Сильвейн Рейнард 1 страница

Сильвейн Рейнард

Инферно Габриеля

Gabriel's Inferno – 1

ПРОЛОГ

Флоренция, 1283 год

Поэт стоял возле моста и смотрел на приближающуюся мо‑ лодую женщину. Едва он увидел ее большие темные глаза и изящно завитые каштановые волосы, окружающий мир пе‑ рестал для него существовать.

Поэт не сразу ее узнал. Она была завораживающе краси‑ вой, а ее движения – уверенными и грациозными. Но в ее лице и фигуре было нечто, сразу напомнившее ему девушку, в которую когда‑ то он был без памяти влюблен. Потом жизнь разлучила их, но поэт всегда тосковал по своей возлюбленной Беатриче – его ангелу и музе. Без нее его жизнь сделалась одинокой и никчемной.

«Но благодать моя вернулась вновь», – подумал он.

Женщина была не одна, а с несколькими спутницами. Когда она поравнялась с поэтом, он склонил голову и учтиво поклонился. Он не уповал на то, что его присутствие будет замечено. Она, совершенная и недосягаемая, кареглазый ан‑ гел в белоснежных одеждах, и он, заметно старше ее, утратив‑ ший вкус к жизни, зато хорошо знакомый с нуждой.

Она уже почти прошла мимо, как вдруг опущенные глаза поэта заметили, что изящная туфелька незнакомки замерла рядом с ним. Сердце поэта бешено заколотилось, а сам он, затаив дыхание, с трепетом ждал, что будет дальше. Потом он услышал ее негромкий нежный голос, исполненный доброты. Ошеломленный поэт поднял голову. Их глаза встретились. Сколько лет он мечтал об этом мгновении, но и подумать не мог, что судьба подарит ему счастливую встречу. Он и надеяться не смел быть удостоенным столь теплого при‑ ветствия.

Застигнутый врасплох, поэт забормотал какие‑ то любез‑ ности и позволил себе улыбнуться. Он тут же был вознагра‑ жден ответной улыбкой своей музы. В его сердце стал раз‑ растаться огонь любви, едва тлевший столько лет, и вдруг превратился в адский пламень.

Увы, их разговор был совсем коротким. Она сказала, что не может задерживать своих спутниц. Поэт склонил голову, прощаясь с нею, а затем долго глядел ей вслед. Надвигавшаяся печаль остужала радость этой нежданной встречи. Поэт думал о том, суждено ли им увидеться снова…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– …Мисс Митчелл? – Голос профессора Габриеля Эмерсона, словно пущенная стрела, пронесся по аудитории и вонзился в миловидную кареглазую девушку, которая сидела на заднем ряду.

Ей было не до слов профессора. Склонив голову, девушка что‑ то лихорадочно строчила в своей тетради.

И сейчас же все глаза повернулись в ее сторону, увидев бледное лицо, длинные ресницы и тонкие белые пальцы, сжи‑ мавшие ручку. Потом те же десять пар глаз вновь уставились на замершего и нахмурившегося профессора. Язвительный тон его голоса совершенно не вязался с красивым, безупречно правильным лицом, большими выразительными глазами и полным ртом. Профессор Эмерсон был чертовски обаятелен, однако его излишняя строгость сейчас играла против него.

Вслед за профессорским вопросом справа от мисс Митчелл послышалось негромкое покашливание. Она повернулась и только сейчас заметила, что на соседнем стуле сидит широкоплечий молодой человек. Он улыбнулся и движением глаз указал на профессора.

Девушка не спешила смотреть в указанном направлении, оттягивала встречу с сердитыми синими глазами, устремлен‑ ными на нее. Она шумно проглотила скопившуюся слюну.

– Жду вашего ответа на свой вопрос, мисс Митчелл. Если, конечно, вы соблаговолите присоединиться к нашему разговору. – Его голос был таким же ледяным, как и глаза.

