III. Якушев 5 страница

Боцман внимательно посмотрел на Егора, подождал, не скажет ли он чего‑ то еще. Но молодой опер замолчал, опустив голову. Боцман ничего уточнять и лезть с расспросами не стал. Он был слишком мудрым, чтобы суетиться и любопытствовать – ну не хочет говорить парень, так не жилы же из него тянуть! Старый оперюга не торопясь закурил, посопел‑ посопел, повздыхал и наконец посоветовал:

– Ежели ситуевина совсем стремная – ты потихоньку обратись к Ильюхину… Знаешь такого?

– В Главке? Виталия Петровича?

– Кому Виталия Петровича, кому – товарища полковника…

– А как же я к нему попаду?

– Я тебе подсвечу: он завтра дежурит и будет в своем кабинете сидеть до глубокой ночи. Вот это – самое время… Он примет, если у тебя есть наметки. Виталя полжизни провел в розыскных отделах, это его конек. Он столько небылиц про потеряшек знает, столько их отыскал живыми, но скрывающимися – только слушай и дивись.

– Спасибо…

– Было б за что, – усмехнулся Боцман, – я Виталия знаю – он, если перспективу увидит, хоть приблизительную, – так тебя загрузит, что яйца завибрируют… так что – не благодари. Хорошему человеку – говна не жалко…

Якушеву не сиделось на месте. Несколько раз он выходил из отдела и бродил по набережной Невы. Потом возвращался, пытался написать несколько служебных бумаг по другим делам. Но, поскольку мысли его были заняты только Штукиным и Николенко, то вместо постановления об отказе в возбуждении уголовного дела получилась такая ересь, что зам‑ по‑ опер, прочтя шедевр, посоветовал сходить в кино – проветрить мозги.

Якушев засобирался домой, а уходя, снова заглянул в кабинет к Боцману – тот рассказывал операм о своих приключениях на последней рыбалке:

– …Ух, и штормище же был в эти выходные на Ладоге! Весло – пополам, нас развернуло, лодку накрыло волной и перевернуло… Левка‑ то успел ласточкой нырнуть, несмотря на то, что мастер спорта по тяжелой атлетике, а меня сверху лодкой и сетями накрыло. Первая мысль: вот как просто люди тонут! Как я собрался?! Не знаю… Жилет тянет на поверхность, сети – ко дну… Как я сконцентрировался?! Вынырнул – вода холоднющая, все утопло… Слава Богу – берег недалеко, и Левка фыркает, меня ищет… В общем, жизнь хороша! Потом мы уже на берегу сидим, сохнем возле костра, а Левка говорит: «Ты, сука, не имел права тонуть, ведь все же видели, как мы с тобой на пристани полаялись! Меня бы потом подозрениями замордовали! »

Боцман прервался, чтобы подкрепиться портвейном, и Егор, воспользовавшись паузой, тихо выскользнул из кабинета.

Якушеву пришла дельная, как ему показалось, мысль – поделиться своими сомнениями и догадками с Ермиловым, начальником «контрразведки» Юнгерова. По мнению Егора, Юрий Петрович был способен оценить странную информацию, тем более, что Штукин теперь работал в «империи», а стало быть, находился в зоне ответственности Ермилова. И вообще, Якушев считал, что бывший флотский офицер сумеет не хуже оперативника уголовного розыска определить «число зверя».

Ермилов на просьбу Якушева о разговоре отреагировал спокойно, и они встретились поздно вечером в кафе, располагавшемся в том же доме, где жил Юрий Петрович.

Ермилов выслушал сбивчивый и эмоциональный рассказ Егора, ни разу не перебив, и только, когда опер окончательно умолк, спросил:

– А если она, например, просто утонула? Ну – несчастный случай?

– Да почему же у вас все тонут‑ то?! – возмутился Якушев, вспомнивший некстати недавний рассказ Боцмана о его ладожских приключениях.

Ермилов этого рассказа не слышал, поэтому возгласа не понял и нахмурился:

– У кого – «у нас»? Я сказал: например. Так бывает. Начинают в воде баловаться – и ага.

