II. Ильюхин 1 страница

II. Ильюхин

(май 2000 года, Санкт‑ Петербург)

Период мирного сосуществования полковников Ильюхина и Крылова продлился всего несколько дней после памятного расстрела в лифте. Собственно говоря, несмотря на то, что в отношении Штукина Крылов при «разборе полетов» у руководства молчаливо поддержал Виталия Петровича, именно этот тройной убой и стал все‑ таки причиной настоящей войны, вспыхнувшей между сотрудниками уголовного розыска. Точнее, не сам убой, а попытки его раскрытия. Ильюхин хорошо запомнил тот день, когда произошло событие, на которое он не смог закрыть глаза. Полковник в тот самый день, конечно, ничего ни о каком событии не знал – дату он вычислил позже, когда и сам решился на необратимые шаги. Вот тогда, набираясь решимости, Виталий Петрович и вспомнил вдруг – удивительно ярко и четко, как столкнулся лицом к лицу с Крыловым у Доски почета ГУВД.

…Петр Андреевич несся по лестнице Литейного быстро и зло. За ним, как всегда невозмутимый, поспешал Рахимов. Ильюхину Крылов лишь кивнул, а Рахимов вообще никак не обозначил приветствия. Видимо, забыл.

– Видал?! – кивнул Крылов на первую слева в нижнем ряду фотографию на Доске почета. На фотографии красовался в праздничных погонах майор. Начальничек из среднего звена в ХОЗУ.

– И что? – осторожно поинтересовался Ильюхин.

– А то! – рявкнул Петр Андреевич. – Эта мышь хозяйственная мне сейчас звонила! Мне!! «Ваши подчиненные несколько раз обещали мне, что подъедут и получат форму, согласно нормам положенности. Так как у Воронцова, например, подошел срок годности рубашки и галстука, а у Мильтиранова недополучены сапоги офицерские…» Веришь – нет, я трубку о рычаги разбил!! И не успел этому уебку о портянках сказать!

– О каких портянках? – не понял Ильюхин.

– О таких!! – орал уже в полный голос Крылов. – О тех, которые мне он, сука, ни разу не выдал!! А согласно приказу товарища Ягоды[10], мне положено четыре портянки в квартал! Ворует, тварь, у трудового народа!!

На них косились и от них разбегались. Многие уже знали, что вот так – внешне абсолютно спонтанно – у Крылова начиналась истерика. Иногда последней каплей становился какой‑ нибудь дурацкий звонок или идиотская бумажка, или еще что‑ нибудь такое же мелкое. Манеру эту Крылов почерпнул в лагерях. Это воры часто (обычно ни с того ни с сего) вдруг начинали блажить: «По‑ о‑ орву, с‑ су‑ ука! »

– Снять? – кивнул на фотографию Рахимов, будто и не стоял рядом с ними слегка опешивший от такого предложения Ильюхин.

Крылов покосился на Виталия Петровича и, махнув рукой, понесся дальше:

– Ладно, пусть висит, отсвечивает. Пока. Не будем по мелочам хулиганить! Я его, суку, самого порву, как портянку!

Ильюхин обалдело посмотрел ему вслед, покачал головой и усмехнулся… Потом, дни спустя, он вспомнил этот эпизод и понял, куда именно побежал Петр Андреевич в состоянии недорасплесканной истерики. Вспомнил и подумал: а что, если бы он тогда остановил Крылова, попытался бы успокоить, дал бы выговориться, проораться? Но история не знает сослагательного наклонения – так он сам недавно говорил Штукину… Да если бы и остановил он Крылова в тот день – все равно рано или поздно гнойник должен был бы прорваться… Ну, не в этот день переступил бы Петр Андреевич со своей гвардией черту, а в другой – что изменилось бы? Взрослых людей не переделать. Устоявшиеся убеждения предопределяют судьбу…

…А Крылов тогда от Доски почета помчался к себе. Практически пробегая мимо кабинетов курируемого им «разбойного» отдела, Петр Андреевич резко ударил правой рукой в одну из дверей.

