III. Якушев 4 страница

В случае с исчезновением Зои все было, конечно, по‑ другому. Тут конкретный исполнитель сам горел, не нуждаясь ни в каких «пришпориваниях» сверху…

Обстоятельства исчезновения Зои Николаевны были весьма простыми: она три дня назад позвонила супругу, сказала, что может задержаться (такое случалось часто), ночевать не пришла (такое бывало, но редко) и больше на связь не выходила, пропав бесследно. Ее мобильный телефон был выключен, никакие похитители ни с какими требованиями о выкупе не звонили. Из больниц не звонили также. Ближайшие подруги пребывали в полном неведении. Касаемо гипотетического «запоя» – супруг Зои теоретически допускал, что она могла где‑ то с подружками «пошалить», – но не три же дня!! Таких долгих загулов у Зои Николаевны никогда не было. Любовников, по мнению мужа, у нее тоже не было.

Якушев закашлялся и, отводя глаза, чтобы не выдать себя, спросил по‑ деловому:

– Я вижу, у вас много знакомых, которые могут помочь?

– Да, подключил… там…, – устало ответил муж, закрывая лицо ладонями.

– А распечатку мобильного телефона – без постановления суда – оперативно, – они смогут быстро сделать?

Николенко отнял руки от лица и внимательно посмотрел на опера. За сегодняшний день это было первое конкретное предложение, которое он услышал.

– Да, конечно. Кто решает этот вопрос – начальник ГУВД?

– Нет, – покачал головой Егор. – Нам нужен начальник службы безопасности GSM Гусев. Но он – бывший контрразведчик, его из пушки не прошибешь. Я сам не сталкивался, но ребята рассказывали…

– Понял. – Николенко кивнул, схватил телефон и пару минут разговаривал с кем‑ то в категоричном тоне. Потом он повернулся к оперу и сказал: – Иди к этому Гусеву прямо сейчас – ему уже звонят, и он не откажет.

Они быстро дописали все формальные бумаги, и Егор собрался уходить. При прощании Николенко, пожимая руку Якушеву, предложил:

– Ты, если что надо, обращайся смело. Давай напрямую общаться, а? Я могу и по‑ другому, но ты парень смышленый и хороший…

Егор вспомнил, как Зоя тоже называла его «хорошим», у него перехватило горло, и он неожиданно, давая согласие, перешел на «ты»:

– Давай.

Зоин муж удивленно вскинул было брови, но тут же кивнул:

– Правильно… Не «выкай» мне, так проще… Ты скажи, что надо… Может, чтоб дело уголовное возбудили? [31]

Якушев покачал головой:

– Не в деле дело.

Они оба заметили, что получился каламбур, но улыбаться не стали.

– Ну, я не знаю, что надо, – еще раз предложил Николенко. – Ты сам говори.

Егор подумал и сказал:

– Хорошо. Я вечером позвоню – поспрашиваю номера телефонные из распечатки… Вы ведь многие наверняка знаете… Ну, чтоб не морочиться с лишними установками.

– Само собой! Хоть ночью звони!

Они еще раз пожали друг другу руки, и Якушев побежал в офис GSM. Он бежал и думал: «Вот ведь какая штука эта жизнь… Мужик‑ то, похоже, хороший… Если бы он знал… Хотя, конечно, не в этом дело… По крайней мере, сейчас…»

В офисе GSM его принял начальник службы безопасности господин Гусев лично. Глядя на этого человека с типично «комитетовской» внешностью, очень трудно было заставить себя обращаться к нему «господин». Его хотелось называть «товарищ Гусев». Начальник службы безопасности вежливо, но без восторга поприветствовал Якушева, сразу же куда‑ то перезвонил и отдал какие‑ то распоряжения. Не отрывая трубку от уха, он спросил уже у Егора:

– А антенны[32] делать?

– А? – встрепенулся Якушев. – Да, а что это такое?

– Понятно, – сказал Гусев и скомандовал своему телефонному собеседнику. – С антеннами за месяц.

