Сенкевич Генрик 3 страница

- Ты что, ошалел?

- Как поживаешь, Магда? Когда тебе говорят: как поживаешь, то значит, как поживаешь?.. А по-французски знаешь, дура?.. Мусью, мусью! Кто мусью? Я - мусью: Поняла?

- Да что с тобой?

- А тебе что за дело? Was? * Донэ динэ! ** Понимаешь?

______________

* Что? (нем. ).

** Дайте есть! (франц. ).

На лбу Магды стали собираться тучи.

- Это ты по-каковски болтаешь? Ты что же, совсем разучился по-польски? Ах ты колбасник! Верно я говорю! Что из тебя сделали?

- Дай поесть!

- Пошел в хату!

Всякая команда производила на Бартека неотразимое впечатление, которому он не мог противиться. Услышав " пошел! ", он выпрямился, вытянул руки по швам и, сделав полоборота, зашагал в указанном направлении. На пороге опомнился и с удивлением посмотрел на Магду.

- Ну, что ты, Магда? Что ты?

- Пошел! Марш!

Он пошел в хату, но упал на самом пороге. Только теперь водка по-настоящему ударила ему в голову. Он запел и, озираясь по сторонам, стал искать в хате Франека. Даже сказал: " Morgen, Kerl! " *, хотя Франека не было. Потом расхохотался, сделал один чересчур большой шаг, два слишком маленьких, крикнул " ура" и повалился на постель. Вечером он проснулся трезвый, бодрый, поздоровался с Франеком и, выпросив у Магды несколько пфеннигов, предпринял триумфальный поход в корчму. Слава о доблестях Бартека опередила его: многие солдаты других рот того же полка вернулись в Гнетово раньше Бартека и всюду рассказывали о его подвигах под Гравелоттом и Седаном. Поэтому, когда разнеслась весть, что победитель в корчме, все прежние товарищи поспешили с ним повидаться.

______________

* Доброе утро, малец! (нем. ).

И вот сидит Бартек снова за столом, но никто бы его теперь не узнал. Он, прежде такой смирный, стучит сейчас кулаком по столу, надувается словно индюк и словно индюк балбочет:

- А помните, ребята, когда я в тот раз французов разделал, что сказал Штейнмец?

- Еще бы не помнить!

- Болтали про французов, пугали, а они самый квелый народ. Was? Салат жрут, как зайцы, да и улепетывают не хуже зайцев. Пива - и того не пьют, одно только вино.

- Верно.

- Стали мы как-то жечь одну их деревню, а они руки этак сложили и кричат: " Питье, питье! " * По-ихнему, значит, они пить дадут, только не трогай. Но мы на это не пошли.

______________

* Рitie - жалость, сострадание (франц. ).

- А понять можно, что они лопочут? - спросил молодой парень.

- Ты не поймешь - потому глуп, а я понимаю. Донэ дю пен! * - понимаешь?

______________

* Дайте хлеба! (франц. ).

- Что это вы говорите?

- А Париж видели? Вот там были баталии, одна за другой. Только мы всякий раз их били. Нет у них настоящего начальства. Так люди говорят. Плетень-то, говорят, хорош, да колья плохи. И офицеры у них плохие и генералы плохие, а у нас хорошие.

Старый Мацей Кеж, умный гнетовский мужик, покачал головой:

- Ох, выиграли немцы войну, страшную войну выиграли, и мы им немало помогли, а какая нам от того прибыль - одному богу известно.

Бартек вытаращил на него глаза.

- Что это вы говорите?

- А то, что и прежде немцы нас ни во что ставили, а теперь так носы задирают, словно и бога чад ними нет. А будут еще хуже издеваться над нами, да уж и сейчас издеваются.

- Неправда! - изрек Бартек.

В Гнетове старик Кеж пользовался таким уважением, что вся деревня думала его головой и никто не смел ему перечить, но Бартек был теперь победитель и сам имел вес.

Тем не менее все посмотрели на него с удивлением и даже, пожалуй, с негодованием.

- Ты что? С Мацеем будешь спорить? Что ты?

