Б. СЕДЕРХОЛЬМ. 3 страница

Глава 7-я.

Однажды ко мне в контору позвонили по телефону и чей-то незнакомый голос осведомился: „Можно ли говорит с господином Седергольм? ” На мой удовлетворительный ответ, в телефоне прозвучало: „Сейчас с вами будет говорит председатель Севзапгосторга (государственный синдикат торговли северо-западной области) товарищ Ланда. "

Этот советский „вельможа", возымев желание лично со мной познакомиться, просил меня назначить время, когда мне было бы удобно приехать в возглавляемое им учреждение.

На следующий день я поехал в назначенный час и был принят товарищем Ландой в его служебном кабинете. Сборная мебель, ковры, масса всевозможных диаграмм на стенах кабинета. Все как всюду у советских вельмож. Сам товарищ Ланда, плотный, ярко рыжий еврей с сильно выраженным еврейским акцентом и с европеизированной внешностью: приличный пиджачный костюм, воротник, галстук.

Из последовавшей беседы выяснилось, что товарищ Ланда, слышал о ведущихся мною переговорах и будучи в Москве на заседании высшего Экономического совета, он там предложил свой проект о снабжении кожевенной промышленности северо-западной области. Он успел убедит,, сферы", что право импорта дубильных материалов должно быть изъято из ведения кожевенного синдиката, так

как этот синдикат и без того имеет возможность торговать кожей и обувью, а Севэапгосторг нуждается в поддержке и торговля дубильными веществами весьма увёличит обороты этого учреждения.

Во мне все клокотало внутри, так как из-за карьерных соображений Ланда, мне приходилось начать сызнова все дело. Но надо было сдерживаться, так как у меня впереди была поездка в Москву, где я надеялся с помощью „гениального" Левинсона провести мое дело помимо Ланды и болтливого Эрисмана. Сделав вид, что меня заинтересовало предложение Ланды, я согласился обсудить дело в ряде назначенных Ландой заседаний.

На этих заседаниях прежде всего выяснилось, что Севзапгосторг не имеет наличности и мне предлагалось продавать им партии товара на условиях шестимесячного кредита с такой шаткой гарантией, как векселя Севзапгосторга. Дело должно было фактически обстоять таким образом: Севзапгосторг продавал мой товар в кредит всем государственным кожевенным заводам северо-западной области. Заводы изготовляли кожу и обувь, и в кредит сдавали все производство трестам, а те в свою очередь, тоже в кредит распределяли товар по розничным магазинам и кооперативным лавкам в городах и деревнях. Когда после долгих месяцев деньги, поступившие от розничных покупателей, пройдя длинный путь, наконец достигали Севзапгосторга, я мог надеяться получить расчет.

Я уже достаточно присмотрелся к советской торговле и быту, чтобы рисковать ставить мою фирму в положение кредитора Советской промышленности Несмотря на то, что тресты, синдикаты и заводы принадлежат государству, векселя этих учреждений почти не учитываются советскими банками, так как банки тоже страдают хроническим безденежьем, а тресты и синдикаты, не смотря на их „государственность" все работают с громадным убытком и задолженностью. Как ни подавлено городское население и крестьяне, но правительство все же не может повышать цены на товары беспредельно, так как и без того население, в особенности

деревенское, вынуждено приобретать товары по невероятно высоким ценам. Советскую иллюзорную промышленность, спасает лишь отсутствие конкуренции с внешним рынком, благодаря государственной монополии внешней торговли.

Вся советская промышленность это картонный игрушечный арлекин, двигающий без всякого ритма конечностями, благодаря веревочкам, за которые дергает. Центр". Вся промышленность в современной России так же мертва, как картонная игрушка.

Я посетил под разными благовидными предлогами несколько наиболее крупных заводов Петербурга, Москвы и Ивано-Вознесенского района — самого промышленного во всей России.

Что мне показали? . Красные уголки Ленина, кооперативные лавки и технические бюро, в которых масса людей что-то калькулировала, чертила диаграммы, проекты и пр.

На одном из заводов целая группа инженеров разрабатывала проект метрополитена в Петербурге, — городе в котором разрушаются дома от отсутствия средств на ремонт старой деревянной канализации и в котором на 16-ти квадратных метрах сырой и душной комнаты ютится семья рабочего из 6-ти человек.

