Саймон Лелич 14 страница

На Эллиот она не походила. Светлые — до того, что они выглядели обесцвеченными — волосы. Если у нее и были веснушки, то из тех, что проступают только под прямым солнечным светом. Глаза не дымчато-серые, как у Эллиота, а голубые. Разве что, чуть приплюснутым носом да встревоженными складками на лбу и походила она на брата. Однако сильнее всего напомнило Люсии Эллиота выражение лица девочки — настороженное, почти испуганное.

Впрочем, когда она заговорила, в голосе ее никаких следов застенчивости брата не обнаружилось.

— Да? — произнесла девочка.

— Здравствуй, — сказала Люсия. — Ты, наверное, София.

Девочка насупилась, перевела взгляд на Дэвида и насупилась еще сильнее.

— А вы кто?

— Это Дэвид. А я Люсия. Твой отец дома, милая? Мама?

— Вы репортеры?

Люсия покачала головой:

— Нет. Мы не репортеры.

Глаза девочки сузились:

— Тогда говорите пароль.

Люсия посмотрела на Дэвида. Дэвид посмотрел на Люсию.

— Пароль? — сказала Люсия. — Боюсь, пароль нам не известен. Ты не могла бы просто…

Дверь захлопнулась. Люсии осталось только смотреть на покрывавшую ее горчичного тона краску.

— Так, — сказал Дэвид. — И что теперь?

Люсия постояла немного и постучала снова, громче, чем в первый раз. И еще не успела опустить руку, как цепочка опять звякнула и дверь распахнулась. Прямо за ней стоял отец Эллиота. Дочь сидела на нижней ступеньке спускавшейся в прихожую лестницы, подперев подбородок ладонями и глядя на Люсию и Дэвида: на незваных гостей.

— Детектив-инспектор Мэй, — произнес Сэмсон. Дэвида он словно бы и не заметил. Люсия представила своего спутника, Сэмсон пожал ему руку — быстро, механически, без всякого интереса, — а затем сказал: — Входите. Приведи сюда маму, София. И убери свои вещи.

На одной из ступенек лежала обложкой вниз книга. София подхватила ее и затопала вверх по лестнице.

— Извините за такой прием, — пробормотал Сэмсон и повел рукой в сторону гостиной. Дэвид поблагодарил его. Люсия вошла первой.

— Присаживайтесь, — сказал Сэмсон, и они сели бок о бок на светло-зеленую софу, которую Люсия увидела через окно. Обивка мягко подалась под ней, и Люсия стала сдвигаться вперед, пока не оказалась на самом краешке софы, подобрав под нее ноги и сцепив на коленях ладони. Дэвид проделал то же самое.

— Прошу прощения за беспорядок, — сказал Сэмсон, хотя никакого беспорядка вокруг не наблюдалось. Люсия решила, что он говорит о коробках, стопкой громоздившихся в дальнем конце комнаты, у обеденного стола. Что в них, сказать было невозможно, однако из гостиной исчезли украшавшие ее безделушки. Осталась лишь мебель, несколько фотографий, засунутых между подушкой и подлокотником софы, рядом с Люсией, да сегодняшний номер «Таймс». Люсия вспомнила картину, увиденную в прошлый раз: стопки книг, одежду и обувь в прихожей, велосипед Софии, остатки завтрака на столе, — словом, все атрибуты семейного дома, силящегося как-то приноровиться к своим обитателям.

— Вы переезжаете? — спросила Люсия.

Сэмсон покачал головой:

— Просто прибираемся. Избавляемся от кое-каких вещей. Ненужных. Главным образом, детских. Вы не хотите чая? Или кофе?

Дэвид взглянул на Люсию. Теперь головой покачала она:

— Нет, спасибо.

Повисло молчание. Сэмсон постоял у двери, положив ладонь на дверную ручку. Потом взглянул на кресло напротив софы, и направился к нему неуверенной походкой малыша, только что научившегося ходить и все еще боящегося упасть. Дойдя до кресла, он опустился на подлокотник, коленями к двери.

Они ждали. Дэвид покашливал.

Когда в гостиную вошла мать Эллиота, Люсия и Дэвид встали. Фрэнсис Сэмсон выглядела, как и ее муж, измотанной. И недавно плакавшей. В одном из кулаков она сжимала платок. Волосы были расчесаны, но собраны сзади в неряшливый пучок. Она была в джинсах и рубашке навыпуск, скорее всего, мужниной.