Потом он снова посмотрел на Якушева:

– А терминал? [33]

Молодой опер снова промычал что‑ то утвердительно‑ недоумевающее. Гусев вздохнул, распорядился поискать саму трубку Зои на случай, если в нее вставили другую sim‑ карту, а затем сухо объяснил Егору, что такое антенны и азимуты.

Закончив короткую лекцию, Гусев потерял к оперу всякий интерес и вновь уткнулся в свои бумаги. Якушев кашлянул:

– А вот раньше мне говорили…

Начальник службы безопасности GSM даже не стал его слушать:

– Раньше – это было раньше. Учись лучше, а не булькай тут у меня. Ступай. Распечатки сейчас получишь.

Егор невольно подтянулся и кашлянул еще раз:

– Товарищ Гусев! А я могу, если что, еще раз к вам обратиться?

– В рамках этого конкретного дела – да! Если начнешь хитрить и таскать ко мне просьбы и залежи твоих дружков‑ оперов – пожалеешь и ты, и все ваше РУВД. Свободен.

Гусев был ДээРом[34] от контрразведки, а потому к оперативникам из отделений милиции относился с усталой досадой, примерно так же, как офицер‑ подводник к матросу береговой службы.

Биллинги[35] звонков Зои Якушеву отдали действительно очень быстро. Схватив заветные листы, Егор выскочил из офиса GSM и начал просматривать распечатки прямо на ходу. Он натыкался на прохожих, но даже не извинялся. Цифры и графы прыгали у него перед глазами. Якушев встряхнул головой, постарался взять себя в руки, нашел глазами свободную скамейку неподалеку, уселся и начал чиркать в распечатках ручкой. Подчеркивая некоторые телефонные соединения, он создавал подобие геометрической системы… Сначала Егор отметил, что последний разговор по мобильному телефону состоялся в субботу днем, в 13: 17.

– Так, – сказал опер вслух. – В субботу… А сегодня у нас вторник.

Какая‑ то женщина, услышав его странную реплику, шарахнулась в сторону, как от наркомана. Якушев не обратил на нее никакого внимания. Он смотрел в распечатки и видел, что последний разговор Зоя вела, следуя по трассе Санкт‑ Петербург – Выборг. Все предыдущие звонки были еще в самом городе… Да, и еще: пока никто в Зоину трубку не вставлял другую sim‑ карту… а может, на трассе разговаривала уже не Зоя, а тот, кто трубкой завладел? Так, с кем был разговор?

Егор всмотрелся в подчеркнутые цифры и узнал номер телефона в Василеостровской прокуратуре. Опер вытер рукавом испарину со лба. Нет, похоже, на трассе разговаривала Зоя сама – общалась с коллегами… А зачем ее понесло из города? Якушев сжал зубы и мысленно приказал сам себе: «Так, хорош. Все. Ты, друг Егорушка, начинаешь частить и истериковать. В субботний день она могла поехать за город просто так. Все. Хорош психовать. Хирург должен быть спокоен перед операцией».

Поговорив таким жестким образом с самим собой, Егор аккуратно сложил все листки распечаток в стопочку, стопочку убрал в любезно подаренную в офисе GSM папочку и быстрым шагом направился к себе в отделение.

В свой кабинет он зайти не успел – оказалось, что его ждет зам‑ по‑ опер, которому уже неоднократно звонили по поводу «дела Николенко» и из РУВД, и из ГУВД, и из районной и городской прокуратур.

Когда Якушев более‑ менее четко сумел доложить своему начальнику ситуацию, тот очень удивился небывалой оперативности. А еще зам‑ по‑ опер удивился выражению лица Егора – оно было необыкновенно серьезно. Начальник Якушева был мужиком тертым, он ничего не понял, но что‑ то почувствовал, поэтому инструктировать, подгонять и покупать опера не стал, сказал лишь:

– Ты, я вижу, впрягся и знаешь, что делать. Если увидишь бандитов – кричи.

