Часть третья 1 страница

Глава 7

Хоркель, брат Свейна, был убит соседом во время спора из-за земли. Когда Свейн услышал об этом, он почти ничего не сказал, взял свой меч и пояс и вышел из дома. Сосед бежал и скрылся в хижине на дальнем утесе. Взобраться туда можно было только по лестнице в две сотни ступенек, а лестницу убрали. Добравшись до подножия утеса, Свейн принялся разглядывать крутой склон, а убийца тем временем выкрикивал сверху оскорбительные насмешки. Свейн молча принялся карабкаться наверх. Камень был ненадежный и крошился под пальцами; дул сильный ветер, который грозил сорвать его со скалы. Орлы клевали ему уши. Спустилась ночь, а Свейн все карабкался. На рассвете убийца принялся швырять в него камнями, но Свейн уклонялся от них, повисая на одной руке. Он взобрался на скалу, сразил убийцу своего брата одним взмахом меча, потом вернулся в свой Дом и снова встал за плуг, как будто ничего и не случилось.

— Я ходил прогуляться, — сказал он матери, — а теперь вот вернулся.

Арнкель послал вслед за убийцами своих людей, но те к вечеру вернулись ни с чем, запыленные и угрюмые. Они скакали во весь опор до самых водопадов, но лошади из нижней долины легконогие и резвые, и Хаконссоны давно уже миновали Отрог. Арнкель разъярился до пены изо рта. Он схватил стол и швырнул его о стену так, что стол разлетелся надвое; он взял нож, которым убили его брата, и вонзил его себе в руку, в ладонь, что пожимала руки убийцам Бродира. Даже Астрид сбежала от него, и Арнкель всю ночь оставался в чертоге один.

Снова наступило утро. В окно светило яркое солнце, на одеяле лежало солнечное пятно. Пахло свежестью и полевыми цветами. Очнувшись после крепкого сна, Халли некоторое время лежал неподвижно, глядя на светлые треугольники на штукатурке, на черные балки потолка, на старую Катлу, храпящую в углу. Он пошевелился. Плечо еще болело, однако припарки, которые старая нянька прикладывала ему накануне, отогрели поврежденные мышцы, и Халли снова мог свободно двигать рукой.

Воспоминания о вчерашнем дне были обрывочные — неясные всплески потрясения, смятения и боли. Ну да, он поднял тревогу… а потом — что же он сделал потом? Да почти ничего. Стоял истуканом, в то время как весь Дом пришел в движение. Он был просто очевидец, и никто не обращал на него внимания, кроме Катлы. Та засуетилась, закудахтала и уложила его в кровать.

Пора это менять. Халли встал, медленно оделся, морщась от некоторых движений, и вышел в чертог. Солнце поднялось уже высоко, но в Доме было тихо. Отец сидел на своем Сиденье Закона, уронив голову на грудь. Его раненая рука почернела от запекшейся крови. Он не стал перевязывать рану. На плечах у отца был парадный плащ, черный с серебром, но, весь помятый, выглядел он мрачно. Отец сидел молча и совершенно неподвижно. Рядом с ним стояла мать Халли и что-то тихо говорила ему на ухо.

В дальних углах чертога возились слуги, готовили цветы для погребения Бродира, однако никто не смел приближаться к тому месту, где сидел Арнкель.

Халли подошел прямо к отцу.

— Отец, мне нужен меч.

Арнкель не поднял головы. Спросил тихо, глухим голосом:

— Зачем?

— Понятно зачем. Я собираюсь отомстить за дядю.

Арнкель долго молчал. Наконец он ответил:

— Нет у нас мечей, сын мой. Все они перекованы. Кроме тех мечей, что в руках героев на горе.

— Пусть Грим скует мне меч.

— Скует тебе Грим меч, как же! — яростно и визгливо воскликнула мать. Ее голос разнесся по притихшему чертогу, и все замерли. — Он сейчас кует меч, который Бродир возьмет с собой в свой курган, чтобы охранять нас от троввов! Для живых у нас мечей нет, и ты это прекрасно знаешь! Совет запретил их, и правильно сделал. Совет решит это дело миром, ко всеобщему взаимному удовлетворению. И не смей больше говорить о мести, глупый мальчишка!

