Лорел Гамильтон Смеющийся труп 15 страница

– Конечно, – сказала я.

Первая слеза покатилась по щеке Ванды. Я коснулась ее руки, и она сжала мои пальцы, как маленький ребенок.

– Ничего, – сказала я, – ничего.

Она плакала. Я держала ее за руку и врала:

– Уже все прошло, Ванда. Он тебя больше не тронет.

– Все трогают, – сказала она. – Ты сама собиралась меня тронуть. – Глаза ее обвиняли.

Было уже поздно объяснять ей игру в хорошего и плохого полицейского. Она все равно не поверит.

– Расскажи мне о Гейноре.

– Он нашел себе глухую девушку.

– Цецилию, – сказала я.

Она посмотрела на меня с удивлением:

– Ты ее знаешь?

– Немного.

Ванда покачала головой.

– Цецилия, действительно, ненормальная. Ей нравится мучить людей. Она от этого балдеет. – Ванда смотрела на меня так, словно пыталась измерить степень моего потрясения. Была ли я потрясена? Нет.

– Гарольд иногда спал с нами обеими. Под конец мы вообще занимались любовью только втроем. Секс стал по-настоящему грубым. – Ее голос понизился до хриплого шепота. – Цецилия любит ножи. Она мастер снимать шкуру. – Ванда снова поджала губы, словно размазывая помаду. – Гейнор убьет меня только за то, что я разболтала его интимные секреты.

– А ты знаешь какие-нибудь деловые секреты?

Она покачала головой:

– Нет, честное слово. Он всегда внимательно следил за тем, чтобы в моем присутствии о делах ничего не говорилось. Сначала я думала, что он заботится о том, чтобы в случае его ареста полиция меня не трогала. – Она посмотрела на свои колени. – Только потом я поняла, что он просто заранее знал, что найдет мне замену. Он не хотел, чтобы я узнала что-нибудь такое, что могло бы ему повредить, когда он меня бросит.

В ее словах уже не было ни гнева, ни горечи, только печаль. Я бы хотела, чтобы она рвала и метала. Это тихое отчаяние было невыносимо. Эта рана никогда не заживет. Гейнор не убил ее, он сделал хуже. Он оставил ее в живых. Она была жива и искалечена внутри не меньше, чем снаружи.

– Я не могу тебе рассказать ничего, кроме постельного трепа. Но это тебе не поможет его прижать.

– А может быть, в спальне были разговоры не только о сексе? – спросила я.

– Что ты имеешь в виду?

– Личные тайны, но не связанные с сексом. Ты ведь была его пассией почти два года. Он, наверное, говорил еще о чем-то, кроме секса.

Она задумалась.

– Я... я помню, он говорил о своей семье.

– И что же он говорил о семье?

– Он был незаконнорожденный. И постоянно говорил о семье своего настоящего отца.

– Он знал, кто это?

Ванда кивнула.

– Это была богатая семья, старинный род. Мать Гейнора была проституткой, которую его отец сделал своей постоянной любовницей. Когда она забеременела, ее просто выкинули на улицу.

Теперь Гейнор точно так же обходится со своими женщинами, подумала я. Башковитый дядя был этот Фрейд. Вслух я сказала:

– Что это за люди?

– Он не говорил. Я думаю, он боялся, что я буду их шантажировать или расскажу им его маленькие грязные тайны. Ему ужасно хотелось, чтобы они пожалели о том, что не приняли его в свою семью. Я думаю, он и состояние свое сколотил только ради того, чтобы утереть им нос.

– Если он не называл фамилии, то откуда ты знаешь, что он не врет?

– Если бы ты слышала, как он об этом рассказывал, ты бы меня не спрашивала. У него становился такой пронзительный голос. Он их ненавидит. И хочет получить свои права. Ведь их деньги по праву принадлежат ему.

– Как он собирался получить эти деньги? – спросила я.

– Незадолго до того, как я ушла, Гарольд узнал, где похоронены его предки. Он говорил о сокровищах. О древнем кладе, представляешь?

