IV. Юнгеров 3 страница

Поздним вечером он специально приехал к Денису с отчетом, хотя особой необходимости в этом и не было. Волков выслушал, поблагодарил кивком и неожиданно спросил:

– Ты чего такой хмурый? Случилось чего?

Штукин вздрогнул, поняв, что не сумел «замаскировать» свои глаза, которые, оставаясь зеркалом души, выдали его.

Валера криво улыбнулся и со вздохом махнул рукой:

– Да‑ а… Пытался под залегендированным предлогом познакомиться с секретаршей… На улице подкатил – тра‑ ли‑ вали, очаровал… Кофе, мороженое, а потом выясняется, что она случайно зашла к подруге в офис, а я ее с секретаршей перепутал, так как она за ее столом что‑ то в Интернете смотрела.

Денис засмеялся:

– Это горе – не беда. Жовки хочешь?

– Давай.

Волков высыпал в подставленную ладонь Штукина несколько подушечек «Орбита» и, улыбаясь, сказал:

– Знаешь, я раньше хоккеем занимался… Давно… А в те времена бабл‑ гума ведь еще не было. Так мы один пластик разделим на шестерых и жуем на льду. Тренер орет: «Выплюньте немедленно! » А мы ему: «А канадские профессионалы все жуют! » А он нам: «Вы посмотрите на свои личики и на рожи канадцев! » М‑ да… Вот с тех пор я все жую и жую… Нравится.

Денис, погружаясь в воспоминания, вдруг как‑ то очень по‑ детски улыбнулся, и Штукин едва справился с внезапно возникшим порывом все немедленно рассказать этому взрослому парню, с которым ему довелось однажды вместе ждать смерти и выжить… Валера даже уже и рот открыл, но в последний момент все же сдержал себя. Штукин не то чтобы боялся, что его не поймут, нет… Тут было что‑ то другое… Валера не хотел, чтобы вот сразу, на первом же этапе работы в империи Юнгерова, его ассоциировали бы с проблемой… Да и слишком много личного было в истории с Зоей…

Штукин ничего не стал рассказывать Денису. И буквально через несколько минут Валера посчитал, что поступил очень правильно, не поддавшись своему порыву. Дело в том, что их разговор как‑ то незаметно снова свернул к расстрелу в лифте, потом вспомнили, как увольнялся Штукин. А потом Волков, рассеянно слушая рассказ Валеры о том, как он передавал дело новенькому, вдруг споткнулся о знакомую фамилию:

– Погоди, погоди… Якушев?

– Ну…

– А зовут как?

– Егор вроде…

Денис расхохотался:

– Так ведь этого хлопца и я, и Юнгеров с малолетства сопливого знаем. Хороший парень. Ты помоги ему, чем сможешь – он свой. Молодой только.

– Конечно, помогу. – Валера отвернулся, чтобы Волков не увидел снова то, что заплескалось в его глазах. А Штукин подумал о том, что уже «помог» Егору – да так, что и стараясь специально, больше не сделаешь…

Ильюхину Штукин тоже не торопился звонить. Нет, он не боялся и вины за собой никакой не чувствовал, но…

Не хотел он ничего никому объяснять, не хотел пускать к себе в душу, а в этой дурацкой истории было столько несуразного и нелогичного, что трудно было ее рассказать без стриптиза именно душевного…

Валера хотел собраться с мыслями, а заодно и посмотреть, как ситуация начнет развиваться…

Собраться с мыслями за несколько дней ему так и не удалось до конца. Не смог он придумать четкий план своего дальнейшего поведения. И его решение зайти к Якушеву в отдел было тоже порывом, эмоцией… Штукин действительно хотел откровенно поговорить с Егором, но сильно нервничал, да и Якушев его встретил не сильно приветливо. Разговор не сложился, но Валера, увидев телефонные распечатки на столе у опера, понял, что молодой идет в верном направлении. Идет, если уже не дошел…

