Часть четвертая. ГОСПОДИН СОВЕТНИК. ГЛАВА ПЕРВАЯ

Часть четвертая

ГОСПОДИН СОВЕТНИК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вода лилась тепловатая и гнусная на вкус. Воронка душа была расположена неестественно высоко, рукой не достать, и вялые струи поливали все что угодно, только не то, что нужно. Сток, по обыкновению, забило, и под ногами поверх решетки хлюпало. И вообще было отвратительно, что приходится ждать. Андрей прислушался: в раздевалке все еще бубнили и галдели. Кажется, поминалось его имя. Андрей скривился и принялся двигать спиной, стараясь поймать струю на хребет, – поскользнулся, схватился за шершавую бетонную стенку, выругался вполголоса. Черт бы их всех драл, могли бы все‑ таки догадаться – устроить отдельную душевую для правительственных сотрудников. Торчи тут теперь, как корень…

На двери перед самым носом было нацарапано: «Посмотри направо», Андрей машинально посмотрел направо. Там было нацарапано: «Посмотри назад». Андрей спохватился. Знаем, знаем, в школе еще учили, сами писали… Он выключил воду. В раздевалке было тихо. Тогда он осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Слава богу, ушли…

Он вышел, ковыляя по грязноватому кафелю и брезгливо поджимая пальцы, и направился к своей одежде. Краем глаза он уловил какое‑ то движение в углу, покосился и обнаружил чьи‑ то заросшие черным волосом тощие ягодицы. Так и есть, обычная картина: стоит голый коленками на скамейке и глазеет в щель, где женская раздевалка. Аж закоченел весь от внимательности.

Андрей взял полотенце и стал вытираться. Полотенце было дешевенькое, казенное, пропахшее карболкой, воду оно не то чтобы впитывало, а как бы размазывало по коже.

Голый все глазел. Поза у него была неестественная, как у висельника, – дыру в стене провертел, видимо, подросток, низко и неудобно. Потом ему там смотреть стало, вероятно, не на что. Он шумно перевел дух, сел, спустив ноги, и увидел Андрея.

– Оделась, – сообщил он. – Красивая женщина.

Андрей промолчал. Он натянул брюки и принялся обуваться.

– Опять мозоль сорвал – пожалуйста… – снова сообщил голый, рассматривая свою ладонь. – Который раз уже. – Он развернул полотенце и с сомнением оглядел его с обеих сторон. – Я вот чего не понимаю, – продолжал он, вытирая голову. – Неужели нельзя сюда экскаватор пригнать? Ведь всех нас можно одним‑ единственным экскаватором заменить. Ковыряемся лопатами, как эти…

Андрей пожал плечами и проворчал что‑ то, самому себе непонятное.

– А? – спросил голый, выставляя ухо из полотенца.

– Я говорю, экскаваторов всего два в Городе, – сказал Андрей раздраженно. На правом ботинке лопнул шнурок, и уйти от разговора было теперь невозможно.

– Вот я и говорю – пригнали бы один сюда! – возразил голый, энергично растирая свою цыплячью волосатую грудку. – А то – лопатами… Лопатой, если угодно, надо уметь работать, а откуда, спрашиваю я, нам уметь, если мы из горплана?

– Экскаваторы нужны в другом месте, – проворчал Андрей. Проклятый шнурок никак не завязывался.

– В каком же это другом? – немедленно прицепился голый из горплана. – У нас же здесь, как я понимаю, Великая Стройка. А где же тогда экскаваторы? На Величайшей, что ли? Не слыхал про такую.

На черта ты мне сдался с тобой спорить, подумал Андрей злобно. И чего я, в самом деле, с ним спорю? Соглашаться с ним надо, а не спорить. Поддакнул бы ему пару раз, он бы и отвязался… Нет, не отвязался бы он все равно, о голых бабах бы принялся рассуждать – как ему полезно на них любоваться. Недотыкомка.

– Что вы ноете, в самом деле? – сказал он, выпрямляясь. – Всего‑ то час в сутки просят вас поработать, а вы уже разнылись, будто вам карандаш в задний проход завинчивают… Мозоль он, видите ли, сорвал! Травма производственная…

Голый человек из горплана ошеломленно смотрел на него, приоткрыв рот. Тощий, волосатый, с подагрическими коленками, с косым брюшком…

– Ведь для себя же! – продолжал Андрей, с ожесточением затягивая галстук. – Ведь не на дядю – на себя самого просят поработать! Нет, опять они недовольны, опять им все неладно. До Поворота, небось, дерьмо возил, а теперь в горплане служит, а все‑ таки ноет…

Он надел пиджак и принялся скатывать комбинезон. И тут человек из горплана подал наконец голос.

– Позвольте, сударь! – вскричал он обиженно. – Да я же совсем не в том смысле! Я только имел в виду рациональность, эффективность… Странно даже! Я, если угодно, сам мэрию брал!.. Я и говорю вам, что если это Великая Стройка, то все самое лучшее и должно быть сюда… И вы на меня не извольте кричать!..

– А‑ а, разговаривать тут с вами… – сказал Андрей и, на ходу заворачивая комбинезон в газету, пошел из раздевалки.

Сельма уже ждала его, сидя на скамеечке поодаль. Она задумчиво курила, глядя в сторону котлована, привычно положив ногу на ногу, – свежая и розовая после душа. Андрея неприятно кольнуло, что этот волосатый недоносок, очень может быть, пускал слюни и глазел в щель именно на нее. Он подошел, остановился рядом и положил ладонь ей на прохладную шею.

– Пойдем?

Она подняла на него глаза, улыбнулась и потерлась щекой о его руку.

– Давай докурим, – предложила она.

– Давай, – согласился он, сел и тоже закурил.

В котловане копошились сотни людей, летела земля с лопат, вспыхивало солнце на отточенном железе. Груженные грунтом подводы вереницей тянулись по противоположному склону, у штабелей бетонных плит скапливалась очередная смена. Ветер крутил красноватую пыль, доносил обрывки маршей из репродукторов, установленных на цементных столбах, раскачивал огромные фанерные щиты с выцветшими лозунгами: «Гейгер сказал: надо! Город ответил: сделаем! », «Великая Стройка – удар по нелюдям! », «Эксперимент – над экспериментаторами! ».