Чертившие проект метрополитена с наивной гордостью показывали мне эскиз фасада „дома отдыха рабочих метрополитена" и рисунок в красках „домов садов” для рабочих.

Что я видел?

Я видел устаревшее оборудование заводов, старые, наспех отремонтированные станки и мастерские с таким чудовищным накладным процентом расходов, что заводы должны все время испрашивать добавочные ассигнования. В производстве заводов царит какой-то мозаичный дилетантизм и часто сменяемые правления приносят с собой новые взгляды и новые эксперименты.

На некоторых заводах состоят техническими директорами настоящие инженеры, но их деятельность парализуется совершенно неподготовленными к своей роли членами правления, состоящими из рабочих, иногда очень умных и развитых, но аб

солютно не компетентных в ведении большого технического предприятия.

Монополия государственной внешней торговли не может быть никоим образом отменена, хотя бы частично, так как это противоречит основным тезисам программы коммунистической партии. Даже частичная отмена монополии повлекла бы за собой соприкосновение с Западом, т. е. привела бы государственную промышленность к полному краху. Поэтому советское правительство нашло компромиссное решение задачи, как привлечь иностранный капитал и удовлетворить растущий товарный голод. Часть наиболее пострадавших фабрик и заводов сдана иностранным предпринимателям на сроки 10—15 лет с правом концессионеров выписывать все сырье, необходимое для производства, из за границы. Благодаря непомерно высоким ценам на предметы государственного производства, некоторые концессионеры удачно работают, держа свои цены на уровне государственных, но давая лучший товар. Но все эти концессионные предприятия очень мелкие, так как крупныё иностранные промышленники не рискуют вкладывать больших капиталов в советские предприятия. Самое существование концессионных предприятий находится под тем же знаком: „постольку, поскольку" и ничем не обеспечено, кроме договора... с советскими властями. Надежды советского правительства на концессионеров не оправдались, так как даже самые крупные из них, не создают ничего солидного и прочного, выписывая из-за границы поддержанные машины и ведя дело так, чтобы из него поскорей выжать все, что только возможно, благо условия изолированного советского рынка это позволяют.

Вся торговля и промышленность советского правительства идут верными шагами к полному краху и покупная способность стабилизированного червонца, медленно понижаясь, в конце концов катастрофически рухнет. Несомненно, что будет постепенно введена еще масса паллиативов, полумер, но этим не спасти положения: нужны чудовищные сунны, чтобы переоборудовать заводы и поднять их производительность. Если это

не будет сделано, то еще несколько лет—и все придет к тому же, чем было до появления „Нэпа", а за этим последует самая ужасающая анархия, беспримерная в истории мира. Из этого следует. что как нынешнее советское правительство, так и его творец Коминтерн находятся в заколдованном кругу, и выход из этого круга только один: отменить монополию внешней торговли и создать такие правовые нормы, которые бы гарантировали иностранным капиталистам как их личную безопасность, так и вкладываемых ими в советские предприятия капиталов.

Если это произойдет, то и Коминтерн и Чека перестанут быть тем, чем они теперь, и поэтому, совершенно ясно, что такому крутому повороту в политике будет предшествовать ряд лет, когда будет использован весь запас жестокостей и полумер из арсенала Чеки и Коминтерна.

Глава 8-ая.

Для ознакомления с качествами стандартного типа нашего товара я предложил Севзапгосторгу поставить им немедленно по фабричной цене около ста тонн дубильного экстракта на сумму около 2000 фунтов стерлингов, разумеется, за наличный расчет. Мое предложение пришлось как нельзя более во время, так как, по обыкновению, один из кожевенных заводов Петербургского треста был в затруднении, не получая от своего синдиката давным-давно затребованного сырья.

Давая товар по фабричной цене, я не преследовал прямых личных выгод, а лишь рассчитывал, что эта небольшая поставка введет меня в более тесное соприкосновение с заводами, и под предлогом сдачи товара и производства опытов, мне удастся ближе ознакомиться с постановкой советского кожевенного производства и его требованиями. Это входило одним из первых пунктов в полученные мною задания от моей фирмы.