После долгих колебаний, почти не сомневаясь уже, что его скоро все равно высчитают, Штукин принял решение поговорить с начальником службы безопасности Юнкерса Ермиловым…

Наверное, в той ситуации это был единственный более‑ менее правильный шаг…

Штукин думал, что разговор будет очень тяжелым, но ошибся. Юрию Николаевичу было легко рассказывать. Более того, Валере показалось, что Ермилов понял его – со всеми мотивациями и рефлексиями. Странно, но в какой‑ то момент Штукин даже почувствовал в отставном флотском офицере родственную душу… Он очень правильно сделал, что поговорил с Ермиловым до того, как к нему пришел Якушев. А то, что Якушев приходил к Юрию Николаевичу, Валера понял, когда начальник контрразведки перезвонил ему и дернул снова к себе для кое‑ каких уточнений – по теме французской графики… Оказывается, у Зои в сейфе лежала на него анонимка… А Николенко о ней даже и полусловом не обмолвилась…

Ермилов ничего не обещал Штукину, но Валере показалось, что в этом конфликте с Якушевым флотский офицер будет больше на его стороне, чем на стороне Егора…

Осталось только ждать дальнейшего развития события – и они не заставили себя долго ждать. Правда, Штукин и не предполагал, что Якушев ударит его. И ударом на удар Валера не ответил не из‑ за близости Егора к Юнгерову, а потому, что понимал парня.

И злился Штукин больше на самого себя, чем на Якушева. Злился на свою дурацкую судьбу, на какое‑ то проклятое свойство натуры обязательно влипать в дурацкие истории, поскальзываясь на почти ровном месте…

…Когда Штукин закончил свой длинный рассказ, Юнгеров и Ермилов долго молчали и не задавали никаких дополнительных вопросов. А о чем было спрашивать еще? Валера рассказал все очень обстоятельно, до мельчайших нюансов. Ему было легко говорить, потому что он говорил правду. Единственное, о чем умолчал, – это об Ильюхине и о внедрении. Но в этом направлении ни Юнгеров, ни Ермилов даже теоретически не могли задать парню никаких вопросов…

– Да… – сказал наконец Юнгеров. – Веселенькая история. Накосорезили вы, пацаны. Давненько я таких печальных повестей не слушал. Прямо хоть роман пиши… Что скажешь, Николаич?

Юрий Николаевич в ответ лишь передернул плечами, показывая, что окончательное решение принимать все равно не ему, а мнение свое при Штукине он, Ермилов, озвучивать не собирается.

Валера поднял опущенную голову и посмотрел Юнгерову прямо в глаза:

– Александр Сергеевич! Я понимаю, что виноват, что надо было сразу, но… Я не смог. Думал об этом, мучился, но не смог…

Ермилов кашлянул и все же нарушил собственный обет молчания:

– Ну, все ж таки не совсем до конца не смог, нашел же ты силы прийти ко мне… Яичко, парень, оно, конечно, дорого в христов день, но и в остальные дни продукт не самый бесполезный…

Юнгеров побарабанил пальцами по столу:

– Ладно, Валера… Всякое бывает в жизни… Лучше бы ты, конечно, сразу к нам со всем этим говном пришел, но… Тут все люди взрослые, все всё понимают… Ты с нами всего пару месяцев с небольшим гаком – а мы не на войне, чтобы за такой короткий срок ты в нас совсем своих почувствовал. Ладно. Надо дальше жить, надо думать, как всю эту бодягу разруливать… Егор дорог мне. Но если все было так, как ты рассказал – я особой твоей вины перед ним не вижу. Почти не вижу. Эх, и угораздило же парня в эту прокуроршу‑ утопленницу втрескаться… Она хоть симпатичная была?

– Очень, – тихо ответил Штукин и снова опустил голову. – Александр Сергеевич, я все понимаю, но, поверьте…

– Стоп, – остановил его Юнкерс. – Пошли по кругу, сейчас начнем уставать. Не стоит. Ты ступай, Валера. Никто тебя в мешок зашивать и в том же озере топить не собирается. Работай, как и работал. А вот с Денисом – поговори. Он, наверное, большей откровенности от тебя мог ожидать, чем мы. Понимаешь?

