книги служила сланцевая плита с большим, выгравированным на поверхности символом Тау.

У Афанасиуса перехватило дыхание. Он сразу же догадался, что перед ним, — частично благодаря прочитанным описаниям, частично в связи с обстоятельствами, при которых он видел эту книгу.

— «Еретическая библия»?

— Да, — сказал аббат, — «Еретическая библия», последний оставшийся экземпляр.

Афанасиус опустил взгляд на сланцевую обложку.

— Я думал, их все сожгли.

— Так было нужно. Мы хотели, чтобы люди поверили: ничего больше не осталось, а значит, и искать больше нечего.

Афанасиус решил, что аббат прав. Прежде он почти не задумывался о книге, поскольку считал ее существование не более чем легендой. А вот теперь управляющий мог коснуться ее рукой.

— В этой книге, — сквозь зубы проговорил аббат, — тринадцать страниц отвратительной, извращенной, ядовитой лжи — лжи, которая осмеливается опровергать и извращать каждое слово, записанное в нашей Библии.

Афанасиус не отрываясь смотрел на безобидную с виду обложку.

— Тогда зачем оставлять этот экземпляр? — задал он вопрос. — Если книга настолько опасна, не проще ли ее уничтожить?

— Нет, — постукивая пальцами по ящику, ответил аббат. — Книги можно уничтожить, но их содержание имеет свойство оставаться в памяти людей, поэтому для борьбы с врагом мы должны в первую очередь знать, что у него в голове. Я хочу тебе кое-что показать.

Взявшись за уголок обложки, аббат открыл книгу. Как оказалось, ее страницы также были изготовлены из тонких пластин сланца, соединенных вместе тремя кожаными ремешками. Пока настоятель переворачивал страницы, Афанасиуса переполняло страстное желание прочесть то, что было нацарапано на поверхности сланцевых пластин. К сожалению, тусклый красный свет и поспешность, с которой аббат переворачивал страницы, делало это практически невозможным. Афанасиус разглядел, что текст, написанный мелким шрифтом, размещен на странице в две колонки. Не сразу управляющий понял, что книга написана на маланском — языке первых еретиков. Приловчившись, Афанасиус смог прочесть две фразы, и смысл прочитанного произвел на его и без того метущуюся душу неизгладимое впечатление.

— Здесь, — дойдя до последней страницы, объявил аббат. — Эта книга является их версией «Книги Бытия». Ты ведь знаешь этот язык?

Афанасиус колебался, все еще прокручивая в голове запретные слова, которые только что прочел.

— Да, — вполне спокойным голосом произнес он. — Я изучал маланский...

— Тогда читай.

В отличие от предыдущих, на последней сланцевой дощечке было всего восемь строк текста — того самого, который читала двумя часами ранее Катрина Манн:

«Истинный крест появится на земле,

И увидит всякий сей крест,

И будет удивлен,

И падет сей крест,

И восстанет он,

И освободится Таинство,

И настанет новая эпоха,

Когда придет избавление от мучений».

Афанасиус взглянул на настоятеля монастыря. Мысли его путались.

— Вот почему я позвал тебя сюда, — сказал аббат. — Я хотел, чтобы ты собственными глазами увидел это и понял, как наши враги воспримут смерть брата Сэмюеля.

Афанасиус вновь пробежал глазами пророчество. Первые четыре строки можно было интерпретировать как описание экстраординарных событий сегодняшнего утра. Оставшиеся строки бросили управляющего в дрожь. Кровь отхлынула от его лица. Это невероятно! Немыслимо! Грандиозно!

— Вот почему мы сохранили книгу, — торжественно заявил аббат. — Знание — это сила. Зная, во что верят наши враги, мы имеем над ними преимущество. Я хочу, чтобы ты следил за дальнейшей судьбой тела брата Сэмюеля. Если в этих злополучных словах есть хоть капля правды и он является упоминающимся в тексте крестом, то не исключено, что брат Сэмюель может восстать из мертвых, и тогда наши враги используют его в борьбе с нами.

Рейс и Аркадиан смотрели на тело, испещренное пересекающимися крест-накрест белыми шрамами. Некоторые из них были старыми, другие казались довольно свежими, но все без исключения были нанесены на тело умышленно и со знанием дела. В мрачной обстановке прозекторской, при белесом ярком свете неоновых ламп создавалась иллюзия, что труп монаха сшит из множества тел. Прямо готический монстр!

