Людмила Гаргун Невыдуманная история

Людмила Гаргун Невыдуманная история

СВЕТЛОГО МАЯ ПРИВЕТ

Ночью пошел дождь. Лежа в палатке, Митяев слышал, как застучали по брезенту капли. Редкие и несмелые, они тут же набрали силы и звонко набросились на все вокруг в азартной спешке захватить побережье моря. Приподнявшись, Митяев нащупал в сумерках обувь, хотел было всунуть в шлепанцы ноги и окунуться в дождь, пробежаться по берегу, а может, броситься в волны и даже живо представил их теплую негу, но вдруг такая скука и непонятная усталость охватили его. Отшвырнув ногой обувь, Митяев прилег тихонько, прислушался к дыханию сыновей. «Не согласятся», - подумал он, представив лица мальчишек, если утром объявит о желании вернуться домой. – вспыхнул в нем весь ее облик. – Ну, Елена, ну и что… – попытался себя успокоить. – Достойна иной участи? Но ведь по собственной воле в любовницах, знала, что женат, о разводе речи не было, - все больше входил теперь в досаду. – В чем-то и помогаю. Поездки к морю, каждое лето – она с Димкой, я с пацанами. В двух палатках; кто скажет плохого? Пацаны на природе, рады пожить вместе.

– И Татьяна, – метнулся мыслью к жене. – Вроде бы спокойна. Ведь дружим семьями и дети присмотрены. Хоть отдохнет от пацанов.

Расставил все по местам, уговорил себя, и вдруг усомнился: «А так ли она проста, Татьяна? Вправду ли не замечает измены? » Вопрос этот непрошено увязывался за другими мыслями все чаще, Митяев даже зашевелился весь от внутреннего неудобства, опасаясь потревожить сон мальчишек, сопящих рядом. Полез рукой под подстилку, заметив, что-то мешает ему. Рассматривая острый камешек, напряг воображение, представил вчерашний вечер, ее, Елену: статная, в расцвете женской силы, выходит из волн.

Ради развлечения, от скуки сошлись они когда-то. Не скажешь, что это было первое его увлечение, изменял жене и раньше, для веселья сходился с женщинами, легко, ненадолго. Елена другое дело. Она сумела зацепить, а вскоре предложила заняться вместе торговлей строительного леса. Оказалось, что все просчитала уже, прощупала каналы и даже попыталась установить связи, мосты навести кое-какие попробовала. На том и поладили, и оба остались довольны складывающимися отношениями, теперь деловыми. В общем, перешли на полулегальное положение.

И Татьяну, свою жену, Митяев поспешил уведомить о деле, скрыв, конечно, подоплеку отношений. Татьяна, не будучи лично знакомой с Еленой, сочувствовала трудностям, связанным с бизнесом, переживала за любовников, а Митяев все больше жару поддавал, вводя ее в перепитии дела. Тут же подружились детишки, сыновья любовников, близкие по возрасту. С Андрюшкой и Алешкой, со своими пацанами, как-то не возникало особых проблем у Митяева. Заботы появились с Димкой, сыном Елены. Родители мальчика разошлись давно. Пока он был маленьким, довольствовался игрушками, подарками отца, его редкими визитами. Со временем посещения становились все реже, все больше отвлекала внимание новая семья. Мальчик тогда сам заладил ходить к отцу. Придет, забьется на диване в угол, будто места своего добивается в жизни отца, которому не до сына. И вдруг в нем изменилось что-то, будто пружина, давно и крепко зажатая, о себе дала знать. Может, позавидовал сыновьям дяди Саши, как он называл Митяева, или заметил отношение матери к этому чужому человеку, кто его знает, но что-то стронулось в нем с некоторых пор и теперь не давало покоя.

– И мальчонка непонятный какой-то: то ластится, как малыш, а то того и гляди куснет, – добавил про себя Митяев, лежа теперь в палатке. Он и не заметил, как кончился дождь и луч солнца пробился в щелку, упал на что-то блестящее, бьет ему прямо в глаз.

– Хочу домой, - сказал сам себе Митяев, отмахнувшись от острого зайчика, и представил свою тихую пристань, мягкие руки жены, как всплеснутся они. Но что-то удержит их, не опустятся ему на плечи. «Ну, как ты тут? » – спросит неловко Митяев и не посмеет обнять.