– Отто обещал – сегодня ковры будут, – сказала Сельма.

– Это хорошо, – обрадовался Андрей. – Бери самый большой. Положим в гостиной на полу.

– Я хотела тебе в кабинет. На стену. Помнишь, я еще в прошлом году говорила, как только мы въехали?..

– В кабинет? – задумчиво произнес Андрей. Он представил себе свой кабинет, ковер и оружие. Это выглядело. – Правильно, – сказал он. – Оч хор. Давай в кабинет.

– Только Румеру обязательно позвони, – сказала Сельма. – Пусть даст человека.

– Сама позвони, – сказал Андрей. – Мне некогда будет… А впрочем, ладно, позвоню. Куда тебе его прислать? Домой?

– Нет, прямо на базу. Ты к обеду будешь?

– Буду, наверное. Между прочим, Изя давно напрашивается зайти.

– Ну и очень хорошо! Сегодня же на вечер и зови. Сто лет мы уже не собирались. И Вана надо позвать, вместе с Мэйлинь…

– Умгу, – сказал Андрей. Насчет Вана он как‑ то не подумал. – А кроме Изи ты из наших кого‑ нибудь собираешься позвать? – спросил он осторожно.

– Из наших? Полковника можно позвать… – нерешительно проговорила Сельма. – Он славный… Вообще, если кого‑ нибудь и звать сегодня из наших, то в первую очередь Дольфюсов. Мы у них уже два раза были, неудобно.

– Если бы без жены… – сказал Андрей.

– Без жены невозможно.

– Знаешь что, – сказал Андрей, – ты им пока не звони, а вечером посмотрим. – Ему было совершенно ясно, что Ван и Дольфюсы никак не сочетаются. – Может, лучше Чачуа позовем?

– Гениально! – сказала Сельма. – Мы его на Дольфюсиху напустим. Всем будет хорошо. – Она бросила окурок. – Пошли?

Из котлована, направляясь к душевой, потянулась, пыля, очередная толпа Великих Строителей – потных, громогласных, регочущих работяг с Литейного.

– Пошли, – сказал Андрей.

По заплеванной песчаной аллейке между двумя рядами жиденьких свежепосаженных липок они вышли на автобусную остановку, где еще стояли два битком набитых облупленных автобуса. Андрей поглядел на часы: до отправления автобусов оставалось семь минут. Из переднего автобуса раскрасневшиеся бабы выпихивали какого‑ то пьяного. Пьяный хрипло орал, и бабы тоже орали высокими истеричными голосами.

– С хамами поедем или пешком? – спросил Андрей.

– А у тебя время есть?

– Есть. Пошли, над обрывом пройдемся. Там попрохладней.

Сельма взяла его под руку, они свернули налево, в тень старого пятиэтажного дома, обстроенного лесами, и по мощенной булыжником улочке направились к обрыву.

Район был здесь глухой, заброшенный. Пустые ободранные домишки стояли вкривь и вкось, мостовые проросли травой. До Поворота и сразу после в этих местах было небезопасно появляться не только ночью, но и днем – кругом здесь были притоны, малины, хавиры, селились здесь самогонщики, скупщики краденого, профессиональные охотники за золотом, проститутки‑ наводчицы и прочая сволочь. Потом за них взялись: одних выловили и отправили в поселения на болотах – батрачить у фермеров, других – мелкую шпану – просто разогнали кого куда, кое‑ кого в суматохе поставили к стенке, а все, что нашлось здесь ценного, реквизировали в пользу города. Кварталы опустели. Попервоначалу еще ходили здесь патрули, потом их сняли за ненадобностью, а в самое последнее время было всенародно объявлено, что трущобы эти подлежат сносу, а на их месте, вдоль всего обрыва в пределах городской черты, будет разбита парковая полоса – развлекательно‑ прогулочный комплекс.

Сельма и Андрей обогнули последнюю развалюху и пошли вдоль обрыва по колено в высокой сочной траве. Здесь было прохладно – из пропасти накатывал волнами влажный холодный воздух. Сельма чихнула, и Андрей обнял ее за плечи. Гранитный парапет еще не дотянули до этих мест, и Андрей инстинктивно старался держаться подальше от края обрыва – шагах в пяти‑ шести.

Над обрывом каждый человек чувствовал себя странно. Причем у всех, по‑ видимому, возникало здесь одинаковое ощущение, будто мир, если глядеть на него отсюда, явственно делится на две равные половины. К западу – неоглядная сине‑ зеленая пустота – не море, не небо даже – именно пустота синевато‑ зеленоватого цвета. Сине‑ зеленое Ничто. К востоку – неоглядная, вертикально вздымающаяся желтая твердь с узкой полоской уступа, по которому тянулся Город. Желтая Стена. Желтая абсолютная Твердь.

Бесконечная Пустота к западу и бесконечная Твердь к востоку. Понять эти две бесконечности не представлялось никакой возможности. Можно было только привыкнуть. Те, кто привыкнуть не мог или не умел, на обрыв старались не ходить, а поэтому здесь редко кого можно было встретить. Сейчас сюда выходили разве что влюбленные парочки, да и то, главным образом, по ночам. По ночам в пропасти что‑ то светилось слабым зеленоватым светом, будто там, в бездне, что‑ то тихо гнило из века в век. На фоне этого свечения черный лохматый край обрыва виден был прекрасно, а трава здесь всюду была на удивление высокая и мягкая…

– А вот когда мы построим дирижабли, – сказала вдруг Сельма, – мы тогда как – подниматься будем вверх или опускаться в этот обрыв?

– Какие дирижабли? – рассеянно спросил Андрей.

– Как – какие? – удивилась Сельма, и Андрей спохватился.

– А, аэростаты! – сказал он. – Вниз. Вниз, конечно. В обрыв.

Среди большинства горожан, ежедневно отрабатывающих свой час на Великой Стройке, было распространено мнение, будто строится гигантский завод дирижаблей. Гейгер полагал, что такое мнение следует пока всячески поддерживать, ничего при этом, однако, прямо не утверждая.