– Понимаю, – еще ниже опустил голову Валерий.

– Ну и ладно, раз понимаешь. Ступай. А мы подумаем, как все это говно разгрести. Охо‑ хо, прости Господи…

Штукин молча встал, потоптался, будто хотел сказать что‑ то, но лишь вздохнул тяжело и вышел, ссутулившись.

Ермилов проводил парня взглядом, в котором ничего прочесть не смог бы даже опытный психолог, и повернулся к Юнгерову:

– Ну и каково твое мнение?

Александр Сергеевич пожевал губами и сказал в сторону очень тихо:

– А какое тут мнение… По крайней мере, теперь хоть все эмоции Егора понятны и объяснимы…

– Да что ты? – деланно удивился Юрий Николаевич.

Юнгеров нахмурился:

– Что, опять что‑ то не так?!

Ермилов сощурил глаза:

– А можно тебя спросить, что ты собираешься делать?

Александр Сергеевич пожал плечами:

– Я? Поговорю с Егором. Ведь ясно, что он не понимает. Я бы на его месте, в его годы, может быть, еще и не так…

Юрий Николаевич не дал ему договорить, беспардонно перебив, хотя и вежливым тоном:

– Ты на своем месте, и я на своем. То есть ты считаешь, что за пареньком надо сбегать и все объяснить: дескать, ты погорячился, но мы – тоже и так далее… Что он хороший. С благородными мотивациями, да?

Юнгеров молча сопел, слушал, морщины на его лице стали глубже. Юрий Николаевич выждал небольшую паузу и продолжил:

– Дело тут не в чинах и рангах, Александр Сергеевич. Если дело требует – я могу и перед твоим садовником на колени встать! Ты мне открой секрет: Егор кто? Кто он такой, кроме того, что он сын Волги?! Он самый малый и далеко‑ далёко будущий товарищ. Вот он кто! Понимаешь? У нас ситуация, когда вахтенный матрос недоволен поведением мичмана в другом БЧ и поэтому в перспективе может не хотеть нести дальше вахту на корабле… так?! Раз мичман – говно, то и насрать на всю посудину, где капитан против мичмана не поддержал. Так?!

Юнгеров по‑ прежнему молчал. Ермилов зло закусил сигаретный фильтр и закурил, пряча огонек в кулаке:

– Помнишь, когда ты сгоряча внедрять его в ментовку надумал? Ну, надумал и надумал, хозяин – барин, тебе же если что втемяшится… Хорошее, кстати, командирское качество – не отказываться от первоначально принятого решения, не метаться и не рыскать… Но имею вопрос: как внедренный? И я не спрашиваю о пользе, которую он вроде как должен приносить на своем месте. Бог с ней, с пользой, понимаю: только‑ только работать начал, надо оглядеться, все такое прочее. Я не об этом. Я о том, что он ко мне подкатил не с вопросом, а с мнением и требованием! Мол, я знаю плохого человека! Разберитесь немедленно! А я, уважая твое к нему отношение, не могу рявкнуть: «Ты кто, щегол?! Смирно! » Его Штука барчуком назвал? Справедливо! Ты его им и сделал! Только барчуки в общем понимании – они этакие лентяи наглые, а у нас – справедлияый такой, ищущий… но все равно – барчук! А нам нужен не ищущий, а рыщущий…

– Все? – вставил наконец вопрос Юнгеров.