Остальные аспиранты ерзали на стульях и переглядывались. На их лицах ясно читался вопрос: «Какая муха его укусила? » Но вслух никто не произнес ни слова. Каждый, кто

знаком с аспирантской средой, знает: там вообще стараются не осложнять отношений с преподавателями, не говоря уже

о том, чтобы позволить себе какую‑ нибудь грубость.

Мисс Митчелл открыла рот и тут же закрыла, глядя прямо в немигающие синие глаза. Ее глаза были широко распахнуты, как у испуганной крольчихи.

– Может, английский не ваш родной язык? – насмешливо осведомился профессор Эмерсон.

Черноволосая девушка, сидевшая справа от профессора, подавила смешок, неуклюже превратив его в покашливание. Глаза аспирантов снова повернулись к испуганной крольчихе. Девушка густо покраснела и втянула голову в плечи, сумев наконец выскользнуть из оков профессорского взгляда.

– Похоже, мисс Митчелл обладает редкой способностью присутствовать на двух семинарах сразу. И на втором семинаре ей сейчас намного интереснее, чем у нас. Поскольку я не смею ей мешать, может, кто‑ то из вас будет так любезен и ответит на мой вопрос?

Красотке справа просто не терпелось ответить. Она мгно‑ венно воспользовалась представившейся возможностью. Повернувшись к профессору Эмерсону, она стала отвечать, причем очень подробно, даже с цитатами из Данте. Их она произносила по‑ итальянски, жестикулируя, как истая ита‑ льянка. Закончив, она насмешливо взглянула в дальний угол аудитории, затем вновь посмотрела на профессора и вздохнула. Во всем этом спектакле не хватало нескольких завершающих движений. Исполнительнице следовало бы подбежать к Эмерсону и начать тереться спиной о профессорскую ногу, показывая свою готовность быть его вечной кисой. Впрочем, такое выражение «кошачьей преданности» вряд ли было бы по достоинству оценено Эмерсоном.

Профессор нахмурился – нахмурился вообще, а не в знак недовольства кем‑ либо, – повернулся спиной к аудитории и стал что‑ то писать на доске. Испуганная крольчиха крепилась, чтобы не разреветься, и продолжала строчить у себя в тетради.

Не поворачиваясь к аспирантам, Эмерсон монотонно рас‑ сказывал о конфликте между гвельфами и гибеллинами и об

отображении этого конфликта в «Божественной комедии». Тем временем на обложке словаря, принадлежавшего испуганной крольчихе, появилась записочка. Мисс Митчелл ее не замечала, пока сосед справа не напомнил о себе новым покашливанием. Она повернулась. Симпатичный парень радостно улыбнулся и кивнул в сторону записочки.

Увидев бумажный квадратик, мисс Митчелл не сразу раз‑ вернула послание. Убедившись, что профессор Эмерсон це‑ ликом погружен в толкование устаревших слов итальянского языка, она быстро переложила записку себе на колени и только там решилась развернуть.

Эмерсон – придурок.

Мисс Митчелл могла не опасаться: этих слов не видел никто. Аспиранты смотрели на Эмерсона. На испуганную крольчиху смотрел лишь ее сосед справа. Прочитав два крамольных слова, девушка покраснела, но уже по‑ другому. Ее щеки окрасились в розовый цвет. Она улыбнулась. Чуть‑ чуть, одними губами. И все же это была улыбка.

Потом большие глаза мисс Митчелл переместились на соседа. Парень широко, по‑ дружески ей улыбнулся.

– Мисс Митчелл, вы находите мои слова смешными?

Карие глаза испуганной крольчихи в ужасе распахнулись,

став еще больше. Улыбка ее нового приятеля тут же погасла, а он сам повернулся к профессору. Но мисс Митчелл предпочла не встречаться еще раз с холодными синими глазами ее мучителя. Она опустила голову и принялась кусать нижнюю губу.

– Профессор, это я виноват, – вступился за нее улыбчивый парень. – Я спрашивал у мисс Митчелл, на какой странице мы читаем.