Последнее добавление означало, что Егору помогут, если он найдет хоть какую‑ то конкретику в странной истории с исчезновением помощника прокурора района.

Якушев пришел в свой кабинет, аккуратно разложил на столе распечатки, успокоился, насколько мог, взял ручку и начал работать.

…Несколько абонентов он узнал сразу – телефоны самой прокуратуры, ее домашний номер и свой собственный. Но, конечно, абсолютное большинство абонентов были совершенно ему незнакомы. Егор вздохнул, стал с особыми пометками подчеркивать повторяющиеся номера и сортировать абонентов по частоте их звонков – по принципу убывания. Это была кропотливая и очень скучная работа, но ее требовалось сделать тщательно и аккуратно. Вдруг Якушева что‑ то забеспокоило – он остановил сортировку и вновь вернулся к Зоиным разговорам в последний день – в субботу. Два последних звонка – оба из прокуратуры, во время этих разговоров Николенко движется, антенны последовательно сменяют одна другую – все по верхней трассе Санкт‑ Петербург – Выборг… А вот звонок четвертый с конца – Зоя еще была дома. Номер какой‑ то знакомый. Егор закусил губу, и тут его словно в сердце стукнуло. Он лихорадочно, проверяя себя, открыл в самом начале свой рабочий блокнот и шумно выдохнул. Этот номер принадлежал мобильному телефону Валерия Штукина – тот, уходя, на всякий случай, естественно, оставил его Якушеву.

«Так, – сказал Егор сам себе. – Успокойся. Ну, звонил ей зачем‑ то Штукин… Ну и что? Она надзирала за уголовным розыском нашего района. Штукин служил в уголовном розыске нашего района… Могли они быть знакомы? Не то что могли – скорее даже просто обязаны были быть знакомыми… И звонить он ей мог по тысяче разных причин…»

Якушев перезвонил в прокуратуру Василеостровского района по номеру, высветившемуся последним в Зоиной распечатке. Как и предполагал опер, последним телефонным собеседником Николенко оказался ее коллега, следователь прокуратуры. Следователь в субботу дежурил и дважды звонил Зое на трубку, чтобы проконсультироваться по поводу задержания одного красавца.

– А странного вы во время разговора с ней ничего не услышали? – спросил Егор следователя прокуратуры.

Тот усмехнулся:

– Ну, ты же понимаешь, при таких раскладах я бы давно уже сообщил обо всем странном, если бы оно было… Разговаривала она нормально, настроение у нее было хорошее. Я еще ее типа подкалываю: «Что это вы, Зоя Николаевна, такая довольная? Не иначе, в такую жару решили на пляж отправиться? » А она в ответ смеется: «Угадал, Саня! На лесное озеро и с любовником! » Она же такая – за словом в карман никогда не полезет…

– Понятно, – сказал Якушев, у которого совсем омерзительно стало на душе после того, как следователь процитировал Зою. Однако для очистки совести и по какому‑ то наитию Егор решил задать еще один вопрос: – А вы не обратили внимания – может быть, пока вы разговаривали, рядом с ней еще какой‑ нибудь мобильник звонил?

Сотрудник прокуратуры на другом конце провода задумался, вспомнил, а потом неуверенно сказал:

– Не знаю… Может быть… Насчет телефонного звонка я не уверен… А вот разговор рядом с Зоей какой‑ то был… Может быть, это кто‑ то рядом в свою трубку бубнил, но я все равно ничего конкретно не расслышал.

– Спасибо…

– Было б за что… Звони, если что…

Якушев прошерстил все распечатки Зоиного телефона за месяц и установил любопытный факт: первые соединения номеров Николенко и Штукина были зафиксированы ровно в тот день, когда состоялось тяжелое объяснение между Зоей и Егором в садике Академии художеств. А потом соединения пошли каждый день… Почему так? Что это? Внезапное возобновление старого знакомства или что‑ то другое? Якушев ощутил прилив ревности. Этот Штукин сразу ему показался каким‑ то… немного странным. Егор вспомнил слова своего начальника: «Если увидишь бандитов – кричи». Оперу стало казаться, будто он увидел – какую‑ то неясную тень, но кричать при этом не собирался, понимал, что поднимать волну, как минимум, рано… Егор встал и подошел к окну.