– О деньгах, которые лежат в этих могилах?

– Нет, просто предки его отца нажили первоначальное состояние пиратством. Они плавали по Миссисипи и грабили людей. Для Гейнора это было одновременно предметом гордости и раздражения. Он говорил, что весь их род вышел из воров и шлюх. С чего, мол, они тогда им пренебрегают? – Она следила за выражением моего лица, излагая его точку зрения. Вероятно, она считала, что в чем-то он прав.

– И как же тогда могилы предков помогут ему получить сокровище?

– Он сказал, что найдет какого-нибудь жреца вуду, который оживит его предков. И тогда он заставит их принести ему потерянные сокровища.

– Ага! – сказала я.

– А что? Тебе это о чем-то говорит?

Я кивнула. Мне стала ясна моя роль в небольшой схеме Гейнора. Совершенно ясна. Единственное, что мне было не ясно, почему выбор пал на меня? Почему он не пошел к кому-нибудь вроде Доминги Сальвадор, которая и так давно себя дискредитировала? К человеку, который взял бы его деньги, убил его безрогого козла и не потерял покой и сон. Почему он выбрал меня, известную своей принципиальностью?

– Он называл каких-нибудь жрецов вуду?

Ванда покачала головой:

– Нет, никаких имен он не назвал. Он всегда был осторожен с именами. Но я тебе, похоже, помогла. Каким образом то, что я рассказываю, связано с твоими проблемами?

– Я думаю, чем меньше ты будешь об этом знать, тем лучше для тебя, не правда ли?

Она посмотрела на меня долгим взглядом и, наконец, кивнула:

– Надо полагать.

– Есть ли место... – Я замолчала на полуслове. Я собиралась предложить ей билет на самолет или на автобус в какой-нибудь город. Куда-нибудь, где ей не пришлось бы себя продавать. Где она могла бы залечить свои раны.

Наверное, она прочла это на моем лице или поняла потому, как я замолчала. Она засмеялась, и это был глубокий звучный смех. Разве шлюхи не должны цинично похохатывать?

– Ты все-таки социальный работник. Тебе хочется спасти меня, правда?

– Это будет ужасно наивно, если я предложу тебе билет домой или куда-нибудь еще?

Она кивнула:

– Ужасно. И почему тебе вообще захотелось мне помочь? Ты не мужчина. Ты не любишь женщин. Почему же ты предлагаешь отправить меня домой?

– По глупости, – сказала я и встала с пола.

– Это не глупо. – Она взяла мою руку и пожала. – Но это ничего не даст. Я шлюха. Здесь я, по крайней мере, знаю город, людей. У меня есть постоянные клиенты. – Она выпустила мою руку и пожала плечами. – Я перебиваюсь.

– Не без помощи друзей, – сказала я.

Она улыбнулась, но не слишком весело.

– У шлюхи не бывает друзей.

– Тебе не обязательно быть шлюхой. Гейнор сделал тебя шлюхой, но ты не обязана ею оставаться.

И в третий раз за ночь в ее глазах заблестели слезы. Дьявол, она недостаточно черствая для улицы. Нет человека, который был бы достаточно черствым.

– Просто вызови мне такси, хорошо? Я больше не хочу говорить.

Что я могла поделать? Я вызвала такси и сказала водителю, что плата за проезд лежит в инвалидном кресле, как мне велела Ванда. Она позволила Жан-Клоду отнести ее вниз, потому что я бы не смогла это сделать. Но пока он ее нес, она вся застыла от напряжения. Мы оставили ее в кресле возле бордюра.

Я смотрела на нее, пока не подъехало такси и не забрало ее. Жан-Клод стоял рядом со мной в золотом круге света перед домом. Теплый свет, казалось, высосал всю краску из его кожи.

– Я вынужден тебя покинуть, ma petite. Все это весьма поучительно, но время поджимает.

– Ты собираешься на охоту, верно ведь?

– Это так заметно?

– Чуть-чуть.