– Весьма странный вопрос, Пол. Особенно для докторанта. Раз вы спросили, отвечаю: мы начали с первой песни. Надеюсь, вы разыщете ее самостоятельно. Вы согласны со мной, мисс Митчелл? – Испуганная крольчиха подняла глаза. Конский хвост, в который были стянуты ее волосы, едва заметно подрагивал. – После занятий зайдите ко мне.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Семинар закончился. Записку улыбчивого парня Джулия Митчелл запихнула между страницами своего итало‑ англий‑ ского словаря. Возможно, по чистой случайности записка оказалась на странице, где было слово «asino».

– Прости, что так получилось. Давай знакомиться. Пол Норрис.

Улыбчивый парень протянул ей широкую ладонь, похожую на медвежью лапу. «А у меня ладошка совсем маленькая», – подумала Джулия, осторожно пожимая ему руку.

– Привет, Пол. Я Джулия Митчелл.

– Вот и познакомились. До сих пор не могу понять, чего он к тебе прицепился? Конечно, придурок он еще тот. И что его гложет?

Все это было сказано без малейшей доли сарказма, просто как факт. Наверное, мысленно Пол уже давно именовал профессора Эмерсона придурком.

Тем не менее Джулия покраснела и принялась собирать свои книги.

– Ты новенькая? – спросил Пол.

– Да. Я здесь недавно. Приехала из Филадельфии, после Университета Святого Иосифа.

Он кивнул, как будто место, откуда она приехала, для него что‑ то значило.

– Хочешь получить степень магистра?

– Да, – ответила Джулия. – Может, кому‑ то и странно, но я хочу стать специалистом по творчеству Данте.

– Так ты приехала сюда ради Эмерсона?! – присвистнул Пол.

Джулия кивнула, и он заметил, что у нее слегка пульсирует жилка на шее, хотя учащенного сердцебиения, естественно, слышать не мог. Такая реакция несколько удивила Пола, но он не придал ей особого значения. До поры до времени.

– Эмерсон, конечно, блестящий спец, но учиться у него тяжело. Сама видишь, число аспирантов не зашкаливает. Мы с Кристой Петерсон пишем у него докторские. Ее ты уже видела.

– Кристу? – удивленно переспросила Джулия.

– Ну да. Я про красотку, что отвечала вместо тебя. Хочет стать доктором философии. Но ее заветная цель – стать миссис Эмерсон. Девушка времени зря не теряет. Стряпает ему домашнее печенье, изобретает предлоги, чтобы зайти к нему в кабинет, без конца оставляет сообщения на автоответчике. В общем, развила невероятную активность! – (Джулия снова кивнула, ничего не сказав. ) – Такое ощущение, будто эта Криста знать не знает про местные правила. А в Торонтском университете, между прочим, правила весьма строгие и близкие отношения между студентами и преподавателями запрещены.

Теперь Джулия улыбалась. «Какая чудная у нее улыбка. Надо будет сделать так, чтобы она улыбалась почаще», – решил Пол. Впрочем, встреча, ожидавшая Джулию, никак не располагала к улыбкам.

– Тебе пора в кабинет к этому придурку. Помнишь, он сказал, чтобы после семинара ты зашла к нему? Не заставляй его ждать. Он помешан на пунктуальности.

Джулия спешно побросала вещи в свой видавший виды студенческий рюкзачок, верой и правдой служивший ей с первого курса колледжа.

– Слушай, а ведь я даже не знаю, где его кабинет, – спохватилась она.

– Выходишь из аудитории, сворачиваешь налево, потом еще раз налево. У него угловой кабинет в самом конце коридора. Удачи! Увидимся на следующем семинаре, если не раньше.

Джулия наградила Пола благодарной улыбкой и отпра‑ вилась на экзекуцию.

Завернув за угол, она сразу увидела, что дверь профессор‑ ского кабинета приоткрыта. Подойдя к двери, Джулия оста‑ новилась, мучительно решая, как ей быть. Постучаться? А может, заглянуть? Немного помешкав, она выбрала первый вариант и протянула руку. Но тут она услышала голос Эмерсона.