И в этот момент в его кабинет без стука зашел Штукин – он, естественно, не забыл номер кода замка на дверях родного отдела уголовного розыска.

– Здорово… – обомлел Якушев.

– Здоровей видал, – хмуро бросил ему в ответ Штукин и по‑ свойски уселся на свое место. Вернее – на бывшее свое место. Валера развалился на стуле, достал сигарету и спросил – вроде бы с ленцой, но в которой угадывалось какое‑ то напряжение: – Николенко ты занимаешься или пусть жирафы думают?

Под жирафами, которым видней[36], Штукин имел в виду сотрудников Главка.

Егор, стоя перед собственным столом и оттого чувствуя себя немного по‑ дурацки, внимательно посмотрел на Штукина:

– А ты можешь что‑ то пояснить?

Бывший опер пожал плечами:

– Что‑ то могу… Но это «что‑ то» тебе ничего не даст. Я зашел больше по инерции… ну, и повод был: о Николенко услышал… Земля‑ то моя была.

– Так сказать‑ то ты что хочешь? – Якушев начал немного нервничать, его раздражала самоуверенно‑ нагловатая манера Штукина, но это раздражение не хотелось показывать.

Валерий, однако, все‑ таки почувствовал что‑ то, он свел брови к переносице и неохотно начал было рассказывать:

– Я с ней общался в этот день… В смысле – в тот день, когда она в последний раз на связь выходила…

Взгляд Штукина упал на листы распечаток Зоиного телефона, испещренные пометками и подчеркиваниями.

– Я слушаю! – совсем уже резко сказал Егор и, спохватившись, перевернул под носом у бывшего опера листы чистой стороной вверх.

Конечно же, Валерия не могли не задеть этот жест вкупе с тоном:

– Слышь, это я слушаю!! Ты что, черта[37] к себе вызвал, что ли?

Егор засопел, но ничего не ответил, и тогда Штукин уже сорвался окончательно, дав волю выплеснувшейся злости:

– Я пришел поговорить и помочь чем могу! А ты… Ты кого из себя нарисовал?! Невзъебенно уполномоченный, что ли? Да ты мне в хуй не тарахтел со своим «слушаю»!! Да, я беседовал с Николенко утром – кратко и по служебной теме, которая не твоего ума касается! Добьешься, чтобы тебе быстро сделали распечатки ее мобильника, – увидишь мои звонки! Захочешь по этому поводу поговорить со мной – возьмешь у прокурорского следака отдельное поручение, а я, если хорошее настроение будет, – своего адвоката! Тебя учить надо!!

Валера вскочил со стула, и теперь через обшарпанный стол испепеляли друг друга взглядами два его владельца – бывший и нынешний. Егор открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверь кабинета ударило что‑ то тяжелое. Они оба одновременно метнулись к двери, Якушев успел раньше и распахнул ее. На пороге валялась кроссовка. Егор повел глазами и увидел в коридоре на скамье парня, прикованного за руку наручниками к трубе батареи отопления. Одна нога у парня была разутой.

– Ты чего?! – спросил Егор, поняв, что парень запустил в его дверь своим башмаком.

– Ничего! – с вызовом откликнулся задержанный. – Граждане начальники, мать вашу! Вы долго этот беспредел продолжать будете?! Между собой собачитесь – аж в коридоре слышно, кто какой бабе звонил! А я четвертый час непонятно почему прикованный кукую, сейчас обосрусь уже – никто почему‑ то мою личность установить не может! Почто лютуете‑ то?!

– Ты че, – вскипел Якушев. – В рыло захотел?!