Останавливаться и ждать какой‑ либо реакции Крылов даже и не подумал. Из кабинета выскочил оперуполномоченный Воронцов по прозвищу Воронок, он крутнул головой, оценил с ходу ситуацию и двинул за начальником. Воронок быстро нагнал Рахимова и вопросительно поднял брови – мол, как настроение у Хозяина? Рахимов также молча провел большим пальцем себе по кадыку. Воронцов тут же начал приглаживать волосы и заправлять рубашку в брюки. Этот опер работал в любимом крыловском «разбойном» отделе всего около полугода. Петр Андреевич подобрал Воронка в области, после того, как тот, не жалея своего подержанного «жигуленка», подставил его под переднее колесо лесовоза, потерявшего на склоне трассы тормоза…

Воронцов зашел в кабинет вслед за полковником и по его нехорошему молчанию понял, что предстоит разнос. Воронок не был старшим в группе, но почти все остальные сотрудники выехали на розыск подельника одного налетчика, задержанного ими несколько часов назад. Все уехали. А стало быть, отдуваться должен был Воронцов.

Крылов подошел к окну, несколько раз нервно дернул сталинские рамы с толстенными стеклами и, глядя на Захарьевскую улицу, плеснул своим раздражением на опера:

– Я при тебе говорил, что убойщики занимаются воркутинскими?

– При мне! – вытянулся в струнку Воронок. Он уже все понял. Дело в том, что накануне именно Воронцову пришла информация, что один из разбойной бригады так называемых «воркутят» недавно перевозил в своей автомашине два автомата Калашникова. И по времени это совпадало с расстрелом в лифте. Крылов мгновенно «встал в стойку», тем более что никакой иной хоть сколько‑ нибудь внятной информации ни у кого не было. То, что полковник всегда хотел утереть нос ильюхинским «убойщикам», не было секретом для его подчиненных. Какой уж там секрет, если Крылов, наоборот, постоянно подзуживал и науськивал свою «гвардию». А с расстрелом в лифте вообще была особая ситуация, можно сказать, почти лично Петра Андреевича коснувшаяся. Тут уж Крылов просто из кожи вон лез, чтобы всех обскакать, чтобы раскрыли его люди. Но официально‑ то той мясорубкой занимались все же «убойщики», а остальные могли лишь помогать. Однако границы этой помощи определялись по‑ разному. И если «помощь» перерастет в раскрытие – то победителей, как известно, не судят…

Крылов зло оскалился и повернулся к оперу:

– Когда принимали решение на задержание – ты присутствовал?!

– Так точно, присутствовал!

– Ты напомнил всем, что эта тема – «убойщиков»?

– Нет!

– Почему?!

– Товарищ полковник, мы решили, что ситуация изменилась и…

– Откусывай за себя!!

– Я посчитал, что ситуация изменилась… со мной согласились… Мы вместе посчитали, что сможем взять «воркутят» и «поднять» тройной расстрел.

– На чем «поднять»?!

– Да на ры‑ ры! [11]– отчаянно рыкнул Воронок.

– Хорошо хоть врать не пытаешься! – засопел зло Крылов и рявкнул в голос: – А вот теперь попробуй не расколи этого пидормота на «Калаши». Мне надо, чтобы он признался за «железо» и объяснил свое пошлое поведение! Даже если это не имеет отношения к расстрелу в лифте! А про «убойщиков» я вам говорил, потому что…

Петр Андреевич замолчал, пробежался по кабинету, остановился. Впился глазами в лицо опера и продолжил:

– …Потому что они догадываются, что мы хотим задерживать и возражают! Считают, что рано! Что мы торопимся! Они же не знают, что мы уже ни хера не хотим, а задерживаем вовсю! Так что, пусть они правыми будут?!

Воронок по‑ армейски щелкнул каблуками, но ответил по‑ ментовски:

– Расколем! Если по‑ честному…

– А тебя что кто‑ то заставляет по‑ нечестному делать?!

Воронцов старательно «ел глазами» метавшееся по кабинету начальство:

– И нос утрем, товарищ полковник!