– Прошу прощения, что не перезвонил. Но я был не где‑ то, а на семинаре! – Знакомый, слишком даже знакомый голос. Казалось, профессор Эмерсон не произносит, а выплевывает слова в телефонную трубку. После короткой паузы он продолжил: – Да пойми ты, дурень! У меня это первый семинар в учебном году… Что? Когда я в прошлый раз с ней говорил, она сказала, что прекрасно себя чувствует! Слышишь?

Джулия попятилась от двери. Не хватало еще, чтобы он вот так же орал на нее! Пунктуальность пунктуальностью, но она не громоотвод для профессорского гнева. Сейчас ей лучше уйти, и будь что будет.

Она бы и ушла, если бы сердитый голос Эмерсона не за‑ хлебнулся вдруг… в рыдании. Джулия застыла на месте. Теперь она уже никак не могла уйти.

– Как ты можешь такое говорить? Если бы я только знал!.. Я любил ее… Что значит, я отсиживаюсь здесь? – Из‑ за двери донесся новый всплеск рыданий. – Я не знаю, когда доберусь. Сейчас поеду прямо в аэропорт. Возьму билет на ближайший рейс… Что значит, когда прилечу? Откуда я знаю расписание самолетов? – Он замолчал. – Передай им мои соболезнования. Скажи им, что я… я… – Его голос оборвался, превратившись во всхлипывания. Потом Джулия услышала, как он повесил трубку.

Не задумываясь о своих действиях, Джулия осторожно заглянула в приоткрытую дверь.

За столом сидел мужчина лет тридцати с лишним и плакал. Он плакал, обхватив голову руками и уперев локти в пись‑ менный стол. Его широкие плечи вздрагивали, а всхлипыва‑ ния, вырывавшиеся из груди, были гораздо хуже и страшнее язвительных слов, которыми он отхлестал Джулию на семинаре. Там в нем говорила раздражительность. Сейчас в нем говорило горе. Боль утраты.

Джулии стало жаль его. Ей захотелось войти и утешить его. Обнять за шею, погладить по голове и сказать, что она разделяет его скорбь. Она представила, как вытирает ему сле

зы и как его сапфировые глаза смотрят на нее совсем по‑ дру‑ гому, не тем ледяным взглядом. Ей даже захотелось чмокнуть его в щеку. Обыкновенный жест симпатии и сочувствия.

Импульс сменился здравым вопросом: как Эмерсон отнесется к ее жесту симпатии и сочувствия? Мужчины не любят, когда их видят плачущими. Эти мысли заставили Джулию ретироваться. Она нащупала в рюкзаке клочок бумаги, достала и торопливым почерком написала:

Прости меня

Джулия Митчел.

Где бы теперь оставить эту записку? Не под дверь же под‑ совывать. Заметив щель между дверным косяком и стеной, Джулия засунула записку туда, рассчитывая, что профессор Эмерсон обязательно увидит белый бумажный хвостик. Потом она тихо закрыла дверь кабинета.

И все‑ таки главной чертой характера Джулии была не ро‑ бость, а способность сострадать другим. Трудно сказать, от кого из предков она унаследовала эту черту. Во всяком случае, не от родителей. Ее отец, при всей его честности и порядочности, был человеком упрямым и несговорчивым, а умершая мать не проявляла сострадания даже к своему единственному ребенку.

Том Митчелл был человеком немногословным, но в пен‑ сильванском городке Селинсгроув его хорошо знали и, в об‑ щем‑ то, любили. Он работал сторожем в Саскуэханнском университете и одновременно – брандмейстером местной пожарной команды. Пожарная команда целиком состояла из добровольцев, готовых в любое время выехать по вызову. Том исполнял обязанности брандмейстера с гордостью и досто‑ инством. Он настолько ревностно к ним относился, что боль‑ шую часть времени проводил на дежурстве в здании пожарной команды, даже если это была не его смена.

Позднее вечером, после того провального семинара, Джулии позвонил отец и очень обрадовался, когда та ответила на звонок.