Егор вообще не знал, кто этот человек, но его выходка попала, что называется, в настроение. Штукин едва успел перехватить руку опера:

– Э!! А ты чего на нем срываешься?! Давай уж сразу на мне! Ты чего, действительно, творишь? Ни хера просто так человека часами прикованным держать?

– А я здесь при чем?! – окрысился Якушев. – Я его, что ли, приковывал?! Я не знаю, чей он!

Егор вырвал руку и отпихнул Штукина. Тот отвечать не стал, лишь дернул брезгливо губой, а потом заорал на весь отдел:

– Эй, станичники! Кто страдальца в железы заковал? Чье тулово на лавке?!

На вопль из своего кабинета выглянул Уринсон. Боря жевал батон и поэтому вид имел сосредоточенный:

– Чего орать‑ то? Этого хмыря Володька приволок, они на улице посрались, а у красавца с собой документов не оказалось… Вовка и пристегнул его – на предмет установления личности и вообще… Чтоб меньше выражался в общественных местах…

– Понятно. Педагогическая поэма.

– Ну… типа того, ничего – часок посидеть, подумать – никому еще не вредило.

– Да какой часок! – заорал, подскочив на скамье, задержанный. – Я тут уж четыре часа загораю!!

– А где Вовка? – спросил у Уринсона Штукин.

– А они махнули на Средний – там, на углу 15‑ й[38], кажись, разбой с убоем…

Валера покачал головой:

– Кажись… Вы, пацаны, кажись, немного охуели в атаке. Боря, дай ключ!

Уринсон пожал плечами и молча дал ключ от наручников. Штукин, зло сопя, начал отстегивать задержанного. В этот момент Якушев не выдержал и спросил:

– Так зачем ты ей все‑ таки звонил?

Валера выпрямился, отдал наручники и ключ Уринсону и внятно, как для дебильного, отчеканил:

– Зачем я ей звонил – это мое личное дело! Понял?

Задержанный посмотрел на них и зло дернул губой, но Егору показалось, что он усмехнулся. Якушев схватил парня за воротник и потащил к выходу.

– Э‑ э‑ э! – заорал тот. – Погодь, тапку отдайте!

Егор вышвырнул человека за порог, сходил за кроссовкой и тоже выкинул ее за дверь. Потом молча обошел Штукина, как неодушевленный предмет, и проследовал в свой кабинет. Через несколько секунд входная дверь в отдел хлопнула еще раз, и Якушев понял, что Валерий ушел…

…Егор был очень зол на себя. Все было сделано неправильно. Либо он, Якушев, не нашел общий язык с нормальным человеком, который действительно заходил помочь, либо не задал грамотные вопросы человеку ненормальному – не дал возможности соврать, чтобы потом поймать на этом вранье…

Со злости Егор даже сломал карандаш. Он не мог понять: хороший Штукин или плохой. Слишком неожиданным был визит бывшего опера и слишком быстро их беседа вошла в непредсказуемое русло. Якушев попытался было вернуться к распечаткам, но не смог – мешали неперегоревшие эмоции. Тогда Егор плюнул и пошел к Борьке Уринсону пить кофе, чтобы за беседой о том о сем поспрашивать еще невзначай и о Штукине. Боря охотно согласился потрендеть с Якушевым, поскольку уже и сам малость заработался. Про Штукина Уринсон рассказывал спокойно и больше хорошо, но вот когда дошел до обстоятельств увольнения из органов – тут и ждал Егора сюрприз. Оказалось, что Валера и был тем самым опером, которого чуть не убили в лифте вместе с Денисом Волковым. И из ментовки его вытурили за «сомнительные связи». Уринсон сказал, что Валера от этого мало что потерял, а может быть, даже, наоборот, выиграл, поскольку «люди Юнкерса его не бросили, пригрели и нормально трудоустроили». Вообще, оказалось, что Егор – последний, кто этого не знал.