Егор, ожидавший совсем другой реакции, завелся еще больше:

– Я, Юрий Петрович, наверное, чего‑ то не понимаю! Я говорю о конкретной информации в отношении некого Штукина. Который должен быть вам знаком. Который теперь работает с Денисом и которого воспринимают, как своего парня. А вы – например! Например, она альпинизмом занималась и в лавину попала! Это ведь не разговор!

Лицо Ермилова затвердело, старший офицер, хоть и уволенный в запас, не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном. Но Юрий Петрович сумел сдержаться – он лишь посмотрел на Якушева в упор:

– Не разговор, так как в области нет лавиноопасных гор. Я тебя услышал. Дай мне время. И еще вопрос: почему ты так радеешь за эту историю?

У Егора дрогнул взгляд, но он постарался ответить как можно увереннее:

– Я не радею. Просто так получилось, что вышел на Штукина, а он же теперь вроде как в вашей системе…

– Так в «вашей» или в «нашей»?

Якушев смутился:

– Юрий Петрович, не ловите меня, пожалуйста, на оговорках!

Ермилов прищурился, и Егору почудилась в уголках его плотно сжатых губ усмешка. (А она действительно была, эта усмешка. Просто начальник «контрразведки» Юнкерса знал, что за этим столом сейчас сидят два человека, каждый из которых немного кривит душой. А Якушев‑ то думал, что только он сам проявляет недостаточную искренность. )

Ермилов коротко кивнул:

– Ладно. Со Штукиным ты погоди.

Егор резко выпрямился, но Юрий Петрович крепко взял его за плечо:

– Погоди, говорю. Все, что ты мне сказал, я услышал.

После этого странного разговора Якушев ушел домой с очень неприятным чувством. Егор, вообще, не очень хорошо знал Ермилова. Он, например, не знал, что давным‑ давно, в Новороссийске, когда Ермилов еще служил, ему буквально кричал в истерике один молоденький старший лейтенант:

– Товарищ капитан второго ранга, я знаю, что катер с туристами ошибочно был взорван пловцами ПДСС. Погибли гражданские люди!

И Ермилов тогда глядел на этого офицерика не мигая, точно так же, как на Якушева давеча:

– А если бы погибли люди военно‑ морские – что, легче бы было?! Не стучи ластой по волне! Иди! Я тебя услышал! И вообще, есть у тебя стопроцентная уверенность, что в этом катере не баллон с газом, например, рванул?

И еще не знал Егор (да и откуда это было ему знать! ), что не так давно журналист Обнорский долго беседовал с Ермиловым о секретах ПДСС[39] и ППДС[40], а после беседы подумал про себя: «Да… Этот дело свое, конечно, знает, сразу видно – профессионал… Но этот профессионал легко, ради высшей, неизвестно кому ведомой цели, взорвет теплоход с людьми, чтобы потом каких‑ нибудь турок завиноватить на каких‑ нибудь межгосударственных переговорах… И ни хрена в таком подходе высшего и политического нет, а есть цинизм, наплевательство на людей и завуалированная разными красивыми словами „гестаповщина“…»

Но Обнорский своими выводами после беседы не поделился даже с Юнгеровым – не то что с Егором.

А на следующий день с утра на работе Якушева ждало еще одно потрясение: в отдел отзвонились сотрудники уголовного розыска из области и сообщили, что на берегу Черного озера обнаружены личные вещи Зои Николаевны Николенко. Егору об этом сообщил Боцман. Якушеву стало настолько плохо, что он не заметил, как сказал вслух:

– Ермилов знал вчера!

– Наверное, – не понял его Боцман. – Но пока нашли вчера вечером, пока доложили, пока то да се да трали‑ вали…

Егор не дослушал его, выбежал на улицу, с мобильного телефона позвонил Ермилову и, еле сдерживаясь, сказал все, что думает. Юрий Петрович и не думал ни от чего отпираться:

– Да, я знал вчера. Подъезжай на Петроградку на Большой, поговорим.