– Я должен называть тебя ma verite, Анита. Ты всегда говоришь мне правду обо мне самом.

– Что значит verite? “Правда”? – спросила я.

Он кивнул.

Я чувствовала себя плохо. Мне было тошно, руки чесались добраться до Гарольда Гейнора. Я ненавидела его за то, что он сделают с Вандой. Ненавидела Ванду за то, что она позволила ему так с собой обращаться. Ненавидела себя за неспособность что-то исправить. Я была зла на весь мир. Я узнала, что от меня нужно Гейнору, и это знание ничем мне не помогло.

– Всегда есть жертвы, Анита. Хищники и добыча, так уж устроен мир.

Я уставилась на него.

– Я думала, ты не можешь больше читать в моем сознании.

– Я не могу читать твои мысли, но я прочел это на твоем лице, и я неплохо тебя знаю.

Я не хотела знать, что Жан-Клод знает меня настолько хорошо, настолько близко.

– Уйди, Жан-Клод, просто уйди.

– Как пожелаешь, ma petite. – И в ту же секунду он пропал. Порыв ветра, а потом ничего.

– Позер, – пробормотала я.

Я стояла в темноте, чувствуя первую горечь слез. Почему мне хочется плакать о шлюхе, которую я сегодня увидела в первый раз? О несправедливости мира вообще?

Жан-Клод был прав. Всегда будут хищники и будет добыча. И я изо всех сил старалась стать одним из хищников. Я была Экзекутором. Так почему же мои симпатии всегда на стороне жертв? И почему отчаяние в глазах Ванды заставляет меня ненавидеть Гейнора больше, чем все, что он сделал мне лично? Правда, почему?

Зазвонил телефон. Я, не вставая, взглянула на часы: 6. 45 утра. Вот черт. Я лежала и ждала, пока включится автоответчик.

– Это Дольф. У нас опять то же самое. Позвони мне на пейджер... – Я потянулась к трубке и нечаянно опрокинула автоответчик.

– Алло, Дольф. Я здесь.

– Поздно легла?

– Да, а что случилось?

– Наш друг решил, что частные дома – легкая добыча. – Голос его от недосыпания стал хриплым.

– Господи, только не это. Целая семья?

– Боюсь, что так. Ты можешь приехать?

Это был глупый вопрос, но я не стала ему на это указывать. Сердце у меня упало. Я не хотела увидеть повторение сцены в доме Рейнольдсов. Я боялась, что у меня не хватит сил это вынести.

– Давай адрес. Я сейчас буду. – Он дал мне адрес. – Сент-Питерс, – сказала я. – Это близко от Сент-Чарльза, но все же...

– Что все же?

– Слишком длинный путь, чтобы его проделать ради одного домика. В Сент-Чарльзе полно подходящих домов. Почему он туда не забрался, а пошел искать пишу за тридевять земель?

– Ты меня спрашиваешь? – сказал он. В его голосе звучал чуть ли не смех. – Давай, мисс эксперт по вуду. Приезжай, посмотришь, что там есть осмотреть.

– Дольф, это так же плохо, как в доме Рейнольдсов?

– Так же, хуже, хуже всего на свете, – сказал он, и к нервному смеху добавилось что-то вроде самоуничижения.

– Ты не виноват, – сказала я.

– Скажи это высшему руководству. ИМ там не терпится надрать кому-нибудь задницу.

– Ты получил ордер?

– Получу сегодня ближе к вечеру.

– Никому не выдают ордер на выходные, – сказала я.

– Экстренный случай, когда паника помогает работе, – сказал Дольф. – Давай подгребай, Анита. Все хотят домой. – Он повесил трубку.

Я не стала тратить время на “Пока”.