Халли пожал плечами.

— Матушка, ты Бродира никогда не любила, это всем известно. Отец, а что скажешь ты? Ты в горе и гневе, так же как и я.

Тут Арнкель пошевелился и приподнял голову.

— Халли, — сказал он устало, — будь почтителен со своей матерью, а не то я тебе всыплю прямо здесь и сейчас.

Он потянул себя за нос и посмотрел на огонь.

— И прошу тебя: не говори со мной больше ни о мести, ни о мечах, ни о чести Свейнова Дома. У тебя самые лучшие побуждения. Я понимаю их, я их разделяю! Все мы их разделяем.

Мать Халли только фыркнула.

— Ты уже сделал все, что мог, — продолжал Арнкель. — В конюшне ты вел себя очень отважно, это достойно восхищения. Не твоя вина, что ты не воин. Но теперь… — тут он глубоко вздохнул, — теперь надо обратиться к посредникам, они все уладят. Твоя мать права. Древние обычаи ведут к кровавым распрям и к тому, что на горе появится множество новых курганов. Никто из нас этого не хочет.

— Бродир любил древние обычаи и стремился следовать им, — сказала Астрид. — И где он теперь? Под белой простыней, на леднике, ждет похорон.

Она слабо улыбнулась сыну.

— Халли, Халли! Я знаю, ты любил его истории. Я знаю, ты даже восхищался им. Но все, что он ценил, осталось в прошлом! Мы не будем жить по этим обычаям. В ближайшее время соберутся законоговорители всех Домов. Ульвар Арнессон уже сегодня едет, чтобы сообщить об этом в Дома, что вниз по долине, а Лейв поедет вверх по долине, и, если все пойдет удачно, Совет соберется еще до прихода зимы. Ты расскажешь им о том, что видел. Будет суд. И ты выступишь главным свидетелем, Халли! Подумай об этом! Это очень важная роль для такого мальчика, как ты.

Халли спросил напрямик:

— И что тогда сделают с Хаконссонами?

— Им придется отдать нам очень хороший хутор.

— Это, в смысле, землю? Да? Они дадут нам кусок земли?!

— Землей не следует пренебрегать, мальчик. Земля — это наше богатство!

Арнкель Свейнссон сидел, глядя в огонь, осунувшийся и постаревший. Он негромко сказал, словно самому себе:

— Решение посредников — единственный выход, и даже тогда нам, возможно, придется согласиться на меньшее, чем мы хотели бы получить. Дом Хакона могуществен…

— У нас уже отбирали земли по решению посредников! — произнесла Астрид, поджав губы. — На этот раз, по крайней мере, решение будет в нашу пользу! А, вот и Лейв. Он готов ехать!

Лейв, успевший аккуратно подстричь бородку, был уже в дорожном плаще. Он вспрыгнул на возвышение и принялся обсуждать с родителями дорогу в усадьбы, что вверх по долине. Он был возбужден, ему не терпелось отправиться в путь; похоже, обстоятельства поездки его ничуть не огорчали.

Астрид ласково похлопала Лейва по руке.

— Ты прекрасно выглядишь, сын мой! Достойный посланник Дома. Верно, Халли?

Но Халли уже выбежал из чертога.

Выскочив в коридор, отгороженный занавесями, он замедлил шаг и остановился, тяжело дыша, заставляя себя успокоиться.

— Халли!

Из комнаты гостей появилась Ауд. Сказать, что Халли совсем забыл о ее существовании, было бы неправдой, но последние события вытеснили ее из мыслей мальчика. Одевалась дочь Ульвара явно наспех, а теперь пыталась привести в порядок свою прическу. Изо рта у нее торчали две костяные шпильки. Халли было не так-то просто справиться с обуревавшими его чувствами и включиться в разговор.