Юрий Николаевич предпочел вопрос этот не услышать:

– Вспомни метод проверки вертухаями зеков, который ты мне однажды рассказывал… Помнишь, о крытой[48] говорили? Вспомнил? Вот и подумай. И подумай не о сегодняшнем выкрутасе Егора, а о будущем…

Юнгеров вспомнил. Однажды он действительно рассказывал Ермилову про крытки и, смеясь, привел следующий любопытный пример: там, где режим лоб в лоб сталкивается с воровскими законами, все равно остается место контрабандной водке. Как без нее, родимой, сидеть годами? Но места‑ то там сырые, сумрачные и молчаливые. А потому вертухай, беря от жулика в первый раз деньги на пронос водки, приносит ее не сразу, а сначала переводится на другой пост и ждет с месяц. Чего ждет? – Ждет, как зек себя поведет. Ежели заголосит: «Сука, взял деньгу и кинул! » – то вертухай деньги вернет с извинениями, но никаких дел никогда с этим сидельцем иметь больше не будет. А если бродяга закусит губу и смолчит – то, значит, он надежен и не сдаст…

– Если смолчит, значит, не сдаст, – проговорил это правило вслух Юнгеров.

– Во‑ во, – кивнул Ермилов, раздавливая окурок в пепельнице. – А то его батя‑ покойник, Волга, повысил издавна рангом смертью своей, а Егор считает, что его повысили и в тоне голоса.

– Ладно, – согласился, хотя и не очень охотно, Александр Сергеевич. – Согласен. Подождем. Посмотрим, как поведет себя.

Ермилов с ерническим облегчением вздохнул:

– Слава тебе Господи, с одним сдюжили.

Юнгеров покосился на Юрия Николаевича:

– С одним? … А второй – кто?

– А второй – Штука, – спокойно ответил Ермилов.

Александр Сергеевич помотал головой:

– Обожди, но ты же сам только что…

Ермилов снова не дал ему договорить:

– Чего бы я резкого ни сказал о Егоре, это не значит, что я этим хвалил Штуку.

– Ну‑ ну, – Юнгеров закинул ногу на ногу, показывая, что готов слушать.

– А что «ну‑ ну»? Штука – та еще штучка! За его подвиги его должны постоянно отовсюду гнать…

– Ну так и гнали же! – улыбнулся Александр Сергеевич.

– Угу! – закивал Ермилов. – Гнали. Только странно гнали отовсюду – вроде как почти с повышением. Из разведчиков – в опера. А потом из своих органов выдавили, и он оказался в наших. Потрясающе! Вот он попал‑ то! Вот парню хуже стало! И не смотри на меня так! Если для тебя такие рассуждения новы или неприятны, то я теряюсь!

– Жду с дрожью вывода, что Штуку внедрили к нам, дабы он испортил тайно водные мотоциклы, – очень серьезно сказал Юнгеров и, не удержавшись, добавил одними только губами: – Подводно‑ диверсионным способом.

– Не надо, Александр Сергеевич! – вскинулся Ермилов. – Не надо! Я тоже на водиках наяриваю и каждого второго твоего рабочего‑ молдаванина в застенок пытать не тащу! Не надо! Штукин – это любопытная история. Как быстро он включился в работу! Экий штурманенок!

– Слушай, – устало поинтересовался Александр Сергеевич. – А хорошие люди для тебя есть?

Юрий Николаевич усмехнулся:

– А меня не нехорошие заботят, а непроверенные.

– А честные?

– Абсолютно честен только тот, кому абсолютно нечего присваивать!

Юнгеров вздохнул аж с пристоном:

– Ну что ты хочешь? Проверочные мероприятия Штуке устроить? Зачем? В чем его подозревать? У него в том лифте ого‑ го какая проверочка получилась…

Ермилов несогласно скривился:

– Да какая такая проверочка?! Не надо демонизировать… Никакая это не проверка была… Ну, не обосрался он, истериковать не стал – и что? … Это более‑ менее неплохо о нем, как о личности, свидетельствует, но никак не о том, что он абсолютно свой… Помнишь, я говорил тебе зимой, что от серьезных людей в Москве была информация о возможном внедрении к нам? С чего ты Егора‑ то в менты и определил? Так вот – не умерла та тема‑ то… Не умерла. Я, правда, как ни старался, более конкретной информации получить не смог. Это‑ то и настораживает…

– И что же ты на Штуку эту тему примериваешь?!