Через двадцать минут Якушев уже был на Большом проспекте Петроградской стороны в одном из офисов Юнгерова.

Ермилов заставил его подождать еще пять минут в комнате для переговоров, а когда зашел, то вместо «здравствуй» сказал:

– Да, я знал.

Якушеву кровь ударила в голову, но взорваться и наговорить разных глупостей он не успел, потому что Юрий Петрович «наехал» на него так, как только он и умел:

– Ты вот что, сынок! Ты сюда пришел как кто?! Как оперуполномоченный уголовного розыска, который подозревает некого Штукина, а заодно и мстит за свою любовницу?! Ты не зыркай на меня!!! Повторяю – любовницу!! Ты так пришел?! Если – да, то я шейку‑ то твою куриную быстро сверну!! И не таких оперов видывали… Сядь!! Сядь, я приказал!!!

Егора словно паром в бане окатило, и он безвольно плюхнулся в глубокое кресло.

Ермилов же, наоборот, не спеша прошелся по комнате, а потом снова резко обернулся к Якушеву:

– Или ты пришел к своим, чтобы выяснить то, что тебя беспокоит?! А? Чтобы посоветоваться со старшими?!

– Откуда вы все знаете? – задал Егор идиотский вопрос. Идиотский, потому что правду Юрий Петрович если кому и говорил, то только Юнгерову.

Ермилов снисходительно цыкнул зубом:

– Мне знать – положено. К Штукину мы присматриваемся. И за тобой, кстати, наблюдаем. И не потому, что не доверяем, а чтобы ты куда не влез по молодости. На то я и поставлен. И если я подписываю бумаги ручкой, которая шестьсот долларов стоит, – значит, дело свое знаю. И чтобы больше, сопляк, ты на меня не зыркал так. – Последнюю фразу Юрий Петрович произнес уже почти спокойно и по‑ мюллеровски добродушно: – Так что ты хотел?

Якушев еще и не отдышался толком, и в голове у него была полная путаница:

– А как… А как все произошло на самом деле?

Начальник «контрразведки» Юнкерса скрестил руки на груди:

– Стало быть, правды хочешь? Ну что ж. Своим я всегда правду говорю. Было так: Штукин поехал с прокуроршей на озеро. Просто так – побултыхаться. У него тоже с ней… Шуры‑ муры начинались. Так‑ то! Правда – она такая… Доехали до озера, начали бултыхаться и резвиться. Ты слушай, слушай! Знал бы более интимные подробности – рассказал бы. В общем, игры их закончились плачевно. Место там безлюдное, им как раз от людей подальше и хотелось… Трезвые были оба. Но Штукин вытащить ее не смог. И ты бы тоже не смог. Я это знаю. Я хлебал соленой воды больше, чем ты – водки. И принял Валерий решение правильное, так как в беде он никого не бросал. Некого было уже спасать и некому помогать. Он просто избежал скандала и бумагомарания, хотя ему‑ то бояться как раз было нечего. Это был несчастный случай. А неизвестность – вещь, конечно, тягостная, но для ее мужа и всех других родственников – лучшая, чем правда. Пройдет время, эта история обрастет мифологией. Будут шепотом пересказываться сплетни разных дураков, что ее, де, убили из‑ за профессиональной деятельности. И – хорошо! Это помогает жить. О таком можно тереть часами и в городской прокуратуре, и в Генеральной. А не дай Бог, правду кто узнает? Супруга уважаемого человека нажралась с любовником и потонула! Да. Да, люди такие, что обязательно скажут – нажралась. Ничего ты с людьми не сделаешь: им либо тайны подводных пловцов итальянского князя Боргезе подавай или – кто кого триппером заразил!

Ермилов выдержал паузу, закурил и спросил совсем тихо:

– Или я в чем‑ то не прав по существу?

Егор еле сумел разлепить вспухшие от прикусов губы:

– А если Штукин врет? Если у него был мотив… утопить?

Юрий Петрович вздохнул и посмотрел на него, как на убогого:

– Ты о картинках об этих?

– И о них тоже.