– А почему вниз? – спросила Сельма.

– Ну, видишь ли… Мы пробовали поднимать воздушные шары – без людей, конечно. Что‑ то там с ними наверху происходит – они взрываются по непонятной причине. Выше километра еще ни один не поднялся.

– А что там, внизу, может быть? Как ты думаешь?

Андрей пожал плечами.

– Представления не имею.

– Эх ты, ученый! Господин советник.

Сельма подобрала в траве обломок какой‑ то старой доски с кривым ржавым гвоздем и швырнула в пропасть.

– По кумполу там кому‑ нибудь, – сказала она.

– Не хулигань, – сказал Андрей миролюбиво.

– А я такая, – сказала Сельма. – Забыл?

Андрей посмотрел на нее сверху вниз.

– Нет, не забыл, – сказал он. – Хочешь, в траву завалю сейчас?

– Хочу, – сказала Сельма.

Андрей огляделся. На крыше ближайшей развалюхи, свесив ноги, курили двое каких‑ то в кепках. Тут же рядом, покосившись на груде мусора, стояла грубо сколоченная тренога с чугунной бабой на корявой цепи.

– Глазеют, – сказал он. – Жаль. Я бы тебе показал, госпожа советница.

– Давай вали ее, чего время теряешь! – пронзительно крикнули с крыши. – Лопух молодой!..

Андрей притворился, что не слышит.

– Ты сейчас прямо домой? – спросил он.

Сельма посмотрела на часы.

– В парикмахерскую надо зайти, – сказала она.

У Андрея вдруг появилось незнакомое будоражащее ощущение. Он вдруг как‑ то очень явственно осознал, что вот он – советник, ответственный работник личной канцелярии президента, уважаемый человек, что у него есть жена, красивая женщина, и дом – богатый, полная чаша, – и что вот жена его идет сейчас в парикмахерскую, потому что вечером они будут принимать гостей, не пьянствовать беспорядочно, а держать солидный прием, и гости будут не кто‑ нибудь, а люди все солидные, значительные, нужные, самые нужные в городе. Это было ощущение неожиданно осознанной зрелости, собственной значимости, ответственности, что ли. Он был взрослым человеком, вполне определившимся, самостоятельным, семейным. Он был зрелый мужчина, твердо стоящий на собственных ногах. Не хватало только детей – все остальное у него было как у настоящих взрослых…

– Здравия желаю, господин советник! – произнес почтительный голос.

Оказывается, они уже вышли из заброшенного квартала. Слева потянулся гранитный парапет, под ноги легли узорные бетонные плиты, справа и впереди поднялась белесая громада Стеклянного Дома, а на пути стоял, вытянувшись и приложив два пальца к козырьку форменной фуражки, молодой опрятный негр‑ полицейский в голубоватой форме внешней охраны.

Андрей рассеянно кивнул ему и сказал Сельме:

– Извини, ты что‑ то говорила, я задумался…

– Я говорю: не забудь позвонить Румеру. Мне ведь теперь человек понадобится не только для ковра. Вина надо принести, водки… Полковник любит виски, а Дольфюс – пиво… Я возьму, пожалуй, сразу ящик…

– Да! Пусть в сортире плафон сменят! – сказал Андрей. – А ты сделай мясо по‑ бургундски. Амалию тебе прислать?..

Они расстались у поперечной дорожки, ведущей к Стеклянному Дому. Сельма пошла дальше, а Андрей, проводив ее (с удовольствием) глазами, свернул и направился к западному подъезду.

Обширная, выложенная бетонными плитами площадь вокруг здания была пуста, лишь кое‑ где виднелись голубые мундиры охраны. Под густыми деревьями, окаймлявшими площадь, торчали, как всегда, зеваки из новичков – жадно ели глазами вместилище власти, – а пенсионеры с тросточками давали им пояснения.

У подъезда стоял уже драндулет Дольфюса, капот был, как всегда, поднят, из двигателя выпячивалась затянутая в сверкающий хром нижняя часть шофера. И тут же смердел грязный, прямо с болот, грузовик фермерского вида – над бортами неопрятно торчали красно‑ синие конечности какой‑ то ободранной говядины. Над говядиной вились мухи. Хозяин грузовика, фермер, ругался в дверях с охраной. Ругались они, видимо, довольно давно: уже дежурный начальник охраны был здесь и трое полицейских, и еще двое неторопливо приближались, поднимаясь по широким ступеням с площади.

Фермер показался Андрею знакомым – длинный, как жердь, тощий мужик с обвисшими усами. От него пахло потом, бензином и перегаром. Андрей показал свой пропуск и прошел в вестибюль, успевши уловить, однако, что мужик требовал лично президента Гейгера, а охрана внушала ему, что здесь служебный вход и что ему, мужику, надлежит обогнуть здание и попытать счастья в бюро приемной. Голоса спорящих постепенно возвышались.

Андрей поднялся в лифте на пятый этаж и вступил в дверь, на которой красовалась черно‑ золотая надпись: «Личная канцелярия президента по вопросам науки и техники». Сидевшие у входа курьеры встали, когда он вошел, и одинаковым движением спрятали за спины дымящиеся окурки. Больше в белом широком коридоре никого не было видно, однако из‑ за дверей, совсем как когда‑ то в редакции, доносились телефонные звонки, деловые диктующие голоса, треск пишущих машинок. Канцелярия работала на полном ходу. Андрей распахнул дверь с табличкой «Советник А. Воронин» и вступил в свою приемную.

Здесь тоже поднялись ему навстречу: толстый, вечно потеющий начальник геодезического сектора Кехада; апатичный, скорбный видом, белоглазый заведующий отделом кадров Варейкис; вертлявая стареющая тетка из финансового управления и какой‑ то незнакомый мальчишка спортивного вида – надо думать, новичок, ожидающий представления. А из‑ за своего столика с машинкой у окна проворно поднялась, улыбаясь ему, его личный секретарь Амалия.

– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – громко сказал Андрей, изображая самую благодушную улыбку. – Прошу прощения! Проклятые автобусы набиты битком, пришлось пешкодралить от самой стройки…

Он принялся пожимать руки: потную лапищу Кехады, вялый плавник Варейкиса, горсть сухих костей финансовой тетки (Какого черта она ко мне приперлась? Что ей тут могло понадобиться? ) и чугунную лопату насупившегося новичка.

