Сигбьерн Хельмебак 5 страница

— Ты никогда не была такой красивой, как теперь. Поэтому в поселке меня терпеть не могут, просто завидуют тому, что у меня такая красивая жена.

— Это меня они терпеть не могут. Потому что мы не женаты.

— Они не смеют упрекать тебя.

— Но... — она посмотрела ему в глаза, и Андерсен чуть вздрогнул.

— Что ты хочешь сказать этим «но»?

— Ты меня не спрашивал.

— Я не спрашивал?

— Нет!

— Черт возьми! Когда мы обсудим это по-деловому?

— По-деловому! — она презрительно фыркнула.

— Да как же, дьявол побери, мне еще выразиться? — Он все ходил взад и вперед, пришедшая мысль завладела им полностью. — У нас есть деньги, масса денег. Мы можем пожениться. Чтоб им сдохнуть! — он грохнул кулаком по прилавку. — Хочешь выйти за меня замуж?

— Я должна подумать. Это так неожиданно. Подошла Малышка, такая сонная, что ее шатало, и, всхлипывая, сообщила, что хочет на горшок. Фру Андерсен поднялась ее проводить и вернулась одна.

— Ты подумала? — нервно спросил Андерсен, но, прежде чем она успела ответить, вошел Рогер, гремя ящиком с лимонадом.

— Это черт знает что, покоя не дают человеку! — вспылил Андерсен. — Поставь сюда! — Он показал на кухонный стол, но мальчик стоял и изумленно смотрел на отца.

— Не пугай мальчишку, — и фру Андерсен дружески объяснила Рогеру: — Отец посватался, понимаешь?

Рогер воззрился на родителей. Потом выпустил ящик из рук и убежал. Андерсен смотрел вслед, чувствуя себя несчастным.

— Не надо было этого говорить, он проболтается. Клянусь, проболтается!

Оба прислушались. Ребята кричали наперебой.

— Ну, разбушевались. Сейчас вся ватага будет здесь. Решай же.

— К чему ты это выдумал? — она тоже разволновалась. — Как, по-твоему что они скажут?

— Соседи?

— Ребята, конечно.

— Они не имеют права вставлять нам палки в колеса, — уверенно сказал Андерсен.

— Нам было так хорошо, — она прислушалась к приближающимся шагам детей. — Не раскаемся ли мы?

— Ну до этого, может, не дойдет, — тихо сказал он. Его тоже начали одолевать сомнения.

Прибежали дети. Сначала Сильви и Рогер. За ними Туне и Эрик.

— Мама, скажи «да»! — визжали младшие. — Скажи «да»!

Андерсен хотел было выпроводить их, но передумал и обратился к жене.

— Скажи «да», мать, — голос дрожал.

Она взглянула на Андерсена, потом на детей.

— Да, да, попробуем. Но пусть это будет настоящая свадьба. С хорошим пастором. Не желаю сидеть в очереди в ратуше под этой ужасной картиной Мунка.

Андерсен даже начал проявлять стремление к сотрудничеству: обещал выполнить требования правления и привести в порядок участок и дом и уже нанял рабочих. И ведь Андерсены решили пожениться. Семья хочет жить как подобает.

Но в поселке возникла новая атмосфера, тревожившая Хермансена. Он почувствовал перемену сначала в собственной семье. Эрик проводил у Андерсенов больше времени, чем дома. Так, собственно, было и раньше, хотя не так открыто. Если отец спрашивал, куда это он собирается, обычно придумывался какой-то предлог. Теперь же все делалось совершенно открыто. «Я забегу к Туне», — мог сказать Эрик под конец обеда или прямо говорил, что идет помочь Карлу-Альфреду. Такая наглость лишала Хермансена дара речи, и в первое время приходилось делать вид, будто не расслышал. Но долго так тянуться не могло, и Хермансен вынужден был серьезно побеседовать с Эриком. Почему-то он всегда чувствовал себя неуверенно, когда нужно было говорить с сыном. Беседа или заходила в тупик, или кончалась скандалом — отец стучал кулаком по столу, а сын убегал.