Новое убийство. Черт, черт, черт. Дерьмо. Вот уж не так я надеялась провести утро субботы. Но мы получим ордер. Ура. Плохо только то, что я не знаю, что искать. На самом деле я никакой не эксперт по вуду. Я всего лишь эксперт по сверхъестественным преступлениям. Это не одно и то же. Может быть, позвать с собой Мэнни? Нет, нет, я не хочу, чтобы он попался Доминге Сальвадор под горячую руку – она может из мести выдать его полиции. Срок давности не распространяется на человеческие жертвоприношения. Мэнни могут арестовать и казнить в любой момент. И, зная Домингу, я не сомневалась, что она станет требовать, чтобы я ее отпустила в обмен на жизнь Мэнни. Тем более что я буду виноватой, если его возьмут. Да, ей бы это понравилось.

На автоответчике мигала кнопка: есть непрочитанное сообщение. Почему я не заметила его вчера вече ром? Я пожала плечами. Одна из тайн жизни. Я нажала кнопку воспроизведения.

– Анита Блейк, это Джон Бурк. Я получил ваше сообщение. Звоните мне в любое время. Я буду очень ждать. – Он назвал номер телефона, и все.

Чудесно – сцена убийства, поездка в морг и путешествие в страну вуду, все в один день. Похоже, он будет нелегким. Под стать двум последним ночкам. Черная полоса. Вот черт.

У входа в дом блевал в огромный мусорный бак патрульный полицейский. Плохо дело. Через дорогу стоял фургон телевизионщиков. Еще хуже. Не знаю, как Дольфу удалось так долго хранить эту историю в секрете от прессы. За здорово живешь ни один газетчик не отказался бы от таких замечательных заголовков: “Зомби вырезал всю семью”, “Серийный убийца-зомби на свободе”. Господи, представляю себе, что теперь начнется.

Репортеры, увешанные фотокамерами и микрофонами, смотрели, как я иду к желтому ограждению. Как только я прицепила к воротнику свою карточку, они все как один подбежали ко мне. Полицейский у ограждения приподнял для меня ленту; не спуская глаз с журналистов. Я даже не оглянулась на них. Никогда не оглядывайся, когда за тобой гонится пресса. Стоит раз обернуться, и ты пропал.

Блондин в костюме заорал:

– Мисс Блейк, мисс Блейк, вы можете сделать заявление?

Всегда приятно, когда тебя узнают на улице. Но я притворилась, что не слышу, и продолжала идти, решительно опустив голову.

Место преступления – это всегда место преступления, и в этом все они схожи. Отличаются только тем, что от каждого остаются свои кошмары. Я стояла посреди спальни очень симпатичного одноэтажного домика. Под потолком медленно вращался вентилятор. Он слабо поскрипывают, будто его крепления слегка разболтались.

Лучше сосредоточиться на мелких деталях. Например, на том, как льется сквозь жалюзи солнечный свет, расчерчивая комнату полосками тени. Лучше не смотреть на то, что осталось лежать на кровати. Не хочу смотреть. Не хочу видеть.

Надо увидеть. Придется смотреть. Говорят, осмотр тела иногда может дать ключ к разгадке. Говорят, что кур доят. Но все-таки, все-таки, все-таки ключ может найтись. Надежда – лживая сука.

В человеческом теле содержится около двух галлонов крови. В кино и по телевизору ее всегда меньше. Попробуйте вылить два галлона молока на пол своей спальни. Посмотрите, какая у вас получится грязь, и добавьте к ней... еще что-то. В комнате было слишком много крови для одного человека. Ковер хлюпал под ногами, и кровь брызгала из него, как грязный дождь. Мои белоснежные кроссовки стали красными, не успела дойти до кровати.

Усвоен урок: на место преступления лучше надевать черные.

В комнате стоял густой запах. Хорошо еще, что вентилятор работал. В комнате пахло смесью скотобойни и выгребной ямы. Дерьмом и кровью. Чаще всего так и пахнет свежая смерть.

Простыни покрывали не только кровать, но и большую часть пола вокруг нее. Гигантские бумажные полотенца, брошенные в самую большую на свете лужу вишневого “инвайта”. Под простынями, должно быть, части человеческого тела: бугорки были слишком маленькими, чтобы быть целым трупом. Ни одного размером с человеческое тело.

– Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть, – прошептала я пустой комнате.