– Красиво. Но Штукин не врет. Я еще вчера тебя слушал – умилялся. Сам посуди – на хера ему ее топить, если в ее сейфе анонимка все равно осталась! Да она, скорее всего, и ознакомиться‑ то с ней не успела! А он про нее тем более не знал… Да и если бы знал – она ему ничем не грозила, эта анонимка. Никто бы ничего не доказал – я знаю, потому что Валерий мне рассказывал про эти картинки… И обсуждать здесь больше нечего. Тратим время и силы, устаем в суете. Ты привыкай к сжатости.

– Это как? – поднял голову Якушев.

– А так! Объяснять все по два часа у меня время, может, и есть, но это неправильно, потому что ты можешь привыкнуть. И посему на твой невысказанный вопрос: а не обвел ли меня Штукин вокруг пальца, отвечаю: ты посмотри на меня и на него! И на себя тоже можешь взглянуть в зеркало, потому что особенно вы ничем друг от друга не отличаетесь.

– Отличаемся! – скрипнул зубами Егор.

Юрий Петрович еле заметно усмехнулся – одними губами:

– Ах, да! Если бы Николенко утонула при тебе, то ты бы сдался в плен и вылетел из угрозыска с треском! А наши виды на тебя – это бы все на охи‑ ахи разменялось!

Якушев поднялся, лицо его было очень бледным, а уши, наоборот, горели рубиновыми лампочками. Он заставил себя посмотреть Ермилову в глаза, подтянулся и отчеканил:

– Я поговорю с Юнгеровым!

– Конечно! – согласился Юрий Петрович. – Ты ведь не в челяди – у тебя есть такое право!

В душе Ермилов снова ухмыльнулся. Он, вообще, по особенному понимал слово «честь». Он, например, считал, что торпедировать судно, а потом расстрелять из пулеметов плавающих моряков – это и называется «с честью выполнить боевую задачу». Многие флотские офицеры, кстати, считали такое поведение не рыцарским, а волчьим…

Егор отправился в поместье Юнгерова немедленно, Юрий Петрович – тоже. Но поскольку Якушев добирался общественным транспортом, а Ермилов – персональным автомобилем, то, конечно, начальник «контрразведки» прибыл на «Аэродром» где‑ то на час раньше опера.

Егор не знал, что Юрий Петрович успел уже кратко переговорить с Александром Сергеевичем. Юнгеров своего знакомства с предметом разговора ничем не выдал, принял Якушева по‑ отцовски, выслушал, но не поддержал. Нет, он разговаривал с Егором тепло, хорошо, правильно и доходчиво – но не поддержал. Получалось, что Ермилов – прав, а следовательно, прав и Штукин.

У Якушева опустились руки. Он извинился перед Александром Сергеевичем за то, что отнял время, вышел из особняка и направился к озеру. Ему хотелось окунуться в сентябрьскую воду, чтобы хоть как‑ то остудить свою пылающую голову. Подходя к озеру, Егор вспомнил, как они ночью купались тут с Николенко голыми, и застонал чуть ли не в голос.

Неожиданно Якушев увидел Штукина и Дениса, которые вытаскивали из озера водный мотоцикл и устанавливали его на специальную тележку.

Егора заколбасило еще сильнее – он был уверен, что Штукин где‑ то рядом с Юнгеровым, но не предполагал все же встретить его в самом поместье.

Якушев встретился с Валерием глазами – тот спокойно, хотя и нехотя, махнул рукой в знак приветствия. Егор ответил очень недобрым взглядом. Штукин вызов принял, подошел и сказал спокойно:

– Тесен мир. Ты, я вижу, любишь жесткие разговоры. Так вот. У тебя с Зоей были отношения. Были. Но сплыли. А у меня с ней отношения начали завязываться. Я у тебя ее не крал и не отбивал. Так вышло. Считаешь меня негодяем – иди, сдавай. Только поймут тебя лишь несколько сорокапятилетних тетенек в драных колготках из горпрокуратуры. И то – поймут лишь потому, что им нравится бегать, пригибаясь, по Исаакиевской площади, и судачить. Другие – не поймут. И свои – не поймут. А мы с тобой, хоть и в разных лодках все время, но все время вроде как свои…

– Вот именно, что «вроде как», – выдавил сквозь зубы Егор.