Не желая портить отношений ни с “товарищем” Ландой, ни с „товарищем" Эрисманом, я поехал в Москву и там в комиссариате внешней торговли мне удалось обставить все дело так, что право

на импорт пробной партии товара было давно кожевенному синдикату и таким образом это учреждение благодаря моему вмешательству получило прецедент для возвращения своих утраченных прав непосредственного импорта из-за границы, что весьма облегчало мою задачу. Наш товар был на складе в Германии, прибыл довольно скоро в Петербург и я аккуратно получил в синдикате расчет.

„Товарищ” Ланда рвал и метал гром и молнии против синдиката и его директора и продолжал вести переговоры со мной в тысячах всевозможных вариаций. В конце ноября я съездил вторично в Москву и был принят как начальником комиссариата торговли Лежавой, так и самим Красиным. Насколько первый из них оказался ограниченным и тупым бюрократом, настолько второй с полуслова понял все мое дело и обещал мне свою помощь, находя, что предложения моей фирмы вполне отвечают интересам советской промышленности. К сожалению Красин уезжал на следующий день после нашего свидания в Париж и Лондон и, подтвердив в принципе, что наша фирма будет обслуживать непосредственно синдикат, он отложил окончательное рассмотрение и подписание контракта до своего возвращения из-за границы, т. е. через 3 недели.

Я успел все же добиться от него письма к правлению синдиката, которое должно было облегчить мне защиту моего основного контракта в первоначальной редакции.

Около Рождества, внезапно пронеслась по Петербургу весть: весь кожевенный трест и все правление кожевенного синдиката арестованы Чекой, так как раскрыты грандиозные хищения, взяточничества и растраты. Количество арестованных превышало 400 человек, так как по своему обыкновению, Чека арестовала не только прикосновенных к панаме советских чиновников, но также их знакомых, родных и друзей.

Случайно встреченный мною в одном из банков, „гениальный” Левинсон, был очень взволнован и трагически сказал мне: „Подумайте. Такой

скандал в социалистической республике, и в то время, когда всем управляют сами рабочие".

Эти слова были неискренни, так как Левинсон знал, еще лучше меня, что именно в советской России, панамы сделались самым заурядным явлением, и еженедельно арестовываются то в одном, то в другом советском предприятии десятки служащих за совершенные ими, или провоцированные Чекой преступлен я.

Не безынтересно для характеристики советского чиновного быта, что „товарищ" Ланда деятельно способствовал производству обыска и ареста в кожевенном синдикате, надеясь утопить своего врага и конкурента „товарища" Эрисмана. Хотя этот последний не был арестован, но все, происшедшее вывело из строя весь синдикат, и, разумеется, теперь не могло быть и речи для меня о каких либо переговорах.

Когда, после Рождества, я поехал в Москву в третий раз, для свидания с Красиным, то получил от него ответ, что пока все не успокоится и не наладится вновь, работа синдиката, никакие конкретные переговоры не мыслимы.

Таким образом я, силою обстоятельств, возвращался вновь к моим личным торговым делам. Необходимо было выждать, пока в синдикате все опять войдет в норму.

В конце января 1924 года началась эпидемия арестов по делам, связанным со шпионажем и. контрреволюцией". Коридоры нашего дома на Невском проспекте, совершенно опустели, так как даже посредники и комиссионеры были в панике, и обходили за версту все иностранные конторы.

Все мы, точно по мановению волшебной палочки, сразу потеряли наших русских знакомых и друзей. Это случалось периодически и раньше, но теперь Чека почему то неистовствовала без передышки.

Глухо поговаривали, что в застенках Чеки идут массовые расстрелы, и что все Московские и Петербургские тюрьмы совершенно переполнены.

В массовых арестах мы не сомневались, так

как даже советские газеты пестрели описанием таких громадных процессов, как дело кожевенного синдиката, Николаевской железной дороги, Северо-западной железной дороги, Путиловского завода, Владимирского клуба, союза кооператоров и т. п., и т. д., —все на протяжение полутора месяцев. По самым скромным подсчетам, одни только эти процессы, обогатили советские тюрьмы не менее, чем 2000 заключенных.