Рейс возобновил видеозапись.

— На теле обнаружены многочисленные шрамы правильной формы, нанесенные в разное время острым медицинским инструментом, возможно скальпелем или... опасной бритвой, предположительно во время какого-то ритуала.

Патологоанатом приступил к более тщательному осмотру.

— Начнем с головы... Старый, полностью заживший шрам идет вокруг шеи в том месте, где она переходит в плечи. Похожие шрамы окольцовывают его руки в области плеч и ноги в области паха. Шрам на левой руке недавно открылся, но уже начал затягиваться. Надрезы аккуратные и сделаны очень острым, возможно хирургическим, инструментом. Также на левой руке, в месте соединения бицепса и трицепса, виднеется Т-образный келоидный шрам, нанесенный раскаленным предметом.

Патологоанатом перевел взгляд на Аркадиана.

— Похоже, нашего подопечного клеймили, как животное на ферме.

Полицейский разглядывал букву «Т» на плече монаха, вспоминая полузабытые дела, которыми прежде занимался. Он направил на шрам объектив фотоаппарата. На жидкокристаллическом дисплее появилось уменьшенное изображение лежащего на анатомическом столе тела. Одно нажатие на кнопку — и снимок переместился в компьютер, в папку с делом монаха.

— Еще один шрам тянется вдоль грудной клетки. Другой пересекает его под острым углом по грудине к пупку. — Рейс замялся, потом продолжил: — Очертаниями шрамы напоминают У-образный разрез, который патологоанатомы делают во время вскрытия тела. От левого околососкового кружка под прямым углом отходят четыре ровных разреза. По форме они похожи на крест. Шрамы недавние. Каждый, — Рейс приложил к одному из них линейку, — приблизительно двадцать сантиметров в длину.

Чтобы лучше видеть, патологоанатом нагнулся.

— На правой стороне туловища, в области нижних ребер, есть еще один шрам, который своим видом отличается от остальных. Формой он похож на лежащий на боку христианский крест. В длину — около пятнадцати сантиметров, в ширину — пять сантиметров. На окружающей шрам коже видны следы швов. Травма, должно быть, была нанесена довольно давно и, кажется, не имеет ритуального значения.

Аркадиан сфотографировал шрам, а затем нагнулся, чтобы лучше его рассмотреть. Да, точно, очень похоже на поваленный крест.

— Тебе уже доводилось такое видеть?

Рейс отрицательно покачал головой.

— Похоже на обряд инициации. Вот только большинство шрамов давнишние. Не уверен, что они имеют прямое отношение к его самоубийству.

— Это не совсем обычное самоубийство, — сказал Аркадиан.

— Почему ты так решил?

— В большинстве случаев суицида смерть является главной целью самоубийцы. Но для нашего парня она была... чем-то вторичным. Главный мотив его действий мне пока неизвестен.

Рейс удивленно поднял брови.

— Если человек бросается с вершины Цитадели, то смерть в любом случае неизбежна.

— Но зачем в таком случае лезть на самую вершину горы? Можно было бы довольствоваться и меньшей высотой.

— Возможно, он боялся, что что-то пойдет не так, — возразил патологоанатом. — Многие самоубийцы кончают жизнь не на кладбище, а в инвалидном кресле.

— Даже в этом случае лезть на вершину не имело никакого смысла. А потом он еще ждал, сидел бог знает сколько времени на холодном ветру, истекая кровью, и ждал утра. Зачем ему это было нужно?

— Он мог отдыхать. Восхождение на такую громадину — дело непростое. Наш парень терял силы и кровь во время подъема. Допустим, достигнув вершины, он лишился сознания и пришел в себя только тогда, когда его согрели солнечные лучи.

Аркадиан нахмурился.

— Что-то не сходится. Проснувшись, он не прыгнул вниз, а встал в позу распятия и простоял так не один час.

Полицейский принял позу, в которой стоял монах.

— Зачем было утруждать себя, если его главной целью было свести счеты с жизнью? Я уверен, что для самоубийцы было куда важнее, чтобы его смерть произошла на глазах у множества очевидцев. Единственная причина, по которой мы сейчас стоим и разговариваем здесь, заключается в том, что он собрал вокруг горы огромную толпу. Если бы наш парень спрыгнул с Цитадели ночью, не уверен, что о его смерти объявили бы даже в местных новостях. Он прекрасно знал, что делает.