– А что? Вот если без эмоций: ты прикинь, Александр Сергеевич – ведь после того расстрела, куда парень случайно угодил и случайно выжил – какая перспектива открывается! Я бы на месте руководства оперуполномоченного Штукина задумался.

Юнгеров сердито встряхнул головой, словно освобождался от гипноза:

– Перебор, Юрий Николаевич! Так не бывает. Менты так не работают, им на такое дерзости и отвязанности не хватает, они инструкциями и моральным обликом до сих пор по рукам и ногам связаны… Еще немного и ты дойдешь до того, что и сам расстрел в лифте был организован, как акция прикрытия… Так не бывает…

– Не бывает, – согласился Ермилов. – Ты из меня параноика‑ то не делай, не надо… И насчет ментов – в принципе, с оговорками – согласен. Нетипично было бы такое для них. Но, как сказала одна приличная дама, задирая на себе юбку в матросском кубрике, – все когда‑ нибудь бывает в первый раз… И кто сказал, что после того расстрела Штука мог только ментов заинтересовать – как выживший и тем приблизившийся? … Тем, кто расстрел организовал, наверняка информация тоже, какая требуется, правильная поступила. И они могли вокруг Штукина засуетиться – втемную… По крайней мере, я бы, может быть, именно так и поступил бы… Такая мысль тебе в голову не приходила?

Александр Сергеевич не ответил. Он смотрел на Ермилова и думал, что он похож на Змея Горыныча и своим каркающе‑ хриплым голосом, и подвижным кадыком, и резко очерченными скулами, обтянутыми землистой кожей.

Юнгеров был начитан, но не системно, историю знал достаточно поверхностно, а иначе бы давно смог опознать Ермилова, как известнейшего извечного персонажа при Хозяине. Такие Ермиловы становятся Сеянами при Тибериях и Малютами при Грозных. В народном сознании одни в этих тандемах олицетворяют власть, а вторые – ужас этой власти. Потому что Сталин – это цель, а Берия – лишь средство. Ермиловы – они не товарищи, не слуги и не работники даже. Они – оборотная сторона монеты, что‑ то вроде стивенсоновского мистера Хайда.

Юнгеров очень часто бывал не согласен с Ермиловым. Но не умел с ним спорить, не мог убедительно возражать, а потому, как правило, – подчинялся. В такие мгновения Юрий Николаевич становился комендантом его души. Нет, конечно, бывали и взбрыки, но они, как ни странно, происходили после того, как Александру Сергеевичу заползали в голову неприятные мысли о том, что некоторые решения ему очень выгодно принимать Ермиловым… А такие не слишком благородные мысли возникали не так уж и редко…

Другое дело – Юнгеров понимал и то, что Юрий Николаевич был проверен тысячекратно и отличался безукоризненностью в технике выполнения любой операции. И он не набивался в друзья; хотя любил хозяина, но умел оставаться независимым в своей любви. Он обладал бесценными знаниями и навыками и при этом умел зарабатывать на них деньги – а такое встречается редко.

Александр Сергеевич подпер щеку рукой и спросил – вроде бы самого себя, но на самом деле, конечно, – Ермилова:

– Все эти разговоры о внедрении к нам… И тот расстрел в лифте… от одного корня идет?

– Скорее да, чем нет, – тут же ответил Юрий Николаевич.

Юнгеров кивнул:

– А если «да», то этот корень? … Кто? Не государство же? Не «эскадроны смерти» или «Белая стрела»? [49]

Ермилов ухмыльнулся:

– Ты знаешь, я люблю факты, а не аналитику. Фактов у нас настолько мало, что можно считать, будто их и нет вовсе. По расстрелу – ноль, по внедрению – ноль. Знаем только, что одно – точно было, второе – скорее всего будет. А может быть, тоже было, но мы не заметили. Все. Фактов нет – дальше начинается аналитика. Она бывает простая, а бывает очень сложная. Я – всегда за простоту. В чудеса разные, в сложные схемы я не верю. А если без чудес, то есть только одна фигура, которая хочет и может организовывать такие подлянки. Это – Гамерник. Все. Других могу обсуждать часами, но все это – вода.