Денис, стоявший чуть поодаль, насторожился, уловив, как сгущается атмосфера. Штукин мотнул головой:

– Ты еще оскалься на меня и зарычи!

Тут Якушев не выдержал и неожиданно для самого себя ударил Валерия в челюсть – снизу вверх, без замаха. Штукин упал, но тут же пружинисто вскочил и потрогал пальцем треснувшую нижнюю губу:

– Все, что можем, барчук?

Денис мгновенно прыгнул и встал между ними – его торс, словно крепостная стена, разделил противников:

– Если вам надо поговорить – так отойдите на берег озера!

Но Якушев и Штукин и без воспитательных мер Волкова не торопились вцепиться друг в дружку. Они лишь обменивались нехорошими взглядами и тяжело дышали.

– Я вот сейчас «отойду» всем троим! – Голос Юнгерова, незаметно подошедшего с охранником, прозвучал настолько неожиданно, что из всей троицы не вздрогнул только Денис.

Штукин криво улыбнулся:

– Я тут человек новый. Может, так принято – для порядка в харю… Егор все‑ таки – особа серьезная…

Александр Сергеевич прикусил губу и долго, сдерживая клокотавшие в себе слова, молча смотрел на Якушева. Наконец он сказал очень тихо, но так, будто приговаривал или окончательный диагноз ставил:

– Мне стыдно. Уйди отсюда и не появляйся, пока не осмыслишь свое поведение!

Егор отвернулся и даже не пошел, а побрел прочь. Сказать, что ему было плохо, – значит, не сказать практически ничего. Якушеву и жить‑ то уже не очень хотелось. Черная полоса, в которую он влетел после разрыва с Зоей, не то что не кончалась – она делалась все гуще и плотнее. Все шло не так, и даже намного хуже, чем не так. Егор терял близких людей. Близкие люди отворачивались от него, а Зоя, отвернувшись, вообще ушла навсегда. Якушеву хотелось выть, его душили рыдания, не находившие выхода.

Вернувшись к себе в шестнадцатый отдел, Якушев сел за стол, положил на него руки и уронил на них голову. Так он просидел долго. Потом встал, побродил по кабинету, натыкаясь на углы. Машинально Якушев взял в руки ежедневник Штукина, который тот оставил ему, и начал листать его. Довольно быстро он по аккуратным пометкам сумел точно установить день, когда Валерий взял у задержанного французские рисунки. Судя по всему, Штукин изначально не придал этому эпизоду особого значения. Может быть, он потом врубился и? … А что «и»? Чего теперь об этом думать? Да и, честно говоря, Егор уже и сам не очень верил, что Штукин специально повез Зою на озеро топить из‑ за рисунков. И ведь не насильно же? Но вопросы все равно оставались. Якушев не верил Валерию, и в несчастный случай не верил тоже. Не желал верить и поэтому не верил… Не на все вопросы были получены убедительные ответы, а как их теперь получить? Прокуратура наконец возбудила уголовное дело, да что толку? Не мог Егор уже идти в прокуратуру со своей информацией – после разговоров с Юнгеровым и Ермиловым. Пойди он туда – и станет «ломовым»[41] не только по мнению Штукина, на которое плевать…

Что же делать? Туда – нельзя, сюда – нельзя… Якушев чувствовал, что еще немного и он сойдет с ума. Под вечер он решился все‑ таки поговорить с полковником Ильюхиным. Ну не мог Егор просто плюнуть на это дело и растереть. Слишком сильно он еще был влюблен в Зою, слишком жгла его несправедливая обида, вот и хотел он ей, хотя бы мертвой, доказать… Что доказать? Что не предал и не бросил? Наверное… В воспаленном сознании Егора четкий ответ не формулировался.