— Хорошо, — согласился Рейс. — Возможно, родители в детстве не уделяли ему достаточно внимания. Какая разница? Все равно он мертв.

Аркадиан задумался.

Какая разница?

Он понимал, что начальство хочет от него скорейшего закрытия дела. Нужно было не обращать внимания на странности смерти монаха и, подавив в себе врожденное любопытство, воздержаться от неудобных вопросов. Впрочем, Аркадиан всегда мог подать в отставку и заняться продажей квартир или стать экскурсоводом.

— Послушай, — сказал он. — Я не призываю тебя заниматься этим делом. Твоя работа — определить причины его смерти, моя — выяснить, почему он совершил самоубийство. Для этого мне надо понять склад его ума. Обычно самоубийцы — жертвы общества. Они не могут больше терпеть и выбирают путь наименьшего сопротивления. Но у нашего парня была сила воли. Он не похож на типичную жертву хотя бы потому, что не выбрал путь наименьшего сопротивления. Я думаю, что в его поступках был определенный смысл.

Афанасиус быстро шел по коридору вслед за аббатом. Свет не отставал от них ни на шаг.

— Скажи мне, — не сбавляя скорости, спросил аббат, — кто из полиции связывался с нами?

— Дело ведет инспектор Аркадиан, — задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил управляющий. — Он уже запросил информацию о покойном. Я велел нашим братьям за стенами монастыря всячески подчеркивать, что мы скорбим о случившемся и готовы помогать следствию.

— Ты сказал, что он был нашим братом?

— Нет. Я сказал, что в Цитадели живет и трудится так много людей, что нам понадобится время, чтобы выяснить: пропал ли кто-нибудь из наших братьев. Я не знал, стоит ли подтверждать принадлежность самоубийцы нашему ордену или лучше будет остаться в стороне.

Аббат кивнул.

— Ты поступил правильно. Сообщи нашему отделу по связям с общественностью, чтобы они продолжали сотрудничать с полицией. Возможно, эта проблема рассосется сама собой. После аутопсии, когда членов его семьи так и не найдут, мы из чувства сострадания к ближнему возьмемся за его похороны. Наше великодушие, распространяющееся даже на такую заблудшую душу, как этот самоубийца, покажет всему миру, насколько мы благородны. Таким образом мы вернем себе труп брата Сэмюеля, не подтверждая, что он имеет хоть какое-то отношение к Цитадели.

Аббат остановился и, повернувшись, сверкнул на Афанасиуса острым взглядом серых глаз.

— Однако в свете того, что ты только что прочел, мы не должны терять бдительность. Нельзя ничего оставлять на волю случая. Если произойдет что-то экстраординарное — повторяю, что-то экстраординарное, — мы тотчас же должны будем, не останавливаясь ни перед чем, вернуть тело брата Сэмюеля в Цитадель.

Аббат пристально смотрел на своего собеседника из-под нависших бровей.

— Если чудо свершится и он все же воскреснет из мертвых, будет лучше, если им завладеем мы, а не наши враги. Ни в коем случае нельзя отдавать им тело.

— Как вам будет угодно, — ответил Афанасиус. — Но если то, что вы мне только что показали, сохранилось в единственном экземпляре, кто кроме нас знает о...

Управляющий запнулся, не вполне уверенный, что слова, нацарапанные на сланцевой табличке, можно назвать пророчеством. В таком случае это подразумевало бы, что они имеют божественное происхождение, а это уже ересь.

— Кто кроме нас знает о... предсказании?

Аббат одобрительно кивнул головой. Ему понравилась осторожность брата Афанасиуса в выборе слов. Он не ошибся. Управляющий — именно тот человек, которому стоит поручить официальную часть дела. Он благоразумен и проницателен. Остальным аббат займется сам.

— Мы не можем надеяться, что уничтожение всех копий «Еретического библии» и владевших ими людей уничтожило также идеи, которые в ней проповедовались, — начал объяснять он. — Ложь подобна сорнякам. Ты можешь вырвать их с корнем, отравить их, сжечь дотла, но они все растут. Поэтому будет разумно предположить, что наши враги в той или иной мере знают о «предсказании», как ты предпочел его назвать. Они не будут сидеть сложа руки. Но не волнуйся, брат.

Тяжелая, словно медвежья лапа, рука аббат легла на плечо брата Афанасиуса.