Юнгеров закусил нижнюю губу, тяжело встал и перекатился с пяток на носки, держа руки в карманах:

– Значит, Гамерник?

Юрий Николаевич покачал головой:

– Я не знаю, он или не он. Фактов нет. Но я очень удивлюсь, если когда‑ нибудь мы точно узнаем, что это – точно не он. Я уже говорил, что в чудеса не верю. Мир устроен просто.

Александр Сергеевич машинально кивнул. Он знал, что Ермилов не верит в чудеса – он и не мог в них верить, не имея воображения и обладая психикой булыжника. Юрий Николаевич не верил в сверхъестественные силы, но верил в гонорар. Поэтому он не умел предчувствовать будущее, но знал, как его можно просчитывать…

Разговор с «начальником контрразведки» не принес Александру Сергеевичу успокоения, а наоборот, разбередил душу еще больше. Ночью, ворочаясь без сна, Юнгеров встал, достал с нижней полки «Учебник тактики» Драгомирова издания 1881 года, раскрыл его наугад и прочел: «Атака. Чтобы счастливо исполнить это боевое назначение на какой бы то местности ни было, прежде всего нужно иметь в голове и сердце непоколебимую решимость довести его до конца и без оглядки назад». Юнгеров захлопнул учебник и вздохнул:

– Эх, знать бы цель… Остальное имеем.

Он погасил свет и, пытаясь заснуть, начал вспоминать прошлое. Александр Сергеевич после разговора с Ермиловым специально гнал от себя мысли о Гамернике – не хотел погружаться в неприятные эмоции, не подкрепленные действительно никакими фактами. Но ночью он все же не убежал от этих мыслей и начал вспоминать…

…Если бы кто‑ то хорошо информированный в шутейной манере стал бы рассказывать историю взаимоотношений Юнгерова и Гамерника, он бы, наверное, начал с этакого эпиграфа – с фразы батьки Бурмаша из «Новых приключений неуловимых»: «Это было в степях Херсонщины, наш отряд сражался с красными…» Но так бы мог начать свой рассказ кто‑ то очень нейтральный к ним обоим, потому что сами Юнгеров и Гамерник вспоминали друг друга безо всякого юмора. В последние годы они практически не виделись, но думали друг о друге частенько. Характерные люди способны долго помнить собственные сильные негативные чувства… А характеры даются и людям хорошим, и неважным, и просто отвратительным. Характер сам по себе еще ничего не значит, это просто инструмент, который хозяин использует в меру своей внутренней морали, а говоря по‑ русски – совести.

Так вот, тогда «в степях Херсонщины», то есть в самом начале 90‑ х годов, Юнгеров сталкивался с Гамерником не единожды. И всякий раз разговоры у них не ладились. Так бывает, что с первой же встречи возникает взаимопонимание, которое скрывается за набором культовых фраз типа: «Если посчитаю это нужным», «…Я же не могу тебе давать советы» или «Значит, ты знаешь, как поступать». Фразы эти – из практики такой бандитской дипломатии. А дипломатам, как известно (пусть даже и бандитским дипломатам), язык дан для того, чтобы скрывать свои истинные мысли и чувства. Когда японский посол в США еще вежливо улыбался американцам, он уже знал, что флот и авиация микадо через час атакуют Перл Харбор…[50]

На заре питерских бандитских войн, то есть в самом начале девяностых, конфликтов между братвой из разных команд было очень много. Они исчисляются сотнями – большие и маленькие, дошедшие до крови или «разруленные на языке», и процессы эти были совершенно неуправляемыми.