Даже жена не проявляла необходимого уважения. Дела пошли еще хуже после рокового выигрыша Андерсена, после того вечера, когда правлению удалось помешать членам кооператива принять участие в этом смехотворном празднике в саду Андерсенов.

Конечно, то была победа правления, но радость Хермансена серьезно омрачало поведение жены, которая, потеряв всякий стыд, назвала его мелочным и позволила себе еще ряд высказываний, о которых отнюдь не хотелось и вспоминать. Пожалуй, это просто неумение сдерживать свои чувства: такое он часто замечал в первое время после свадьбы и очень раздражался, но тогда мог, во всяком случае, спокойно и по-деловому переговорить с ней, и с годами стали заметны улучшения. Но сейчас разговоры не помогали. Положение ухудшалось с каждым днем, дома иногда становилось почти невыносимо.

Вообще-то он начал по утрам уезжать из дому раньше. И дело было не в отношениях с женой, просто заставила необходимость. В городе стало все труднее с местом для стоянки машины. В особенности теперь, летом, когда начался туристский сезон. Поэтому приходилось выезжать до восьми, чтобы найти место где-нибудь на тихой улочке. Это вошло в привычку, а хорошая привычка всегда актив. Он даже начал ценить эти ранние утренние поездки после первых часов «пик», когда начинают работать заводы, а до того, как хлынет поток служащих, остается еще два часа.

Во всяком случае, теперь можно было чинно и мирно сидеть в машине и завтракать. Он обычно запасался термосом и лишней порцией бутербродов. Часто брал с собой и сверхурочную работу, работу по жилищному кооперативу, которую не успел закончить вечером. Когда время приближалось к девяти, запирал машину и шел в банк. Таким образом он ежедневно прогуливался и избегал саркастических советов жены поехать автобусом.

Вообще положение изменилось к худшему — и в семье и в поселке. Единственный человек, с которым Хермансен мог побеседовать с истинной пользой для себя, была фру Сальвесен. Ее помощь становилась все более необходимой, поскольку работы в правлении в комиссиях становилось все больше.

Выигрыш Андерсена, оказалось, привел к гораздо более серьезным последствиям, чем можно было предположить вначале. Хермансену было ясно, что Андерсен не в своем уме и следует объявить его невменяемым. Председатель предложил правлению добиться постановления суда о переводе выигранных денег на закрытый счет, чтобы они не были растрачены впустую до осуществления ясного и недвусмысленного решения правления. Некоторые члены правления восприняли это предложение как шутку, как анекдот: прежде такое просто не могло случиться.

И в правлении, и в столовой банка, где собирались служащие, раздавались голоса в защиту Андерсена. «Может быть, так и следует жить, может, поведение Андерсенов не так уж неправильно? » В их беседах появилось выражение, которое стало почти лозунгом: «Делай как Андерсен! » Конечно, это была шутка, но шутка дурная, сеявшая неуверенность в том, что живешь как положено, вызывавшая нездоровое любопытство. Андерсен попал в центр внимания, что было противно здравому смыслу. Хермансен с тревогой замечал своего рода веселую доброжелательность, когда речь заходила о семье Андерсенов, хотя Андерсен и вел себя более скандально и безответственно, чем когда бы то ни было.

Он привел в исполнение свою угрозу, что бросит работу. Теперь он целыми днями сидел дома, если только не отправлялся вместе со своей семьей в город за покупками. Вместо того чтобы купить себе добротную подержанную машину или новую на подходящих условиях в рассрочку, договорился с мастерской, чтобы на его старую развалину поставили новый мотор. К дому беспрерывно подъезжали машины с вновь купленными товарами — мебелью, посудой, телевизором, пианино. Хермансен получал отчеты от фру Сальвесен и вначале пытался составить хоть приблизительное представление о затратах, но вскоре вынужден был отказаться и от этой затеи.