Люсия шагнула к ней, однако мать Эллиота просто кивнула, отступила от нее и зашла за кресло. Сэмсон так и остался сидеть на подлокотнике. Стороннему наблюдателю они могли показаться скучающими гостями, а Люсия и Дэвид — смущенными хозяевами дома. София не показывалась, и все же Люсия не могла избавиться от ощущения, что девочка затаилась наверху лестницы.

— Спасибо, что приняли нас, — сказала Люсия. — Насколько я понимаю, вы оба сильно заняты.

К ее удивлению, Сэмсон рассмеялся. Горько, почти язвительно.

— Не так, чтобы сильно, инспектор. Если желаете знать правду, заняты мы недостаточно.

Жена положила ему на плечо ладонь.

— Пол, — сказала она.

Сэмсон не обернулся, ладонь сползла с плеча.

— Так что вам нужно, инспектор? Зачем вы пришли? Простите меня за резкость, но ваш визит… я бы назвал его несколько неожиданным.

Люсия кивнула.

— Это Дэвид Уэллс, — сказала она, глядя на жену Сэмсона. — Он адвокат. Очень хороший.

Дэвид что-то пробормотал. Поддернул одну из своих брючин, повертел пальцами запонку.

— Некоторое время назад фирма Дэвида участвовала в судебном разбирательстве по одному делу. Точнее, несколько лет назад. Оно было связано с ситуацией, отчасти похожей на вашу. С тем, что произошло с вашим сыном.

Сэмсон поерзал на подлокотнике. Но ничего не сказал.

— Был один мальчик, — продолжала Люсия, снова переведя взгляд на него. — У него возникли проблемы в школе, совсем как у Эллиота.

— У Эллиота не возникало проблем, инспектор. Его травили. Проблемы создавал не он. Ему их навязывали.

Люсия кивнула:

— Я, собственно, и хотела сказать, что этого мальчика тоже травили. Преследовали, совсем как вашего сына. Хоть и по-другому. Иными средствами. Однако он страдал.

— Весьма печально, инспектор. Но клоните-то вы к чему?

— Прошу вас, называйте меня Люсией. Мой визит к вам нельзя назвать официальным.

— Ну хорошо, Люсия. Так к чему вы клоните?

— Возможно, будет лучше, если это вам объяснит Дэвид.

Дэвид кашлянул, слегка проехался ступней по полу.

— Должен сразу сказать, — начал он, — что я к этому делу отношения не имел. Это было еще до меня. До того, как я начал работать в фирме «Блэйк, Генри и Лорн». Однако о деле я слышал. А после того, как мне позвонила Люсия, кое-что о нем почитал. И сейчас знаю его довольно хорошо.

Сэмсон нахмурился. Его жена тоже.

— Коротко говоря, произошло следующее, — продолжал Дэвид. — Этому мальчику, Лео Мартину, шестнадцать лет, он сдает выпускные экзамены и около половины из них проваливает. Чего никто не ожидал, потому что мальчик он умный. Очень умный, настолько, что мог получить одни пятерки, а то и с плюсом. Родители негодуют, обвиняют во всем экзаменационную комиссию, поднимается шум и после того, как родители и школа начинают копать глубже, выясняется, что причина, по которой Лео провалил экзамены, не оправдав ожидания родителей, состояла в том, что все то время, которое, как они полагали, их сын проводил в школьной библиотеке, готовясь к экзаменам, он, на самом-то деле, писал контрольные работы для компании детей, бывших на год младше его. Младше-то младше, но сильнее Лео. В течение какого-то времени эти мерзавцы мучили его, терроризировали, осыпали угрозами. Угрожали они и сестре Лео, которой было лет десять-одиннадцать, в общем, его младшей сестре, и добиться того, чтобы они оставили ее в покое, он мог, лишь став их шестеркой. Ну вы понимаете, ему приходилось совершать по их приказам всякие хулиганские выходки, воровать то, что они велели украсть, сносить их побои и выполнять за них домашние задания, с которыми сами они не справлялись.

Взгляд Сэмсона сместился к прихожей — в поисках дочери, решила Люсия. Дэвид, заметив это, помолчал.

— Мне следовало сказать: предположительно. Я говорю все это со слов родителей. Цитирую их показания на процессе. Потому что они обратились в суд. Предъявили школе иск.

— Зачем?

Дэвид повернулся к матери Эллиота:

— Простите?

— Я спросила: зачем? Зачем они стали судиться со школой? Если уж судиться, то с родителями тех детей.