– Я думаю, даму мы пропустим вперед… – говорил он. – Мадам, прошу вас… – Это финансовой тетке. – Что‑ нибудь срочное есть? – Это вполголоса Амалии. – Благодарю вас… – Он взял протянутую телефонограмму и распахнул дверь в кабинет. – Прошу, мадам, прошу…

На ходу разворачивая телефонограмму, он прошел к столу, глядя в бумагу, показал тетке рукой на кресло, потом сел сам и положил телефонограмму перед собой.

– Слушаю вас.

Тетка затарахтела. Андрей, улыбаясь уголками губ, внимательно ее слушал, постукивая карандашиком по телефонограмме. Все было ему ясно с первых же слов.

– Простите, – прервал он ее через полторы минуты. – Я вас понял. Собственно, у нас не принято принимать людей по протекции. Однако в вашем случае мы, несомненно, имеем дело с неким исключением. Если ваша дочь действительно настолько интересуется космографией, что занималась ею самостоятельно, еще в школе… Позвоните, прошу вас, моему заведующему кадрами. Я поговорю с ним. – Он встал. – Несомненно, такие амбиции у молодежи надлежит всячески приветствовать и поощрять… – Он проводил ее до двери. – Это вполне в духе нового времени… Не благодарите меня, мадам, я просто выполнил свой долг. Всего наилучшего…

Он вернулся к столу и перечитал телефонограмму: «Президент приглашает г‑ на советника Воронина в свой кабинет к 14. 00». Все. По какому делу? Зачем? Что с собой иметь? Странно… Скорее всего, Фриц просто соскучился и хочет потрепаться. Четырнадцать ноль‑ ноль – это время обеденного перерыва. Значит, обедаем у президента… Он снял трубку внутреннего телефона.

– Амалия, давайте Кехаду.

Дверь отворилась, и вошел Кехада, ведя за собой за рукав спортивного юнца.

– Хочу представить вам, господин советник, – начал он прямо с порога, – вот этого молодого человека… Дуглас Кетчер… Он – новичок, прибыл всего месяц назад, и ему скучно сидеть на одном месте.

– Ну, – сказал Андрей, засмеявшись, – нам всем скучно сидеть на одном месте. Очень рад, Кетчер. Откуда вы родом? Из какого времени?

– Даллас, штат Техас, – неожиданно глубоким басом проговорил юнец, стеснительно улыбаясь. – Шестьдесят третий год.

– Что‑ нибудь кончали?

– Нормальный колледж. Потом много ходил с геологами. Разведка нефти.

– Отлично, – сказал Андрей. – Это то, что нам нужно. – Он поиграл карандашом. – Вы, возможно, не знаете этого, Кетчер, но у нас здесь принято спрашивать: почему? Вы бежали? Или вы искали приключений? Или вас заинтересовал Эксперимент?..

Дуглас Кетчер насупился, взял в кулак правой руки большой палец левой, посмотрел в окно.

– Можно сказать, что я бежал, – пробубнил он.

– У них там президента застрелили, – пояснил Кехада, утирая лицо платком. – Прямо у него в городе…

– Ах, вот как! – сказал Андрей понимающе. – Вы каким‑ то образом попали под подозрение?

Юнец замотал головой, а Кехада сказал:

– Нет, не в этом дело. Это длинная история. Они возлагали на этого президента большие надежды, он был у них кумиром… словом – психология.

– Пр< о> клятая страна, – изрек юнец. – Ничто им не поможет.

– Так‑ так, – сказал Андрей, сочувственно кивая. – Но вы знаете, что Эксперимент мы больше не признаем?

Юнец пожал могучими плечами.

– Мне это все равно. Мне здесь нравится. Только я не люблю сидеть на одном месте. В городе мне скучновато. А мистер Кехада предложил мне пойти в экспедицию…

– Я хочу послать его для начала в группу Сона, – сказал Кехада. – Парень он крепкий, кое‑ какой опыт у него есть, а найти людей для работы в джунглях вы знаете, как трудно.

– Ну что ж, – сказал Андрей. – Я очень рад, Кетчер. Вы мне нравитесь. Надеюсь, так будет и впредь.

Кетчер неловко кивнул и поднялся. Кехада тоже встал, отдуваясь.

– Еще одно, – сказал Андрей, поднимая палец. – Хочу предупредить вас, Кетчер, Город и Стеклянный Дом заинтересованы в том, чтобы вы учились. Нам не нужны простые исполнители, их у нас хватает. Мы нуждаемся в подготовленных кадрах. Уверен, что из вас может получиться отличный инженер‑ нефтяник… Как у него с индексом, Кехада?

– Восемьдесят семь, – сказал Кехада, ухмыляясь.

– Ну, вот видите… У меня есть основания быть уверенным в вас.

– Постараюсь, – буркнул Дуглас Кетчер и посмотрел на Кехаду.

– У нас все, – сказал Кехада.

– У меня тоже все, – сказал Андрей. – Всего наилучшего… И запустите ко мне Варейкиса.

Как обычно, Варейкис не вошел, а вдвинулся в кабинет по частям, то и дело оглядываясь в щель приоткрытой двери. Потом он плотно закрыл дверь, неслышно подковылял к столу и сел. Скорбь на его лице обозначилась яснее, углы губ совсем опустились.

– Чтобы не забыть, – сказал Андрей. – Тут была эта баба из финансового управления…

– Знаю, – тихо сказал Варейкис. – Дочка.

– Да. Так вот, я не возражаю.

– К Кехаде, – не то спросил, не то приговорил Варейкис.

– Нет, думаю, лучше к расчетчикам.

– Хорошо, – сказал Варейкис и вытащил из внутреннего кармана пиджака блокнот. – Инструкция ноль‑ семнадцать, – сказал он совсем тихо.

– Да?

– Закончен очередной конкурс, – так же тихо сказал Варейкис. – Выявлено восемь сотрудников с индексом интеллигентности ниже положенных семидесяти пяти.