Крылов остановился, вскинул брови в деланном недоумении:

– Так ты нос утереть хочешь или расколоть?

– Сначала расколоть, а потом утереть!

Воронок хорошо знал эту манеру полковника постоянно «хватать за язык», поэтому не дал себя поймать. Петр Андреевич брюзгливо пожевал губами:

– И?!

Опер потупился:

– Ну, мы ж работать‑ то недавно начали…

– Понятно! – перебил его Крылов и по‑ людоедски ласково улыбнулся: – А чего ж ты мне не докладываешь, что второго упустили?

Воронок быстро слизнул выступивший на верхней губе пот, клятвенно прижал руки к груди:

– Так его скоро ребята привезут!

– Да что ты?! – радостно и умиленно всплеснул руками Петр Андреевич. – А откуда?

– Из Тосно…

– Из Хуесно!! – пнул ногой стул полковник. – Охуеть – не встать! А я вот знаю, что он сейчас около бассейна СКА на Лесном проспекте!

– А… откуда? …

– Оттуда! – Крылов подошел к Воронцову вплотную. – Да за ним «опушники» второй день ходят, все стараются обнаружить в пространстве Толика… Вы же Анатолия задержали?

– Да… так точно…

– Задание «опушникам» убойщики выписывали – давно еще… Они должны Толика «выкупить», чтобы «убойный» завершил наконец свое эпохальное мероприятие: на этой парочке кровь, но давняя, не с лифта! Понял? А теперь мы Толика хапнули и весь банкет «убойному» обосрали, потому что вам нос захотелось утереть! Они просто не знают еще, что Толик у нас! А как узнают – такой вой поднимут! И сразу выяснится, кто кому чего утер…

До Воронка быстро дошла вся хреновость ситуации. До него вообще все очень быстро доходило.

– Петр Андреевич, но мы беседуем с ним пока, нюансы есть, он…

Крылов устало уселся за свой стол и махнул рукой:

– Вздор это все. Вздор. Не станет «воркутенок» говорить. Сам не станет. Иди, старайся.

Воронцов вернулся к себе в кабинет, закурил, пытаясь успокоиться, и уперся взглядом в скованного наручниками Анатолия Лавренева (по «погонялу» Лаврентия). Лавренев был крепким, коротко стриженным парнем. Когда‑ то он неплохо боксировал, но в последние годы занимался ночным разбоем и удары отрабатывал на жертвах – их Лаврентий с подельниками засекали у автомобильных стоянок, потом доводили до подъездов, там нападали стремительно, били и брали с уже бесчувственных тел все сколько‑ нибудь ценное. На разбой Лавренев ходил, как на работу – почти что каждый день. Его «бригадку» было трудно отловить, потому что жертвы, приходя в себя, как правило, в больнице, никого не могли вспомнить и опознать. А некоторые вообще в себя уже и не приходили… Длинная и безнаказанная череда налетов убедила Лаврентия в том, что у милиции на него ничего нет, поэтому факт задержания был для него полной неожиданностью. «Колоться» он действительно не собирался и на тяжелый взгляд Воронка ответил уверенно‑ наглым взглядом.

Опер загасил окурок в пепельнице и без прелюдий продолжил разговор, прерванный Крыловым:

– У тебя, Толик, отсюда есть два выхода. Один – в тюрьму. Второй, не хочу врать, тоже в тюрьму. Но есть нюансы! Которые делают эти два выхода если и не противоположными, то разными. Ты ведь налетчик опытный, в переделках бывал… Сколько раз тебя в оперчасти мучили?

Лавренев вскинул голову:

– Вот именно, что мучили!

Воронцов ухмыльнулся:

– И все безвинно, поди?

Лаврентий прищурился и слегка цыкнул зубом:

– Винно, безвинно – а однако, не судим я! Юридический факт.

– О, как! – Опер уселся поудобнее, закинув ногу на ногу и достав новую сигарету. – То есть анкетка чистая?