Но все это были аресты, связанные так или иначе с экономическими правонарушениями. В стране, где правительство, во имя партийных интересов, регламентирует мельчайшие детали общественной и частной хозяйственной жизни, — естественны эти массовые правонарушения. Эпидемия арестов за весь трехлетний период моего пребывания в советской России (включительно до 1926 года) никогда не прекращалась и ныне продолжается.

В газетных судебных отчетах часто упоминалось о смертных приговорах, но десятки ежемесячно расстреливаемых по приговорам судов, далеко не соответствовали тем глухим слухам, доходившим до нас, о еженедельных сотнях, казненных в застенках Чеки.

Сведения о массовых арестах, производимых Чекой по делам о шпионаже, контрреволюции, политических заговорах, и т. п., хотя и не проникали в печать, но сомнения в их достоверности у нас не возникали.

То один, то другой из моих соотечественников, или кто-либо из членов иностранных миссий, рассказывали за вечерним чаем, о неудачном посещении ими кого либо из русских знакомых. Посетителей всюду встречали с испуганными лицами и произносилась стереотипная фраза: . У нас не благополучно. Коля (или Маня) арестованы Уже столько недель, как не имеем о нем (или о ней) никаких вестей. "

Я сам, в январе, отправился навестить одну семью, жившую далеко вне центра города Эта семья старого профессора юриста, состояла из восьми человек, ютившихся в трех комнатах с самой примитивной мебелью. Дом был отвратительный,

полуразрушенный и члены профессорской семьи никогда не снимали теплого платья, так как бюджет семьи не позволял приобретать дрова для отопления квартиры. Один из сыновей профессора скрылся нелегально за границу и проживал там уже третий год. Перед моим отъездом в Советскую Россию, он просил меня навещать его родных и передавать им деньги и письма, которые он мне пересылал по дипломатической почте одного из иностранных консульств.

Как раз в это мое последнее посещение из семьи профессора *) исчезла дочь, только что получившая диплом врача, и сын-юноша 16-ти лет, удаленный из технологического института за „буржуазное" происхождение.

Брата и сестру арестовали за неделю до моего визита, по подозрению в принадлежности к социал-демократической партии. Там же я узнал, что у некоторых наших общих знакомых произведены обыски и ряд арестов.

В этот раз я уходил от профессора не без тревоги за себя, и вдохнул спокойно, лишь переступив через порог подъезда нашего финляндского дома.

Навещая кого-либо из моих знакомых, я всегда брал с собой, как авангард, одного моего русского приятеля, Сидорова, которого я знал бесконечно давно. и он был многим обязан моим родителям и мне. Благодаря своему пролетарскому происхождению и ловкости, Сидоров занимал очень скромную, но верную должность в одном из бюро профессиональных союзов и даже состоял членом партии. Мои свидания с Сидоровым происходили обычно в какой-нибудь пивной или второклассном кафе. Немного поболтав о разных делах, мы отправлялись к кому-либо из моих знакомых. Соскочив с трамвая и подходя к нужному мне дому, я посылал Сидорова вперед, на разведку, а сам проходил мимо, поджидая приятеля у какой-нибудь витрины. Если Сидоров сообщал мне, что „засады”

*) Специальность профессора и его дочери мною намеренно изменены, по вполне понятным причинам.

и ничего подозрительного нет, то, простившись с ним, я шел к знакомым. Я всегда поступал так не столько из боязни за себя, сколько из опасения подвести под неприятность моих друзей, для которых знакомство с иностранцем могло превратиться в “дело о шпионаже и контр революции за №".

Несколько раз я нарывался на засады. вернее будет сказать, что Сидоров нарывался, так как я, по обыкновению, поджидал его на улице. Сидоров, благодаря своим многочисленным мандатам и партийному билету, не вызывал подозрений и его всегда отпускали. Но однажды и его продержали 4 дня в тюрьме, и после этого случая благоразумие требовало подыскать нового провожатого для авангарда.

Мой новый разведчик был мальчуган 12ти лет, сын старой прислуги моих давних знакомых, ныне державшей кустарную белошвейную мастерскую. Мы соорудили две картонки и положили в одну из них три мужских рубашки, а в другую женское белье.