Торжественное обещание Андерсена привести в порядок участок кончилось ничем, вылилось просто в пародию. Вообще-то, рабочих он нанял, но те работали в доме, готовя все к этой безумной свадьбе. Дом, правда, покрасили, но вывески не сняли, и сарайчики для игр не убрали, а покрасили. Это было хуже всего. Легализация безвкусицы, сияющей теперь в кустах всеми цветами радуги. Покрасили даже курятник и закут.

Хермансен накрыл чехлом «рамблер» и уныло побрел через Дворцовый парк к банку. Хорошо еще, что за машину беспокоиться не надо. Удачное это место для стоянки — на улице Ураниенборг, около дома, где он жил до переезда в кооперативную квартиру. Сторож обещал приглядеть...

Но волновался не только Хермансен, были озабочены все жители поселка. В особенности всех занимала предстоящая свадьба. Конечно, приятно, что Андерсены наконец поженятся и их неестественным отношениям будет положен конец. Раздражало то, каким образом это делается. Фру Сэм особенно возмутило, что брак будет церковный, и она, пользуясь в качестве председателя церковной комиссии известным правом высказываться о такого рода делах, сразу же отправилась к пастору Аяксену. Ее доверие к пастору несколько поколебалось после эпизода у кооперативного магазина, когда тот вмешался совершенно неподобающим образом. Тем не менее это был пастор их прихода, назначенный правительством, и только ожидал, когда же будет закончено строительство церкви. Пока же он был капелланом в соборе, куда фру Сэм и отправилась.

— Я рада, что новая церковь не достроена и мы будем избавлены от этого... — она хотела сказать «кощунства», но сдержалась. Бросила взгляд на хоры.

— Они, конечно, будут венчаться здесь?

— Нет, они будут венчаться не в церкви. Фру Сэм раскрыла рот.

— Андерсен и его невеста только что были здесь. Они хотят венчаться дома.

— Дома?

— Да, в своем саду.

— По-моему, это еще хуже, — сказала фру Сэм, придя наконец в себя. — Значит, нам будет навязано это... это! Это будет происходить рядом с нами.

— Я тоже считаю, что венчание уместнее в церкви, но в этом вопросе Андерсен и его невеста непоколебимы. И я не мог возражать. Ведь я впервые свершаювенчание в нашей новой общине.

— Ну, пусть бы они зарегистрировали свой брак по-граждански, без шума! — сказала она через несколько дней, идя вместе с фру Лейвестад и фру Рошер-Теодорсен в кооперативный магазин. — А то венчание! Использовать церковь подобным образом аморально, и я не понимаю, как пастор мог согласиться!

— Ему ничего другого не оставалось, — высказала свое мнение фру Рошер-Теодорсен.

— Мой муж только вчера сказал: голос совести должен быть сильнее холодных параграфов закона.

Фру Лейвестад, не интересовавшаяся церковными делами, ничего на это не ответила. Ее куда больше занимало то, что фру Андерсен будет в белом подвенечном платье.

— Я сама была в белом, — с некоторой горечью произнесла она.

— В белом? — спросила фру Рошер-Теодорсен, которая, увы, бракосочеталась в ратуше.

— Да, и я имела право быть в белом, хотя мы были обручены целых три года. У него даже была своя квартира. Не всегда было легко!

— И такой чудесный муж!

— Тут завидовать нечему, — сказала фру Сэм, которая была самой старшей из троих.

— Да, теперь нечему, — согласилась фру Лейвестад. — Но тогда все было иначе. Я помню, как однажды мы были в горной хижине.

— Расскажите! — фру Рошер-Теодорсен переложила сумку в левую руку, чтобы идти совсем рядом. Но она была слишком уж настойчива.

— Это неважно, — ответила фру Лейвестад и вцепилась в маленькую девочку, направляющуюся к калитке Андерсенов.

— Вы можете, во всяком случае, утешать себя тем, что имели право быть в белом, — сказала фру Сэм, когда ребенок перестал плакать.