– Ты что-то сказала?

Я подпрыгнула как ужаленная и обнаружила, что за спиной у меня стоит Дольф.

– Господи, Дольф, как ты меня напугал.

– Ты еще не видела, что там под простынями. Вот тогда ты испугаешься по-настоящему.

Я не хотела видеть, что там под простынями. Я уже насмотрелась за эту неделю. Лодка тонет от лишнего перышка. И это перышко бросили в мою лодку еще вчера ночью. Она уже, можно сказать, утонула.

Дольф ждал, стоя в дверях. Под глазами у него были мешки – я их не сразу заметила. Он был бледен и не успел побриться.

Все мы чего-то не успели. Но прежде всего мне надо было заглянуть под простыни. Если Дольф смог это сделать, смогу и я. Хорошо же.

Дольф высунул голову в коридор.

– Нужно помочь поднять простыни. После того как Блейк закончит осмотр, можно идти по домам. – Я думаю, последнюю фразу он добавил, потому что никто не вызвался помочь добровольно. Впрочем, Дольф не собирался ждать добровольцев. – Зебровски, Перри, Мерлиони, тащите сюда свои задницы.

Мешки под глазами Зебровски напоминали синяки.

– Привет, Блейк.

– Привет, Зебровски. Дерьмово выглядишь.

Он усмехнулся мне:

– А ты по-прежнему свежа и прекрасна, как весеннее утро.

– Это точно, – согласилась я.

Детектив Перри сказал:

– Мисс Блейк, как приятно видеть вас снова.

Я не удержалась от улыбки. Перри – единственный полицейский, который останется вежливым, даже стоя над окровавленными останками.

– Я тоже рада вас видеть, детектив Перри.

– Ну что, поехали? – сказал Мерлиони. – Долго вы будете ворковать? – Мерлиони был высоким, хотя не столь высоким, как Дольф. А кто был? Его короткие седые волосы торчали во все стороны. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами и галстук с ослабленным узлом. Кобура на левом бедре казалась бугристым бумажником.

– Если ты так торопишься, Мерлиони, поднимай простыню, – сказал Дольф.

Мерлиони вздохнул:

– Ну ладно, ладно. – Он опустился на корточки и взялся за край простыни. – Ты готова, девчушка?

– Лучше быть девчушкой, чем даго (презрительное название итальянцев и португальцев), – сказала я. Он улыбнулся. – Давай.

– Показываю один раз. – Мерлиони начал поднимать простыню, но она отлеплялась с трудом.

– Зебровски, помоги ему с этой хреновиной, – рявкнул Дольф.

Зебровски не спорил. Он, наверное, очень устал. Двое мужчин сдернули простыню одним дружным движением. В солнечном луче, проникающем сквозь нее, ковер стал еще краснее, чем был, – а возможно, мне просто так показалось. Кровь капала с концов простыни. Тяжелые, густые капли. Я еще ни разу не видела, чтобы простыня была так пропитана кровью. Утро открытий.

Я смотрела на ковер и ничего не понимала. Просто груда кусков, маленьких и побольше. Я опустилась на колени. Кровь, мгновенно пропитавшая мои джинсы, была холодной. Что ж, это лучше, чем теплая.

Самый крупный кусок, влажный и гладкий, был приблизительно пяти дюймов длиной. Приятный розовый цвет. Это была часть верхних внутренностей. Рядом лежал кусок поменьше. Я уставилась на него, но чем больше я смотрела, тем меньше он мне что-нибудь напоминал. Это мог быть кусок мяса любого животного. Дьявол, эти внутренности не обязательно должны были быть человеческими. Но они ими были, иначе меня бы не вызвали.

Я потыкала пальцем в маленький кусок. На этот раз я не забыла перчатки. Молодец, Анита. Кусок был мокрым, тяжелым и плотным. Все равно непонятно, что это. Два ошметка плоти напоминали кусочки мяса, выпавшие из пасти кошки. Крошки со стола. Объедки. Боже.

Я встала.