Потрясенный Якушев позвонил поздно вечером Денису и осторожно поинтересовался его мнением о Штукине. Волков, обычно очень сдержанный в оценке людей, отозвался о Валерии очень хорошо и, в свою очередь, поинтересовался – в чем причина интереса Егора. Якушев объяснил, что работает на месте Штукина. Денис удивился тому, насколько тесен мир, и сказал, что Валерий – «парень крепкий и перспективный». Егор на это ничего не ответил и перевел разговор на другую тему.

Попрощавшись с Волковым, Якушев позвонил Зоиному мужу и долго уточнял у него, какие номера телефонов из распечаток ему знакомы.

Потом Егор еще полночи сидел над распечатками, смотрел в бумаги, но все время видел перед собой лицо Зои.

Заснуть опер сумел лишь под утро.

А на следующий день его ждал еще один сюрприз. Ближе к полудню ему в кабинет перезвонил сотрудник Василеостровской прокуратуры и сообщил, что в рабочем столе и сейфе Зои Николаевны ничего интересного не обнаружено: взятые на проверку дела, цена которым три копейки, жалобы на оперов, пара писем от сумасшедших и один анонимный опус.

– О чем? – вяло поинтересовался Якушев.

– О том, как Штукин из вашего отдела присвоил себе шедевры искусства мирового значения. Белиберда, в общем, – ответил собеседник на другом конце провода.

Егор чуть не подскочил на месте, но, памятуя о недавнем дурацком и непрофессиональном разговоре со Штукиным, смог взять себя в руки и спросить спокойно, а отчасти даже и равнодушно:

– Никаких тайн?

– Абсолютно.

– Я забегу, гляну на эти бумажки… Мне для справки нужно.

– Забегай, – также равнодушно согласился собеседник Якушева и положил трубку.

В прокуратуру Егор рванул немедленно. Там он скрупулезно, но флегматично пересмотрел стопочку жалоб и дошел до бумаги на Штукина. Якушев спросил разрешения сделать ксерокопии – ему разрешили, но крайне неохотно, так как картридж в копировальной машине умирал. Да и вообще, показывать оперу внутренние бумаги, а уж тем более позволять их копировать – на это сотрудники прокуратуры никогда бы не пошли, но в данном случае обстоятельства были особые. Исчезновение Николенко наделало много шума, а искать ее мог только земельный опер, поскольку даже уголовного дела по факту пропадания без вести не было возбуждено.

Егор аккуратно сложил листы ксерокопий в папочку и крепко прижал ее к себе:

– Пусть будут.

Сотрудник прокуратуры недовольно крякнул:

– Основная забота – как бы толщину ОПД увеличить!

Якушев на это почти хамство реагировать не стал, хотя товарищ из прокуратуры был дважды не прав – во‑ первых, Егор работал по‑ настоящему, как зверь, а во‑ вторых – никакого ОПД не было, так как его не завести без возбужденного уголовного дела. А уголовное дело, как уже говорилось выше, не возбуждали – все надеялись на мифический загул, хотя, исходя из личности пропавшей, его быть не могло…

Вернувшись в свой кабинет, Якушев не стал сразу вчитываться в анономку на Штукина, а заставил себя сначала выписать в столбик из биллингов Зоиного мобильника все неопознанные номера. Егор сделал это специально, чтобы как‑ то успокоиться, чтоб хоть как‑ то унять свои разгулявшиеся напрочь нервы.

Где‑ то через полчаса он наконец взял анонимку в руки. Понять ее смысл было немудрено: Штукин задержал парня, находившегося в федеральном розыске, при котором были четыре графические работы французского авангарда середины двадцатых годов. Парня Штукин передал по инстанции, а работы оставил себе «на хранение» – то есть попросту хапнул. Автор анонимки уверял, что рисунки не дешевые, и предлагал покопаться в Интернете, чтобы в этом удостовериться.