– Саша… – почудился ему мягкий голос Татьяны, тихий сон стал накрывать его, вовлекая в покой.

– Мальчишки! Дрыхнете, сони?! – четко хлопнула в ладоши у палатки Елена, хлопком заменив стук в дверь.

– Дядь Саш, ты купишь гитару мне? – попросил вскоре Димка. В тот раз Митяев взял его с собой на охоту. Теперь он все чаще делил досуг с мальчиком, оставляя своих сыновей дома. День был удачным, случай подстрелить лисицу выпал даже Димке. У реки заночевали, жгли костер, до темна говорили о всяком разном, смешном и страшном. Сдержанно смеялись, боясь нарушить покой вечерней зари. Подражая взрослому, мальчик поддерживал костер, без суеты помешивал в котелке кашу, солидно вдыхал запах дыма, вставал неспешно, присаживался, все взглядывал на Митяева, и будто удивлялся всякий раз: кто он ему, этот немолодой нескладный человек и почему мать не захотела жить с его отцом, а этим дорожит?

– Дядь Саш, а почему? – неожиданно готов был сорваться вопрос с губ мальчика. Испугался откровенности, остановился. Ложка с кашей повисла в руке, не дойдя до рта.

– Ну, говори! – подхлестнул Митяев, испугавшись вопроса. – Спрашивай…

– Да так, ничего… – рассеянно махнул рукой Димка, подскочил, подсунул под себя свою ногу. Нога уже затекла, колючие судороги сковали, а мальчик все сидел, уставив взгляд в костер за разными мыслями, пока не вздрогнул, не очнулся от сильных рук, взявших его за плечи.

– Спать пора, – склонившись над ним, сказал Митяев тихо, будто боясь нарушить ночь, покоем разлившую вокруг черноту. «Он не мой отец», – где-то в глубине подсознанья с болью произнес кто-то в ответ на неожиданную ласку, в которой он так нуждался.

– Мама, мам! Он хороший? – хотел спросить Димка Елену, желая услышать утвердительный ответ, когда устало возбужденный вернулся домой. Принял душ с дороги, переоделся, умял две тарелки горячего борща с аппетитом растущего подростка, не заметив, что хлеб все с той же буханки, купленной еще до его поездки на охоту. Елене кусок в горло не шел, когда Димочки не было дома.

– Мам! – крикнул он, усевшись удобно в кресле с наушниками. – Слышишь?.. – хотел спросить о чем-то важном для него, но не решился, – В общем, скажи лучше: любишь меня? – закончил попытку.

Замер в ожидании ответа, напрягся: так важно было услышать ответ матери, вся жизнь, казалось ему сейчас, зависела от того, что скажет она ему.

– Ай, Димка! Не стыдно?! Пора у девочек о любви спрашивать, – отмахнулась Елена, звеня на кухне посудой.

– Ну и целуйся со своим Митяем, а я без вас как-нибудь… – неожиданно сменилось настроение Димки. Елена не заметила, что он обиделся. Она не баловала его вниманием, считая, что ласки подростку только вредят, мешают взрослению. Сын взбрыкнул, как обычно, и отгородился от матери музыкой. С большим трудом он шел на контакт в последнее время. Не ладилось дома, в школе. Еще недавно лучший в классе ученик, активист, весельчак, теперь он ушел в себя. Нахватал двоек и вдруг ощутил свою неполноценность. И перед девчонками испытывал неловкость, а ведь совсем недавно они добивались его внимания.

– Девочки!.. Да пошли вы все подальше, – сбросил через минуту наушники и забился головой под подушку на диване.

В очередное воскресенье мать была неожиданно ласковой, разбудив сына ранним утром поцелуем.

– Сыночка, отпусти меня. На денечек, всего на один. К вечеру, как штык, дома. Правда-правда, – шептала, ластясь, как кошка, зная, как обижается Димка, когда остается один на весь выходной день.

– С Митяевым? – подозрительно спросил он и отгородился от матери, ее запахов и всего, что в ней было женского, приторного и притворного.

– Значит, с Митяевым, с дядей Сашей, – ответил сам и резко повернулся к стенке.