– Джули, как у тебя дела? – Отцовский голос, пусть и лишенный сентиментальных ноток, согревал, словно одеяло в холодную ночь.

– Все замечательно, – вздохнув, ответила Джулия. – Первый день был… довольно интересным. Говорю тебе, у меня все нормально.

– Эти канадцы тебя не обижают?

– Нет, что ты. Очень милые люди.

«Если кто и обижает, так это американцы. Точнее, один американский придурок».

Том несколько раз прокашлялся, и Джулия замерла. Она с детства знала: если отец прочищает горло, значит собирается сказать что‑ то серьезное.

– Милая, сегодня умерла Грейс Кларк. – (Сидевшая на кровати Джулия выпрямилась и вперилась глазами в стену. ) – Ты слышала, что я сказал?

– Да, папа. Слышала.

– Ее рак вернулся. Врачи думали, что с ним покончено, а он вернулся. Когда обнаружили, он уже добрался до костей и печени. Ричард и дети до сих пор поверить не могут. – (Джулия закусила губу, удерживая слезы. ) – Я знал, что больно ударю тебя этой новостью. Ведь Грейс была тебе как мать. Да и с Рейчел вы в старших классах дружили. Кстати, Рейчел тебе не звонила?

– Нет. Не звонила и не писала. Почему она мне ничего не сообщила?

– Даже не знаю, когда эти чертовы врачи обнаружили у Грейс повторный рак. Я ходил сегодня к ним. Представляешь, Габриель до сих пор не соизволил приехать. Теперь они. не знают, как быть с похоронами. Воображаю, какой прием его ожидает! В той семье слишком много дурной крови.

– Ты не забудешь послать цветы?

– Ты что? Конечно не забуду. Правда, я не слишком разбираюсь в цветах. Но я попрошу Деб.

Деб Ланди была подругой Тома. Услышав ее имя, Джулия поморщилась, но смолчала.

– Тогда попроси ее послать цветы и от моего имени. Грейс любила гардении. И пусть Деб приложит открытку со словами соболезнования.

– Обязательно ей передам. Есть еще просьбы?

– Нет, спасибо.

– А деньги нужны?

– Нет, папа. Если не роскошествовать, на аспирантскую стипендию вполне можно прожить.

Том замолчал, однако Джулия почти наверняка знала, какими будут его дальнейшие слова.

– Жаль, дочка, что с Гарвардом не получилось. Может, на следующий год.

Джулия расправила плечи и заставила себя улыбнуться, хотя отец и не мог видеть ее улыбку.

– Возможно. Я тебе потом позвоню.

– До свидания, дорогая.

На следующее утро Джулия шла в университет медленнее обычного. Включенный iPod служил ей звуковым фоном, поскольку ее голова была занята сочинением электронного письма к Рейчел. Джулии хотелось как можно проще и сер‑ дечнее выразить школьной подруге свое соболезнование, но письмо получалось то слишком напыщенным, то чересчур официальным. Джулия мысленно удаляла черновик и при‑ нималась за новый вариант.

Сентябрьский ветерок в Торонто был еще теплым, и Джулии это нравилось. Ей нравилась близость большого озера, солнечные дни и дружественная атмосфера. Приятно было идти по чистым улицам. Она радовалась, что сейчас находится в Торонто, а не в Селинсгроуве и не в Филадельфии.

Иными словами, от него ее отделяют сотни миль. Пусть все так и останется. Это было единственной ее надеждой.

Продолжая мысленно сочинять письмо к Рейчел, Джулия вошла в здание, где помещался факультет итальянской литературы и искусства, и направилась к своему почтовому ящику. Кто‑ то взял ее за локоть и осторожно развернул.

– Пол?.. Привет, – сказала она, извлекая наушники из ушей.

Пол улыбался во весь рот. Это не мешало ему скользить взглядом по фигуре Джулии. Какая же она миниатюрная, особенно в кроссовках. Она едва доставала ему до груди.

– Ну и как разговор с Эмерсоном? – спросил Пол. Его улыбка погасла, а во взгляде появилась тревога.