Толик жадно посмотрел на сигарету и облизнул сухие губы:

– Тута, как я погляжу, на анкетку всем насрать… но тем не менее чистая!

Воронцов, совсем как Крылов давеча, всплеснул руками:

– Анатолий, а как же два ареста? А примерно с годик в изоляторе в общей сложности?

Лавренев презрительно скривился:

– И дальше что?! Кнопочку в компьютере нажмите: там вам расскажут. Где судимость?! До суда даже не дошло. Голый вассер, начальник.

Воронок с готовностью, даже с каким‑ то внешним удовлетворением согласился, хлопнув себя по коленке:

– Есть такая партия! Что ж – будем к себе суровы. Действительно, до суда как‑ то у тебя не доходило. Очевидно, ты и на этот раз собираешься соскочить?

– Соскакивать надо с чего‑ то… Я пока не пойму, зачем напрягаться?

– То есть, если я правильно понял, тебе нужны доказательства?

Лаврентий издевательски разулыбался:

– Нет, я за так за чистосердечное напишу!

Воронок также солнечно улыбнулся ему в ответ:

– Напишешь? Сам?

Лавренев перестал улыбаться:

– У меня что, лицо дебила? Слюни текут?

Воронцов тоже посерьезнел – вслед за «клиентом»:

– Лицо у тебя, прямо скажем…

– Интересно, какое?!

– Ну, на месте девушек я бы в машину к водителю с таким лицом не садился бы… Даже не с лицом, а с харей…

Толик возмущенно выпрямился на стуле:

– Ага, а у вас тут в оперчасти все с поповскими рожами, постными и благостными.

Опер помахал рукой:

– Не будем о внешности. Что‑ то мы отвлеклись. Давай‑ ка сначала договоримся о правилах игры. Ты в мутках моченный, поэтому хорошо знаешь: что бы ты ни сказал – все слова, пока они через протокол не прошли.

– Где‑ то так, – согласился Лаврентий.

– Ну и чудесно. Тогда будем торговаться. Я тебя постараюсь убедить, почему тебе выгодно сесть в тюрьму…

– Уже интересно!

– …Сесть в тюрягу, но на моих условиях. Иначе ты можешь – не обязательно именно в данный момент – загреметь туда по‑ другому.

Лавренев недоверчиво‑ снисходительно прищурился:

– И в чем же две разницы?

– Ну, что ж, поехали…

Воронцов встал и набрал в легкие побольше воздуха, однако налетчик не дал ему начать процесс «охмурежки»:

– А в этом помещении разговоры разговаривать безопасно?

Опер укоризненно покачал головой:

– То‑ олик! Ну где ты когда за всю свою практику видел у нашего брата скрытые диктофоны и тайные видеокамеры?

Лавренев ничего не сказал, однако наморщенным лобиком своим дал понять, что этот довод, сформулированный в виде ответа на вопрос вопросом же, его никак не убедил. Воронцов покорно кивнул, с некоторой даже долей обреченности:

– Хорошо, можем перейти в другой кабинет.

– Да ладно, не будем суетиться, – великодушно согласился Толик. – Если что – 51‑ я статья Конституции[12].

Лицо опера затвердело, у его носа резче обозначились две глубокие складки:

– Толик, когда такие, как ты, говорят о Конституции – моя рука непроизвольно тянется к кобуре. Ты меня не зли. Тебя ведь не били?

– Пока – нет.

– Видишь, значит, по‑ человечьи относятся. И я к тебе ничего личного не имею. Отношусь с уважением. Поехали?

– Излагай,

– Чай‑ кофе?

– Опосля. Сигаретку бы.

– Нет проблем.

Воронцов дал налетчику сигарету, поднес зажигалку, убедился, что Лавренев прикурил, и прошелся по кабинету. Лаврентий, глубоко затягиваясь горьким дымом, настороженно провожал расхаживающего опера глазами.

– Итак, что мы имеем? За период 1999–2000 год ваша группка «Ух» совершила под девяносто налетов, в основном в Калининском, Приморском, Красносельском и Василеостровском районах. Весь состав группы находится у нас в плену с сегодняшнего утра. Что они говорят – тебе пока неведомо. Может, молчат. А может, и нет. Так?