– Почему семидесяти пяти? По инструкции предельный индекс шестьдесят семь.

– Согласно разъяснению личной канцелярии президента по кадрам, – губы Варейкиса едва шевелились, – предельный индекс интеллигентности для сотрудников личной канцелярии президента по науке и технике составляет семьдесят пять.

– Ах, вот как… – Андрей почесал темя. – Гм… Ну что ж, это логично.

– Кроме того, – продолжал Варейкис, – пятеро из этих восьми не дотягивают и до шестидесяти семи. Вот список.

Андрей взял список, просмотрел. Полузнакомые имена и фамилии, двое мужчин и шестеро женщин…

– Позвольте, – сказал он, нахмурившись. – Амалия Торн… Это же моя Амалия! Что еще за фокусы?

– Пятьдесят восемь, – сказал Варейкис.

– А в прошлый раз?

– В прошлый раз меня здесь еще не было.

– Она же секретарь! – сказал Андрей. – Мой. Мой личный секретарь!

Варейкис уныло молчал. Андрей еще раз проглядел список. Рашидов… Это, кажется, геодезист… Кто‑ то его хвалил. Или ругал?.. Татьяна Постник. Оператор. А, это такая с кудряшками, милая такая мордашка, что‑ то у нее с Кехадой было… хотя нет, это другая…

– Ладно, – сказал он. – С этим я разберусь, и мы еще поговорим. Хорошо, если бы вы по своей линии запросили разъяснений по поводу таких должностей, как секретарша, оператор… по поводу вспомогательного персонала. Не можем же мы предъявлять к ним такие же требования, как к научным сотрудникам. В конце концов, у нас и курьеры числятся…

– Слушаю, – сказал Варейкис.

– Что‑ нибудь еще? – спросил Андрей.

– Да. Инструкция ноль‑ ноль‑ три.

Андрей сморщился.

– Не помню.

– Пропаганда Эксперимента.

– А, – сказал Андрей. – Ну?

– Имеют место систематические сигналы по поводу следующих лиц.

Варейкис положил перед Андреем еще один листок бумаги. В списке было всего три фамилии. Все мужчины. Все трое – начальники секторов. Основных. Космографии, социальной психологии и геодезии. Салливен, Бутц и Кехада. Андрей побарабанил пальцами по списку. Экая напасть, подумал он. Опять двадцать пять за рыбу деньги. Впрочем, спокойствие. Не будем зарываться. Эту дубину все равно ничем не прошибешь, а мне с ним еще работать и работать…

– Неприятно, – произнес он. – Очень неприятно. Полагаю, информация проверена? Ошибок нет?

– Перекрестная и неоднократно подтвердившаяся информация, – бесцветным голосом сказал Варейкис. – Салливен утверждает, что Эксперимент над Городом продолжается. По его словам, Стеклянный Дом, пусть даже помимо своей воли, продолжает осуществлять линию Эксперимента. Утверждает, что Поворот есть всего лишь один из этапов Эксперимента…

Святые слова, подумал Андрей. Изя то же самое говорит, и Фрицу это очень не нравится. Только Изе разрешается, а Салливену, бедняге, нельзя.

– Кехада, – продолжал Варейкис. – При подчиненных восхищается научно‑ технической мощью гипотетических экспериментаторов. Принижает ценность деятельности президента и президентского совета. Дважды уподоблял эту деятельность мышиной возне в картонной коробке из‑ под обуви…

Андрей слушал, опустив глаза. Лицо он держал каменным.

– Наконец, Бутц. Неприязненно отзывается лично о президенте. В нетрезвом виде назвал существующее политическое руководство диктатурой посредственности над кретинами.

Андрей не удержался – крякнул. Черт их за язык тянет, с раздражением подумал он, отталкивая от себя листок. Элита называется – сами себе на голову гадят…

– И все‑ то вы знаете, – сказал он Варейкису. – И все‑ то вам известно…

Не надо было этого говорить. Глупо. Варейкис, не мигая, скорбно глядел ему в лицо.

– Прекрасно работаете, Варейкис, – сказал Андрей. – Я за вами как за каменной стеной… Полагаю, эта информация, – он постучал ногтем по листку, – уже переправлена по обычным каналам?

– Будет переправлена сегодня, – сказал Варейкис. – Я был обязан предварительно поставить в известность вас.

– Прекрасно, – бодро сказал Андрей. – Переправляйте. – Он сколол булавкой оба листочка и положил их в синий бювар с надписью «На доклад президенту». – Посмотрим, что решит по этому поводу наш Румер…

– Поскольку информация такого рода поступает не впервые, – сказал Варейкис, – я полагаю, что господин Румер будет рекомендовать снять этих людей с ведущих постов.

Андрей посмотрел на Варейкиса, стараясь сфокусировать глаза где‑ то подальше за его спиной.

– Вчера я был на просмотре новой картины, – сказал он. – «Голые и боссы». Мы ее одобрили, так что скоро она пойдет широким экраном. Очень, очень советую вам ее посмотреть. Там, знаете ли, так…

Он принялся неторопливо и подробно излагать Варейкису содержание этой чудовищной пошлятины, которая, впрочем, действительно очень понравилась Фрицу, да и не ему одному. Варейкис молча слушал, время от времени кивая в самых неожиданных местах – как бы спохватываясь. Лицо его по‑ прежнему не выражало ничего, кроме уныния и скорби. Видно было, что он уже давно потерял нить и ничегошеньки не понимает. В самый кульминационный момент, когда до Варейкиса явно дошло, что ему придется выслушать все до самого конца, Андрей прервал себя, откровенно зевнул и сказал благодушно:

– Ну и так далее, в том же духе. Обязательно посмотрите… Кстати, какое впечатление произвел на вас молодой Кетчер?

Варейкис заметно встрепенулся.

– Кетчер? Пока у меня такое впечатление, что с ним все в порядке.

– У меня тоже, – сказал Андрей. Он взялся за телефонную трубку. – У вас есть еще что‑ нибудь ко мне, Варейкис?

Варейкис поднялся.

– Нет, – сказал он. – Больше ничего. Разрешите идти?