Якушев позвонил подруге своей матери – она работала в Русском музее, назвал ей фамилию художника и попросил сделать хотя бы приблизительную оценку стоимости четырех его графических работ. Знакомая удивилась странной просьбе, но обещала навскидку проконсультироваться со специалистами и перезвонить.

Егор еще раз перечитал текст анонимки и обратил внимание, что, во‑ первых, он был набран на компьютере, а во‑ вторых – его писал человек, умеющий говорить на игривом лагерном языке: «…и если вы не поленитесь и сопоставите воспоминания сотрудников дежурной части, которая содержала задержанного и производила первый досмотр его карманов, с забывчивостью самого оперуполномоченного Штукина, то увидите большую разницу – такая же разница, полагаю, существует и в кошельке Штукина, если он реализовал эти работы…»

Вскоре Якушеву перезвонила знакомая матери и чуть возбужденным тоном сообщила, что четыре графических рисунка могут стоить от ста тысяч долларов. Увы, она не была специалистом, а потому сообщила Егору информацию хоть и правдивую, но не совсем полную, а стало быть недостаточно корректную. Сто тысяч долларов за четыре рисунка – сумма впечатляющая, но столько рисунки могли стоить лишь при полной легальности сделки, да минус – затраты на экспертизу, поскольку подделок в карандаше очень много, минус посреднические проценты… А краденые рисунки реализовать вообще трудно, но даже если и можно – то цена их, естественно, резко падает. Сумасшедших коллекционеров, готовых покупать у сомнительных личностей работы с криминальным прошлым, в действительности намного меньше, чем в фильмах и детективной литературе… Люди, которые совсем не разбираются в жизни, почему‑ то думают, что цена на все – миллион. Якушев ничего не понимал и в самой живописи, и в околоживописном бизнесе – белом, сером и черном. В его мозгу царили такие же общепризнанные мифы, как и у большинства обывателей. Да и вообще – когда молод, да если стряслась беда, и все это сдабривается страстным желанием что‑ то сделать, раскрыть и уличить – тогда из обрывков информации складывается та картина, которую хочется увидеть. Потом, конечно, окажется, что картина была миражом, но, пока не оказалось – какие версии возникают, какие открываются перспективы! Этот вирус, кстати, поражает не только молодых оперов, такой болезнью, хронически обостряющейся, страдают и многие взрослые работники серьезных структур – а как же, ведь все «брендированное» возвышает их самих и их работу. Отсюда и возникают «киллеры» вместо обычных убийц‑ мокроделов, и «искусствоведческая мафия» вместо нескольких жуликов, укравших несколько полотен…

Егор, конечно, меньше всего думал о престиже и собственной значительности, но все равно попался на этот же крючок, хотя и с иной мотивацией. В его голове защелкало: «сто тысяч долларов», «краденая живопись», «разоблачающий материал на Штукина», «у Штукина мог быть мотив желать смерти Николенко, которая узнала правду». Все это «щелканье» не выдерживало никакой критики, но Якушев уже не очень способен был рассуждать спокойно, он закусил удила. Правда, закусив эти самые удила, опер не утратил способности делать и правильные шаги тоже: Егор немедленно помчался в GSM и только что на колени не упал:

– Товарищ Гусев, дайте, пожалуйста, антенны абонента Штукина в день пропажи Николенко!

Шансы на то, что начальник службы безопасности GSM согласится помочь, отсутствовали напрочь, и тем отраднее было его ворчание:

– Экий ты… мгновенный! Ладно. Вижу, что занимаешься по‑ настоящему. Я ведь еще вчера антенны на несколько телефонов сделал. Хватай! Но! Чтобы – никому! А то попрете – веслом не отбиться будет! Все остальное – в установленном законом порядке! И так‑ то… сам себе удивляюсь.

Егор выскочил из офиса GSM с «антеннами» Штукина в руках и выпрыгивающим из груди сердцем. Шепотом он говорил сам себе:

– Сейчас я приду в кабинет и спокойно все посмотрю.