Воронцов врал. Их отдел знал только про Анатолия с напарником, да и то… Громко сказано – знал. Лаврентий молчал, и опер продолжил:

– Но меня все это не колышет! Мне интересно знать сначала другое: кто и почему посоветовал тебе перевозить в багажнике два автомата – и ты будешь смеяться – Калашниковых?

– И всего‑ то? – хмыкнул Толик, восхищаясь ментовской наглостью.

– Только это, – кивком подтвердил Воронок. – А на остальные разговоры твоих подельников мы зенки закроем.

Лаврентий даже раздумывать не стал:

– Не катит.

Опер невозмутимо повел головой, будто иного ответа и не ожидал услышать:

– Ладно. Мы пойдем другим путем. Ты хорошо понимаешь, что ваши терпилы в большинстве своем опознать никого не могут. Так?

– Им видней.

Воронок не обратил на реплику никакого внимания:

– Но это в большинстве своем. А в меньшинстве? Я тут посидел, собрал все ваши эпизоды… Дело кропотливое, но не особо мудреное. Всегда трое нападавших, все терпилы шли от автостоянок, все на первом этаже около лифта получали в голову, все лишились ценностей, а некоторые – еще и автомашин. И еще кутулей с сыром и микояновской колбаской – почти все до нападения затаривались в дорогих универсамах.

– И что тут необычного?

Лавренев еще не занервничал, но уже чуть напрягся. Воронок успокаивающе кивнул ему:

– Согласен! Все обычно. Даже то, что в голову били профессионально. Но… Терпилы – люди состоятельные, большинство стали свои связи поднимать‑ подключать, на начальство наше выходить, мол, – караул, грабють! Они‑ то, дурилки, не понимают, что искать, ежели что, не начальство будет, а мы. Но раз уж мы кой‑ кого нашли, то с некоторыми можем и договориться, чтобы вас опознали. Ну, конечно, это незаконно. Но ведь мы с тобой, Толик, в оперчасти – здесь все незаконно. И как ты думаешь, найду я общий язык с тремя‑ четырьмя фраерами, чтобы вас в харю опознали?

(Воронцов врал красиво. На самом деле он не знал практически ничего, за исключением одного эпизода, о котором получил информацию случайно, когда разглядывал вещи задержанного. Так и то – догадка пришла ему в голову только потому, что Воронок сам выезжал на одно место происшествия и запомнил фамилию терпилы… Такое случается – не очень часто, но случается…)

Лаврентий недобро зыркнул исподлобья:

– С вас станется… И что, этого достаточно будет?

– А смотря для чего… Для того, чтобы закрыть вас на десять суток – достаточно.

Толик усмехнулся, а Воронок понимающе кивнул:

– Ну, конечно! Для вас десять суток – это как с похмелья помучиться! Стало быть, не будем на этом и останавливаться, а сразу перейдем к части второй, и очень любопытной: вещдоки!

Лавренев напрягся уже заметнее, но еще пытался держать ироничный тон:

– Начальник, как излагаешь! Разрешите ыще сигаретку и сесть поудобнее?

– Изволь.

Опер дал задержанному сигарету, закурил и сам:

– Итак, вещдоки. Бита бейсбольная под номером 62, фирменная. Что скажешь?

Толик равнодушно пожал плечами:

– Спортинвентарь. В любом магазине.

– Согласен, – радостно закивал Воронок. – Но! Именно такая биточка ушла из машины потерпевшего Грунькина и, заметьте, вместе с его «Мерседесом‑ 500», цвета металлик. И я вот что думаю: если я с этим мужчиной кофейку попью, а у нас общие знакомые имеются, Питер город маленький, то он мне внятно сообщит интереснейшие подробности о бите. Что, мол, отчетливо видит на представленной вещи свои уникальные отметины, которые он сам на ней и оставил там‑ то и там‑ то. Догоняешь, Толь?