К Главку Якушев подъехал уже глубоким вечером. В принципе, обычный земельный опер просто так зайти в Главк не мог – в удостоверении должна была быть поставлена специальная отметка. Когда‑ то это была звездочка в кружочке, потом звездочку заменил якорек. Якорек уже не впечатывался в удостоверения, а наклеивался, поэтому, когда сотрудники главка меняли ксивы, они зачастую отклеивали якорек и отдавали своим корешам в районы. Но у Якушева еще таких связей не было, он в милиции служил без году неделю.

Теоретически он должен был попросить кого‑ либо из сотрудников Главка, чтобы его провели сквозь пост, либо позвонить снизу самому Ильюхину.

Егор поперся просто так – внагляк, и прокатило. Сержант глянул на его удостоверение мельком, тем более что Якушев затесался в группу возвращавшихся откуда‑ то сотрудников. Егор даже горько усмехнулся – надо же, наконец‑ то хоть в чем‑ то повезло…

Кабинет Ильюхина, в котором он никогда не был, Якушев нашел быстро. Дверь в кабинет была приоткрыта, так что любой тихо подошедший по коридору хорошо просматривался из‑ за стола Виталия Петровича.

– Кто там притаился? – окликнул Егора Ильюхин.

– Якушев, – ответил опер.

Полковник хмыкнул:

– Для пятимиллионного города идентификация недостаточна, юноша.

– Оперуполномоченный шестнадцатого отдела лейтенант милиции Якушев! – отрапортовал Егор и шагнул в кабинет, словно десантник в люк самолета.

В кабинете было сумрачно, полковник просматривал документы при свете одной лишь настольной лампы.

– Уже что‑ то, – сказал Ильюхин, не отрывая головы от бумаг, и тут же добавил уже самому себе: – Ну как так можно писать?

Якушев по‑ прежнему стоял посреди кабинета. Наконец Виталий Петрович поднял голову и хмыкнул:

– В ногах правды нет… крестничек.

Егор аккуратно выдвинул стул и присел к столу полковника.

– Ну и что тебя, лейтенант, привело ко мне? Говори тезисно. У меня тут… С коллективом проблемы возникли?

Якушев откашлялся и начал:

– В минувшую субботу без вести пропала помощник прокурора Василеостровского района Николенко, вчера ее вещи были обнаружены на берегу Черного озера, сама потерпевшая жила и работала на моей территории, поэтому я и занимаюсь…

– Это я понял, дальше!

– Изучив распечатку ее мобильного телефона в день исчезновения с установленными антеннами звонков, одну распечатку ее связи и еще некоторые факты, я подозреваю конкретного человека.

– Ну. Подозреваешь – дальше что?

– По некоторым причинам я не могу открыто заниматься розыском дальше.

Виталий Петрович покрутил головой:

– Опер редко когда открыто может заниматься, ты не одинок. В чем причина? Не крути, говори прямо. Чего ты так разнервничался?

Якушев запнулся, опустил голову и сбился с четкого доклада на какой‑ то не очень связный шепот:

– Товарищ полковник… Я – не стукач. И я не хочу, но… Дело в том, что на этого человека у Николенко был материал… Хотя даже не материал, а анонимка… Может, просто совпадение.

– Хорош, – сказал полковник и прихлопнул по столу ладонью. – Ты сам‑ то слышишь, что говоришь? Вот что, давай‑ ка спокойно и четко мне все объясни, у нас это будет разговор для начала доверительный… Егор, ты меня слышишь?

Ильюхин назвал Якушева по имени, демонстрируя, что помнит его, и сокращая некую субординативную дистанцию.

Опер тяжело вздохнул и наконец решился:

– Дело в том, что я подозреваю своего бывшего коллегу, бывшего оперуполномоченного Штукина. Он раньше работал на моем месте, даже дела мне передавал. И в коллективе его хорошо вспоминают. Его уволили, когда был тройной убой в лифте, где он оказался в… в неправильной компании. Многие считают, что с ним поступили несправедливо.