Андрей благосклонно покивал ему и сказал в трубку:

– Амалия, кто там еще?

– Эллизауэр, господин советник.

– Какой еще Эллизауэр? – спросил Андрей, наблюдая, как Варейкис осторожно, по частям выдвигается из кабинета.

– Заместитель начальника транспортного отдела. По поводу темы «Аквамарин».

– Пусть подождет. Принесите почту.

Амалия появилась на пороге через минуту, и всю эту минуту Андрей, покряхтывая, растирал себе бицепсы и шевелил поясницей, все приятно ныло после часа усердной работы с лопатой в руках, и он, как всегда, рассеянно думал, какая это, в сущности, хорошая зарядка для человека, ведущего по преимуществу сидячий образ жизни.

Амалия плотно прикрыла за собой дверь и, простучав по паркету высокими каблуками, остановилась рядом с ним, положив на стол папку с корреспонденцией. Он привычно обнял ее узкие твердые бедра, обтянутые прохладным шелком, похлопал по ляжке, а другой рукой открыл папку.

– Ну‑ с, что тут у нас? – бодро сказал он.

Амалия так и таяла у него под ладонью, она даже дышать перестала. Смешная девка и верная, как пес. И дело знает. Он посмотрел на нее снизу вверх. Как всегда в минуты ласки, лицо у нее сделалось бледное и испуганное, и когда глаза их встретились, она нерешительно положила узкую горячую ладонь ему на шею под ухом. Пальцы у нее дрожали.

– Ну что, малышка? – сказал он ласково. – Есть в этом хламе что‑ нибудь важное? Или мы с тобой сейчас запрем дверь и переменим позу?

Это у них было такое кодовое обозначение для развлечений в кресле и на ковре. Про Амалию он никогда не мог бы рассказать, какова она в постели. В постели он с ней ни разу не был.

– Тут проект финансовой сметы… – слабым голоском произнесла Амалия. – Потом всякие заявления… Ну, и личные письма, я их не вскрывала.

– И правильно сделала, – сказал Андрей. – Вдруг там от какой‑ нибудь красотки…

Он отпустил ее, и она слабо вздохнула.

– Посиди, – сказал он. – Не уходи, я быстро.

Он взял первое попавшееся письмо, разорвал конверт, пробежал, сморщился. Оператор Евсеенко сообщал про своего непосредственного шефа Кехаду, что тот «допускает высказывания в адрес руководства и лично господина советника». Андрей знал этого Евсеенко хорошо. Странный на редкость был человек и на редкость невезучий – несчастный во всех своих начинаниях. В свое время он поразил воображение Андрея, когда хвалил военное время сорок второго года под Ленинградом. «Хорошо тогда было, – говорил он с какой‑ то даже мечтательностью в голосе. – Живешь, ни о чем не думаешь, а если чего надо – скажешь солдатам, они достанут…» Отвоевался он капитаном и за всю войну убил одного‑ единственного человека – собственного политрука. Они тогда выходили из окружения, Евсеенко увидел, что политрука взяли немцы и обшаривают ему карманы. Тогда он выпалил в них из‑ за кустов, убил политрука и убежал. Очень он себя за этот поступок хвалил: они бы его запытали. Ну что с ним, дураком, делать? Шестой донос уже пишет. И ведь не Румеру пишет, не Варейкису, а мне. Забавнейший психологический выверт. Если написать Варейкису или Румеру, Кехаду привлекут. А я Кехаду не трону, все про него знаю, но не трону, потому что ценю и прощаю, это всем известно. Вот и получается, что и гражданский долг вроде бы выполнен, и человека не загубили… Экий урод все‑ таки, прости господи!..

Андрей смял письмо, выбросил в корзину и взял следующее. Почерк на конверте показался ему знакомым, очень характерный почерк. Обратного адреса не было. Внутри конверта оказался листок бумаги, текст был напечатан на машинке – копия, и не первая, – а внизу была приписка от руки. Андрей прочитал, ничего не понял, перечитал еще раз, похолодел и взглянул на часы. Потом сорвал трубку с белого телефона и набрал номер.

– Советника Румера, срочно! – гаркнул он не своим голосом.

– Советник Румер занят.

– Говорит советник Воронин! Я сказал – срочно!

– Простите, господин советник. Советник Румер у президента…

Андрей швырнул трубку и, отпихнув оторопевшую Амалию, бросился к двери. Уже схватившись за пластмассовую ручку, он понял, что поздно, все равно уже не успеть. Если все это правда, конечно. Если это не идиотский розыгрыш…

Он медленно подошел к окну, взялся за обшитый бархатом поручень и стал смотреть на площадь. Там было пусто, как всегда. Маячили голубые мундиры, в тени под деревьями торчали зеваки, старушка проковыляла, толкая перед собой детскую коляску. Проехал автомобиль. Андрей ждал, вцепившись в поручень.

Амалия подошла к нему сзади, тихонько коснулась плеча.

– Что случилось? – спросила она шепотом.

– Отойди, – сказал он, не оборачиваясь. – Сядь в кресло.

Амалия исчезла. Андрей снова поглядел на часы. На его часах уже прошла лишняя минута. Конечно, подумал он. Не может быть. Идиотский розыгрыш. Или шантаж… И в этот момент из‑ под деревьев появился и неторопливо двинулся через площадь какой‑ то человек. Он казался совсем маленьким с этой высоты и с этого расстояния, и Андрей не узнавал его. Он помнил, что тот был худощавый и стройный, а этот выглядел грузным, разбухшим, и только в самую последнюю минуту до Андрея дошло – почему. Он зажмурился и попятился от окна.

На площади грохнуло – гулко и коротко. Дрогнули и задребезжали рамы, и сейчас же где‑ то внизу с раздражающим дребезгом посыпались стекла. Задавленно вскрикнула Амалия, а на площади внизу завопили истошными голосами…

Отстраняя одной рукой рвущуюся не то к нему, не то к окну Амалию, Андрей заставил себя открыть глаза и смотреть. Там, где был человек, стоял желтоватый столб дыма, и за дымом ничего не было видно. Со всех сторон к этому месту бежали голубые мундиры, а поодаль, под деревьями, быстро росла толпа. Все было кончено.