Лаврентий катнул желваками по скулам:

– Произвол.

– Безусловно! – обрадовался его догадливости опер. – Конечно, произвол, но не беспредел. А в чем разница? Да в том, что я не случайному ранее судимому на хребет чужие эпизоды вешаю, а тебе. Ты знаешь, что это ваша работа. Я знаю. Мои действия незаконны? Базаров нет! Но справедливы. Итак, эпизод с Грунькиным при учете опознания и вещдока имеем?

Лавренев зло закусил губу и сам не заметил, как согласился с Воронком:

– Ну… где‑ то…

Воронцов поощрительно улыбнулся:

– Правильно мыслишь! Но это «где‑ то» станет «точно где», если подельники твои начнут расходиться в показаниях. А они начнут. Кто‑ нибудь да «поплывет». Ты уж мне поверь.

Толик схватил себя скованными руками за колено, собрался и с фальшивой (уже явно фальшивой! ) ленцой спросил:

– Это все?

– Да ты что? – изумился опер. – Это только начало! Хотел я один секретик на про запас утаить, но… Но характер у меня такой невыдержанный – не могу отказать себе в удовольствии. Себе и тебе тоже. Смотри внимательно.

Воронок взял со своего стола кожаный бумажник и поднес его к лицу задержанного:

– Смотри! Я сам, когда увидел – обомлел! Вот твой бумажник… Твой?

Взгляд Лаврентия заметался с бумажника на хищно‑ веселое лицо опера:

– Ну… я его с рук купил…

– Не сомневаюсь! – не стал спорить Воронцов. – Но взяли‑ то тебя с ним?

– Допустим.

– Чудесно! Не станешь потом блажить, мол, подсунули‑ подложили?

Толик еще не понимал, куда клонит опер, но на всякий случай набычился:

– Да таких бумажников – мульон!

На этот раз Воронок с ним не согласился категорически:

– А вот и нет! Секи момент: развора‑ ачиваем…

Опер, словно опытный фокусник, умело нагнетая атмосферу в зале с одним зрителем (зато нашим! ), медленно, очень медленно раскрыл бумажник. Лаврентий сунулся в портмоне чуть ли не носом. Он все не «догонял», но уже чувствовал себя скверно. Совсем скверно.

– Ап! Пластиковый кармашек для доверенности на автомашину! Смотрим на свет… И! Видим отчетливые следы типографской краски. И не надо быть экспертом, чтобы различить: это тиснение от доверенности на автомашину прошлого хозяина коселёчечка. Зачитать?

– Если умеешь.

Голос Толика предательски дрогнул. Воронок торжествующе улыбнулся. Опер вел себя так, будто давно разрабатывал эту группу. На самом деле он обнаружил читаемую надпись на пластике за несколько минут до того, как Крылов шарахнул ему в дверь. Обнаружил – и, действительно, оторопел. А теперь Воронцов отчаянно импровизировал, блефовал и атаковал, атаковал… Сыск, настоящий сыск – это и есть умение блефовать, красиво вывернувшись из ничего. Блеф и психология, интуиция и опыт. И еще уверенность в своей правоте.

– Читаем… Так… Доверенность… сроком… гражданину Шеремневу Георгию Андреевичу… Большая Морская, дом… Как? Впечатляет?

– И что?

Воронок захлопнул бумажник и бросил его на свой стол:

– А то, яхонтовый ты мой! Я из кабинета когда выходил, не в сортир заскакивал! Я из другого кабинета позвонил Георгию Андреевичу – телефончик его из компутера вынув, и он мне поведал ужасную драму! Представляешь, Толян, какие‑ то злодеи злодейски на него напали, пробили голову и… Дальше рассказывать?

– Бля‑ ядь!!

Лаврентий дернулся всем телом. Он ведь не догадывался про полное незнание относительно того, что взяли у терпилы. Опер ведь просто не успел никому позвонить… А Воронцов, видя, что все идет «в цвет», закреплял успех:

– Хуже! Намного хуже, мой юный друг! Не блядь. А стопроцентный вещдок со второго эпизода! С прикуской к тому же!