– Ну и бессовестный ты, Димуля, – сам, пожалуйста, хоть на охоту, хоть на рыбалку, а мне, видишь ли, нельзя, с тобой дома должна сидеть в обнимку.

– Больно нужно – сидеть! – хмыкнул сын в стенку и повел в ее сторону ногой, будто лягнул. Мать тормошила, обдавая сына терпким запахом духов, коснулась щеки крашеными губами, смахнула след краски, прикоснувшись пальцем.

– Я ж ненадолго, – проворковала, заметив потепление в сыне.

– Ненадолго, – повторил он, развернувшись лицом, вроде бы совсем доверился и даже щеки ее коснулся своей полудетской рукой. – Ладно, мамуль, я ужин приготовлю, - пообещал матери награду за ее ласку.

– Вот взъерепенился, будто маленький, – говорила сама себе Елена, сбегая вниз по ступенькам подъезда. Она не собиралась возвращаться в тот день, и вынужденная ложь была теперь в тягость.

– Обойдется, – уговаривала себя, имея в виду сына, – набаловала я его, вот и куксится.

Теперь ей нужен был Митяев. Не страсть ее гонит, она точно знает, досада заедает, когда он мчится домой. «Пусть Танюша его толстая суетится. Верит, видишь ли она ему, хорошо устроились! » – крутилось в голове привычно. Сложилось ли задуманное в ту ночь, Елена не вспомнит позже, зато возвращение домой врежется на всю оставшуюся недолгую жизнь. В каждую ее клеточку войдет, навсегда, вытеснив предыдущий день, ставший вдруг пустым и страшно несправедливым.

Кажется, была счастлива, когда спешила к своей двери; утром, очень ранним. Думала, шмыгнет потихоньку и заляжет под одеяло. Пусть Димка считает, что припозднилась вечером. Дрыхнет, пацаненок, поди, без задних ног. Разве объяснишь ему, как хорошо было под луной в озере, прогретом за жаркий день, и как необходимы ей эти маленькие радости, чтобы жить дальше. Подошла и заволновалась. «Перед Димкой неловко», – определила внутреннее неудобство. Хватилась – ключ взять забыла, а может, где-то в траве потеряла. Потянулась к дверному звонку, хотела звякнуть; чуть-чуть, вроде дать знать о себе, попросить прощения захотелось. Кнопки не коснулась, не смогла. Замахнулась костяшками пальцев, что-то предупредило: нельзя, выйдет неловко. И вдруг до боли в сердце захотелось услышать шорох и шлепанье босых ног за дверью. Почему-то заметалось сердце, бухнет и замрет – с перебоями. «Стыдно», - подумала Елена. Толкнула дверь – распахнулась.

На предутренний крик сбежались соседи. Кто-то вынул подростка из петли, кто-то щупал пульс и пытался сделать искусственное дыхание. Вызвали скорую помощь, милицию. Когда ребенка увезли, Елена обнаружила записку. Она сама попала ей в глаза, будто сознательно прячась от посторонних в их тщетных поисках. Зловещая бумажка из школьной тетрадки, кажется, две страницы, исписанные его неустойчивой рукой. Рвала и рвала, а первые слова, крупные и четкие, никак не исчезали.

Он пугал ее еще ими, еще не думал расставаться с жизнью. Он и позже не хотел уходить насовсем. Но вступил уже в страшную игру. Она повела его, а он, увлекаясь, обижаясь, играя и не веря собственным угрозам, все ждал стука в дверь и надеялся на него как на спасение. Отомкнул дверь, а она не растворялась, все отгораживала его от мира, где он никому не нужен. И вдруг, за полночь, буквы сломались, стали угрожающе острыми, будто согнулись. От окончательного одиночества свернулись, непосильного подростку.

И крикнул он тогда, сидя за столом с нетронутым ужином, приготовленным неумелыми руками подростка для них двоих, и крик его врезался в материнскую память: «Кому я нужен, мама?! » И побежали буквы россыпью, все мельче, четче, все осознаннее, определеннее… Определеннее. А он все надеялся, что распахнется дверь, и не пригодятся материнские слезы, которых так жаждал он вначале.

– А все отец его непутевый! Все Володька! Завел себе семью, забыл сына, - металась Елена, справившись с шоком, после нашатырного спирта, уколов и капель.