Естественно, он не выдержал и посмотрел, еще не дойдя до Большого проспекта. У Якушева закружилась голова, как после «беломорины» с голодухи: около 13: 14 в субботу Штукин находился под той же самой антенной, что и Зоя.

Егор плюхнулся на скамейку и отдышался. Потом еще раз посмотрел в бумаги. И только после этого почувствовал отвратительный запах. Повернув голову, Якушев обнаружил, что сидит рядом с грязнущим бомжом.

– Извините, – очумело сказал Егор и встал. До отделения он добрел на автопилоте, словно в бреду. Якушев не знал, что ему делать. Ему надо было с кем‑ то посоветоваться, но он не знал, с кем.

Ситуация и впрямь была более чем деликатная – к Штукину в оперском коллективе относились хорошо, по крайней мере, жалоб на него Якушев ни от кого из коллег не слышал. Поэтому озвучить подозрения в смертном грехе в отношении пусть бывшего, но сослуживца, имея на руках лишь распечатки каких‑ то антенн, – это был повод, чтобы коллеги пристально глянули на обвиняющего, мол, ты смотри, какой прыткий! Это был повод для получения «вотума недоверия», повод для того, чтобы опера сказали: «Этот, якобы за нас, но не заодно с нами…» Егор был хоть и молодым опером, но все эти нюансы уже чувствовал, а поэтому мучился, но молчал, волну не гнал и не «кричал, увидев бандитов», как советовал ему совсем недавно начальник.

Якушев терзался и переживал, не зная, что делать дальше, когда в его кабинет заглянул Боцман – наверное, самый старый земельный опер во всем Питере. Он работал в соседнем кабинете последние тридцать два года, многое видел, и поэтому многие из вышестоящего начальства его слегка побаивались. А Боцман не боялся ничего, потому что ему нечего было терять, кроме работы, на которой как раз руководство больше всего переживало о том, что ветерана все‑ таки скоро уволят по возрасту – и кто будет тогда молодых натаскивать?

Боцман зашел в кабинет Егора, благоухая портвейном и напевая песню:

В нашу гавань заходили корабли‑ корабли.

Большие корабли из океана.

В таверне веселились моряки‑ моряки

И пили за здоровье капитана.

Якушев тактично дал наставнику допеть, а потом с деланным равнодушием спросил:

– Что за Николенко думаешь?

Боцмана все очень уважали, но абсолютно все при этом называли его на «ты». При этом молодые, разговаривая со старым опером, старались как‑ то подладиться под его манеру речи, вот и Якушев специально сказал «за Николенко» вместо нормального «о Николенко». Боцман пожевал губами и безразлично пожал плечами:

– Ничего не думаю. Я ничего не знаю. Может, дикие звери съели.

Егор нервно подскочил на стуле:

– Это как?

– А так! До середины восьмидесятых мы в планах по потеряшкам в натуре вставляли как одну из официальных версий: съели дикие звери…

– Да ну тебя! Беда ведь, а ты…

– Вероятно, беда, – засопел Боцман. – Я не спорю. И тетка неплохая была…

Якушев выскочил из‑ за стола…

– Почему сразу была‑ то? Зачем сразу о самом плохом?!

Боцман снисходительно глянул на молодого:

– Нет, запой у нас на шалмане! Или чечены ее в заложники взяли! Ты, сынок, не думай, мне не безразлично… Просто есть сигнал – работаем, нет сигнала – сидим, примусы починяем. А все эти бла‑ бла‑ бла за столами мне вот где!

И Боцман жульническим жестом изобразил двумя пальцами вилы у себя в горле.

Якушев долго мялся, но все же спросил:

– У меня тут одна странная ситуация вырисовывается… По поводу Николенко и… одного бывшего… ее коллеги, можно сказать… Кое‑ какие признаки, но косвенные… Очень косвенные. Я боюсь, что наше руководство меня не поймет… Да я и сам не уверен… Прокурорским не хотелось бы говорить… А нашим скажешь – в лучшем случае на смех поднимут.