— Их аргументы — аргументы моей фирмы — состояли в том, что школа обязана защищать детей, которые отданы под ее опеку. Издевательства над мальчиком происходили, по большей части, на территории школы, во время уроков, когда школа, по сути дела, принимала на себя роль родителей, и должна была следить за поведением и благополучием своих учеников. Наша позиция была такова: что могли сделать родители тех детей, даже если они знали о происходившем? Они же при этом не присутствовали.

Мать Эллиота покачала головой:

— Не согласна. Ответственность лежит на родителях. Родители всегда отвечают за своих детей.

— Я думаю, — сказала Люсия, — что доводы фирмы Дэвида основывались на положении, согласно которому на школу возложена обязанность блюсти интересы ее учеников. Если любая компания имеет обязанности перед своими сотрудниками и клиентами, то школа тем более, ведь ей доверены дети.

Мать Эллиота не ответила. Лишь сжала губы, опустила взгляд на свои руки и пропихнула пальцем внутрь, под костяшки, торчавший из кулака уголок платочка.

— Верно, — подтвердил Дэвид. — Совершенно верно. Именно это мы и говорили. Школа проявила нерадивость. Небрежность. Своим бездействием она внесла непосредственный вклад в телесные и душевные страдания Лео Мартина, которые и стали причиной его необъяснимого провала на экзаменах. Каковой, о чем можно и не упоминать, осязаемым образом сказался на его дальнейших заработках.

— То есть речь шла о деньгах? — сказала мать Эллиота. — Родители этого мальчика хотели получить деньги?

Дэвид взглянул ей в глаза.

— Да, — сказал он. — В конечном счете.

— В этом деле, — добавила Люсия. — В этом деле речь шла о деньгах.

— А в нашем? — спросил отец Эллиота. — О чем она может идти в нашем? Я так понимаю, что вы явились сюда, чтобы уговорить нас обратиться в суд. Вы хотите получить на руки дело. А вы, — он гневно взглянул на Люсию, — заработать на нем комиссионные, так?

— Минутку, минутку… — начал было Дэвид, однако Люсия, ответив Сэмсону взглядом не менее гневным, опустила на руку Дэвида ладонь.

— Мы пришли к вам не по этой причине, мистер Сэмсон. Даю вам слово.

— Но вы же только что сказали…

— Я сказала, что в деле Лео Мартина деньги, действительно, играли определенную роль. Однако главное его значение — и именно поэтому мы вам о нем рассказали, — в том, что оно создало прецедент.

Сэмсон все покачивал и покачивал головой.

— Нет, я вам не верю. О чем еще может идти здесь речь, если не о деньгах?

Люсия вздохнула.

— О школе, — сказала она. — О школе, которая вовсе не так неповинна, как вы полагаете. Не неповинна, точка. Издевательства над людьми приняли в ней повальный характер. И не только над учениками. А школа закрывала на это глаза. Отводила их в сторону, как от непристойной надписи на стене.

Люсия склонилась вперед. Колени ее прижались к кофейному столику.

— Вы сами сказали мне это, мистер Сэмсон. Школа готовилась к переходу на частное финансирование. И что, по-вашему, произошло бы с этим финансированием, если бы вся правда вышла наружу?

— Вы ошибаетесь, — сказала мать Эллиота. — Школа была к нам очень добра. Поддержала нас. Прислала нам цветы. А директор даже с письмом к нам обратился.

Люсия поняла, что Фрэнсис Сэмсон вот-вот расплачется. Она уже держала наготове платок.

— И как же София? — продолжала она. — София должна пойти туда в сентябре следующего года. Какими мы окажемся родителями, если поставим возможность получить со школы деньги выше образования нашей дочери?

— Верно, — поддержал ее муж. — Совершенно верно. А вы?

Он повернулся к Дэвиду.

— Вам-то это зачем? Вы же адвокат, так? Ради чего вы пришли сюда, если не ради получения ваших двадцати процентов?

Дэвид выпрямил спину:

— Я пришел сюда потому, что меня попросила об этом Люсия. И могу уйти. Если вы этого хотите. Поверьте, у меня есть, на что потратить время.

Он встал. Люсия тоже.

— Прошу тебя, Дэвид, сядь, — сказала она. — Мистер Сэмсон, миссис Сэмсон: идея принадлежала мне, не Дэвиду. Он лишь оказывает мне услугу. И ничего на этом выгадывать не собирается.

Отец Эллиота скорчил презрительную гримасу.