Сына увезли, соседи разошлись, Митяеву не сообщили. Она не могла сейчас его видеть, виня заодно в гибели мальчика. Всю ночь металась одна в опустевших стенах, не переставая звать сына, повторять его имя – громче, тише, шепотом, настойчиво и монотонно, до умопомрачения.

И оно помрачилось, ее сознание, отключилось, так вышибает электропробки от перегрузки напряжения в сети. Обморочный сон был глубок, как колодец, и так же, как в колодце, где-то на самом дне ее памяти что-то блеснуло. В бреду или в полузабытье Елену охватило прошлое. У нее сын, и она молода. Она точно знает, он у нее есть, ее сын и это переполняет радостью, какой раньше не знала. Сын и белые колокольчики, они слиты в памяти. Заросли ландышей в лесу. Она не одна, но теперь и не с сыном, рядом другой. Он тоже молод, очень молод, почти юноша. Они вдвоем, рука об руку; и эти ландыши. Он рвет их, нежно склоняясь к колокольцам, рвет и подает ей каждый стебель тонкими пальцами. Он подает, она смеется, наклоняется над охапкой, вдыхает их робкий аромат. Откуда-то из белого тумана прошлого доносится голос ее мужа. Володька неловок и не умен, она это чувствует всем существом. Не так ловок и умен, как он, этот красавец, замаячивший однажды в ее жизни, она и теперь это знает. «А Димочка, Димочка как? – плывет в молочном тумане голос Владимира, ее мужа, не очень умного, не очень складного, – ему семья нужна, Димочке, – говорит он, – нужен отец».

– Это ты-то отец?! – восклицает она почему-то с восторгом. – Ему нужен другой, лучший…

И голос ее летит эхом и рассеивается вокруг.

– Светлого мая привет… – доносится откуда-то песня. Это он запел – знает Елена – он, ее лучший на свете мужчина, взяв под руку женщину в белом платье, другую женщину…

– А ты хоть помнишь, что у меня своя семья? – доносится откуда-то сверху голос мужа, уже бывшего.

– Димочка! – вдруг вонзился этот голос в ее грудь.

С тех пор отношения между любовниками резко изменились. Теперь они не выезжали на природу в свободное время за приключениями. Потрясенная гибелью сына и своей виной перед ним, Елена кинулась по монастырям… «Творите молитву и добрые дела, дабы облегчить его участь на том свете», - говорили старцы. С тех пор Елена и Александр стали постоянными гостями в приютах и детских домах. Приезжали сюда с гостинцами, детишки радовались визитам, поджидали их.

– Нет, не могу жить одна, я свихнусь, – жаловалась Елена. Замена нужна была теперь ей, только ребенок притупит боль утраты – казалось ей.

– А кто растить его будет – ты подумала? – не соглашался Митяев, вдруг ощутив упадок сил. Оно и немудрено, под пятьдесят уже, далеко не мальчик. К сорока подкатило и Елене, возраст детородный на исходе.

– Я одна управлюсь, не сомневайся, – уговаривала она Александра, понимая его опасения.

– А моя семья? – пошел на откровенность Митяев. – Я ведь не хочу ее терять, заранее предупреждаю.

Поняли они тогда друг друга без обид и взаимных претензий, решились на рождение ребенка. Елена позволила себе мечтать о новом сыне, Александр втихую желал рождения дочери, которой не дождался в супружестве с Татьяной. Шло время, месяц за месяцем приносили разочарования. Через год любовники поняли: кажется не суждено. И опять отправились в монастырь проторенной дорожкой, к старцу, ставшему их духовником. Никогда доселе не чувствовали в себе особой религиозности, а теперь обзавелись духовным наставником, с тем же именем, что и Митяев.

– Молиться за вас буду, – проникся иеромонах заботой своих чад, – чтоб дитя даровал вам Бог. Он расстроится, узнав, что молился за любовников. Непонимание с их стороны или легкомыслие? – все спрашивал себя, поразившись обману.

Они признались в грехе на радостях, когда Елена забеременела. Тогда раскрылась тайна и для жены Митяева. Конечно, он всегда сомневался в ее неосведомленности на счет личных отношений их, партнеров по бизнесу.

– Уйдешь? – тихо спросила Татьяна, лежа с ним рядом. Он не ожидал вопроса, и реакция на измену поразила.