- А что мне ваш Мацей? Я и не с таким говорил, понятно? Ребята! Не говорил я со Штейнмецем? Что? А Мацей врет, так и врет. Теперь нам лучше будет.

Мацей с минуту смотрел на победителя.

- Ох, и глуп же ты! - сказал он.

Бартек стукнул кулаком по столу, да так, что все рюмки и кружки подскочили.

- Still der Kerl da! Heu, Stroh!.. *

______________

* Тихо, ты там! Сено, солома! (нем. ).

- А ты тише, не ори! Спроси лучше, глупая твоя голова, у ксендза или у пана.

- А ксендз разве был на войне? Или пан был? А я был. Не верьте, ребята. Теперь-то уж нас будут уважать. Кто войну выиграл? Мы выиграли! Я выиграл! Теперь чего не попрошу, мне все дадут. Захочу я стать помещиком во Франции, - и стану. Начальство-то знает, кто крепче всех лупил французов. Наши полки были самые лучшие. Так и в приказах писали. Теперь поляки пошли в гору. Понятно?

Кеж махнул рукой, встал и пошел прочь. Бартек одержал победу и на политическом поприще. Молодежь осталась с ним, смотрела на него, как на икону, а он продолжал:

- Я чего ни захочу, все мне дадут. Не будь меня, не то бы было! Старый Кеж - дурак. Понятно? Начальство велит бить - значит, бей! Кто надо мной станет издеваться? Немцы? А это что? - И он опять показал на свои кресты и медали. - А за кого я лупил французов? Не за немцев, что ли? Я теперь лучше всякого немца, потому что ни один немец не получил столько медалей. Пива сюда! Я со Штейнмецем говорил, с Подбельским говорил. Пива сюда!

Смахивало на то, что будет попойка. Бартек начал петь:

Trink, trink, trink,

Wenn in meiner Tasche

Noch ein Thaler klingt!.. *

______________

* Пей, пей пей,

Пока в моем кармане

Звенит еще хоть талер! (нем. ).

И он вытащил из кармана горсть пфеннигов.

- Нате! Я теперь пан! Не хотите? Ох, и не такие деньги водились у нас во Франции, только все куда-то девалось. Мало ли мы там пожгли да людей поубивали. Уж кого там только не было... одних французишек...

Настроение пьяных быстро меняется. Неожиданно Бартек сгреб со стола монеты и жалобно заголосил:

- Смилуйся, боже, над душой моей грешной...

Потом оперся локтями о стол, уткнул лицо в кулаки и замолчал.

- Ты что это? - спросил какой-то пьяный.

- Чем я виноват? - угрюмо пробормотал Бартек. - Сами лезли. А жалко мне их было: ведь земляки. Господи, помилуй! Один был, как зорька, румяный. А наутро побелел как полотно. А потом их, еще живых, засыпали... Водки!

Настала минута томительного молчания. Мужики с удивлением переглядывались.

- Что это он городит? - спросил кто-то.

- Совесть, видно, заговорила.

- Из-за войны этой самой и пьет человек, - пробормотал Бартек.

Он выпил рюмку, потом другую. С минуту помолчал, потом сплюнул и неожиданно опять пришел в хорошее настроение.

- Вы-то небось не говорили со Штейнмецем? А я говорил! Ура! Пейте, ребята! Кто платит? Я!

- Ты, пьяница, платишь, ты! - раздался голос Магды. - Вот я тебе заплачу, не бойся!

Бартек посмотрел на жену стеклянными глазами.

- А ты со Штейнмецем говорила, а? Ты кто такая?

Магда, не отвечая, повернулась к сочувствующим слушателям и принялась причитать:

- Ой, люди добрые, видите вы мой стыд, мою горькую долю. Вот он, воротился... Я-то, дура, ему обрадовалась, как порядочному, а он воротился пьяный. И бога забыл и по-польски забыл. Чуть выспался, протрезвился, опять пьянствует и трудом моим, потом расплачивается. А где ты взял эти деньги? Не я ли их потом-кровью заработала? Ой, люди добрые, уж не католик он, не человек, а немец окаянный, по-немецки лопочет да жить норовит людской кривдой. Ой, отступник, ох...