— Мы выдерживали и не такое за долгую историю Цитадели. Нам следует поступать так, как всегда поступали наши предшественники, — быть на один шаг впереди, поднять мост и ждать, пока внешняя угроза не исчезнет сама собой.

— А если на этот раз она не исчезнет? — спросил Афанасиус.

Пальцы собеседника сильнее сжали его плечо.

— В таком случае мы обрушим на врагов всю нашу мощь.

Рейс склонился над телом монаха. В руке блеснул скальпель с длинной ручкой. Прижав лезвие к верхней части грудины, патологоанатом с легкостью разрезал труп до лобковой кости вдоль уже существующего шрама. Он завершил У-образный разрез, сделав еще два небольших, но глубоких надреза к раздробленным ключицам трупа. Потом Рейс срезал кожу и мускулы с груди монаха. Показались поломанные ребра. При обычных обстоятельствах патологоанатому понадобились бы большие хирургические ножницы или нож Страйкер. Следовало бы разрезать грудную клетку, чтобы добраться до сердца, легких и других внутренних органов, но страшный удар о землю сделал за него почти всю работу. Перерезав несколько связок, Рейс добрался до внутренней части грудины.

— Нажми, пожалуйста, на квадратик, — мотнув головой в сторону монитора, попросил он. — У меня заняты руки.

Аркадиан бросил взгляд на окровавленные ребра, возле которых возился патологоанатом, и возобновил запись.

— Итак, — со вновь обретенной бодростью в голосе продолжил Рейс, — несмотря на удар, внутренние органы находятся в удивительно хорошем состоянии. Пострадав при падении, ребра все же уменьшили силу удара о землю.

Положив ребра в лоток из нержавеющей стали, патологоанатом несколькими умелыми движениями скальпеля отделил гортань, пищевод и связки, соединяющие главные органы со спинным мозгом, а затем переместил их в широкий металлический контейнер.

— Печень демонстрирует признаки кровотечения, — сказал он, — но ни один из главных органов не бледен, а значит, обширного кровоизлияния не было. Следовательно, потерпевший умер от общего повреждения внутренних органов, вызванного тяжелой травмой. Думаю, токсикологическая и тканевая экспертизы подтвердят мое предположение.

Рейс перенес контейнер на стол у стены и начал привычную процедуру измерения печени, сердца и легких. Затем он взял образцы ткани каждого органа.

Аркадиан посмотрел на экран телевизора, стоявшего в углу. Жуткое зрелище: на вершине Цитадели гордо стоял человек, чей труп лежал сейчас перед ним, разрезанный и распотрошенный. Эту запись крутили в новостях на всех каналах. На экране монах нагнулся вперед, глянул вниз и неожиданно исчез из вида. Камера дернулась вниз, стараясь проследить за падением человека. Изображение отъехало, потеряв четкость. Вот на экране вновь мелькнула падающая фигура. Невероятно! Это все равно что смотреть фильм Запрудера об убийстве Кеннеди или документальные кадры, на которых самолеты врезаются в башни-близнецы. Есть во всем этом что-то величественное и ужасное. Аркадиан не мог отвести глаз от экрана. Тело снова исчезло из вида. На экране появилась картинка: люди разбегаются в стороны от места падения монаха.

Аркадиан склонил голову, прокручивая в памяти последовательность действий монаха и его необычное падение.

— Преднамеренно, — прошептал он.

Рейс оторвал взгляд от электронных весов, на которых взвешивал печень мертвого монаха.

— Конечно, наш парень преднамеренно прыгнул с горы.

— Я не о том, — отмахнулся полицейский. — Самоубийцы обычно прыгают вниз головой... Иногда они предпочитают падать лицом вверх, но в любом случае первое, что страдает при столкновении о землю, — это голова.

— Голова — самая тяжелая часть тела, — сказал Рейс. — Если падение достаточно продолжительное, человек всегда падает вниз головой.

— Падение с вершины Цитадели никак нельзя назвать коротким. Как-никак, более тысячи футов высоты! А наш парень, распластавшись, долетел до самой земли и ударился всем телом.

— Ну и?

— Это было управляемое падение.

Аркадиан подошел к лотку из нержавеющей стали, где лежала сутана. Взяв щипцы, он начал ворошить заскорузлую ткань, пока не добрался до рукава.

— Взгляни на эти разрывы. Продев в них пальцы рук, он мог туго натянуть ткань, превратив свою одежду в импровизированное крыло.