— Право, право! — несколько грустно произнесла фру Лейвестад.

И фру Рошер-Теодорсен тоже стало грустно. Наверное, оттого, что она молодая, а муж на пятнадцать лет старше. Он был такой здбровый и сильный, когда была свадьба. Теперь он стал еще здоровее: каждый год приходилось покупать костюм на номер больше. Она прочитала в какой-то книге, что это может быть результатом плохого обмена, но сама-то считала причиной сидячую работу в банке. Оттого Рошер-Теодорсен беспрестанно занимался физическим трудом, работал или в подвале, или в саду, чтобы держать себя в форме. Еще он делал гимнастику по утрам и по вечерам и валился в постель смертельно усталый. По ночам фру Рошер-Теодорсен часто лежала с открытыми глазами, думая, как все было чудесно в первое время. Муж говорил так много ласковых слов, как их забудешь. Обычно он говорил, что она инструмент, на котором он играет. Теперь она часто плакала по ночам, потому что он этого больше не говорил и потому что засыпал так быстро. В последнее время фру Рошер-Теодорсен часто думала и об Андерсене. Вот простой чернорабочий, а руки у него очень красивые, с длинными пальцами. А от его игры на аккордеоне, доносившейся из сада, возникало какое-то странное чувство...

Вошли в магазин. У одной из касс стояла фру Хермансен с полной сумкой.

•— Я оставлю здесь сумку ненадолго, только забегу к Андерсенам.

Сказано это было так громко, что все слышали. А ведь утром в большом магазине самообслуживания было полным-полно.

Возможно, фру Хермансен сказала так с умыслом. Дело в том, что несколькими днями ранее каждая семья нашла в почтовом ящике конверт, в котором содержалось торжественное приглашение, напечатанное золотыми буквами: «Хильдур Софи Эвенсен и Карл Альфред Андерсен имеют честь пригласить вас на бракосочетание 20 июля в 18 часов. Бракосочетание имеет быть в саду».

В доме Андерсенов царила полная неразбериха. Повсюду возились рабочие, Эрик и два столяра ломали перегородку. Гостей пригласили столько, что большая комната всех вместить не могла.

Сам Андерсен стоял у зеркала в маленькой комнате и следил за тем, чтобы все шло своим чередом. Он примерял полуготовый фрак; портной, ползавший на коленях и проверявший длину брюк, изо всех сил пытался поскорее закончить работу, ибо Андерсен ни минуты не мог постоять спокойно.

— Нет, нет, не так, шевели мозгами, когда ломом работаешь! — кричал он Эрику и подкладывал чурбан под лом; пятидюймовый крюк выскакивал, издав скрипучий звук. — К лому тыща подходов. Каждую доску нужно отрывать по-своему.

— Я никогда этому не научусь, — стонал Эрик. С него ручьями тек пот, руки были ободраны.

— Чепуха. Станешь постарше — и мы сможем работать вместе. Откроем свою фирму. Строительный подрядчик может обанкротиться, но кто сносит дома, тот может и все выиграть, а терять ему нечего!

— Недурная идея, — с надеждой в голосе проговорил Эрик.

— Ты не можешь себе представить, что попадается за старыми стенами! Наворованные вещи, любовные письма, а однажды мы нашли скелет.

— Скелет? — закричал вошедший Рогер.

Оба столяра отложили инструменты и подошли поближе, чтобы послушать. Никто не заметил вошедшую фру Хермансен.

— Скелет женщины, — продолжал Андерсен, колотя по дверному косяку.

— А как ты узнал, что он от женщины?

— У него широкие бедра.

— Врешь! — удивилась Сильви.

— Вру? Когда мне самому пришлось разбивать скелет? Он лежал за панелью. Но иногда можно найти очень ценные вещи. Однажды мне попались две бутылки портвейна Робертсен 1842 года. Такой портвейн пил Черчилль, когда приезжал сюда в сорок седьмом.