Тут баба залилась слезами, но потом опять повысила голос на октаву.

- Глупый-то хоть и всегда он был, да зато был добрый, а теперь что из него сделали?.. Ждала я его и вечером, ждала я его и утром - и вот дождалась. Ни тебе радости, ни тебе утешения! Боже милостивый! Чтоб тебя разорвало, чтоб ты навек немцем остался!

Последние слова она произнесла, жалобно причитая, почти нараспев. А Бартек на это:

- Молчи, не то поколочу!

- Бей, руби голову, сейчас руби, убей, прикончи, кровопийца! исступленно кричала баба и, вытянув шею, обратилась к мужикам: - Смотрите, люди добрые!

Но мужики предпочли поскорей убраться. Вскоре в опустевшей корчме остались только Бартек да баба с вытянутой шеей.

- Что ты шею-то вытянула, как гусь, - бормотал Бартек, - иди домой.

- Руби! - повторяла Магда.

- А вот и не отрублю, - отвечал Бартек и засунул руки в карманы.

Тут корчмарь, желая положить конец ссоре, потушил единственную свечу. Стало темно и тихо. Через минуту в темноте раздался визгливый голос Магды:

- Руби!

- А вот не отрублю! - отвечал торжествующий голос Бартека.

В лунном свете можно было видеть две фигуры, шедшие из корчмы. Одна из них, что впереди, причитала в голос: это была Магда; за нею, понурив голову, смиренно следовал герой Гравелотта и Седана.

VII

На беду, Бартек воротился таким слабым, что несколько дней не мог работать. А в хозяйстве дозарезу были нужны мужские руки. Магда выбивалась из сил и работала с утра до ночи. Соседи Чемерницкие помогали ей, чем могли, но этого было недостаточно, и хозяйство понемногу приходило в упадок. Магда задолжала колонисту Юсту, немцу, который когда-то купил в Гнетове пятнадцать моргов пустоши и завел на ней лучшее во всей деревне хозяйство. Были у Юста и деньги, которые он давал в займы под высокие проценты. Давал он прежде всего помещику, пану Яжинскому, имя которого красовалось в " золотой книге" и который именно по этой причине должен был поддерживать блеск своего рода на соответствующей высоте; давал Юст и мужикам. Магда уж полгода должна была ему несколько десятков талеров, которые частью вложила в хозяйство, частью переслала Бартеку во время войны. Все было бы ничего. Бог дал хороший урожай, и долг можно было бы заплатить из будущей жатвы, лишь бы только приложить руки к делу. Но, к несчастью, Бартек не мог работать. Магда не очень-то этому верила и даже ходила к ксендзу за советом, как бы расшевелить мужика, ко он действительно не мог работать. Стоило ему хоть немного утомиться, как он начинал задыхаться и жаловаться на ломоту в пояснице. Так он и сидел по целым дням перед хатой, курил фарфоровую трубку с изображением Бисмарка в белом мундире и кирасирской каске и смотрел на мир усталыми, сонными глазами человека, кости которого еще не отдохнули от перенесенных трудов. При этом он размышлял немножко о войне и о победах, немножко о Магде, немножко обо всем - и ни о чем.

Раз, когда он так сидел, издали послышался плач возвращавшеюся из школы Франека.

Бартек вынул изо рта трубку.

- Эй, Франек! Что с тобой?

- Да, " что с тобой"... - всхлипывая, повторил Франек.

- Чего ты ревешь?

- Как же мне не реветь, если мне дали по морде...

- Кто тебе дал по морде?

- Кто же, как не пан Беге!

Пан Беге исполнял обязанности учителя в Гнетове.

- А имеет он право давать тебе по морде?

- Значит, имеет, раз дал.

Магда, которая копала в огороде картофель, перелезла через плетень и с мотыгой в руке подошла к ребенку.

- Ты что там наделал? - спросила она.