Инспектор вновь порылся, пока не нашел разрыв у края сутаны.

— А этот — для ступни.

Разжав щипцы, Аркадиан повернулся к патологоанатому.

— Поэтому наш монах не падал прямо вниз, а, скажем так, спланировал с горы.

Рейс посмотрел на лежащее на анатомическом столе тело самоубийцы.

— Я бы сказал, что прежде, чем прыгнуть, он тщательно все обдумал.

Аркадиан проигнорировал саркастические нотки в голосе товарища.

— Возможно, — продолжал он, — монах надеялся, что таким образом сможет замедлить падение и остаться в живых. Или...

В воображении полицейского возникла картинка: руки монаха вытянуты, тело наклонено вниз, голова неподвижно застыла так, словно он...

— Нацелен на...

— Что?!

— Я думаю, что он хотел упасть в определенном месте.

— И зачем это ему понадобилось?

Хороший вопрос. Зачем стараться упасть в определенном месте, если смерть все равно неизбежна? А если главным для этого парня было не столько умереть, сколько привлечь своей смертью всеобщее внимание?

— Он хотел упасть на нашей территории!

Рейс нахмурился.

— Цитадель — это государство в государстве, — пояснил Аркадиан. — Все, что случается внутри каменной ограды монастыря, находится в их юрисдикции. Наша территория начинается за оградой. Самоубийца хотел упасть за стенами монастыря, чтобы мы увидели шрамы на его теле.

— И зачем ему это понадобилось?

— Понятия не имею. Но этот человек отдал жизнь за то, чтобы выбраться из-за стены, огораживающей Цитадель.

— Понятно. И что ты собираешься делать, когда к тебе придут и попросят вернуть тело обратно в Цитадель? Начнешь читать им лекцию по юриспруденции?

Аркадиан пожал плечами.

— Насколько я знаю, они пока еще даже не признали его своим.

Полицейский взглянул на труп. Полость тела была пуста, но он видел сделанные с хирургической аккуратностью шрамы вокруг шеи, рук и ног. Возможно, в этих шрамах заключено какое-то послание и те, кто придет за телом, будут знать, что это означает.

Рейс вытащил из-под анатомического стола картонную коробку, вновь запустил запись и начал выуживать содержимое желудка монаха в коробку.

— Итак, — произнес патологоанатом, — прямая кишка практически пуста. Из этого можно заключить, что последняя трапеза нашего друга была более чем скромной. Он съел яблоко, а перед этим — немного хлеба. Все это я пошлю в лабораторию на анализ. В целом по состоянию содержимого желудка можно судить, что перед смертью погибший страдал несварением, а значит, находился в состоянии сильнейшего стресса. Подожди. Тут еще что-то.

Аркадиан шагнул к столу и увидел, как небольшой темный предмет упал в мешанину из яблочной кожуры и желудочного сока. Сначала он показался полицейскому кусочком пережаренной говядины.

— Что это такое?

Рейс подобрал предмет и подошел с ним к раковине. Открыв локтем кран, патологоанатом засунул странный предмет под струю воды.

— Маленькая полоска кожи, — кладя предмет на устланный бумажным полотенцем медицинский лоток, сказал он. — Ее свернули, наверное, чтобы легче было глотать.

Взяв пинцет, Рейс приготовился развернуть кожаную полоску.

— У него на сутане не хватало одной кожаной петельки, — тихим голосом произнес Аркадиан.

Патологоанатом кивнул.

— Мы ее нашли.

Рейс медленно развернул находку вдоль миллиметровой линейки. Аркадиан сделал еще один снимок для архива. Патологоанатом перевернул полоску кожи, чтобы инспектор сфотографировал ее с другой стороны.

Казалось, воздух в комнате застыл.

Никто не двигался.

Никто не произнес ни слова.

Аркадиан поднял фотоаппарат.

Щелчок затвора вывел Рейса из транса.

Он прочистил горло.

— После того как кожаный объект был развернут и очищен, на его поверхности проступили, — бросив на Аркадиана испытующий взгляд, проговорил патологоанатом, — двенадцать цифр, кажется произвольных.

Инспектор разглядывал цифры. Его мозг лихорадочно работал. Комбинация для ячейки сейфа? А возможно, эти цифры означают книги или стихи из Библии, которые проливают свет на природу Таинства. Аркадиан вновь проверил цифры.