— Э-э… Привет.

— Я тебе очень сочувствую.

Она стояла, подняв руки, и на ощупь укладывала волосы. Шпильки у нее во рту шевелились, когда она говорила.

— Спасибо.

— Проклятые Хаконссоны! Им на всех наплевать. Однако человека они вот так убили впервые — свободного человека из другого Дома, я имею в виду. Думаю, своих собственных людей они убивают то и дело. А что такого сделал твой дядя?

Лицо у Халли было каменное.

— Ничего. Он был пьян.

— Да, мне тоже так показалось… Но все равно это слишком жестоко. Вам еще повезло, что они не ваши соседи! Они то и дело переносят пограничные столбы — в свою пользу, разумеется, — а мой отец никогда ничего не предпринимает, все только кланяется, расшаркивается да целует землю у них под сапогами. Ну, теперь-то он, конечно, оказался в затруднительном положении: с одной стороны Астрид, его двоюродная сестра, а с другой — Хорд Хаконссон… Ему придется быть очень осторожным в этом деле. Впрочем, папочка всегда осторожен. Интересно, есть ли хоть кто-нибудь, кто смеет быть неосторожным?

Она стремительным движением выдернула шпильки изо рта и воткнула их себе в волосы где-то на затылке.

— Вот дьявол, чуть не уронила… Нет, все в порядке. Мы сейчас уезжаем и должны по дороге домой сообщить о случившемся законоговорителям.

— Я знаю. Мне родители только что сказали. Они стремятся к примирению, — с горечью добавил он.

Ауд повернулась к нему затылком.

— Как там моя прическа?

— Кривовата немного.

— Ничего, сойдет. Ты его очень любил, да? Дядю твоего?

— Да.

— Я тебе очень сочувствую. Ты же знаешь, у меня прошлой зимой мама умерла. Я хорошо понимаю, что такое потерять единственного человека, который… В общем, вот.

Она разгладила подол и отвернулась.

— Мне надо идти собираться. Отец ждет.

Халли сказал:

— Слушай, я это… Я тебе тоже очень сочувствую.

Она улыбнулась. Глаза у нее блестели.

— О, я все время хожу на гору и разговариваю с ней. Сижу у кургана, приношу ей цветы… Все лучше, чем торчать дома с папочкой и тетей, у которых только и разговоров, что о замужестве. Но все равно…

Тут Халли нахмурился.

— Ты ходишь к курганам? А как же троввы?

Ауд пренебрежительно надула щеки.

— Ну, за курганы-то я не выхожу и по ночам там не бываю… Но даже не в этом дело. Вот ты, Халли Свейнссон, знаешь кого-нибудь, кто видел живого тровва?

— Да я их сам видел! Ну, почти.

— Нет, Халли, когда я говорю «видел», я имею в виду — видел своими глазами, а не обмочился с перепугу, когда ветер завыл в курганах или заяц выскочил из кустов!

Халли выпрямился.

— Не далее как две недели назад я был на хребте, на дальнем пастбище. Там есть место, где стена обвалилась. Одна овца заблудилась и забрела за линию курганов. И ночью, — он понизил голос, его круглые глаза стреляли по сторонам, не прячется ли кто в темном коридоре, — ночью я услышал ее вопли. А на рассвете я увидел, что с ней стало. Ее растерзали на куски!

Ауд невежливо зевнула.

— У меня просто дух захватывает от ужаса. Ты прирожденный сказитель. И что же было дальше?

— Э-э… ну, все.

— Как? Это и есть вся история? Знаешь, есть такое слово: волки!

Халли фыркнул.

— Это же было на троввских пустошах!

Ауд закатила глаза.

— Вот ты когда там жил, ты волков видел?

— Ну да, видел издалека.

— А орлов?

— Видел.

— Так почему ты думаешь, что овцу убили троввы, когда есть более простое и очевидное объяснение? Зачем делать мир сложнее, чем он есть? — Ауд приметно оживилась. — Если у меня, например, зад зачесался, я же не думаю, будто это меня тровв укусил. Я найду какое-нибудь объяснение попроще. Ой, клянусь кровью Арне, это мой батюшка!