Дверной косяк с шумом рухнул, и Андерсен потер руки.

— А теперь, ребята, выпьем пивка!

Андерсен открыл люк в подвал и исчез. Вернувшись с пивными бутылками, он увидел фру Хермансен. Страшно смутившись, поставил бутылки, чтобы поздороваться. Эрик тоже засмущался, увидев мать.

— Я не буду мешать, вы же хотели угостить пивом мужчин, — кивнула она в сторону столяров и Эрика.

— А вы не выпьете пивка, фру Хермансен?

— Я пришла повидаться с фру. И с Туне, — добавила она и улыбнулась Эрику.

— Они в спальне... Там портниха! — Андерсен от бросил в сторону какие-то доски, чтобы можно было пройти. — Извините за наряд, — застыдился он. — По-моему, фрак — это чушь. Но моя жена очень хочет, чтобы я был во фраке, а в нынешнем разе нужно быть снисходительным! — и проводил гостью на второй этаж.

Портниха, которая шила подвенечное платье фру Андерсен, была замужем за портным, примерявшим теперь фрак Андерсену. Оба специализировались на свадебных нарядах и давали общую рекламу в «Афтенпостен». Его звали Сигурд Людерсен, а поскольку у его отца было то же имя и та же профессия, он прибавлял к своему имени «младший», хотя уже давно перешагнул границу среднего возраста. Жена была еще старше, но это не бросалось в глаза, поскольку она была скроена из крепкого материала — маленькая, сильная, с немного брюзгливым выражением на круглом как шарик лице. Во время работы рядом с ней всегда стояла бутылка пива, кроме того, она курила сигары и использовала их в качестве подушечек для булавок. Некоторые клиенты жаловались, что от подвенечных нарядов несет пивом и гаванскими сигарами.

Сейчас она стояла, окидывая критическим взглядом фру Андерсен. Туне прикрепляла матери фату, чтобы посмотреть, как все это будет выглядеть. Фру Андерсен вдруг превратилась в смесь тюля и невинности.

— Нельзя! — крикнула она, когда Андерсен постучал в дверь.

— Чепуха! — проворчала портниха.

— Это фру Хермансен!

Фру Андерсен хотела было снять подвенечное платье. Это посещение было так неожиданно...

— Ведите себя, как взрослые люди, — портниха вынула сигару изо рта. — Войдите!

Фру Хермансен пришла в восторг от платья. Фру Андерсен пришлось кружиться, чтобы было видно со всех сторон, а Сильви приподняла платье и показала, что подкладка такая же красивая.

— Иди отсюда! — портниха стукнула Сильви по руке и допила пиво.

— Принеси еще бутылку, — сказала фру Андерсен девочке.

Казалось, фру Хермансен что-то усиленно вспоминает. Она посмотрела на пивную бутылку, потом на портниху, усевшуюся на кровать.

— А вы случайно не фрекен My?

— А кто же еще?

— Я тебя узнала по пивной бутылке. Я одна из тех немногих швей, кто носил пиво главной мастерице, — с улыбкой сказала она, обращаясь к фру Андерсен.

— Я не знала, что вы из портних.

— Это было очень давно.

— Я больше не фрекен My, — донеслось с кровати.

— Ты вышла замуж?

Портниха стряхнула на пол пепел с сигары и кивнула головой в сторону двери:

— Мужской портной! А ты?

— Я тоже замужем, — ответила фру Хермансен. В ответе не было и тени восторга. Портниха испытующе посмотрела поверх очков.

— Все, видишь ты, должны выходить замуж. Это словно эпидемия оспы!

— Да, но это все-таки приятнее, — сказала фру Хермансен специально для фру Андерсен, у которой был несколько растерянный вид.

— Приятнее? — портниха села и глотнула из бутылки, которую принесла Сильви. — Приятнее для кого? Во всяком случае, не для меня. Бегут к тебе одна за другой, и каждая хочет, чтобы ей сшили новое платье к свадьбе. А тебе кто поможет... — и начала рыться в кусках материй, лежавших в распахнутом чемодане.