– Дальше. – Мой голос даже не дрогнул. Поразительно.

Четверо мужчин, взяв простыню за углы, с трудом оторвали ее от кровати. Мерлиони выругался и отпустил свой угол.

– Черт побери!

Кровь стекала по его руке на белую рубашку.

– Что, испачкал рубашечку? – ехидно спросил Зебровски.

– Да, мать ее так! Как тут не испачкаться!

– Думаю, хозяйка дома не успела прибраться к твоему приходу, Мерлиони, – сказала я. Я посмотрела на кровать с останками хозяйки дома, но тут же снова повернулась к Мерлиони. – Или даго-полицейский слишком чувствительный?

– Не больше, чем ты, девчушка.

Я нахмурилась и покачала головой:

– Можем поспорить.

– Я готов сделать ставку, – сказал Зебровски.

Дольф не стал нас останавливать, не сказал, что здесь место преступления, а не тотализатор. Он понимал, что нам это нужно, чтобы не потерять рассудок. Я не могла смотреть на останки и при этом не шутить. Просто не могла. Иначе я сошла бы с ума. У полицейских самое дикое чувство юмора, потому что без этого они бы не выжили.

– Что ставишь? – спросил Мерлиони.

– Обед на двоих у Тони, – сказала я.

Зебровски присвистнул:

– Круто, круто.

– Я могу себе это позволить. Ну что, по рукам?

Мерлиони кивнул.

– Мы с женой уже сто лет нигде не были. – Он протянул мне свою окровавленную руку. Я взяла ее. Холодная кровь потекла по перчаткам, и мне показалось, что рука стала мокрой. Но это был обман чувств. Я знала, что, когда я сниму перчатки, мои руки будут сухими и белыми от талька. Но все равно было неприятно.

– На чем проверим, кто круче? – спросил Мерлиони.

– Прямо на этом, – сказала я.

– Идет.

Я опять повернулась к кровати, но уже с новой решимостью. Я выиграю пари. Я не дам Мерлиони самоутвердиться за мой счет. Это поможет мне сосредоточиться еще на чем-то, кроме картины резни.

На кровати лежала левая половина грудной клетки. Обнаженная грудь смотрела в потолок. Хозяйка дома? Все было ярко-алым, как будто на кровать вылили ведро красной краски. Было трудно выделить отдельные части. Вот левая рука, маленькая, женская.

Я взяла ее за пальцы. Они были мягкие, никаких признаков трупного окоченения. На среднем – обручальное кольцо. Я согнула и разогнула пальцы мертвой руки.

– Трупное окоченение отсутствует. Что ты можешь сказать, Мерлиони?

Он покосился на руку. Он не мог позволить мне превзойти его, поэтому он тоже взял кисть и поворочал ее туда-сюда.

– Вероятно, оно уже прошло. Как известно, первое окоченение долго не длится.

– Ты действительно считаешь, что прошло около двух дней? – Я покачала головой. – Кровь слишком свежая. Окоченение еще не наступило. Преступление было совершено не больше восьми часов назад.

Мерлиони кивнул.

– Неплохо, Блейк. Но что ты скажешь об этом? – Он ткнул пальцем в остатки грудной клетки, и грудь колыхнулась.

Я сглотнула. Я выиграю это пари.

– Не знаю. Давай посмотрим. Помоги мне ее перевернуть. – При этом я смотрела ему в лицо. Не побледнел ли он слегка? Похоже на то.

– Конечно.

Остальные стояли в стороне и наблюдали за представлением. Пусть. Гораздо извращеннее было думать об этом как о работе.

Мерлиони и я перевернули грудную клетку набок. Я постаралась, чтобы ему достались мясистые части, так что в итоге получилось, что он лапает мертвое тело. Остается ли грудь грудью? Имеет ли значение, что она холодная и окровавленная? Мерлиони слегка позеленел. Вероятно, имеет.

Под ребрами тоже отсутствовали внутренние органы, как и в грудной клетке мистера Рейнольдса. Пусто и скользко от крови. Мы опустили грудную клетку назад на кровать. Из матраса брызнула кровь, и белой рубашке Мерлиони досталось больше, чем моей синей. Очко в мою пользу.