– В каком смысле?

Лаврентий уже поплыл. Он тяжело дышал и потел от волнения. Опер же, наоборот, казался абсолютно спокойным и веселым, хотя внутри у него все аж вибрировало от азарта, словно у охотника, настигающего добычу:

– А в том смысле, что подельник твой – олигофрен! Он мало того, что взял кошель с лежачего… Это еще туда‑ сюда, понять можно… Он, похоже, тебе еще его и впарил, судя по твоему сакраментальному крику «блядь! ». Разве ж можно так выражаться? Да если бы я был присяжным и услышал бы такой крик – то я б тебе пятерку только за нецензурщину в общественных местах отвесил!

Лавренев почти сдался:

– А попроще изъясниться можно, начальник?

Опер кивнул:

– Можно, Толямба! Конечно, можно…

Но изъясниться попроще не получилось. Дверь сотряс мощный рывок, и в кабинет с одышкой и матом ввалились остальные члены группы – те самые, которые еще совсем недавно пытались бороздить просторы Тосно и которым Крылов уже успел вставить пистоны и колыхнуть настроение. Их ботинки были пыльными, а лица – решительными и недовольными. Старший группы Губанков (по прозвищу Губа) с порога перебил уже почти сложившуюся беседу:

– Много текста! Про тройник в лифте говорим?!

– Час от часу не легче! – ухмыльнулся Лаврентий и чуть не слетел со стула, так как тут же получил звонкий удар раскрытой пятерней по затылку.

Губа потер ладонь и ее же тыльной стороной поддел подбородок задержанного. Проделано это было без размаха, мастерски. Толик чвякнул зубами и начал было привставать, но оперуполномоченный Чернояров (в миру – Чернота) хлестко двинул ему по шее кулаком, подставив под лицо колено. Лавренев упал на пол. Губа недовольно зыркнул на Воронцова:

– Воронок, запомни: от точки «А» до точки «Б» паровозы добираются по прямой!

Опер ничего не ответил, лишь вздохнул с сожалением, взял электрочайник и пошел в туалет за водой.

Набирая в туалете теплую серую воду (про чистую уже давно забыли, так как холодная не шла давно), Воронков подумал о том, что иногда лупить, конечно, правильно. Иногда это происходит от бессилия. Иногда бывает стыдно… А еще иногда… Воронцов разозлился сам на себя, как на человека, у которого нет собственного мнения. Когда он вернулся в кабинет, Толик лежал на полу, свернувшись клубочком, и как‑ то странно охал легкими. Воронок понял, что Лавреневу хорошо пробили в солнечное сплетение. Губа одним коленом уперся задержанному в плечо и орал:

– Ну, падла! Ну!! Сильнее вздыхай!

– Толян, не быкуй, все равно же скажешь! – уверенно поддержал коллегу Чернота.

Лаврентий сделал страшную ошибку: вместо того, чтобы прямо заявить, мол, знаю, но ничего вам, козлам, не скажу, он начал убеждать, что ничего ни про какой лифт не знает. А при втором варианте бить легче. Его и били. В какой‑ то момент вошел Рахимов, безразлично посмотрел на происходящее и медленно и тихо произнес:

– Крылов сказал, что времени мало. До «убойщиков» скоро может дойти информация, что «это» у нас на полу.

Закончив фразу, Рахимов вышел, аккуратно и неторопливо прикрыв за собой дверь. Чернота и Губа стали поднимать задержанного с пола. Они усадили его на табурет, дали немного отдышаться. Потом Чернота зашел Толику за спину и пробил по ней носком ботинка. Не издав ни звука, Лавренев снова упал на пол.

– По‑ моему, ты малость переборщил, – задумчиво и со знанием дела произнес опытный Рубанков.

– А что, есть другие предложения? – откликнулся Чернояров. Он устало дышал, наклонившись вперед и уперев руки в колени, словно грузчик во время заслуженного перекура.