- Ничего я не наделал... А просто Беге обозвал меня польской свиньей и дал мне по морде, а потом сказал, что раз теперь они французов завоевали, то нас будут ногами топтать, потому что они всех сильнее. А я ему ничего не сделал, только он меня спросил, кто самая важная особа на свете, а я сказал, что святой отец, а он дал мне по морде, а я начал кричать, а он обозвал меня польской свиньей и сказал, что как теперь они французов завоевали...

Франек было опять начал: " А он сказал, а я сказал", но Магда зажала ему рот рукой и, обратившись к Бартеку, закричала:

- Ну, слышишь, слышишь! Иди вот воюй с французами, а потом немец будет бить твоего ребенка как собаку да еще изругает. Иди вот воюй... Пусть пруссак убивает твоего ребенка - вот тебе награда! О, чтоб тебе...

Тут Магда, растроганная собственным красноречием, тоже принялась плакать, а Бартек вытаращил глаза и разинул рот от изумления. Изумление его было так велико, что он не мог слова вымолвить и прежде всего не мог понять, что же произошло. Как же так? А его победы.. С минуту еще он сидел молча, потом глаза его заблестели, кровь бросилась в лицо. Изумление так же, как испуг, у людей глупых часто переходит в ярость. Бартек вдруг вскочил и пробормотал, стиснув зубы:

- Я с ним поговорю!

Идти было недалеко. Школа находилась тут же, за костелом. Пан Беге стоял у крыльца, окруженный поросятами, которым он бросал куски хлеба.

Это был человек высокого роста, лет под пятьдесят, еще крепкий, как дуб. Сам он не был толст, только лицо у него было очень упитанным. А с этого лица смотрели смело и энергично большие рыбьи глаза.

Бартек подошел к нему вплотную.

- За что это ты, немец, бьешь моего ребенка? Was? - спросил он.

Пан Беге отступил на несколько шагов, смерил его глазами без тени страха и флегматично сказал:

- Пошел вон, польский турак.

- За что бьешь ребенка? - повторил Бартек.

- И тебя побью, польская хама! Теперь мы вам покажем, кто тут пан. Пошел к черту, иди жалуйся в суд... Убирайся!

Бартек схватил учителя за плечи и изо всей силы стал его трясти, крича хриплым голосом:

- Да ты знаешь ли, кто я такой? Знаешь, кто французов лупил? Знаешь, кто со Штейнмецем разговаривал? За что бьешь ребенка, прусская морда?

Рыбьи глаза пана Беге вылезли на лоб не хуже, чем у Бартека, но пан Беге был сильный человек и решил одним ударом освободиться от противника.

Он размахнулся и дал здоровенную оплеуху герою Гравелотта и Седана. Тут мужик вышел из себя. Голова пана Беге закачалась из стороны в сторону, как маятник, с тою только разницей, что эти движения были гораздо быстрее.

В Бартеке снова проснулся страшный истребитель тюркосов и зуавов. Напрасно двадцатилетний сын Беге Оскар, парень могучего сложения, поспешил на помощь отцу. Завязалась борьба, непродолжительная, но страшная. Сын упал наземь, а отец взлетел в воздух. Бартек поднял руки кверху и понес его, сам не зная куда. К несчастью, перед домом стояла бочка с помоями, которые бережно сливала для свиней пани Беге Вдруг в бочке что-то булькнуло. Через минуту были видны только отчаянно дрыгающие в воздухе ноги пана Беге. Жена его выскочила из дома:

- Помогите! Спасите!

Однако она не растерялась, перевернула бочку и выплеснула мужа вместе с помоями на землю

Из соседних домов высыпали колонисты и бросились на помощь соседям.

Несколько немцев накинулись на Бартека и принялись колотить его палками и кулаками. Произошла общая свалка, в которой было трудно отделить Бартека от его врагов: десяток тел сбился в одну кучу, и все они судорожно извивались.

Вдруг из этой кучи выскочил, как шальной, Бартек и во всю мочь побежал к плетню.

Немцы ринулись за ним, но тут раздался страшный треск - плетень закачался, и в ту же минуту в железных ручищах Бартека очутилась здоровенная жердь.