Мерлиони поморщился и стал стряхивать с себя брызги, но только размазал их еще хуже. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Как ты, Мерлиони? – спросила я.

– Я не хочу продолжать, если это тебя расстраивает.

Он впился в меня взглядом, потом улыбнулся. Чрезвычайно неприятная улыбка.

– Ты еще не видела всего, девчушка. А я видел.

– Но все ли ты трогал?

По его лицу скатилась капелька пота.

– Тебе не захочется трогать все.

Я пожала плечами.

– Посмотрим. – На кровати лежала еще нога, судя по волосам и оставшейся теннисной туфле, принадлежавшая мужчине. Круглый влажный шар сустава блестел на фоне кровавого мяса. Зомби просто оторвал ногу, даже не сломав кость.

– Боль, наверное, была адская, – заметила я.

– Ты думаешь, он был жив, когда ему отрывали ногу?

Я кивнула:

– Да.

Правда, я не была на сто процентов в этом уверена: слишком много крови. Зато Мерлиони побледнел еще немного.

Остальные части представляли собой окровавленные внутренности, кусочки мяса и обломки кости. Мерлиони взял горсть кишок.

– Лови.

– Господи, Мерлиони, это не смешно. – Мой желудок болезненно сжался.

– Зато смешно смотреть на твое лицо, – сказал он.

Я смерила его взглядом и сказала:

– Кидай или положи обратно, Мерлиони, только не дразни.

Он изумленно моргнул, потом кивнул и бросил мне клубок внутренностей. Бросок был неудачным, но я умудрилась поймать. Кишки были мокрые, тяжелые, склизкие – одним словом, отвратительные. Примерно как сырой говяжий ливер, только еще хуже.

Дольф сердито крякнул.

– Не могла бы ты в процессе ваших мерзких игр сообщать мне что-то полезное?

Я бросила кишки на кровать.

– Запросто. Зомби вошел через раздвижную стеклянную дверь, как и в прошлый раз. Он загнал мужчину или женщину в комнату, где был второй из них, и убил обоих. – Я замолчала. Я просто застыла на месте.

Мерлиони держал в руках детское одеяльце. Каким-то чудом один угол его остался чистым. Одеяло было обшито розовым атласом с крошечными воздушными шариками и клоунами. С противоположного конца тяжело капала кровь.

Я уставилась на крошечные воздушные шарики и клоунов, кружащихся в каком-то бессмысленном хороводе.

– Подонок, – прошептала я.

– Это ты мне? – спросил Мерлиони.

Я покачала головой. Я не хотела касаться одеяла, но все же протянула за ним руку. Мерлиони позаботился о том, чтобы окровавленный край хлопнул меня по голой части руки.

– Подонок-даго, – сказала я.

– Это ты мне, сука?

Я кивнула и попробовала улыбнуться, но у меня это плохо вышло. Нам приходилось притворяться, что это нормально. Что это можно стерпеть. Мы вели себя непристойно. И если бы меня не держало пари, я бы с криком выбежала из комнаты.

Я посмотрела на одеяло.

– Какого возраста?

– Судя по семейным фотографиям, три-четыре месяца.

Наконец мы добрались до того, что было с другой стороны от кровати. Там тоже лежала простыня, такая же кровавая, и под ней тоже не могло быть целого тела. Я готова была отказаться от пари. Если мне разрешат не смотреть, я их всех свожу к Тони. Только не заставляйте меня поднимать эту последнюю простыню. Пожалуйста. Пожалуйста.

Но я должна была ее поднять, и дело было не в пари. Я должна была увидеть все, что можно увидеть. А потом с чистой совестью выиграть пари или убежать и проиграть.

Я отдала одеяло назад Мерлиони. Он взял его и положил на кровать, стараясь, чтобы чистый угол остался чистым.