Из чертога доносился голос Ульвара Арнессона, подзывающего дочь.

— Пора ехать, а у меня вещи не собраны! Ладно, скоро встретимся, если повезет, — твоя матушка ведь пригласила меня зимовать у вас. Но если до тех пор будешь проезжать мимо Дома Арне, не стесняйся, заходи в гости! Пиво-то у нас точно лучше, чем тут у вас подают.

Она улыбнулась ему в последний раз, махнула рукой и исчезла за дверью. Растерянно моргающий Халли остался один в пустом коридоре.

Два дня тело Бродира лежало на плетеных носилках в центре чертога. Халли не ходил прощаться с дядей. Он уже видел его мертвым, это зрелище впечаталось ему в память.

На третье утро, когда над землей все еще висел туман, во дворе собралась погребальная процессия. Как и на любых похоронах, долгом Арнкеля было возглавить шествие на вершину горы. Теперь он стоял на крыльце чертога и возился с пряжками плаща. Стоявшие позади него Халли, Лейв и Гудню смотрели, как другие мужчины Дома выходят из своих хижин. Кто нес кирку, кто мотыгу, кто лопату. Грим-кузнец обходил людей, проверял лезвия орудий. Некоторые он уносил в кузню, чтобы наточить; из кузни доносился приглушенный скрежет точильного камня.

Посреди мощеного двора лежал на носилках Бродир, укутанный в погребальные пелены. На вторых носилках должны были нести главный камень для кургана.

Люди переговаривались шепотом, лиц было не видно под капюшонами, пар изо ртов клубился в воздухе. Все прятали руки в рукава курток и притоптывали башмаками, точно застоявшиеся лошади. Арнкель ждал. Вот со стороны бойни, куда накануне вечером отвели годовалого барашка, показалась мать Халли в сопровождении Эйольва и еще одного слуги. Они шли медленно. Каждый нес кусок мяса, завернутый в шкуру; свертки передали носильщикам, которые уложили мясо на носилки рядом с камнем.

Наконец из кузницы вышел Грим и вынес кусок кованого железа, не длиннее его предплечья. То был меч Бродира, который должен был помочь ему защищать долину. Меч положат ему на грудь, прежде чем завалить тело камнями. Арнкель сунул меч в свой мешок.

Люди из Дома Свейна молча смотрели из окон и дверей, как Арнкель и Грим взвалили на плечи первые носилки. И цепочка мужчин потянулась со двора к воротам, ведущим на гору. Они не тратили лишних слов: нужно было вырыть яму и возвести курган до наступления темноты. Работа предстояла нелегкая.

Вскоре после этого, умываясь и одеваясь, Халли забрасывал Катлу вопросами:

— А для чего мясо?

— Ну ты же знаешь! Подними руки. Мясо бросят на пустошь, чтобы получить разрешение троввов переступить границу, когда будут рыть яму. Давай-давай, не отлынивай: и там тоже вымой!

Халли равнодушно тер шею мочалкой.

— И что, троввы придут за мясом? Наши мужчины их увидят?

— Нет, конечно! Днем троввы никогда не выходят. Они дождутся темноты, мужчины к этому времени уже уйдут.

— А если не оставлять им мясо?

— Это даст троввам возможность тоже перейти Свейнову границу, и тогда нам всем конец!

— А интересно было бы посмотреть на тровва! — заметил Халли небрежным тоном.

Катла немедленно сделала множество оберегающих знаков и жестов.

— Немедленно ступай к колоде и прополощи рот водой и маслом!

Но Халли невозмутимо продолжал натягивать чулки.

— А что в этом такого плохого? Я мог бы пойти наверх, чтобы помочь с погребением, а потом остаться и подождать. Я не стану переходить границу, как тот мальчишка, про которого ты рассказывала, просто посмотрю из-за камней, как троввы придут за мясом.