Он повернулся к ним, взбешенный, с пеной на губах, размахивая своей жердью; все бросились врассыпную.

Бартек погнался за ними.

К счастью, он никого не догнал. За это время он опомнился и стал отступать к дому. Ах, если бы перед ним были французы! Его отступление обессмертила бы история.

Дело было так: нападающие в числе около двадцати человек собрались с силами и опять двинулись на Бартека.

Он медленно отступал, как дикий кабан, преследуемый собаками. Время от времени он останавливался; тогда останавливались и его преследователи. Жердь внушала им почтительный страх.

Но они продолжали бросать в Бартека камнями, и метким ударом кто-то ранил его в лоб. Кровь заливала ему глаза. Он почувствовал, что ослабевает. Покачнулся раз, другой и, выпустив жердь из рук, упал.

- Ура! - закричали колонисты.

Но прежде чем они до него добежали, Бартек опять поднялся. Это их остановило. Раненый волк мог еще быть опасен. Кроме того, отсюда уже было недалеко до первых хат, и издали видно было, как несколько парней со всех ног бегут к полю сражения. Колонисты отступили к своим домам.

- Что случилось? - посыпались вопросы.

- Немцев малость пощупал, - отвечал Бартек. И упал без чувств.

VIII

Дело приняло серьезный оборот. В немецких газетах появились необычайно трогательные статьи о преследованиях, которым подвергается мирное немецкое население со стороны темной варварской массы, разжигаемой антиправительственной агитацией и религиозным фанатизмом. Беге стал героем. Этот тихий и скромный учитель, сеятель просвещения на далеких окраинах, этот истинный апостол культуры среди варваров, первый пал жертвой беспорядков. К счастью, за ним стоят сто миллионов немцев, которые не позволят, чтобы и т. п.

Бартек не знал, какая гроза собирается над его головой. Напротив, он думал, что все прекрасно кончится, и был совершенно уверен, что выиграет дело в суде. Ведь Беге побил его ребенка и первый его ударил, а потом на него напало столько народу! Должен же он был защищаться! Да еще и голову камнем проломили. И кому? Ему, о котором постоянно упоминалось в приказах, ему, который " выиграл" битву под Гравелоттом, который разговаривал с самим Штейнмецем, ему, который имел столько крестов и медалей! В его голове положительно не укладывалось, как это немцы могли обо всем этом не знать и как смели его так обидеть. Равным образом не мог он понять и того, как это Беге мог сказать гнетовцам, что теперь немцы будут топтать ногами их за то, что они, гнетовцы, так здорово били французов при всяком удобном случае. Что касалось его самого, то Бартек был убежден, что суд и правительство примут его сторону. Там-то ведь будут знать, что он за человек и что делал на войне. А уж Штейнмец наверно заступится за него. Ведь он из-за этой войны и обеднел и хату заложил, - не откажут же ему в справедливости.

Между тем в Гнетово приехали за Бартеком жандармы. Они, по-видимому, ждали ожесточенного сопротивления, так как приехали впятером, с заряженными ружьями. Но они ошиблись Бартек и не думал сопротивляться. Велели ему сесть в бричку - он сел. Только Магда была в отчаянии и упорно повторяла:

- Ох, нужно было тебе так с французами воевать? Вот же тебе, бедняга, за это, вот!

- Молчи, дура, - отвечал Бартек и весело улыбался всю дорогу, поглядывая на прохожих.

- Я им покажу, кого они обидели! - кричал он из брички.

И он ехал в суд со всеми своими крестами на груди, как триумфатор.

Суд действительно оказался к нему милостивым. Признав наличие смягчающих вину обстоятельств, Бартека приговорили только к трем месяцам тюрьмы. Кроме того, его приговорили к штрафу в сто пятьдесят марок в пользу семьи Беге и других " оскорбленных действием" колонистов.

" Однако преступник, - говорилось в судебном отчете " Posener Zeitung", по объявлении приговора не только не проявил ни малейшего раскаяния, но разразился такими грубыми ругательствами и так бесстыдно стал выставлять свои мнимые заслуги перед государством, что можно только удивляться, как прокурор не возбудил против него нового дела за оскорбление суда и немецкого народа".