— Моя фирма даже не знает, что я здесь, — сказал оставшийся стоять Дэвид. — Возможно, она и не захочет участвовать в этом. Я не знаю. Если вы решите действовать, мне придется поговорить с коллегами. Не исключено, что фирма сочтет общественный резонанс полезным для себя. Принимать сторону жертвы — это всегда хорошо. Даже если проигрываешь дело.

Люсия потупилась. Она поняла, что увидеть реакцию Сэмсонов на последние слова Дэвида ей будет не по силам.

— Проигрываешь? — переспросил отец Эллиота. — Вы хотите сказать, что выиграть дело нам не удастся? Даже если мы согласимся обратиться в суд, мы все равно проиграем дело?

— Выигрыш маловероятен, — признала Люсия.

— Боюсь, вы почти наверняка проиграете, — прибавил Дэвид.

Люсия подняла голову.

— Да сядь же ты, Дэвид, ради всего святого, сядь.

Она взглянула на отца Эллиота. Тот улыбался, как человек, не верящий своим ушам.

— Значит, тот мальчик, — произнес он, — мальчик, родители которого обратились в суд. Он проиграл дело. Он проиграл, а школа выиграла.

Дэвид, наконец, сел — на самый краешек софы, рискуя соскользнуть с него. Несколько мгновений он вглядывался в Сэмсона, потом кивнул.

— То есть, присяжные…

— Судья.

— Хорошо, судья. Кто угодно. Судья согласился с нами. Сказал то же, что только что говорили мы.

Дэвид не ответил. Просто взглянул на Люсию, предоставляя ей вести разговор дальше.

— Все было не так просто, — сказала Люсия. — На слушании дела всплыли некоторые обстоятельства. Касавшиеся не мальчика и не школы — там, насколько нам известно, все происходило именно так, как рассказал Дэвид. А вот родители. С ними возникли осложнения. Они прожили какое-то время в Штатах и вернулись оттуда с некоторой… Ну, со склонностью к…

— Им просто нравилось судиться, — сказал Дэвид. — И это плохо отразилось на деле.

— Так какой же нам-то смысл обращаться в суд? Брать на себя лишние хлопоты? Я и жена, наша семья, мы пытаемся жить дальше, — Люсия увидела, как его взгляд скользнул по стопке коробок, как затвердело его лицо. — Стараемся. Так? Изо всех сил. Так зачем же нам рисковать и тем, что у нас осталось?

— Мистер Сэмсон, — ответила Люсия, — мне бы и в голову не пришло просить вас поставить под угрозу благополучие вашей семьи. Я прошу как раз о противоположном. Я прошу вас защитить вашу дочь, друзей вашей дочери. Прошу поднять такой шум, что школа вынуждена будет принять хоть какие-то меры. Она должна осознать свою ответственность и сделать так, чтобы случившееся с Элиотом больше ни с одним ребенком не случилось.

Теперь встал Сэмсон.

— Послушайте меня, инспектор. Мы уже говорили об этом, но, похоже, вы нуждаетесь в повторении. В том, что произошло с Эллиотом, произошло с нашим сыном, никакой вины школы нет. Что она, черт побери, могла сделать? Если вас имеется какой-то план, позволяющий наказать идиотов — скотов, — которые несут ответственность за смерть Эллиота, тогда я, может быть, и соглашусь вас выслушать. Если же плана у вас нет, если это лучшее, что вы можете нам предложить, тогда, как бы это сказать? — тогда мне придется указать вам и вашему другу на дверь.

Сэмсон подступил к ней вплотную. Мужчиной он был не из крупных, но над сидевшей на софе Люсией прямо-таки навис. Однако она не шелохнулась.

— Напомните мне, мистер Сэмсон, — попросила она, — почему после нападения на Эллиота ничего предпринято не было? Почему мальчики, которые избили его, — которые искусали его и изрезали, — почему им позволили гулять на свободе?

— Потому что никто ничего не видел, инспектор. Никто не видел, как они это сделали. Вы же сами нам это и сказали, помните? Вы и ваши коллеги.

— Верно. Это мы вам и сказали. Мы опросили всех, кого только смогли, и все говорили одно и то же. Друзья Эллиота. Учителя Эллиота. Даже директор его школы. Все они говорили, что никто ничего не видел.

Люсия сунула руку в сумку, стоявшую у ее ног.

— Что такое? — спросил Сэмсон. — Что у вас там? Магнитофон? Вы что, записывали наш разговор?