Катла охнула и схватила его за запястье своей узловатой рукой.

— Это плохая мысль, Халли, и на то есть целых три причины! Во-первых, будет темно и ничего ты не увидишь. Во-вторых, стоит тебе хоть краем глаза увидеть их страшные когти, как у тебя глаза выпадут от ужаса и укатятся прочь. И в-третьих, такое неслыханное непослушание может разгневать наших благословенных предков и они тебя накажут!

— Катла, но ведь наши враги — троввы! Что мне могут сделать наши предки?

— Лучше не проверять! Предки суровы и не отличаются гибкостью мысли — может быть, оттого, что они мертвы.

— Что-то ты путаешься, няня. Нет, не надо мне домашних туфель. Дай мне башмаки.

Старушка пристально взглянула на него.

— Я надеюсь, ты перестал так переживать из-за дяди? Он теперь со Свейном. И осмелюсь сказать, что, хоть это и большое горе, кое в чем это даже и к лучшему. Я считаю, что Бродир только поощрял твои безрассудные выходки.

— Ну да, родители мне это не раз говорили. А где моя теплая куртка, Катла? Самая толстая?

— Вон, на крючке у двери. Халли, ты не забывай, родители тебя любят! Они тревожатся о твоей судьбе! И последнее, чего им хотелось бы, — это увидеть тебя на виселице.

Халли остановился.

— А что? Разве такое может быть?

— Ну да, до сих пор твое безрассудство приводило только к мелким проступкам, но если ты не исправишься, недалеко и до более серьезных!

Катла вздохнула, глаза ее затуманились от воспоминаний.

— Ты вот не помнишь Рорика из Слисовой Усадьбы. Начал он с того, что принялся таскать яйца из соседских курятников. Было ему всего четырнадцать, как и тебе. Но папаша мало его лупил, и сорванец совсем распоясался! — Она покачала головой. — И не успели мы оглянуться, как он подрался из-за дойной коровы и убил человека. Его повесили на летнем Собрании.

Халли уставился на нее.

— И все это в четырнадцать лет?

— Ну нет, к тому времени ему уже перевалило за тридцать. Но дурные привычки укореняются с малолетства, я так считаю.

Халли насупился.

— Спасибо за совет. Ладно, я пошел.

Когда он отворил дверь, Катла сказала ему вслед с некоторой тревогой:

— Халли, детка, надеюсь… надеюсь, ты не вздумал отправиться на гору? Ты ведь знаешь, в погребении могут участвовать только взрослые мужчины. А если ты решил посмотреть на троввов…

Он рассмеялся.

— Не тревожься обо мне. До свидания, няня!

И вышел, оставив няньку озадаченно хмуриться.

Он стащил на кухне каравай свежевыпеченного хлеба, целый круг козьего сыра и шмат сала, завернутого в тряпицу. Он добыл также две фляги, одну наполнил вином, вторую — водой из колодца. Все это он сложил в заплечный мешок. Потом бесшумно, точно волк, прокрался в отцовскую спальню.

На лавке в углу стоял сундук Арнкеля, почерневший от старости, обитый железными полосами. Халли еще в детстве частенько рылся в нем и отлично знал, что там хранится. В сундуке лежали отцовские инструменты: серп, садовый резак для стрижки изгородей, копытные ножи и овечьи ножницы. Некоторые из них выковал Грим, некоторые много лет передавались по наследству, от отца к сыну.

А на самом дне сундука хранился еще один нож, который использовали только на торжественных пирах да во время жертвоприношений. Нож был узкий, с длинной ручкой и очень острый.

Халли взял нож, закрыл сундук и вернулся в чертог.

Все было тихо. В этот печальный день большинство мужчин ушли на гору, а женщины работали в других местах. Позади возвышения на стене висели сокровища: доспехи и оружие Свейна. Халли окинул взглядом гниющие лук с колчаном, треснувший щит, помятый шлем на крюке. Шлем на миг привлек его внимание: исцарапанная маковка, оплечье и стрелка блестели на солнце, а вот прорези для глаз зияли черными холодными провалами.