Между тем Бартек спокойно вспоминал в тюрьме свои подвиги под Гравелоттом, Седаном и Парижем.

Однако мы совершили бы несправедливость, утверждая, что поступок пана Беге не вызвал никакого публичного осуждения. Напротив, напротив! В одно дождливое утро в рейхстаге выступил некий польский депутат и принялся весьма красноречиво доказывать, что в Познани изменилось отношение к полякам; что за мужество и потери, понесенные познанскими полками в эту войну, надлежало бы больше заботиться о нуждах населения познанской провинции; и, наконец, что пан Беге в Гнетове злоупотреблял своим положением учителя, позволяя себе бить польских детей, обзывать их " польскими свиньями" и говорить, что после этой войны пришлые люди будут топтать ногами аборигенов.

И пока депутат это говорил, за окном лил и лил дождь, а так как в такие дни людей одолевает сонливость, то зевали консерваторы, зевали национал-либералы и социалисты, зевал центр, ибо все это происходило еще до эпохи " культурной борьбы".

Наконец, от этой " польской кляузы" палата перешла к " очередным делам".

Тем временем Бартек сидел в тюрьме, вернее лежал в тюремной больнице, так как от удара камнем у него открылась рана, полученная еще на войне.

Когда у него не было жара, он все думал, как тот индюк, который околел от дум. Бартек не околел, но ничего не выдумал.

Однако изредка, в минуты, которые в науке называются lucida intervalla, ему приходило в голову, что, может быть, напрасно он так " лупил" французов...

Для Магды наступило тяжелое время: надо было платить штраф, а денег взять было неоткуда. Гнетовский ксендз хотел ей помочь, но оказалось, что в кассе нет и сорока марок. Гнетово было бедным приходом, да старичок и не знал никогда толком, куда у него уходят деньги. Пана Яжинского не было. Говорили, что он поехал в Царство Польское свататься к какой-то богатой панне.

Магда не знала, что ей делать.

Об отсрочке уплаты штрафа нечего было и думать. Что ж тут делать? Продать лошадей, коров? Хлеба еще стояли в поле, время и без того было трудное. Приближалась жатва, в хозяйстве нужны были деньги, а они все вышли. Магда в отчаянии ломала руки. Подала в суд несколько прошений о помиловании, ссылаясь на заслуги Бартека, но ей даже не ответили. Приближался срок платежа, а с ним секвестр.

Она молилась и молилась, с горечью вспоминая прежнее время, до войны, когда они жили в достатке, а Бартек вдобавок еще зарабатывал зимой на фабрике. Пошла она к кумовьям призанять денег, но и у тех не было. Война всех разорила. К Юсту пойти она не смела, потому что уж и так была ему должна и даже процентов не платила. Между тем Юст сам неожиданно к ней явился.

Однажды в полдень Магда сидела на пороге своей хаты, праздно сложив руки, потому что от горя силы ее совсем оставили. Она смотрела на реявших в воздухе золотых мушек и думала: " Какие же эти насекомые счастливые: летают куда им вздумается и ни за что не платят... " Порой она тяжко вздыхала и с побледневших губ ее срывалось тихое: " Боже мой, боже мой! " Вдруг у ворот показался загнутый книзу нос Юста; из-под носа торчала изогнутая трубка. Магда побледнела. Юст окликнул ее:

- Morgen!

- Как поживаете, пан Юст?

- А мои деньги?

- Ах, золотой мой пан Юст, потерпите немного. Нет у меня денег, что делать? Мужика моего взяли, штраф за него надо платить, а я никак концы с концами свести не могу. Лучше бы мне помереть, чем этак мучиться изо дня в день... Уж вы подождите, золотой мой пан Юст!

Она расплакалась и, наклонившись, смиренно поцеловала толстую красную руку пана Юста.

- Вот пан приедет, я у него возьму взаймы и отдам вам.

- Ну, а штраф из чего заплатите?