— А где ты работаешь? — вдруг спросила она, глядя на фру Хермансен.

— Я дома.

— У тебя ребята?

— Мальчик. Почти взрослый. Почти обручен, на сколько мне известно, — она покосилась на Туне, которая вдруг заторопилась приложить фату.

— И ты болтаешься без дела? Сидишь дома? В твоем возрасте!

— Не хотите ли выпить чашечку кофе? — предложила фру Андерсен, чтобы сменить тему. Но портниха не дала фру Хермансен времени ответить.

— Ты можешь работать у меня.

— Я, наверное, все забыла!..

— Чепуха. Человек не забывает того, что когда-то умел. А ты умела! Здорово ты сдурила, когда ушла от меня, — в ее голосе прозвучало явное признание квалификации фру Хермансен, и портниха стала раскладывать куски материи на кровати. — Смотри, работы достаточно. Фру Оватсгор, фру Финсен, фру Бюгланн, фру Вик. Они сюда бегом прибегут.

— Фру Вик тоже придет? — радостно спросила фру Хермансен.

— Само собой — все с ума посходили, —она с раздражением стряхнула пепел с сигары и продолжала вытаскивать куски материи из чемодана. — Выкройки вложены внутри. Начинай!

Она явно забыла о прошедших двадцати годах. Но фру Хермансен не забыла Когда она через полчаса шла домой с отрезами в оберточной бумаге, сверток казался тяжелым как свинец. Но, выдвинув электрическую швейную машину и изучив выкройки, она, к своему изумлению, заметила, что впервые за много лет чувствует себя бодрой, в хорошей форме.

Она снова начала работать.

Хермансен, не веря глазам своим, смотрел на собственную веранду, где проветривалось постельное белье. В десять минут пятого! Сотни людей прошли за день мимо и видели висевшее белье, словно развевающуюся на ветру насмешку над параграфом восьмым Правил.

С удивительной резвостью Хермансен пробежал по лестнице и сорвал белье. В гостиной крикнул:

— Элисе!

Никакого ответа. Он плечом толкнул дверь в спальню. И тут же отпрянул, дверь захлопнулась перед его носом. Хермансен увидел нечто такое, чему отказывался верить: женщину в трусиках и бюстгальтере. Лица разглядеть не удалось, поскольку голова была укутана в красную ткань — очевидно, женщина снимала с себя платье. А жена стояла рядом. «Неужели у нее противоестественные наклонности? » — вот что прежде всего пришло на ум. Неужели в его собственном доме происходили чудовищные вещи? По коже побежали мурашки. Но он услышал за дверью голос жены, звучавший спокойно, отнюдь не испуганный.

— Положи пока белье на диван!

Он вернулся в гостиную. Арифмометр и приходо-расходные книги убраны со стола, взамен разбросаны отрезы, журналы мод; тут же стояла швейная машина и две грязные кофейные чашки.

Он вышел в кухню. Посуда не вымыта, плита холодная, стол не накрыт. Хермансен услышал голоса и смех в передней, а немного погодя увидел фру Вик, шедшую по саду. Когда он снова вошел в гостиную, жена сидела за швейной машиной.

— Сегодня тебе придется самому позаботиться о еде, — без обиняков сказала она. — Посмотри в холодильнике, там что-то осталось.

— Как это понимать?

— Так, что я занята. Мне нужно поработать.

— Что делала эта женщина в моей спальне?

— Это фру Вик.

— Вот как, — сказал он спокойно как только мог. Он обычно не терял самообладания, не потерял и сейчас. — Будет ли мне позволено спросить, что делала фру Вик в моей спальне?

— В твоей?

— Ну, в нашей! —- резко произнес он, злясь, что неверно сформулировал фразу.

— Потому, что это единственное место в доме, где есть приличное зеркало. Мы примеряли... — и пока зала платье. Красное, ярко-красное. — И вообще, я считаю, ты мог бы говорить о моих клиентках более любезно.