Я опустилась на колени с одной стороны простыни, Мерлиони – с другой. Наши глаза встретились. Теперь это был поединок до страшной победы. Мы подняли простыню.

Под ней было всего два куска. Только два. Мой желудок сжался так сильно, что мне пришлось проглотить рвоту. Я закашлялась и чуть было не выпустила ее наружу, но удержалась.

Сначала я подумала, что окровавленное туловище принадлежит младенцу, но потом поняла, что это кукла. До такой степени залитая кровью, что даже не разберешь, какого цвета у нее волосы были, но всего лишь только кукла. Кукла, слишком большая для грудного ребенка.

Маленькая рука, такая же окровавленная, как и все остальное, лежала на пропитанном кровью ковре. Детская ручка. Рука ребенка, но не младенца. Я для сравнения протянула над ней свою руку. Три года, может, четыре. Того же возраста, что и Бенджамин Рейнольдс. Совпадение? Должно быть. Зомби не настолько разборчивы.

– Я кормлю грудью младенца и тут слышу громкий шум. Муж идет посмотреть, что такое. Шум будит маленькую девочку, она выходит из своей комнаты, что бы узнать, в чем дело. Муж видит монстра, хватает ребенка, бежит в спальню. Здесь зомби их настигает. И убивает всех до единого. – Мой голос звучал отстраненно, по-медицински. Браво, Анита.

Я попробовала стереть с маленькой ручки кровь. Девочка носила колечко, как мама. Одно из тех пласт массовых колечек, которые прилагаются к жевательной резинке.

– Ты видел кольцо, Мерлиони? – спросила я. Потом подняла ручку с ковра и сказала: – Лови.

– Господи Иисусе! – Он вскочил на ноги прежде, чем я успела что-нибудь сделать, и поспешно вышел за дверь. На самом деле я не бросила бы руку. Я бы не бросила.

Я покачала в ладонях детскую ручку. Она казалась тяжелой, как будто пальцы вот-вот сожмутся. Как будто она попросит меня взять ее на прогулку. Я выронила ее на ковер, и она шлепнулась, подняв брызги.

В комнате внезапно стало очень жарко, и она закружилась вокруг меня. Я поморгала и посмотрела на Зебровски.

– Я выиграла?

Он кивнул:

– Анита Блейк, Тертый Орешек. Чудесное пиршество у Тони за счет Мерлиони. Я слышал, там замечательно готовят спагетти.

Упоминание о еде было излишним.

– Где ванная?

– Третья дверь слева по коридору, – сказал Дольф.

Я кинулась в ванную. Мерлиони как раз выходил оттуда. У меня не было времени поглумиться над поверженным противником. Я спешила метнуть харч.

Я стояла на коленях, прижимаясь лбом к прохладному линолеуму ванной. Мне было уже лучше. Какое счастье, что я не успела позавтракать.

Кто-то постучал в дверь.

– Чего надо? – спросила я.

– Это Дольф. Мне можно войти?

Я ненадолго задумалась.

– Конечно.

Дольф вошел с махровой салфеткой в руке. Заглянул в бельевой шкаф, судя по всему. Он долго рассматривал меня, потом покачал головой. Намочил салфетку в раковине и протянул мне.

– Ты знаешь, что надо делать.

Я знала. Я обтерла лицо и шею холодной тряпкой и почувствовала себя значительно лучше.

– А Мерлиони ты выдал тряпку? – спросила я.

– Да. Он в кухне. Вы с ним оба кретины, но это было интересно.

Я сумела слабо улыбнуться.

– Теперь, когда ты закончила свое выступление, что ты мне можешь сообщить? – Он присел на закрытый крышкой стульчак.

Я осталась на полу.

– На этот раз кто-нибудь что-нибудь слышал?

– На рассвете сосед услышал какой-то шум, но пошел дальше на работу. Сказал, что не хотел вмешиваться в семейную ссору.

Я посмотрела на Дольфа.

– Он раньше уже слышит шум драки из этого дома?

Дольф покачал головой.

– Господи, если бы он только вызвал полицию, – сказала я.