И вот как‑ то раз люди Гамерника отобрали несколько пригнанных из‑ за границы автомашин у человека, который платил Юнгерову. Причем отобрали под надуманным предлогом, дескать немец, который продал эти машины, был обманут. Он‑ де звонил и жаловался, а «гамерники» как раз и крышуют этого немца. Все это была, конечно, наспех придуманная, легко опровергаемая галиматья. Но «гамерники» и не хотели никакого обстоятельного разговора, они изначально сделали конфликт неотвратимым. Дело в том, что человек, у которого отобрали автомобиль, сразу сказал, что разбираться придется с самим Юнгеровым. В ответ он услышал наглое: «А это кто такой?! » Естественно, этот текст очень быстро дошел до Юнкерса – тогда совсем молодого, дерзкого и вспыльчивого, и сами автомобили тут же ушли на второй план, вытесненные личным оскорблением. Дело в том, что в гангстерском и бандитском мире очень важна репутация. И придумали это правило не спортсмены в Питере и не итальянцы в Чикаго – оно старо, как мир. И, исходя именно из него, Юнгеров и принял решение – проучить, и проучить жестко и обидно.

Дальше события развивались так: Денис позвонил ребятам Гамерника и в оскорбительной форме изложил свое видение ситуации, сделав тем самым невозможным отступление для них.

«Стрелу» забили на Обводном канале – ночью, в местечке, окруженном кустами. Выбранное время и место, понятное дело, предусматривали интонацию разговора. Без «железа»[51] на такую встречу ехать было бы смешно, самоуверенно и глупо.

«Гамерники» прибыли заряженными[52], на четырех машинах и расположились неправильно – слишком кучно. Юнкерс поручил встречать противников Денису и объяснил, как именно это надо сделать…

К скученным машинам «гамерников» внезапно подъехала «четверка» с мигалкой на крыше и надписями на боках «Милиция». Из автомобиля вышли два человека в полевой милицейской форме.

– Ого, что тут происходит! – обрадованно воскликнул один и направился прямо к автомобилям. Второй взял в руки нечто напоминающее радиостанцию, и приборчик зашипел. Человек в милицейской форме продул его и забормотал:

– «Волга» 107! Я «Днепр». Находимся на Обводном, 128. Проверочка документов.

Это было сказано не совсем по‑ милицейски, но – похоже, если не особо вслушиваться и не анализировать.

Первый тем временем уже встал у крайней машины и поинтересовался прямо в открытое окно:

– Орлы, кого ждем?!

– Девушек, командир, – улыбнулся водитель. – На танцы собрались.

– Ага… Это в футболках‑ то и вязаных шапочках? А ну‑ ка – на выход, с вещами! Чует мое сердце – пару‑ тройку из вас кто‑ нибудь да разыскивает за что‑ нибудь!

– А если нет, командир?

– А тогда – на свободу с чистой совестью! Только штраф заплатите.

– За что?! – заржали в машине.

– За наезд с особым цинизмом на охраняемый газон!

– За четыре циничных наезда! – подхватил подошедший второй.

Ржание раздавалось уже во всех четырех автомобилях. А что такого – обычные дела, мусора ведь никогда не упускали возможность снять бабки с братвы.

– Так, хватит смехуечков, выходим – строимся, а то сейчас командир примятую траву на наши колеса переложит – век не рассчитаемся, – отдал приказ старший из «гамерников».

Братва с шутками и прибаутками стала вылезать из машин. Стволы, разумеется, пооставляли под сиденьями.

– Ой, сколько же вас, – ахнул первый «милиционер». – Вы бы хоть в шеренгу построились, что ли…

– По двое, – добавил второй и вытащил из кобуры ПМ. – А ну вас к черту! Один – краше другого.

Зрелище‑ то действительно было не для слабонервных: двенадцать человек – и все в вязаных шапочках, руки – как ноги, шеи – как талии, глаза равнодушные – такие задушат и не вспомнят, как фамилия!

Когда неровная шеренга более‑ менее выстроилась, сзади появилась группа таких же красавцев – с «Калашниковыми» наперевес. «Милиционеры» же чуть отступили – уже у обоих в руках были пистолеты. «Гамерники» оказались в окружении. Первый «милиционер» скомандовал:

– Глянули назад, пацаны!

Пацаны оглянулись и сразу все поняли. Их положение было безвыходным.