В зависимости от обстоятельств, мальчишка пользовался то одной, то другой дежурной картонкой, заходя в нужные мне квартиры под видом сдачи заказа, будто бы перепутав адрес заказчика.

Этот же мой маленький провожатый, первый, раньше меня самого, заметил, когда за мной началась слежка.

Но, видимо, мой час пробил, и несмотря на все принятые мною меры, я уже не в силах был изменить начертанного в книге моей жизни. Но об этом потом...

Г л а в а 9я.

Я уже упоминал в предыдущей главе, что все мы, недавно живущие в России иностранцы, относились с недоверием к слухам о массовых расстрелах Чекой, т. е. о расстрелах без предварительного гласного суда. Об этих расстрелах советская печать теперь не публикует. Говорю „теперь", т. е. в период „Нэпа", так как в эпоху откровенного террора, эпоху военного коммунизма не только со

ветские газеты, но и Чека, в отдельных брошюрах, публиковала обширные списки расстрелянных.

Удивительно, как всегда люди склонны к оптимизму, и как немного нужно, чтобы заставить нас поверить в приятное нам, и совершенно разубедить нас в том, что нам неприятно.

Мы все без исключения прекрасно сознавали, что в природе и в методах советской власти ничто не изменилось и не может измениться, коль скоро вся политика направляется интересами Коминтерна под наблюдением Чеки,

Мы все, без исключения, могли наблюдать, как явно и тайно люди массами бросаются в тюрьмы и как все обыватели терроризированы. Казалось бы, что не могло существовать причин, мешающих нам поверить в справедливость слухов об ужасах застенков Чеки. Предпосылка для такого умозаключения формулировалась сама собой: . „Раз вообще Чека полномочна, бесконтрольна, раз в стране царит только право диктатуры, раз в систему управления страной введены сыск, провокация и административный произвол, то почему не быть и массовым казням без суда.

Так говорит логика. Но люди, воспитанные в условиях старой культуры права и нормальных человеческих взаимоотношений, всегда руководствуются в своих заключениях, не одной лишь логикой, но также голосом своей совести и побуждениями сердца.

Наши совесть и сердце отказывались верить слухам о массовых казнях, без суда» и я, лично, считал все эти слухи праздной болтовней перепуганных обывателей. Мои соотечественники и друзья из различных иностранных миссий, успевшие уже ознакомиться с советским бытом и порядками, только приговаривали: . Ничего, поживете — увидите. "

В конце января 1924го года я, совершенно случайно, встретил на улице сестру моего бывшего сослуживца по Российскому Императорскому флоту. Не смотря на 9 лет, протекших с момента нашей последней встречи в семье сенатора Я, я сразу узнал в увядшей и бледно одетой в траур женщине, бывшую красавицу и светскую львицу Т.

Ее брат, мой бывший сослуживец, после не

скольких арестов был в конце концов оставлен в покое. В период „Нэпа”, как и многие бывшие офицеры, он кое-как приспособился к режиму, и даже устроился на какую-то очень маленькую должность в одном из советских торгово-промышленных предприятий. Эта должность давала полуголодное существование, но зато казалось, что на прошлое „офицерство” теперь может быть поставлен крест, и о старой профессии „царского" офицера, уже никто не напомнит ни обысками, ни арестами, ни угрозами. Так казалось бедному Т., и он чувствовал себя почти счастливы, надеясь на дальнейшую эволюцию „Нэпа", и имея возможность поддерживать мать и сестру.

В октябре его внезапно арестовали по подозрению в контрреволюции и шпионаже, так как кто то из живущих за границей русских эмигрантов, был настолько неосторожен, что в одном из писем к своим друзьям в России, упомянул фамилию Т.

При одном из обычных, повальных обысков, производимых периодически Чекой, это письмо была найдено у одного из корреспондентов легкомысленного эмигранта. Это повлекло за собой арест массы всевозможных лиц, и в том числе несчастного Т. с сестрой. Девушку выпустили из тюрьмы в декабре, а её брата и еще нескольких человек, арестованных по тому же „делу", расстреляли по постановлению коллегии Московской Чеки, т. е. без суда.