– Уйдешь теперь? – перед детьми уж больно стыдно, – говорила опять, глядя перед собой в одну точку, будто рассматривая что-то пытливо.

– Прости, – повторял и он, не находя иных слов да и не зная, во что это выльется завтра. Они не возвращались позже к этой проблеме, оставив ее на случай. Набравшись терпения, Татьяна не перечила, когда ее муж повез любовницу рожать в областной центр. Не поддерживала разговоров досужих доброжелательниц, бурно сочувствующих ей. От них же узнала, что Александр вернулся и уже прошла неделя, как он живет с Еленой, ухаживает за ней. «Дочку привезли и счастливы! Особенно он, Александр. », - судачили товарки. Весть о желанной девочке, которую не сумела родить сама, задела Татьяну больнее всего. «Позвони, – что-то подталкивало ее, – набери номер хотя бы, о себе напомни». Брала трубку, представляла позывные сотового и родной голос… Нет, не смогла. «Надо приучиться жить без него, не вернется», – сказала себе. Не спрашивали про отца Андрюшка и Алешка, боясь ее расстроить.

Но Митяев вернулся. После работы Татьяна подходила к калитке, когда услышала рокот мотора в своем дворе и веселые голоса сыновей. Они стояли плечо к плечу – отец и дети, уже совсем взрослые. Будто впервые мать увидела их такими, глянув сейчас со стороны, и неожиданно пожалела соперницу. «Вот и Димочка теперь бы вырос, - что-то сказало в ней. И поспешило добавить: несчастная та Елена, жалкая. И дальше будет не лучше».

– Фу ты, вещунья! – осадила внутренний голос в себе, входя во двор.

– Ну что там наша Машенька? – звонил по утрам Александр Елене. Она с ног валилась от усталости, проведя бессонную ночь над детской кроваткой. - А ты приди и посмотри сам, - отвечала обычно. Пережитый стресс давали знать о себе теперь. Порой и к зеркалу боялась подойти, чтобы окончательно не потерять веру в лучшие перемены. Но заагукает малышка – и откуда силы возьмутся. С каждым днем набираясь сил, Елена все откровеннее признавалась себе в желании быть счастливой. Маленькая Машенька должна ей в том помочь – считала она, куда он от долгожданной дочери денется, поседевший вдруг отец ребенка. Дитя, забирая все силы и время, затмило собой утраченного сына и, чтобы не ворошить в себе память о нем, мать попрятала с глаз подальше его вещи и фотокарточки. Временно попрятала – говорила себе она – чтобы молоко в груди сохранить для малышки, чтобы меньше плакать.

– Приходящий отец нам не нужен. Хочешь растить Машеньку – будь мужем моим, переходи жить сюда насовсем, – заявила Елена вскоре. Конечно, он мог бы взять тот же тон, напомнить, кстати, о давнем уговоре, когда соглашалась растить ребенка одна. Он хотел садануть скопившейся досадой, но так затравленно глянула она, опередив его жесткость, лишь только сорвались с его губ первые слова.

– Мне работать пора, – объявила вскоре Елена своей матери. – Из компании Митяева ухожу, начну свое дело.

– Вот тебе и раз! А как же Машенька? – всплеснула руками Анна Петровна, и даже голова на мгновенье застыла, пораженная обычно нервным тремором.

– Ну что уставилась? Не под забор же кину! – резко ответила дочь и закашлялась, поперхнувшись словами, от которых стало еще тошней.

– Леночка, тебе нельзя так, успокойся, – совсем разволновалась старая женщина.

– Будет тебе! Без тебя тошно! Да, мне трудно, трудно. Зато от горя с ума не схожу, живая вот, и … даже вою, – закончила фразу взрывом слез; они так и брызнули из глаз, покатились по щекам, освобождая душу от гнева. – Вон моя жизнь – вон, видишь? – кивала настойчиво головой в сторону сопящего на диване ребенка, - ради нее топчу землю.

– А расхвораюсь я, совсем расклеюсь?.. А умру?.. Кто тебе подмогнет?

– Ну, понесло, запричитала. Ты еще вспомни про Володьку, за него поругай; это у тебя получается, – говорила Елена, приходя в себя окончательно, собирая по материнской спаленке детские пеленки и нервно запихивая их в сумку.