Халли отвернулся; его взгляд упал на каменную полку и стоящую на ней шкатулку. Он огляделся. В чертоге никого не было.

Халли встал на цыпочки и снял шкатулку с полки. Шкатулка оказалась тяжелее, чем он ожидал, он едва ее не уронил. Дерево было темное, источенное временем. С бьющимся сердцем, стреляя глазами по сторонам, мальчик попытался открыть крышку. Рассохшаяся деревянная шкатулка долго не хотела открываться, но наконец крышка с треском поддалась.

Внутри что-то блестело.

Халли еще раз огляделся. Прислушался. Где-то неподалеку Эйольв бранил слугу, из сестриной комнаты доносилось жужжание прялки, во дворе смеялись дети. На миг он почувствовал, как его тянет остаться дома, в уюте и безопасности.

Он перевел взгляд на стол, стоящий посреди чертога. Стол был застелен мятой белой тканью, все вокруг завалено вянущими цветами…

Халли долго смотрел туда, где еще недавно покоилось тело дяди. Потом перевернул шкатулку и вытряхнул себе в руку туго свернутый серебряный пояс Свейна, тяжелый и холодный. Халли тут же опустил его в мешок. Шкатулку он поставил обратно на полку, чтобы все выглядело как раньше, вскинул мешок на плечи и выбежал из чертога.

Халли покинул Дом Свейна по боковой дороге, перебравшись через стену, и через болотце, заросшее частым тростником, вышел на нижний луг.

На мгновение он обернулся, чтобы посмотреть на гору, где уже должны были начать рыть могилу. Потом повернулся спиной и, не оглядываясь более ни на гору, ни на уютно угнездившийся под ней Дом, зашагал вперед — убивать Хаконссонов.

Глава 8

В те беззаконные дни путешествовать по долине было опасно. Не многие решались на такое. Но временами, когда Свейну становилось скучно в усадьбе, он уходил странствовать куда глаза глядят. Как-то раз он вышел из дома и отправился на восток, мимо водопадов, в земли Эйрика. В тот год на этом пути подстерегало столько опасностей, что он считался непроходимым, однако Свейн пошел в одиночку, с мечом за поясом и сетью в руке. Он вразвалочку вошел в лес, любуясь бабочками и цветочками. В течение трех дней сторонние наблюдатели могли видеть, как над лесом то и дело взмывают испуганные птицы; из чащи доносились непонятные вопли и звериный вой. На четвертое утро Свейн вышел из леса неподалеку от Дома Эйрика. Он шагал все так же неторопливо, волоча за собой тяжелую сеть. А в сети было одиннадцать голов: пять разбойничьих, три волчьи, две троввских и одна голова отшельника, который осмелился отпустить непочтительное замечание, когда Свейн купался в ручье.

Солнце сияло на бледно-голубом небе; высокие облака, похожие на клочья овечьей шерсти, висели над Северными горами, где потоки поднятого ветром снега струились вниз со сверкающих пиков. Оба склона долины просматривались отчетливо, все блестело и сверкало: овечьи спины, каменные стены, млечно-белые водопады на утесах над Домом Рюрика. И даже сосны на склонах Отрога сияли темным блеском, словно отражали намерения, таившиеся в душе Халли.

Удалившись на безопасное расстояние от Дома и даже слегка вспотев, мальчик остановился в тени растущего на лугу бука, чтобы получше рассмотреть пояс героя.

Когда он достал пояс из мешка и развернул его, серебро ярко вспыхнуло на солнце. У Халли захватило дух: это была цепочка из изящных серебряных звеньев, узорчатых, сплетающихся между собой. Металлические завитки походили на листья папоротника; местами они сплетались гуще, и тогда из них проступали очертания зверей и птиц. Это была куда более искусная работа, чем Халли доводилось видеть когда-либо прежде. Он мимоходом подумал о том, кто был тот мастер, что сделал пояс много лет назад. Но это было не главное. Главным были чудесные свойства пояса. Великий Свейн всегда носил его на себе, и, если верить преданиям, пояс дарил ему удачу.