Джулия закусила губу. Дурная привычка, от которой дав‑ ным‑ давно пора избавиться. Однако избавиться не получалось, поскольку губу она закусывала инстинктивно и лишь задним числом спохватывалась.

– Я не пошла.

Пол закрыл глаза, запрокинул голову и даже застонал, будто Джулия сообщила ему нечто трагическое.

– Напрасно, – сказал он.

Джулия решила немного прояснить ситуацию:

– Понимаешь, дверь кабинета была заперта. По‑ моему, он говорил по телефону… Мне так показалось. Я оставила ему записку. Засунула между стеной и дверным косяком.

Пол сразу заметил, что она нервничает. Даже брови сдви‑ нула. А брови у нее очень красивые, с легким изгибом. Пол мысленно отругал профессора Эмерсона за черствость. Такую, как Джулия, очень легко обидеть, а этому ученому придурку все равно. Ему, наверное, вообще наплевать, как его поведение отзывается на аспирантах. Подумав об этом, Пол решил помочь Джулии.

– Если он говорил по телефону, ему вряд ли понравилось бы твое вторжение. Будем надеяться, что тебе это сошло с рук. А если нет… я тебе не завидую. – Он выпрямился во весь рост и сжал пальцы в кулаки. – Если Эмерсон вздумает цепляться к тебе, обязательно скажи мне. Там будет видно, как действовать. Если он наорет на меня, я это выдержу. Но я не хочу, чтобы он орал на тебя.

«Потому что, Испуганная Крольчиха, ты слишком чув‑ ствительная и можешь умереть от шока».

Ему показалось, что Джулия собралась ответить. Но она промолчала и лишь кивнула, благодаря его за поддержку, и отправилась проверять почту.

Содержимое ящика не особо вдохновляло. Реклама, не‑ сколько факультетских информационных листков, один из которых извещал о публичной лекции профессора Габриеля

О. Эмерсона. Лекция имела длинное название: «Плотская страсть в „Божественной комедии” Данте. Смертный грех и личность». Название не сразу отложилось у нее в мозгу. Потом она усмехнулась и принялась напевать себе под нос.

Напевая, Джулия пробежала глазами еще один информа‑ ционный листок. Администрация факультета извещала аспи‑ рантов профессора Эмерсона о том, что лекция отменяется и переносится на более поздний срок, о чем будет сообщено дополнительно. Был и третий листок. Ну и ну! Этот извещал об отмене всех семинаров, консультаций и встреч, назначен‑ ных профессором Эмерсоном.

В ящике было что‑ то еще. Какой‑ то невзрачный клочок бумаги. Джулия извлекла его, развернула и прочла:

Прости меня

Джулия Митчел

Странно, зачем он бросил в ящик ее записку? Как вообще это понимать? Разгадка была почти мгновенной – стоило лишь повернуть записку оборотной стороной. И тогда Джулии сразу расхотелось петь, а ее сердцу – биться.

Эмерсон – придурок.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Случись такой конфуз лет десять назад, Джулия грохнулась бы на пол, свернулась бы в утробной позе и замерла. Но в свои двадцать три года она стала покрепче. Поэтому она не застыла перед открытым почтовым ящиком, глядя, как сгорает, превращаясь в груду пепла, ее недолгая аспирантская карьера. Завершив необходимые дела на факультете, она вернулась домой.

Подавляя все мысли о рушащейся карьере, Джулия сделала еще четыре совершенно необходимых дела.

Во‑ первых, достала из‑ под кровати пластиковый контейнер для микроволновки и несколько уменьшила хранившийся там неприкосновенный запас наличных денег.

Во‑ вторых, навестила ближайший винный магазин и купила самую большую бутылку самой дешевой текилы.

В‑ третьих, написала Рейчел длинное электронное письмо, выразив все свои соболезнования и извинения. Джулия намеренно не упомянула, где сейчас живет и чем занимается, а потому отправила письмо со своего старого адреса на gmail, а не с университетского.