— Клиентках? Ты что, заделалась портнихой?

— Милый, я и есть портниха. Это была моя профессия до встречи с тобой. Ты забыл?

— Нет, я не забыл, не следовало бы и тебе забывать, — сказал он, оглядывая комнату.

— Ты хочешь сказать, что я должна быть тебе благодарна?

— Я хочу сказать, что выполнил свои обязательства, — оскорбленно произнес оп. — Работаю день и ночь, сверхурочная работа, срочная работа...

— Я знаю, но если я тоже стану зарабатывать, тебе будет легче.

Слова поразили его словно глубинная бомба; последствия нельзя было даже предсказать.

— Итак, ты берешь с них деньги? — наконец спросил он.

— Конечно. Только за одно это платье я получу сто крон. Их почти хватит, чтобы покрыть штрафы за то, что ты машину ставил где не положено.

— Прошу тебя не вмешиваться в мои экономические дела.

— Хорошо. Тогда я истрачу деньги на себя.

— Я даю тебе деньги, и нет необходимости, чтобы ты для кого-то шила, — он повысил голос.

— А разве есть необходимость тебе сидеть в банке? — невинным тоном спросила она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что банков слишком много. Почти на каждом углу банк, но приходится обежать весь го род, чтобы найти приличную портниху.

— Это похоже на дурацкую предвыборную речь кого-нибудь из крайне левых, — насмешливо сказал он. — Кто сказал, что банков слишком много?

— Да Андерсен, например!

Она снова произнесла фамилию «Андерсен» не краснея. Это его взбесило.

— Что ты делала у Андерсенов?

— Я поблагодарила их за приглашение на свадьбу. Хермансен мерил шагами комнату. Через минуту произнес:

— Мы не пойдем! — это были важные слова, приказ, приговор верховного суда. Но только они не возымели действия.

— Я пойду, — сказала она, спокойно продевая нит ку в иголку.

— Нет, не пойдешь! Ты не сделаешь нас посмешищем в глазах всего поселка.

— Я не одна иду, — невозмутимо ответила она.

Он снова совершил ошибку; приговор не обсуждается. Но надо же было знать, как далеко зашел бунт.

— Кто еще?

— Фру Вик, например. Поэтому она и заказала но вое платье.

Хермансен подошел к столу и двумя пальцами откинул отрез. Поставил на место счетную машину, но жена не поднялась со стула.

— Я считаю, что ты слишком оптимистично настрое на. Мы в банке как раз обсуждали проблему и решили бойкотировать эту так называемую свадьбу.

— Можете сидеть дома и сосать лапу. Мы пойдем одни!

— Кто — мы?

— Мы. Женщины!

Это отдавало мелодрамой, и он кисло заметил:

— Странно, этот Андерсен влияет на женщин просто магически.

— Да, и что?

— Меня это не удивляет, — сказал он. — Если речь идет об аморальности, от него можно ждать чего угодно.

Она включила швейную машину. Звук этот раздражал Хермансена все больше и больше.

— Он даже бросил работу. Шатается тут без дела и крутит вам головы, а мы работаем изо всех сил, чтобы прокормить свои семьи.

— А может, он дает то, чего не могут дать другие?

— Ты подразумеваешь меня?

— Тебя и всех остальных.

— О чем ты говоришь? — подозрительно спросил он. — Разве у тебя нет всего, что может потребовать женщина, в определенных рамках, конечно? — и обвел рукой гостиную.

— Я ничего не требую, — сказала она, показывая, что хотела бы кончить разговор. Но как раз этого он не хотел. И перешел в наступление.

— Но я требую! — закричал он. — Я требую хотя бы уважения.

— За что?

— Уважения! — повторил он и на этот раз действительно стукнул рукой по столу. — Я тружусь изо всех сил, а...

— А результат? — она тоже повысила голос. Отложила шитье и смотрела ему в глаза — Ты устаешь! Измотан! Без сил! Ты больше занят соседями, чем своей семьей.