Андрей, не чувствуя ног, вернулся к столу, сел и снова взял письмо.

«Всем сильным ублюдочного мира сего!

Я ненавижу ложь, но правда ваша еще хуже лжи. Вы превратили Город в благоустроенный хлев, а граждан Города – в сытых свиней. Я не хочу быть сытой свиньей, но я не хочу быть и свинопасом, а третьего в вашем чавкающем мире не дано. В своей правоте вы самодовольны и бездарны, хотя когда‑ то многие из вас были настоящими людьми. Есть среди вас и мои бывшие друзья, к ним я обращаюсь в первую очередь. Слова не действуют на вас, и я подкрепляю их своей смертью. Может быть, вам станет стыдно, может быть – страшно, а может быть – просто неуютно в вашем хлеву. Это все, на что мне осталось надеяться. Господь да покарает вашу скуку! Это не мои слова, но я под ними с восторгом подписываюсь – Денни Ли».

Все это было напечатано на машинке, под копирку, третья или даже четвертая копия. А ниже шла приписка от руки:

«Милый Воронин, прощай! Я взорвусь сегодня в тринадцать ноль‑ ноль на площади перед Стеклянным Домом. Если письмо не опоздает, можешь посмотреть, как это произойдет, но не надо мне мешать – будут только лишние жертвы. Твой бывший друг и заведующий отделом писем твоей бывшей газеты – Денни».

Андрей поднял глаза и увидел Амалию.

– Помнишь Денни? – сказал он. – Денни Ли, завписьмами…

Амалия молча кивнула, потом лицо ее вдруг словно скомкало ужасом.

– Не может быть! – сказала она хрипло. – Неправда…

– Взорвался… – сказал Андрей, с трудом шевеля губами. – Динамитом, наверное, обвязался. Под пиджаком.

– Зачем? – сказала Амалия. Она закусила губу, глаза ее налились слезами, слезы побежали по маленькому белому лицу, повисли на подбородке.

– Не понимаю, – сказал Андрей беспомощно. – Ничего не понимаю… – Он бессмысленно уставился в письмо. – Виделись же недавно… Ну, ругались, ну, спорили… – Он снова посмотрел на Амалию. – Может, он приходил ко мне на прием? Может, я его не принял?

Амалия, закрыв лицо руками, трясла головой.

И вдруг Андрей почувствовал злость. Даже не злость, а бешеное раздражение, какое испытал сегодня в раздевалке после душа. Какого дьявола! Какого еще им рожна?! Чего им не хватает, этой швали?.. Идиот! Что он этим доказал? Свиньей он не хочет быть, свинопасом он не хочет быть… Скучно ему! Ну и катись к такой матери со своей скукой!..

– Перестань реветь! – заорал он на Амалию. – Вытри сопли и ступай к себе.

Он отшвырнул от себя бумаги, вскочил и снова подошел к окну.

На площади чернела огромная толпа. В центре этой толпы было пустое серое пространство, оцепленное голубыми мундирами, и там копошились люди в белых халатах. Карета «скорой помощи» надрывно завывала сиреной, пытаясь расчистить себе дорогу…

…Ну и что же ты все‑ таки доказал? Что не хочешь с нами жить? А зачем это было доказывать и кому? Что ненавидишь нас? Зря. Мы делаем все, что нужно. Мы не виноваты, что они свиньи. Они были свиньями и до нас, и после нас они останутся свиньями. Мы можем только накормить их и одеть, и избавить от животных страданий, а духовных страданий у них сроду не было и быть не может. Что мы – мало сделали для них? Посмотри, каким стал город. Чистота, порядок, прошлого бардака и в помине нет, жратвы – вволю, тряпок – вволю, скоро и зрелищ будет вволю, дай только срок, – а что им еще нужно?.. А ты, ты что сделал? Вот отскребут сейчас санитары кишки твои от асфальта – вот и все твои дела… А нам работать и работать, целую махину ворочать, потому что все, чего мы пока добились, это только начало, это все еще нужно сохранить, милый мой, а сохранивши – приумножить… Потому что на Земле, может быть, и нет над людьми ни Бога, ни дьявола, а здесь – есть… Демократ ты вонючий, народник‑ угодник, брат моих братьев…

Но перед глазами у него все стоял Денни, каким он был в последнюю их встречу, месяц или два назад, – усохший весь какой‑ то, замученный, словно больной, и тайный какой‑ то ужас прятался в его потухших печальных глазах, – и как он сказал в самом конце беспорядочного и бестолкового спора, уже поднявшись и бросив на серебряное блюдечко смятые бумажки: «Господи, ну чего ты расхвастался передо мной? Живот он кладет на алтарь… Для чего? Людей накормить от пуза! Да разве же это задача? В задрипанной Дании это уже умеют делать много лет. Ладно, пусть я не имею права, как ты выражаешься, распинаться от имени всех. Пусть не все, но мы‑ то с тобой точно знаем, что людям не это надо, что по‑ настоящему нового мира так не построишь!.. » – «А как же, мать твою туда и сюда, его строить? Как?! » – заорал тогда Андрей, но Денни только махнул рукой и не стал больше разговаривать.

Зазвонил белый телефон. Андрей нехотя вернулся к столу и взял трубку.

– Андрей? Это Гейгер говорит.

– Здравствуй, Фриц.

– Ты его знал?

– Да.

– И что ты об этом думаешь?

– Истерик, – сказал Андрей сквозь зубы. – Слякоть.

Гейгер помолчал.

– Письмо ты получил от него?

– Да.

– Странный человек, – сказал Гейгер. – Ну ладно. Жду тебя к двум.

Андрей положил трубку, и телефон зазвонил снова. На этот раз звонила Сельма. Она была очень встревожена. Слух о взрыве уже докатился до Белого Двора, по дороге, разумеется, исказился до неузнаваемости, и теперь на Белом Дворе царила тихая паника.

– Да цело, цело все, – сказал Андрей. – И я цел, и Гейгер цел, и Стеклянный Дом цел… Ты Румеру звонила?