Люсия поставила магнитофон на кофейный столик.

— Вы просто послушайте, — сказала она. — Прошу вас.

Сэмсон заколебался. Повернулся к жене, та пожала плечами. Люсия ждала, и когда он снова опустился на подлокотник кресла, нажала на кнопку воспроизведения.

Повторить что? С какого места? А, про то, что он сказал? Я их видел. Что-то в этом роде. Он сказал, я их видел, а они видели меня.

Но, правда же, инспектор, все сводилось просто-напросто к тому, что Сэмюэл он и есть Сэмюэл, я так директору и сказала. У директора из-за него просто руки опускались. Преподаватели истории, ворчал он, и это правда — с преподавателями истории нам вечно не везло. С Амелией Эванс, например. Она вела у нас историю до Сэмюэла. И боже ты мой. Это было ужас что такое. Она пришла к нам из классической школы. Из классической школы для девочек. Сказала директору, что хочет испытать свои силы. Именно так и сказала. Я сидела прямо вот тут, ну, может, чуть ближе к двери, и слышала, как она произнесла эти слова. Ну что же. Как раз испытание сил дети ей и устроили. И нервный срыв заодно. А до Амелии был Колин Томас, за которым, как потом выяснилось, числилась пара арестов, то есть его к детям и на пушечный выстрел подпускать было нельзя, а перед ним Эрика. Эрика, фамилии не помню, довольно милая девушка, то есть, это я так думала — до тех пор, пока она просто взяла, да и перестала приходить в школу. Не позвонила, письма не прислала, мы о ней с тех пор вообще ничего не слышали. Ну и, конечно, Сэмюэл.

Он был слишком вежливым, вот в чем беда. Теперь-то, после того, что он натворил, это звучит смешно, однако я с самого начала поняла: нас ожидают неприятности, мы с ним еще наплачемся.

Нет, ну не такие, конечно. Такого же никто предвидеть не мог, верно? Вот я сижу сейчас здесь, разговариваю с вами о том, что случилось, и знаю, что это сделал Сэмюэл, что сто человек говорят: это сделал он, они видели, как он это сделал, — а все равно не могу в это поверить. Наверное, это одна из тех вещей, в которые не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. А я не видела. И слава Богу. Слава Богу, что не видела, потому что не знаю, что бы я тогда натворила. Не знаю, как бы это на меня подействовало. Я и так уж в последнее время плохо сплю. Это все работа. У меня здесь такая нагрузка. И мне просто трудно от нее отключиться. Я, конечно, принимаю таблетки, которые мне Джессика принесла. Джессика это моя средняя и самая умненькая — не такая уж и красавица, красавица у нас Хлоя, младшенькая, — но самая умная. Ну, я не хочу показаться неблагодарной, но таблетки она мне дала неправильные. Как это называется? Комплементарные. То есть, проку от них примерно столько же, сколько от золотой рыбки под наволочкой. Джессика, она в магазине натуральных продуктов работает. Это ее Кэти, старшая моя, туда устроила, и теперь она заместитель помощника управляющего. Замечательно, конечно. Но что она оттуда домой приносит! Какой ерундой меня пичкает! Я говорю ей, не трать ты на меня твой травяной «Нитол». Давай мне на ночь полтаблетки диазепама да хороший бокал чего-нибудь французского, вот и все.

Да, так значит, Сэмюэл. Мы же о нем говорили. Понимаете, он всегда был слишком вежливым. Не то что некоторые из наших. Из учителей. Знаете, посмотришь на примеры, которые получают в наше время дети, и совсем перестаешь удивляться тому, какими они теперь вырастают. Теренс, например, он такая дразнилка, я иногда поневоле смеюсь над его шуточками. Но некоторые его выражения. Нет, правда. И не один только Теренс. Викки ничем не лучше. И Кристина тоже. И Джордж. Джордж Рот. Человек он довольно приятный, я от него ни одного скверного слова не слышала, и все-таки я не уверена, что это правильно. Он же гомосексуалист, понимаете? Мне-то все равно. Живи и давай жить другим, я всегда так говорю. Но гомосексуалист, преподающий христианские ценности. Детям. Не знаю. Может, тут дело в моем воспитании. Может, я отстала от времени. Но мне это кажется неправильным.