Виталий Петрович снял очки, отложил какой‑ то рапорт о служебной проверке, встал и закрыл дверь в кабинет. Полковник вдруг сделался очень серьезным, Егору даже показалось, что на его лбу выступила легкая испарина. Ильюхин снова сел за стол и тихо сказал:

– А теперь, друг Егор, давай‑ ка все с самого начала…

На этот раз Якушев говорил долго и рассказал в мельчайших деталях почти все – опустил только свои отношения с Зоей, разговор с Ермиловым и Юнгеровым и драку в поместье Александра Сергеевича. Ильюхин не перебивал, слушал и все больше мрачнел. Когда Якушев закончил, полковник долго молчал и курил, а потом спросил бесконечно усталым голосом:

– Судя по некоторым твоим оценкам, ты забыл мне кое‑ что рассказать.

– Что? – вскинул голову Егор.

– Дружище, а у тебя с этой Зоей Николаевной были отношения? Ты не молчи, не молчи! Сам ведь задаешь людям вопросы, на которые им не хочется отвечать!

Якушев отвернулся и глухо сказал:

– Да, были! Но это не влияет ни на распечатки, ни на поступившую на Штукина анонимку!

– То есть… К предполагаемому злоумышленнику ты имеешь личные счеты?

– Имею, – с некоторым вызовом ответил Егор. Виталий Петрович кивнул и забарабанил пальцами по столу:

– Веселый разговор…

Якушев не понимал странной реакции полковника, и, вообще, его начинал бесить этот странный заговор молчания вокруг Штукина. После короткой паузы опер не выдержал и спросил:

– Товарищ полковник, а в чем дело‑ то? Если Штукин ни в чем не виноват, почему же нельзя его дернуть, выяснить все – да и отпустить потом, извинившись?

Ильюхин молчал. Он ведь не мог объяснить Егору, что все услышанное явилось весьма неприятным сюрпризом для него. Полковник не понимал, отчего Валерий не рассказал ему все сам… Хотя – до их плановой контрольной встречи было еще целых четыре дня, но он мог в такой ситуации и вызвать на экстренную встречу… Не посчитал нужным? Хотел посмотреть, как будет обстановка складываться? Не мог Виталий Петрович объяснить Егору, что дернуть сейчас по таким раскладам Штукина – значило поставить под угрозу его успешное внедрение в империю Юнгерова. Кто знает, как люди Юнкерса отреагируют на такие расклады? Может, никак, а может, по русскому принципу – то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли, но на всякий случай – ну его на хрен, мутный он какой‑ то…

Наконец полковник поднял тяжелый взгляд на опера:

– А ты, лейтенант, как я понимаю, это дело по понятным причинам не оставишь?

Якушев помотал уже совсем одуревшей головой:

– Я, товарищ полковник, не понимаю, почему это дело нужно оставлять… Я понимаю, что есть этические моменты… Что это наш бывший коллега… Но ведь и Зоя…

Тут его голос предательски дрогнул, и Егор осекся, с ужасом ощущая, как его начинает в прямом смысле трясти.

Виталий Петрович быстро налил стакан воды и почти силой заставил опера ее выпить. Неожиданно полковник обнял лейтенанта за шею и прижал к себе. Оба они вдруг так растерялись и удивились этому жесту, что долго сидели молча и неподвижно. Якушев, постепенно успокаиваясь (относительно, конечно), видел, точнее, чувствовал, что Ильюхин о чем‑ то лихорадочно и мучительно думает, прикидывает что‑ то, взвешивает…

Наконец Виталий Петрович сказал:

– Я скажу тебе, Егор, почему нельзя сейчас Штукина официально дергать. Скажу, если ты мне пообещаешь, если дашь честное слово офицера, что сказанное мной в тебе и умрет.

Якушев уже охренел настолько, что перестал удивляться чему бы то ни было. Он бы уже, наверное, не удивился, если бы выяснилось, что Штукин – секретный сын президента и носитель сакрального знания. Поэтому опер деревянными губами прошептал:

– Я даю честное слово офицера, товарищ полковник. Я клянусь мамой. Чем еще мне поклясться?