– Какой, к черту, Румер? – возмутилась Сельма. – Я без памяти из салона прибежала – Дольфюсиха туда ворвалась, вся белая, штукатурка сыплется, и вопит, что на Гейгера было покушение и полдома снесло…

– Ну ладно, – сказал Андрей нетерпеливо. – Мне некогда.

– Ты можешь мне сказать, что произошло?

– Один маньяк… – Андрей остановился, спохватившись. – Болван какой‑ то тащил взрывчатку через площадь и уронил, наверное.

– Это точно не покушение? – настойчиво спросила Сельма.

– Да не знаю я! Румер этим занимается, а я ничего не знаю!

Сельма подышала в трубку.

– Врешь ты все, наверное, господин советник, – сказала она и дала отбой.

Андрей обогнул стол и вернулся к окну. Толпа уже почти рассосалась. Санитаров не было, «скорой помощи» – тоже. Несколько полицейских поливали из брандспойтов пространство вокруг неглубокой выщерблины в бетоне. И ковыляла в обратном направлении старуха, толкая перед собой коляску с младенцем. И все.

Он подошел к двери и выглянул в приемную. Амалия была на своем месте – строгая, с поджатыми губами, совершенно неприступная – пальцы с обычной бешеной скоростью порхают по клавишам, на лице – никаких следов слез, соплей и прочих эмоций. Андрей смотрел на нее с нежностью. Молодец баба, подумал он. Хрен тебе, сказал он Варейкису с огромным злорадством. Я скорее уж тебя отсюда вышибу к чертовой матери… Амалию вдруг заслонили. Андрей поднял глаза. На нечеловеческой высоте над ним искательно маячила сплющенная с боков физиономия Эллизауэра из транспортного.

– А, – сказал Андрей. – Эллизауэр… Извините, я вас сегодня не приму. Завтра с утра, пожалуйста.

Не говоря ни слова, Эллизауэр переломился пополам в поклоне и исчез. Амалия уже стояла с блокнотом и карандашом наготове.

– Господин советник?

– Зайдите на минутку, – сказал Андрей.

Он вернулся к столу, и сейчас же снова зазвонил белый телефон.

– Воронин? – проговорил гнусавый прокуренный голос. – Румер тебя беспокоит. Ну, как ты там?

– Прекрасно, – сказал Андрей, показывая Амалии рукой: не уходи, мол, я сейчас.

– Жена как?

– Все хорошо, привет тебе передавала. Кстати, пошли к ней сегодня двоих из отдела обслуживания, там по хозяйству надо…

– Двоих? Ладно. Куда?

– Пусть ей позвонят, она скажет. Пусть сейчас прямо и позвонят.

– Ладно, – сказал Румер. – Сделаю. Не сразу, может быть, но сделаю… Я тут, понимаешь, совсем с этим барахлом зашился. Официальную версию знаешь?

– Откуда? – сердито сказал Андрей.

– В общем, так. Несчастный случай со взрывчаткой. При переносе взрывчатых веществ. Во время транспортировки. Подробности выясняются.

– Понял.

– Шел, значит, какой‑ то работяга‑ взрывник, ну и нес эту взрывчатку… Или, скажем, ее вез куда‑ то там… Пьяный.

– Да понял, понял я, – сказал Андрей. – Правильно. Молодец.

– Ага, – сказал Румер. – Ну там, споткнулся он или… В общем, подробности выясняются. Виновные будут наказаны. Информашку сейчас размножат и тебе принесут. Ты только вот что. Письмо ты ведь получил? Кто его у тебя там читал?

– Никто.

– А секретарь?

– Я тебе говорю: никто. Личные письма я всегда вскрываю сам.

– Правильно, – сказал Румер с одобрением. – Это у тебя правильно поставлено. А то у некоторых, понимаешь, такой кабак развели с письмами… Кто попало читает… Значит, у тебя никто не читал. Это хорошо. Ты его спрячь хорошенько, это письмо, – по форме два нуля. Там к тебе сейчас зайдет один мой холуек, так ты ему отдай, ладно?

– Это зачем? – спросил Андрей.

Румер затруднился.

– Да ведь как сказать… – промямлил он. – Может, и пригодится… Ты его вроде бы знал?..

– Кого?

– Ну, этого… – Румер хихикнул. – Работягу этого… со взрывчаткой…

– Знал.

– Ну, по телефону мы с тобой не будем, а этот холуек мой, он задаст тебе пару вопросов, ты уж ему ответь.

– Некогда мне с ним, – сказал Андрей сердито. – Меня Фриц к себе вызвал.

– Да ну, пять минут, – заныл Румер, – ну чего тебе стоит, ей‑ богу… На два вопроса ответить уже не можешь…

– Ну ладно, ладно, – нетерпеливо сказал Андрей. – У тебя все?

– Я ведь его к тебе уже направил, через минуту у тебя будет. Цвирик его фамилия. Старший адъютор…

– Ну хорошо, хорошо, договорились.

– Два вопроса всего. Не задержит он тебя…

– У тебя все? – снова спросил Андрей.

– Все. Мне тут еще других советников обзвонить надо.

– Ты вот людей к Сельме не забудь направить.

– Да не забуду. Я тут у себя записал. Пока.

Андрей повесил трубку и сказал Амалии:

– Имей в виду, ты ничего не видела и не слышала.

Амалия испуганно взглянула на него и молча ткнула пальцем в сторону окна.

– Вот именно, – сказал Андрей. – Не знаешь никаких имен и не знаешь, что вообще произошло…

Дверь приотворилась, и в кабинет просунулась смутно знакомая бледная физиономия с кислыми глазками.

– Подождите! – резко сказал Андрей. – Я вас вызову.

Физиономия исчезла.

– Поняла? – сказал Андрей. – За окном грохнуло, и больше ты ничего не знаешь. Официальная версия такая: шел пьяный работяга, нес взрывчатку со склада, виновные выясняются. – Он помолчал, раздумывая. – Где я эту харю видел? И фамилия знакомая… Цвирик… Цвирик…

– Зачем же он это сделал? – тихо спросила Амалия. Глаза у нее снова подозрительно увлажнились.

Андрей нахмурился.

– Давай‑ ка сейчас не будем об этом. Потом. Иди позови сюда этого холуя.