В‑ четвертых, она пошла по магазинам. Это была свое‑ образная дань памяти Грейс и дружбе с Рейчел, поскольку мать и дочь обожали покупать разные дорогостоящие штучки, а Джулия могла лишь смотреть на витрины.

С Рейчел они были знакомы с девятого класса. В тот год Джулия переехала в Селинсгроув, пошла в новую школу, где и нашла себе новую подругу. Тогда ее финансовое положение было незавидным. Впрочем, оно и сейчас оставалось почти таким же. Аспирантская стипендия позволяла лишь сводить концы с концами, а подрабатывать не разрешали канад

ские законы. Джулия приехала сюда по студенческой визе, налагавшей весьма строгие ограничения на трудоустройство.

Джулия останавливалась возле роскошных витрин магазинов на Блур‑ стрит, думая о своей давней подруге и о женщине, заменившей ей мать. Витрина магазина «Прада» напомнила Джулии тот первый и единственный раз, когда она согласилась, чтобы Рейчел купила ей элегантные и очень дорогие туфли на шпильках. Эти туфли сопровождали Джулию повсюду. Коробка с ними и сейчас стояла в дальнем углу ее гардероба. Она надела их всего однажды… в тот вечер, когда поняла, что ее предали. Помнится, тогда она сгоряча искромсала ножницами нарядное платье и хотела расправиться с туфлями. Но не смогла. Как‑ никак, это был подарок Рейчел, сделанный искренне и от души. Ни туфли, ни Рейчел не виноваты в случившемся.

Джулия долго простояла перед витриной парфюмерного магазина «Шанель». Она вспоминала Грейс. Та всегда встре‑ чала ее улыбкой и нежными объятиями. Родная мать Джулии трагически погибла. На похоронах Грейс крепко обняла окаменевшую от горя Джулию и сказала, что любит ее и с ра‑ достью станет ей матерью. И это не были просто слова, про‑ изнесенные под влиянием минуты. Грейс оказалась лучшей матерью, чем Шарон. Джулия и сейчас удивлялась этому. Она давно не верила утверждениям, будто мертвые могут наблюдать за миром живых. В таком случае Шарон сгорела бы со стыда.

А когда все слезы были выплаканы и магазины закрылись, Джулия побрела домой. Точнее, в свое временное пристанище. Там она принялась шпынять, себя за то, что была скверной приемной дочерью для Грейс и никудышной подругой для Рейчел. Покончив с этой стадией самоедства, Джулия устроила себе выволочку за редкостное разгильдяйство и невнимательность. Это надо же догадаться – схватить первый попавшийся клочок бумаги и даже не взглянуть, есть ли что‑ нибудь на обратной стороне! И на этой бумажонке она посмела написать человеку, только что потерявшему любимую мать.

Какие мысли возникли в голове Эмерсона, когда он об‑ наружил и прочел ее записку? Несколько глотков текилы упростили вопрос: «Что он должен думать обо мне сейчас? »

Ответа Джулия не знала. Мозг, подхлестнутый текилой, требовал действий. А может, собрать вещи, погрузиться в междугородний автобус и отправиться в Селинсгроув, чтобы только больше не встречаться с ним? Ей и сейчас было стыдно, что в тот злополучный день она не догадалась, с кем и о ком профессор Эмерсон говорил по телефону. Но она и подумать не могла, что рак вновь накинется на Грейс. Смерть Грейс вообще казалась Джулии чем‑ то нереальным. И что это был за жуткий день? Почему его так взбесила ее невнимательность? Джулию просто шокировала его враждебность. Но еще более шокирующим было видеть, как он плачет. Ею тогда двигало единственное желание – войти в кабинет и утешить. Вполне человеческое желание. Оно заслонило все ее мысли, и только поэтому она не догадалась о причине профессорского горя.