Решение выйти из дела Митяев принял просто, Елена не ожидала такого спокойного согласия с его стороны и даже обиделась внутренне.

– А дальше что? Какие планы на будущее? – спросил обыденным тоном тут же перешел к подсчету вкладов в их общем деле и что причитается ей. Считал щадящее, в пользу Елены, обещал помочь встать на ноги на новом поприще. Сам и торговую точку на рынке ей оформил и за первой партией товара вызвался скатать в Москву. Первую услугу приняла, от второй отказалась.

– Не угодишь мне, сама разберусь лучше, – объяснила несогласие. – Лучше с ребенком посиди, матушка моя совсем расхворалась, стыдно тревожить.

Елена уехала, а Митяев собрал ребенка, как мог, да домой с ним явился. Без предупреждения принес девочку, надеясь на всепрощение со стороны супруги. Он не ошибся, Татьяна слова дурного не обронила и даже вроде обрадовалась. Только ахнула от неожиданности, да тут же и перехватила из рук мужа сверток, спросив глазами: случилось что-то? Девочка оказалась на удивление спокойной. Спит, соской во сне почмокивает, лишь покорми вовремя да подгузники смени. Пока Елена товар закупала, Митяев телефонную связь с ней поддерживал, советовать в чем-то пытался. Вовремя в ее квартиру с младенцем вернулся. Перед самым приездом вещички детские разобрать успел.

Дело закрутилось успешно на удивление. Не прошло и года, как предпринимательница Елена сумела купить свое авто. Машина была старенькой, но в неплохом состоянии. Управляться с ней у Елены навык давний. Живя с Владимиром еще, с мужем своим, сдавала на водительские права, а потом меняла любовников столько лет, отдавая предпочтение «лошадным», чтоб был выезд за город. Горячей, рисковой была смолоду, лихачила за баранкой.

Не сказать, что поездка та была трудней других: все складывалось вроде удачно. Правда, ребенок не спал уж которую ночь, мучил кашель, просквозило где-то. Зато соседка оказалась свободной, к ней удалось пристроить. На день – с таким уговором. И товар удачно закуплен. А потом гнала машину, гнала как можно быстрее. Серая лента асфальта и дождь. Свинцовое небо, однообразие дороги, монотонность шума мотора, усталость бессонных ночей. Клюнет носом и очнется, и снова заволакивает сознание серой пеленой

– Мама! – резанул по сердцу голосок дочки – и тьма.

– Вынырнула из-за поворота, шмыгнула наперерез, – недоумевал испуганный водитель-дальнобойщик, объясняясь перед гаишниками.

«Люди добрые, рассудите, – писала в редакцию городской газеты Анна Петровна, едва отметив сорок дней со дня гибели, – он кто ей был, моей дочери? – кобель, как есть – кобель, а теперь заявляет об отцовстве…»

– Да, дал малышке свою фамилию и хочу ее растить, – говорил Митяев, когда по заданию редакции мы с ним встретились. Крупный, уставший пожилой человек, с мягкими чертами лица – далеко не герой любовного романа. Говорил открыто, отвечал на самые интимно-провокационные вопросы, с каким-то удовольствием говорил, было такое ощущение – хотел высказаться. Как на исповеди вел себя, может, по привычке.

Вернулся к отцу Александру, своему духовнику, опять потребовалась его поддержка. Привозил духовника, тот слушал спорящие стороны. Чей же он, младенец, появившийся на свет, чтобы забылась утрата подростка? – враждовали теперь нечаянные родственники.

– Растите двумя семьями, – советовал иеромонах, – замените сиротке мать общими силами.

Слушали, кивали головами согласно. «Как посмел он дать Машеньке свою фамилию, если не нуждался при жизни Елены? » – гневалась в письме престарелая бабушка и мать.

– Даже спать уложить дочку не позволяет, купать не дает, – жаловался Митяев. – А я пеленочку подстелить под нее хочу сам, дать сосочку, приласкать. Заберу домой, Татьяна вырастит вместо внучки, - говорил он обиженно.

– Не советовал духовник? Ну что ж! Разберемся сами. Главное, жена не против, ей не привыкать к терпению. Всю жизнь подтирала соплишки в детских ясельках, – говорил и глядел в мои глаза, ища сочувствия и понимания.