- Ох, не знаю. Коровенку, видно, продать придется.

- Я вам еще дам взаймы.

- Бог вам пошлет за это, золотой мой пан! Вы хоть и лютеранин, а хороший человек. Верно я говорю. Если бы все немцы были такие, как вы, все бы их благословляли.

- Только я без процентов не дам.

- Знаю, знаю.

- Нужно будет написать расписку на все.

- Хорошо, золотой мой пане, пошли вам бог!

- Вот я поеду в город, тогда составим акт.

Юст побывал в городе и составил акт, но Магда прежде сходила посоветоваться с ксендзом. Однако что ж тут было делать? Ксендз сказал, что срок слишком короток, а проценты слишком высоки, и очень жалел, что пан Яжинский уехал: был бы он здесь, наверное, помог бы. Магда не могла ждать до тех пор, пока все имущество пустят с молотка, и согласилась на условия Юста. Она взяла взаймы триста марок, то есть вдвое больше, чем нужно было, чтобы заплатить штраф, так как хозяйство тоже требовало денег. Бартек ввиду важности акта должен был скрепить его своей подписью. Магда нарочно ходила к нему для этого в " карцер". Победитель был очень удручен, подавлен и болен. Он было написал жалобу, указав на все причиненные ему обиды, ко статьи " Posener Zeitung" настроили правительственные сферы неблагожелательно по отношению к нему. Разве власти не должны расширить опеку над мирным немецким населением, " которое в последнюю войну дало столько примеров любви к отечеству и принесло столько жертв"? Понятно, что жалобу Бартека отклонили. Неудивительно и то, что это его окончательно надломило.

- Ну, теперь мы совсем пропадем, - сказал он жене.

- Совсем, - повторила Магда.

Бартек о чем-то задумался.

- Крепко они меня обидели, - сказал он.

- А Беге мальчишку обижает, - добавила Магда. - Ходила я его просить, а он меня же обругал. Ох, беда, теперь немцы у нас в Гнетове всем заправляют. Никого и не боятся.

- И верно, они всех сильнее, - печально проговорил Бартек.

- Я простая баба, но скажу тебе: всех сильнее бог.

- Он наше прибежище, - добавил Бартек.

С минуту оба молчали. Потом Бартек снова спросил:

- Ну, а что Юст?

- Если бог пошлет урожай, как-нибудь с ним расплатимся. Может, пан поможет, хотя он и сам кругом должен немцам. Еще до войны говорили, что придется ему продать Гнетово. Вот разве на богатой женится...

- А скоро он вернется?

- Кто его знает! В усадьбе говорят, что скоро с женой приедет. Уж немцы его прижмут, как воротится. И везде эти немцы! Так и лезут со всех сторон, как клопы! Куда ни повернись - в городе ли, в деревне ли, - везде немцы... Верно, за грехи наши. А помощи - ниоткуда.

- Может, ты что придумаешь? Ты баба умная.

- Что я придумаю, ну что? Разве я по доброй воле взяла у Юста деньги? По правде сказать, так и хатенка наша и земля - все теперь его. Юст хоть лучше других немцев, а и он своего не упустит. Не даст он мне отсрочки, как и другим не давал. Будто я такая дура, не понимаю, зачем он мне деньги сует! Да что делать, что делать, - говорила она, ломая руки. - Придумывай ты, коли умен. Французов-то ты умел бить, а вот что станешь делать, когда крыши у тебя над головой не будет, хлеба куска не станет?

Герой Гравелотта схватился за голову.

- Господи Иисусе!

У Магды было доброе сердце, ее тронуло горе Бартека, она прибавила:

- Молчи, родной, молчи! Да не трогай ты голову - рана-то еще не зажила. Только бы бог урожай дал! А рожь такая поднялась, что хоть целуй землю, и пшеница тоже. Земля-то не немец: не обидит. Хоть из-за твоей войны плохо земля вспахана, а растет все так, что душа радуется.

Магда улыбнулась сквозь слезы.

- Земля-то не немец... - повторила она еще раз.

- Магда, - сказал Бартек, уставясь на нее своими выпученными глазами. Магда!