Второй «милиционер» рявкнул в полный голос:

– Прыжок на месте – провокация! Стреляю без предупреждения! Я в малиновых войсках[53] служил! Этап, на колени! Руки – за голову, ноги – крестиком! Не оборачиваться, не разговаривать, смотреть в землю!! Нехороший взгляд – прикладом в затылок! Ну!

«Гамерники» начали усаживаться на газон, даже не матерясь. Старший, правда, пытался еще покряхтеть и сесть не сразу, а с ленцой, изображавшей достоинство – за что и получил сразу тычок стволом под ребра, от которого свалился и уткнулся от боли лбом в землю.

Тут к ним подъехал автобус «Икарус» с распахнутыми дверями – это ребята Дениса постарались. Они остановили автобус неподалеку и сделали конкретное предложение водителю: «Берешь приличные деньги, делаешь ходку с нами по нашему маршруту и забываешь об этом вечере навсегда. Данные с твоих прав мы перепишем – ты уж извини».

Водитель согласился.

Когда автобус остановился, «гамерники» получили новую вводную:

– Этап! Слушай мою команду: станция Коряжма, время посадки – две минуты! Залазим без последнего! Первый – пошел!

Погрузка прошла очень быстро и без осложнений – всю братву уложили в автобусе харями в пол, с руками на затылках и тронулись, перекрестясь.

Водитель через каждый километр громко скандировал:

– Ребятки, я ничего не вижу! Ребятки, я ничего не помню! Ох, пронеси угодники! …

Вот так с ветерком и доехали до офиса Юнкерса. С шофером расплатились, и он, осчастливленный, уехал. В офисе всех «гамерников» усадили вдоль стенки в коридоре, перефотографировали, переписали данные и поотнимали записные книжки. Изъяли и документы на машины, брошенные на Обводном, и даже два громадных мобильных телефона – в те времена они были редкостью и больше походили на средства связи войск ПВО.

Специальная группа быстро вернулась на Обводный, где осиротевшие машины ошмонали и вытащили из них стволы, которые тут же покидали в канал – такого добра у ребят Юнкерса и своего хватало. Стволы эти, наверное, так и лежат там с тех пор на дне…

Кстати, тот «милиционер», что отдавал приказы, действительно служил в конвойных войсках в звании капитана. Звали его Роман Цепин, и он был не из коллектива Юнкерса, а сам по себе. А в этой операции он участвовал, потому что дружил с Юнгеровым и не любил Гамерника. Достойно закончив «конвоирование этапа», Роман пожал руки Юнкерсу и Денису и с достоинством удалился. Когда за ним закрылась дверь, слово взял Юнгеров:

– Ну, что? Рад вас видеть с петлями на шеях! Чего‑ то вы не задорно смотрите! А когда на чужое рты разевали и этими же погаными хлебалами нас оскорбляли – то аж слюни брызгами разлетались! Аппетит пропал?!

Где хранились отобранные «гамерниками» автомобили, Денис с ребятами выяснили быстро – их в ту же ночь перегнали на надежную автостоянку. Машины «гамерников» серьезно повредили бейсбольными битами, да еще и шины им ножами покромсали – а пацанам сказали: «Будьте рады, что вообще не сожгли! Занимайтесь своими делами, только в наши не лезьте! »

Плененной братве оставили только нашейные золотые цепи – это было святое…

Напоследок Юнкерс передал через старшего лично для Гамерника:

– Передайте ему, что я его назвал падальщиком, от слова падаль! Все слышали? Если он – правильный, то пусть берет нож, и мы с ним вдвоем съездим за город. И это тоже узнают все. Либо – все узнают, что на «падаль» – он утерся! А ежели кто захочет ответить исподтишка, то в фас и профиль вы у нас со всеми семьями под прицелом! Перебьем по одному при заходах на аэродром!

И с такими напутствиями братву выгнали на улицу. Гамерник не ответил, утерся. Вернее, он ответил – но позже и по‑ другому. Он организовал посадку Юнкерса…