Халли снял с себя куртку и безрукавку и опоясался. К своему легкому разочарованию, он обнаружил, что пояс ему чересчур длинен. Видимо, Свейн был крупный мужчина, как и говорилось в легендах. Халли почесал в затылке, поразмыслил. Потом перекинул пояс через плечо и застегнул его наискосок через грудь. Отлично: пояс сел как влитой! Когда Халли снова натянул безрукавку, пояса стало совершенно не видно.

Мальчик зашагал дальше, через море высокой душистой травы. По лугу неторопливо бродили несколько лохматых коров, терпеливо отмахивающихся хвостами от мух. Над головой пролетел канюк, парящий в восходящих потоках воздуха. То ли дело было в поясе героя, который теперь носил Халли, то ли в хорошей погоде, но только с каждым шагом его воодушевление нарастало. Наконец-то он вырвался из душного заточения, в котором прожил столько лет! Дом и семья остались позади. Он был один, вольный искатель приключений.

Вот так же некогда и Свейн отправлялся в свои странствия! Халли угрюмо улыбнулся, шагая вперед. Быть может, когда-нибудь и его историю будут пересказывать на пирах, так же как историю Свейна. Быть может, этот самый нож, что лежит в мешке у него за спиной, повесят на стену или станут почтительно передавать из рук в руки…

В таких приятных мыслях Халли бодро шагал все утро напролет, держа путь примерно на северо-восток через пустынные луга. Далеко впереди вздымался Отрог, серый и крутой. Навстречу никого не попадалось, а мальчику только того и надо было. Скорее всего, после разговора с Катлой все решат, что он полез на гору посмотреть на погребение и на троввов. Если так подумают — что ж, тем лучше. Это значит, что искать его примутся там, на склонах горы. А к тому времени, как обо всем догадаются — если вообще догадаются, — он будет уже на полпути к Дому Хакона и к мести за дядю.

Бродир был не самым приятным человеком, и в последние несколько дней Халли с горечью обнаружил, что для многих его гибель — не такая уж потеря. Все негодовали из-за того, что совершено убийство, но большинство родичей разделяли мнение его матери: главное — добиться примирения на выгодных условиях.

Для Халли дело выглядело совсем иначе. Мало того что он искренне горевал о дяде, его печаль еще усугублялась тайным чувством вины. Не сыграй он ту шутку с Хаконссонами, им бы не устроили Пир дружбы и они бы не поссорились с дядей. Конечно, основной причиной драки стали насмешки Бродира и чванство Хорда, однако и сам Халли был не без греха в этом деле. И он никак не мог отрицать, что его вина тут тоже есть.

Сознание этого терзало его еще дома на протяжении нескольких бессонных ночей. Здесь, на воле, где под ногами стелилась мягкая трава, а впереди маняще высились горы, на душе у него стало полегче. Однако чувство вины никуда не делось: оно осталось и гнало его вперед.

Как именно он убьет Олава — этого Халли не знал, но не сомневался, что сделает это очень скоро. Он мрачно насупился, спускаясь вниз по солнечному склону. Убийца вернулся домой и теперь чувствует себя в полной безопасности. Наверняка он сейчас блаженствует у себя в чертоге, хлещет пиво и веселится, вспоминая, как ему удалось уйти от расплаты. Ну, отберут у него пару полей, и что с того? Он человек богатый, такая плата для него невысока, а чести у него не убудет. И Рагнар с Хордом, несомненно, хохочут вместе с ним, запрокидывая голову, блестя глазами, разевая усатые рты… Что ж… Может быть, они тоже умрут.