Воронок, все это время делавший вид, будто рассматривает за столом какие‑ то бумаги, присмотрелся к лежавшему неподвижно Лаврентию и начал привставать со стула:

– Вы охуели в атаке? …

Губа искоса посмотрел на него, подул на чуть содранные костяшки кулака и вкрадчиво спросил:

– Мил друг Воронок, скажи, пожалуйста: если он не заговорит, помои на голову тебе выливать будут?

Воронцов выскочил из‑ за стола:

– Он все едино в розыске – один хрен, сядет! «Убойщики» докажут что‑ нибудь!

– Ага, – согласился Губанков. – Докажут. И заодно поймут, как мы его хапнули.

– Ну, обосремся лишний раз…

Чернояров покачал головой:

– Не готов.

На этой фразе Чернота снова носком ботинка всандалил лежачему в то же самое место.

– Да прекрати ты, блядь! – чуть ли не прыгнул на коллегу Ворбнок. – Что ты творишь?!

Но Губа преградил ему дорогу:

– Лаврентий – прозвище, конечно, ласковое… А чем пальба в лифте закончилась, не напомнишь? А месяц назад, когда в другом лифте летчика гражданской авиации?! А?! Там тоже кто‑ то автомат подвез?! Так имею я право или пусть он, тварь, право имеет?! А ты сам третьего дня во Фрунзенском районе хрен знает из‑ за чего руки распускал! А тут… Че с тобой, Воронок?! Когда палят, значит, мы на войне! А ты хочешь, чтобы на войне было как не на войне?! Или будем, как «заказной убойный»[13], по пять лет совещаться над своими домыслами?!

Воронцов взглянул Губанкову в глаза, и в какой‑ то миг ему стало знобко, потому что показалось, будто глаза эти отсвечивают красным… Губа вроде правильные слова говорил, но Воронок не мог избавиться от ощущения, что он не в уголовном розыске сейчас находится, а во Владимирском централе на воровском разборе.

В этот момент в кабинет зашел Крылов. Все замерли. Полковник бегло, но внимательно осмотрел всю «картину маслом», сел за стол Губы и молча закурил.

Чернояров настолько одурел в запаре, что тоже сел за свой стол.

– Встать, – очень тихо произнес Крылов. Чернота вскочил, как ужаленный.

В кабинете повисла нехорошая тишина, прерываемая лишь жутковатым булькающим хрипом, вырывавшимся из горла Лавренева, по‑ прежнему лежавшего на полу. Наконец Петр Андреевич все также негромко сказал:

– Вот что, дети мои… Расскажу я вам страшную сказку на ночь. Слушайте. Сидел у меня в лагере один бывший редактор газеты «Красная звезда». Старенький уже человек, тихий и начитанный. А во время войны он в батальонной разведке служил, ну я как‑ то раз и спросил его за чаем – били ли пленных фрицев при допросах? А он: «Да что ты, как можно! » А потом припомнил, дескать, да, был один случай – притащили как‑ то раз фашиста, здорового такого, а он идейный оказался, мы, мол, ему и поддали… А командир батальона потом, как увидал потолок в хате забрызганный – так аж побелел весь, заставил всю ночь избу ножами скоблить, все переживал – вдруг особист зайдет, чудеса эти увидит…

Полковник замолчал, аккуратно погасил в пепельнице окурок. Встал и закончил свою мысль:

– Вот что, дети… хозяева лагеря…[14] Сворачивайте банкет… Жопу за собой подотрите.

Рубанков и Чернояров переглянулись. Губа без особого расположения, но с легким сожалением почесал за ухом:

– А куда его девать‑ то?

Крылов, еле сдерживаясь, сжал побелевшие губы в линию:

– Выводите его на Шпалерную и отпустите.

– Как… – недоуменно начал было переспрашивать Чернота.

Но Петр Андреевич перебил его, рявкнув так, что зазвенела дешевенькая люстра:

– А как заводили – через главный вход!! А ты как думал?! Мы его «убойщикам» отдадим? Мол, берите, мы его били‑ били, наконец он признался, что в федеральном розыске!