— Они не произвольные, — читая последовательность слева направо, сказал он, — не произвольные.

Полицейский взглянул на товарища.

— Это телефонный номер, — произнес инспектор.

Жене сказал: умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

Книга Бытия (3: 16) [13]

Дикие, почти звериные крики эхом разносились в ярко освещенном помещении, резко контрастируя с опрятностью и чистотой современной больницы.

Стоя в углу, Лив наблюдала за тем, как лицо Бонни искажается от приступов боли. Телефонный звонок разбудил ее в начале третьего ночи, поднял с постели и, усадив в машину, заставил мчаться по Девяносто пятому федеральному шоссе на юг, обгоняя едущие из Нью-Йорка пустые грузовики. Звонил Майрон. У Бонни отошли воды.

Долгий душераздирающий крик огласил помещение. Лив не сводила глаз с сидевшей в центре комнаты на корточках голой Бонни. Женщина орала почти без перерыва. Лицо ее покраснело, а связки на шее натянулись, словно струны. Майрон поддерживал жену за одну руку, а акушерка — за другую. Завывания немного стихли, и из портативного бум-бокса[14] в углу донесся шум плещущихся о берег волн.

В изголодавшихся по никотину мозгах Лив тихий плеск морских волн ассоциировался со звуком распечатываемой целлофановой обертки непочатой пачки сигарет «Лаки страйк». Еще никогда ей не хотелось так курить. Больницы всегда производили на нее гнетущее впечатление. Тот факт, что ей категорически что-то запрещают делать, раздражал Лив. Те же чувства она испытывала и в церкви.

Часто и тяжело дыша, Бонни снова не то застонала, не то зарычала. Майрон погладил жену по спине и зашептал что-то успокаивающее, словно утешал маленького ребенка, который проснулся от ночного кошмара.

Повернув голову к мужу, Бонни низким голосом выдавила:

— Арника.

Лив потянулась за блокнотом и записала время, когда роженица попросила о помощи. Арнику, которую в народе называют «волчьей погибелью», в медицине использовали с древних времен. Лив и сама часто накладывала сок этого растения на ушибы. Считается, что арника помогает при трудных родах, облегчая боль. Журналистка всем сердцем надеялась, что это так.

Майрон неумело вертел в руках маленький пузырек с белыми таблетками. Вопли возобновились, перейдя в завывание. Страшные схватки сотрясали тело роженицы.

«Боже правый! Дайте ей петидин, — подумала Лив. — Она, конечно, верит в целебные свойства растений, но не до такой степени, чтобы становиться мазохисткой».

Крики Бонни достигли апогея. Она мертвой хваткой впилась в руку мужа, выбив содержимое пузырька на блестящий виниловый пол.

В кармане Лив зазвонил мобильник.

Через плотную хлопчатобумажную ткань широких штанов она нащупала кнопку и нажала ее. Никто, кажется, даже не замечал ее присутствия. Лив вытащила мобильник из кармана и посмотрела на поцарапанный серый экран. Да, отключен. Журналистка перевела взгляд на Бонни. Вовремя.

Роженица закатила глаза. Майрон и акушерка не смогли ее удержать, Бонни повалилась на пол. Повинуясь неосознанному порыву, Лив схватилась за шнур срочной помощи и дернула его изо всех сил.

Через несколько секунд в помещение вбежали санитары. Они суетились вокруг роженицы, словно мотыльки вокруг зажженной лампы. Гомеопатические таблетки хрустели у них под ногами. Как из ниоткуда появилась каталка, и Бонни увезли от Лив и умиротворяющих звуков морского прибоя в другую палату, полную новейшего медицинского оборудования и лекарств.

Отделы по расследованию убийств и ограблений находились в одном и том же помещении — на четвертом этаже нового, из стекла и бетона здания, выстроенного за каменным фасадом старого полицейского управления. В помещении стоял вечный гам. Одетые во что придется люди сидели на краешках своих письменных столов или качались на стульях, громко разговаривая по телефону или друг с другом.

Аркадиан сидел на своем рабочем месте и, зажимая рукой ухо, старался разобрать записанный на автоответчике голос. Говорила женщина. Американка. Самоуверенная. Между двадцатью пятью и тридцатью пятью. Полицейский повесил трубку, решив не оставлять голосовое сообщение. Лучше уж перезвонить. Рано или поздно женщина захочет узнать, кто же ее беспокоил.