Бледный от ярости, Халли шагал все дальше по тихим предгорьям, через поля и рощи, огибая усадьбы мелких арендаторов, спускаясь все ниже, к середине долины. Ближе к полудню он перекусил на скале посреди луга, потом, так как ноги у него немного устали, прилег отдохнуть на ласковом солнышке. Проснувшись, он обнаружил, что солнце уже изрядно отклонилось к западу, а над вершинами на севере громоздятся темные тучи. Он поспешно снова отправился в путь и через некоторое время наконец увидел перед собой главную дорогу долины.

Это был широкий наезженный тракт, вымощенный неровными каменными плитами, изрезанный колеями и вообще несколько запущенный. Халли немного удивился: он не предполагал, что дорога, соединяющая его Дом с нижней долиной, выглядит так убого. Впрочем, сама по себе она была достаточно необычна, чтобы он не остался разочарован: этот путь уведет его за водопады, к Дому Хакона и далекому морю! И он вприпрыжку спустился к дороге по последнему травянистому склону.

Впервые в своей жизни оставил он земли Свейна. Дорога служила границей. На севере, за ложбиной, откуда слышался шум реки, уходили наверх поля Рюрикова Дома. Халли немного постоял, осознавая эту встречу с неизвестностью. Потом достал из мешка отцовский нож и сунул его за пояс своей туники, под серебряный пояс. Пусть дрожат враги! Грядет Халли Свейнссон! И мальчик с важным видом зашагал по дороге на восток.

Ближе к вечеру небо заволокло серыми облаками и начал накрапывать дождь — унылая непрерывная морось, которая слабо шуршала по листьям придорожных папоротников и капюшону Халли. У дороги стояли два дуба, можно было бы укрыться под ними, так как почва под ветвями была вполне сухая. Остановившись и поразмыслив, Халли мотнул головой. Неужели Свейн позволил бы какому-то мелкому дождичку задержать его в пути? Нет, конечно! До того как стемнеет, можно пройти еще несколько миль. Мальчик решительно задрал голову и зашагал дальше, размахивая руками, словно бросая вызов дождю.

Теперь лес кончился, вдоль дороги тянулись поля, засаженные свеклой, да низкорослые приречные кустарники, укрыться в которых было невозможно. А мелкий дождичек превратился в настоящий дождь, а там и в горный ливень. Халли в несколько секунд промок насквозь. Дождь хлестал ему в лицо; потоки воды бежали по дороге и собирались в лужи между разбитыми камнями. Мальчик уже не вышагивал: он метался, точно крыса, прыгая из стороны в сторону, чтобы не угодить в лужу, пока наконец не увидел впереди желтый свет.

Шлепая по лужам, Халли подошел поближе и обнаружил покосившуюся хибарку чуть в стороне от дороги. В окне тускло мерцал одинокий огонек.

Он, спотыкаясь, добрался до хижины и забарабанил в дверь.

Тишина. Стараясь укрыться от ливня, Халли прижался к двери вплотную. Он постучал еще раз, сильнее. От стука с крыши свалился кусок шифера, который плюхнулся в соседнюю лужу, обдав Халли брызгами. Секунду спустя дверь внезапно распахнулась, и Халли ввалился внутрь, налетев на сгорбленного старика в драной тунике. Старик был совершенно лыс, если не считать белых, как кость, лохматых бровей; он смотрел на Халли в немом ужасе.

Халли встал на ноги.

— Добрый вечер!

Старик ничего не ответил. Он продолжал исподлобья смотреть на Халли мрачным, подозрительным взглядом.

— Я путешествовал по главной дороге, — бойко начал Халли, — и мне еще предстоит долгий путь. Как видишь, на улице небольшой дождь…

Он указал на небо, откуда хлестал ливень. Однако старик не смягчился — напротив, его лицо сделалось еще более настороженным. Гость ему явно не нравился.

— И я подумал, — продолжал Халли, — что поскольку дождь довольно сильный, а места тут весьма пустынные и под открытым небом ночевать не годится, то, может быть… может быть…

Пристальный взгляд старика смущал его; он запнулся и наконец единым духом выпалил:

— Я подумал, может быть, можно у тебя переночевать?