Немного спустя после вышеописанной встречи, мне опять пришлось соприкоснуться с одним из многих случаев массовой казни, произведенной только на основании провокации и подозрительности Чеки. Но я не хочу вдаваться в утомительный перечень всех этих ужасных фактов, так как обо всем этом я расскажу в главах, посвященных моему пребыванию в советских тюрьмах. Там я имел возможность наблюдать „в натуральную величину" всю закулисную сторону советского быта. Там я видел собственными глазами, с о т н и людей, которых убивали без всякого суда.

В начале февраля я столкнулся невдалеке от нашего дома с моими бывшими школьным товарищем и сослуживцем по Императорскому флоту, Л.

Он меня весьма радостно приветствовал, и сверх всякого ожидания, без тени опасения, пригласил меня к себе на обед. На мой подчеркнутый намек, что я теперь иностранец, и что мое посещение может навлечь на Л. всякие беды, мой товарищ сангвинически засмеялся и сказал:

„Вы все иностранцы, все ужасно преувеличиваете. Все далеко не так ужасно, как вам, это кажется. "

На следующий день, после этой встречи я поехал к Л., на обед.

Все как всюду и всегда в советской России, т. е. парадный ход заперт, и входить надо через черный ход. Пройдя кухню, в которой хлопотала повариха в белом колпаке, я попал в отлично обставленную квартиру, не носившую ни малейших следов пронесшегося урагана революции, террора и голодных годов.

В уютной гостиной, освещенной мягким светом затемненной абажуром лампы, я застал довольно большое и элегантное общество. Моя боязнь, что мой смокинг будет шокировать угнетенных „бывших", совершенно рассеялась, при виде мужчин, одетых, не хуже меня, в смокинги и декольтированных дам, одетых в изящные, модные платья. Сам Л. сиял бриллиантовыми кольцами, золотым портсигаром и изумительно суетливым радушием.

Несколько позднее меня, в гостиную вошла артистка X., в сопровождении Левинсона. Среди гостей были два советских видных чиновника из приспособившихся, бывших", представитель Польши по реэвакуационному вопросу (тоже служивший, до революции, офицером русского флота), технический директор одного из текстильных заводов —?: 'все с женами, кроме меня.

Обед был превосходный и вина лились в изобилии.

За чашкой кофе и сигарой, Л. и я вспомнили старые школьные годы и именно эти годы дали мне вправо задать старому школьному товарищу вопрос: каким чудом, каким образом удалось ему не только сохранить прежнее благосостояние, но продолжать так храбро вести прежний образ жизни, вопреки царящему вокруг террору Чеки?

Ответ моего школьного товарища меня не удовлетворил, и мое недоверие к нему еще больше возросло.

По его словам, он занимал какую-то должность в какой-то комиссии, по распродаже технических материалов, оставшихся после войны. Более чем сомнительно предположение, что он мог нелегально зарабатывать на этих распродажах. При его незначительной должности и тщательном контроле со стороны Чеки, такой способ заработка долго продолжаться не мог бы. Об этом свидетельствовали часто публикуемые в газетах судебные разбирательства всевозможных дел о взяточничестве и десятки еженедельно расстреливаемых по судебным приговорам.

Л. мне говорил, что ему удалось припрятать от конфискации драгоценности его жены и свои, и теперь, — во время,, Нэпа", он их выгодно продавал. Кроме того, сестра его жены, по словам Л., концертировала за границей с громадным успехом и присылала Л. значительные суммы.

Все эти россказни были сплошной неправдой. Во-первых, Л, давным-давно посадили бы в тюрьму, за получение из за границы больших сумм. Во-вторых, я узнал уже немного позднее, что сестра жены Л., служила в одном из советских заграничных дипломатических представительств. В третьих, не смотря ни на какие деньги, Л. не мог бы так широко Жить, как он жил, если бы это не получило санкции свыше, в силу каких то тайных причин.

В советской России, — при условиях,, Нэпа", могут относительно безопасно и широко жить иностранцы концессионеры. Иногда пробуют откровенно широко жить „нэпманы", но... это почти всегда кончается арестом и конфискацией всего имущества.

Если нэпман широко живет, то это совершенно убедительно доказывает, в условиях советского режима, что доходы нэпмана основаны на целом ряде противозаконных комбинаций.