А во что вылилось это «вполне человеческое желание»? Профессор Эмерсон только‑ только узнал страшную новость: умерла его любимая мать. Он мучается от сознания, что не успел проститься с нею и сказать, как он ее любит. Позвонивший ему – скорее всего, это был его братец Скотт – подливает масла в огонь, упрекая Габриеля в черствости и эгоизме. Профессор Эмерсон готов все бросить и мчаться в аэропорт, надеясь поспеть на похороны. И вот тут‑ то, выбежав из кабинета, он замечает ее записку с извинениями и… парой слов, написанных Полом на обратной стороне бумажного клочка.

Редкостный идиотизм.

Джулию удивило, что профессор тут же не вычеркнул ее из числа своих аспирантов. «Возможно, он меня вспомнил». Мысль была ободряющая. Глотнув текилы, Джулия попробовала развить ее дальше, но не смогла. Текила оказалась сильнее, и мисс Митчелл отключилась, заснув прямо на полу.

Прошло две недели. Душевное состояние Джулии не‑ сколько улучшилось, хотя ощущение, что ее будущее висит на волоске, не проходило. Она почти ежедневно проверяла свой факультетский почтовый ящик, ожидая найти там уве‑ домление об отчислении. Мысль самой забрать документы и вернуться домой она отвергла. Она не такая трусиха и вы‑ держит этот удар судьбы.

Джулия не отрицала, что болезненно застенчива и крас‑ неет, будто школьница. Но это не мешало ей быть упрямой и целеустремленной. Она безумно хотела изучать творчество Данте и была готова удержаться в Торонтском университете любой ценой. Даже сделав Пола своим соучастником. Правда, он пока об этом не знал.

Убедившись, что в ее ящике нет ничего, кроме обычной бумажной дребедени, Джулия облегченно вздохнула. Ин‑ формационные листки отправились в ближайшую мусорную корзину, а сама Джулия собралась навестить факультетскую библиотеку.

– Джулианна? Можно вас на минуточку? – окликнула ее в коридоре миссис Дженкинс, миловидная пожилая дама, факультетский референт. Джулия остановилась. – Скажите, у вас были какие‑ то сложности с профессором Эмерсоном?

– У меня?.. Н‑ не знаю. – Джулия мгновенно покраснела и принялась отчаянно кусать изнутри собственный рот.

– Профессор Эмерсон прислал мне утром два электрон‑ ных письма с настоятельной просьбой, чтобы вы зашли к не‑ му, как только он вернется. Обычно я не вмешиваюсь в дела профессоров. Они сами назначают встречи своим аспирантам. Уж не знаю почему, но профессор Эмерсон пожелал, чтобы я не только уведомила вас о встрече, но и сделала запись о ней в вашем личном деле.

Джулия кивнула и полезла в рюкзак за органайзером.

О том, какими эпитетами наградил ее профессор в этих пись‑ мах, она старалась не думать.

– Так вы готовы встретиться с ним завтра? – спросила миссис Дженкинс.

– Как? Уже завтра? – упавшим голосом пролепетала Джулия.

– Он возвращается сегодня вечером и завтра, к четырем, будет ждать вас у себя в кабинете. Вы сможете прийти? Я должна сообщить профессору ваш ответ.

Джулия кивнула и пометила время у себя в органайзере, всем видом показывая, что ничуть не удивлена.

– Профессор не сказал, зачем вы ему понадобились. Но добавил, что у него есть серьезные основания с вами встре‑ титься. Я сама теряюсь в догадках, – растерянно добавила миссис Дженкинс, отпуская Джулию.

В библиотеку Джулия не пошла. Она вернулась домой, чтобы собрать вещи, взяв себе в помощницы «сеньориту Текилу».

К утру основная часть имущества Джулии была упакована в два больших чемодана. Не желая признаваться в поражении ни себе, ни бутылке с текилой, часть вещей девушка оставила несобранными. Успеется. Сейчас Джулия сидела на стуле и по детской привычке вращала большими пальцами. Ее натура требовала действий. Тупо сидеть и тянуть время до визита к Эмерсону она не могла. Приложиться к текиле накануне визита – тем более. Поскольку с другими аспирантами она еще не успела подружиться, то ей оставалось только одно: убрать квартиру, так и не ставшую ей домом.