— Это неправда!

— Твой собственный сын стал тебе чужим.

— Продолжай, — резко произнес он,

— Ты стал плохим любовником!

Он беспомощно махнул рукой и в наступившей тишине вспомнил какие-то туманные фразы из Библии — описание того, как божий человек Илия узнал о поражении израильского войска, о том, что пали его сыновья и захвачен ковчег завета. Хермансен упал на стул, словно со сломанным позвоночником. Но поднялся, выпрямив спину.

— Ты говоришь о вещах, о которых понятия не имеешь, — пробормотал он. Выйдя в переднюю, Хермансен еще больше выпрямился. Жужжала швейная машина. Потом наступила тишина и послышался слабый шелест разрезаемого ножницами шелка.

Вне себя от злости, он раскрыл щиток и вывернул пробки.

— Это всего лишь временное решение!

Хермансен сидел на диване у фру Сальвесен и как потерянный смотрел на две пробки, с ужасом вспоминая кошмарную сцену с женой. Фру Сальвесен сидела в противоположном углу дивана и убежденно говорила:

— Мы не должны сдаваться. На нас лежит ответ ственность.

— Да, — ответил он, но голос звучал глухо и невыразительно. Удар был слишком силен. — Она сказала, что я плохой отец.

— Ужасно, чтобы женщина говорила такое своему мужу. А что еще она сказала?

— Я не могу повторить. Это слишком обидно, слишком оскорбительно.

Фру Сальвесен смотрела на его руки, которыми он закрыл лицо.

— Мне кажется, я знаю, что она сказала, — тихо проговорила она. — Я думаю, что она глубоко ошибается! — В это время Сальвесен вошел с веранды, и она сердито обернулась к нему: — Сними ботинки!

— Мне бы...

— Я только что натерла пол.

Муж снял ботинки и пошел на кухню за трубкой.

— Ты мог бы сразу сказать, что тебе трубка нужна, — это было сказано, когда он снова зашнуровывал ботинки. — Клумбу ты в порядок привел?

— Привел.

— Тогда подстриги живую изгородь!

— Хорошо, Юрдис. Все будет так, как ты хочешь.

Фру Сальвесен привыкла к тому, что муж делал все, что ни скажешь, но всегда для начала сопротивлялся. За последнее же время стал подозрительно сговорчив. Два дня назад она перебралась в подвальный этаж, и тогда он сказал почти те же слова: «Делай как тебе хочется, Юрдис! »

— Может быть, выпьешь чашку кофе? — предложила она немного любезнее.

— Нет, спасибо, пойду кусты стричь!

— А вы хотите кофе? — обратилась она к Хермансену, когда муж ушел.

— Да, спасибо.

Сидя на диване, Хермансен наблюдал за фру через открытую дверь кухни. На ней было светлое летнее платье, одноцветное, с короткими рукавами и молнией на спине, спускавшейся от ворота до самого низа. Он ощутил какое-то странное покалывание в затылке и судорожно сунул пробки в карман.

Уже в течение долгого времени оба слышали какой-то странный звук, доносившийся из сада. Как будто там что-то рубили. Она подошла к окну.

— Боже! — воскликнула фру Сальвесен. — Вы должны вмешаться. Вы мужчина!

Это была не просьба, а мольба. Он тяжело поднялся с дивана и подошел к окну.

Фру Хермансен тоже стояла у окна и смотрела на живую изгородь. Стояла долго, ведь ток был выключен и швейная машина не работала. Нельзя даже сварить себе чашку кофе для успокоения, поэтому пришлось открыть бутылку коньяку, приготовленного, собственно, для отпуска, и до краев налить себе большую рюмку. Помогло. Помогло совершенно невероятно, и она налила еще одну. Это было просто необходимо. Расправа с мужем не прошла бесследно. Она наговорила такого, чего, может быть, не стоило говорить, но выходка с пробками заглушила чувство вины, и злость не ослабевала.