– Больше ничем. Все это… Эх, Егор… Я, чтоб ты знал, не имею права тебе этого говорить. Ни под какие честные слова. Но… Слишком как‑ то все… в узелок завязалось.

Полковник замолчал. Якушев не мог читать его мысли, не мог и знать поэтому, какое нестандартное, в чем‑ то нелогичное решение принимает Ильюхин. А полковник думал о том, что в этой истории с внедрением Штукина все с самого начала пошло наперекосяк и все действующие лица принимали решения, не только не свойственные им, но и, подчас, противоречащие их мировоззрениям…

– Дело в том, – сказал Виталий Петрович, – что на самом деле Валерий не бывший наш коллега, а настоящий товарищ, который выполняет важное задание.

– Какое… задание?

Полковник быстро взглянул искоса на опера:

– Задание… по раскрытию того самого убоя в лифте, где он чудом уцелел. Понимаешь? И задание это нельзя сорвать ни в коем случае…

Егора оглушило, как взрывной волной. Он долго не мог вымолвить ни слова, а потом спросил и сам не узнал свой голос – какой‑ то скрипучий, старческий:

– И для этого… Штукин к людям Юнгерова внедрился? Потому что убивали его людей?

– В каком смысле «внедрился»? – быстро и как‑ то очень нервно переспросил полковник, что не ускользнуло от обостренного воспаленного сознания опера. Якушев никак не отреагировал на переспрашивание, и Виталий Петрович, проиграв паузу, ответил сам: – Егор, я и так сказал тебе намного больше, чем мог. Я не знаю, сможешь ли ты это оценить.

– Смогу. – Якушев встал на негнущиеся ноги и качнулся в сторону выхода. – Разрешите идти, товарищ полковник?

– Иди, Егор. Постарайся отдохнуть, ты вымотался до предела, я вижу. А я тебе тоже даю честное слово офицера, что детально разберусь в истории твоей Зои своими методами. И выясню, что там случилось на самом деле. Думаю, что там не было криминала и злого умысла. Но я, в любом случае, обещаю во всем разобраться и рассказать тебе. А там уж будем вместе решать, что делать. Если надо будет вообще что‑ то делать. Но мне нужно время, чтобы спокойно во всем разобраться. Поэтому я тебя еще раз прошу…

– Я понял, товарищ полковник. Я дал слово. Я обещаю, что больше ни с кем об этой истории разговаривать не буду. Хватит уже… Разрешите идти?

– Иди. Спасибо, что пришел ко мне. Я этого не забуду.

Егор пожал протянутую ему руку и, слегка покачиваясь, как выпивший, вышел из кабинета Ильюхина…

Он не помнил, как выходил из Главка, его словно контузило. Пришел в себя Якушев только в каком‑ то кафе, выпив стакан коньяку залпом. Алкоголь словно вывел его из шока, и только тут Егор осознал, что, пожалуй, предыдущая полоса была не такой уж и черной, как та, что начиналась сейчас.

А положение у опера и впрямь было хуже не придумаешь. С одной стороны – он дал слово Ильюхину. Честное слово офицера. Но, может быть, в другой ситуации Егор бы плюнул даже и на это, перевесили бы сыновние чувства к Юнгерову, и он сказал бы ему, что Штукин – не тот, за кого себя выдает. Сказал бы – и сдал Ильюхина… И Штукина. Может быть. Но сейчас – Юнгеров просто не поверит, решит, что Егор мстит Валерию таким дешевым образом… И не сказать Юнкерсу – тоже подло: значит, жить со своими, брать от дяди Саши деньги и быть, как суке с любовными амбициями… Но и Штукина сдавать – тоже подло. Тем более, если он тот убой в лифте раскрывает… А Зоя? С ней как? Тупик. Тупик перед камнем, на котором такой текст написан, что лучше не вчитываться…

Егор вдруг очень пронзительно осознал свое одиночество. Он по‑ прежнему не верил Штукину, но понимал, что теперь помощи ждать уже точно неоткуда. А если неоткуда – значит, надо в одиночку переиграть Штукина…