- Ну, что?

- А ведь ты... такая...

Бартек чувствовал к ней великую благодарность, но не умел ее выразить.

Магда в самом деле стоила десятка других баб. Она иной раз круто обходилась со своим Бартеком, но была к нему искренно привязана. В минуты гнева, как, например, тогда в корчме, она и при людях называла его глупым, но тем не менее хотела, чтобы люди о нем думали иначе. " Мой Бартек только прикидывается глупым, а он хитрый", - говаривала она. А Бартек был так же хитер, как его лошадь, и без Магды никак бы не мог управиться с хозяйством, да и вообще ни с чем. Теперь, когда все свалилось на ее бедную голову, она принялась суетиться, хлопотать, бегать куда-то, просить - и, наконец, добилась-таки помощи. Через неделю после посещения мужа в тюремной больнице она опять к нему прибежала, запыхавшаяся, сияющая, счастливая.

- Как живешь, Бартек, колбасник ты этакий? - радостно закричала она. Знаешь, пан приехал! Женился он, молодая пани как есть ягодка. И взял же он за нею всякого добра, ой-ой!..

Действительно, гнетовский помещик женился и приехал с молодой женою и в самом деле взял за ней немало " всякого добра".

- Ну, так что с того? - спросил Бартек.

- Молчи, глупый! - ответила Магда. - Ох, и запыхалась же я!.. О господи!.. Пришла это я поклониться пани, смотрю: выходит она ко мне будто королева, а сама молоденькая, как весенний цветик, и собой хороша, словно зорька... Вот жара-то!.. Не продохнешь...

Магда подняла фартук и стала утирать им мокрое от пота лицо. Через минуту она опять заговорила прерывающимся голосом:

- А платье-то на ней лазоревое, как василек. Повалилась я ей в ноги, а она мне ручку дала... Поцеловала я... А ручки-то у нее пахучие и маленькие, как у ребенка... Ну в точности как святая на иконе, и добрая, и беду людскую понимает. Стала тут я просить ее помочь... Дай ей бог доброго здоровья!.. А она говорит: " Что в моих силах, говорит, все сделаю". А голосок у нее такой, что, как скажет слово, так у тебя на душе просветлеет. Стала я ей рассказывать, какой у нас в Гнетове народ несчастный, а она отвечает: " Эх, не в одном только Гнетове".. Тут уж я разревелась. И она тоже... Как раз пан вошел, увидал, что она плачет, и давай ее целовать - и в губы-то и в глаза. Господа не такие, как вы! Вот она и говорит: " Сделай для этой женщины, что можешь! " А он отвечает: " Все на свете, чего захочешь! " Спаси ее матерь божья, ягодку мою золотую! Пошли ей деток да здоровья! А пан тут и говорит: " Сильно вы виноваты, отдались немцу в руки, но я, говорит, вас выручу и дам денег для Юста".

Бартек зачесал затылок.

- Да ведь и пан был у немцев в руках.

- Ну так что же? Пани-то ведь богатая! Теперь они могут всех немцев в Гнетове купить, - значит, пану все и можно говорить. Выборы, говорит пан, скоро будут, так пусть, мол, люди за немцев не голосуют, а я, говорит, и Юсту заплачу и Беге приструню. А пани его за это обняла, а пан про тебя спрашивал и сказал, что если ты болен, так он потолкует с доктором, чтоб он тебе свидетельство написал, что ты не можешь сейчас сидеть. Если, говорит, не выпустят его совсем, так лучше зимой ему отсидеть, а теперь, говорит, жатва скоро, так он по хозяйству нужен. Понял? Вчера пан в городе был, а сегодня доктор в Гнетово приедет: пан его пригласил. Этот - не немец. Он и свидетельство напишет. А зимой будешь в тюрьме сидеть, как король какой, и тепло тут и жрать дадут даром, а теперь отпустят домой работать. Самое главное, что Юсту заплатим, а пан, может, и процентов не возьмет. Осенью если не все ему отдадим, так я пани подождать попрошу. Награди ее матерь божья... Понял?