В условиях советского быта и права, совершенно невозможно для советского гражданина заработать легально, мало-мальски значительную сумму денег. Поэтому можно безошибочно определить, по образу жизни советского гражданина, насколько его деятельность закономерна, с точки зрения Чеки. Нет ничего удивительного в тон, что Чека проявляет, сверхчеловеческую проницательность". Раз вся жизнь советского обывателя обставлена тысячами всевозможных запрещений, и ему фактически разрешается только дышать, и то не всегда, то не нужно обладать какой либо особой проницательностью, чтобы понять, как наполняются тюрьмы нарушителями закона.

Ни одному слову Л., я не поверил. Впоследствии я убедился, что, если не сам Л., то его супруга и её сестра были секретными агентами Чеки.

Артистка X., подруга Левинсона, предполагала на ближайших днях ехать в Париж. Она довольно ловко перевела разговор на мои отношения к моей южно американской фирме, и распространилась о трудностях получения визы для советских граждан, желающих попасть в Америку. Полушутя, полусерьезно, очаровательная дива старалась осторожными вопросами вызвать меня на откровенность. Насколько помню, больше всего интересовал ее вопрос, собираются ли шефы моей фирмы отозвать меня обратно, и знаю ли я что-либо о положении переговоров советского правительства, по поводу его признания правительством той республики, где были плантации и главная контора нашей фирмы.

Даже при всем моем желании, я не ног бы удовлетворить любопытство моей собеседницы. Я был очень мало осведомлен в политике экзотических государств, и та маленькая южноамериканская республика, в экономике которой доминировало влияние моей фирмы, вела свою политику в отношении советской России, совершенно вне экономических соображений, справедливо считая, что советские хозяйство и

финансы не могуг иметь никакого влияния на бюджет даже маленькой республики.

Представитель польской реэвакуационной комиссии г-н Ч., очень красивый и видный молодой человек, знавший нашего гостеприимного хозяина по совместной службе в Императорском флоте, держал себя очень сдержанно. Насколько я понял из раз» говоров, он бывал неоднократно в доме Л.

Вскоре после этого обеда, я еще два раза встречался случайно с гм Ч. в ресторане и на улице. Я был очень удивлен, когда однажды пронесся слух, что Чека обнаружила целую сеть шпионажа в пользу Польши, и организатором этого шпионажа, по мнению Чеки, был никто другой, как Ч., успевший вполне легально выехать за границу.

Вопреки своему обыкновению, Чека решила вести весь процесс о польском шпионаже, в гласном суде. Как и всегда, процесс был „сделан" громадным, с несколькими десятками обвиняемых. Результатом всего этого, абсолютно беспочвенного процесса, было много расстрелянных и осужденных на десятилетнее тюремное заключение.

Удивительно, что ни мой школьный товарищ Л., ни артистка X., с которой г-н Ч. встречался неоднократно в доме Л., не были привлечены к делу даже в качестве свидетелей. Это тем более удивительно, так как за Ч. было установлено тщательное и долговременное наблюдение. Об этом можно было судить по массе арестованных лиц, вина которых заключалась в шапочном знакомстве с Ч.

За всем процессом по делу польского шпионажа я следил по газетам, находясь уже в тюрьме, и этот процесс причинил мне не мало тревожных дней. Ежеминутно, игрой слепого случая, могло открыться и мое знакомство с Ч., —знакомство совершенно невинное, но и этого было бы достаточно, чтобы окончательно погубить меня, обвинявшегося в самых тяжких преступлениях против советской власти.

Мне до сих пор кажется странным и подозрительным, что моя, хотя и мимолетная, встреча с

г-м Ч. в доме А., ни разу не вызвала вопросов со стороны следователей Чеки. Они часто ставили меня в тупик на бесконечных допросах, называя мне имена лиц, которых я никогда в своей жизни не встречал, или за мимолетностью знакомства даже не помнил. Более чем сомнительно, чтобы встреча двух таких лиц как Ч. и я, бывших под бдительным надзором Чеки, осталась бы ей неизвестной. Невольно напрашивается предположение, что в интересах Чеки, было не спрашивать меня о знакомстве с Ч., так как это повлекло бы за собой упоминание мною о месте нашей встречи, и следовательно потребовалось бы привлечь к допросу самого Л. и артистку X.