В общем, мне было тревожно за Сэмюэла. Правда. Ну, не выглядел он подходящим для этой работы. Не был достаточно жестким. Я ведь многое слышу, инспектор. Не подслушиваю, конечно, однако на моем посту, при моей близости к директору — эмоциональной, само собой, но ведь и кабинет мой сами видите, где расположен, — мне не всегда легко не слышать то одно, то другое, даже если я изо всех сил стараюсь не слушать. А Сэмюэл — еще и месяца, как он к нам устроился, не прошло, — пришел к директору. Всего, что он говорил, я не расслышала. У директора голос такой внятный, властный голос, — как у диктора, я всегда ему это говорю, — а голос Сэмюэла доносился из-за двери так, точно он в рукав говорил. И все-таки, я услышала достаточно, чтобы понять — работа ему не дается. И чтобы задуматься, годится ли он в учителя.

И это случалось вовсе не один раз. Дошло до того, что мне приходилось придумывать всякие извинения, говорить Сэмюэлу, что у директора совещание, что он разговаривает по телефону, что его нет в кабинете, хотя он оттуда почти и не выходит. Я к тому, что он очень предан нашей школе. Совсем как я, понимаете? Мы вообще с ним очень похожи. Конечно, ничего он с этим поделать не может, но ему и вправду приходится много трудиться. Я ему так и говорю. Говорю, вы заслужили право на передышку, директор. Пусть кто-нибудь другой взвалит на себя хотя бы часть всей этой ответственности. А он говорит, не приставайте ко мне, не волнуйтесь по пустякам, — но если я не буду волноваться, тогда… Ну… Кто же тогда будет?

Конечно, директор чаще принимал Сэмюэла, чем не принимал, да и куда ему было деться? А Сэмюэл все жаловался, как ему трудно, как будто ждал, что директор возьмет, да и взмахнет какой-то волшебной палочкой. Хотя, если подумать, это происходило все больше в осенний терм, первый для Сэмюэла. Потом он директора донимать перестал. Понял, наверное, что с какими-то вещами должен справляться сам. Нет, по вызову директора он, конечно, приходил, — чтобы обсудить учебный план, расписание, результаты экзаменов и тому подобное. Ну, как любой другой учитель. Но в остальном, он в нашем уголке школы стал появляться редко. Держал все свое при себе. Потому-то я так и удивилась, когда увидела его здесь в понедельник утром, в понедельник перед стрельбой.

Я уже говорила, он был первым, кого я увидела. Директор даже еще и не появился. Я пришла первой, как всегда. Конечно, мне не платят за то, что я являюсь на работу так рано, но куда деваться, приходится, иначе бы я домой вообще бог знает когда возвращалась. Словом, Сэмюэл был уже здесь, ждал. Сидел прямо на полу, прислонившись спиной к моей двери, прижав колени к груди. А как увидел меня, вскочил на ноги. И говорит: мне нужно поговорить с директором. Ни тебе с добрым утром, ни здравствуйте, Джанет, хорошо ли провели выходные? Всего-навсего: мне нужно поговорить с директором. Ну, я и говорю, с добрым утром, Сэмюэл. Что вы здесь делаете в такую рань? А Сэмюэл: он у себя? Директор у себя? Я говорю, сейчас всего семь часов. А директор приходит в пятнадцать минут восьмого. Я скажу ему, что вы заходили, хорошо? Я же только-только пришла, мне нужно кучу документов разобрать, не могу я просто сидеть и болтать. В особенности с человеком вроде Сэмюэла, который, как я уже говорила, всегда был очень вежливым, однако в собеседники не очень годился. Не было у него нужного для этого гена.

А Сэмюэл смотрит на часы. Мрачнеет и озирается по сторонам, как будто боится, что, пока он не сводил с меня глаз, кто-то мог подкрасться к нему сзади. И говорит, я подожду. Здесь. Я говорю, вообще-то, Сэмюэл, у директора назначена на это утро целая куча дел, так что, думаю, вам лучше попозже зайти. А он просто сползает по стенке на пол. И ничего не больше не говорит. Просто сидит на полу, как в шестидесятых люди на тротуарах сидели.

Когда появляется директор, я уже сижу за моим столом. И он каждое утро проходит через мой кабинет, чтобы я выдала ему утреннюю почту, газету и чашку кофе. Он пьет черный, с одной неполной ложечкой сахара. Так что, услышав его шаги, я встаю и пытаюсь придумать, как объяснить ему, что я очень старалась избавиться от Сэмюэла, но он просто не пожелал уйти. Однако, смотрю я на дверь, а она не открывается. Я слышу, как они что-то говорят в коридоре и, вроде бы, одновременно, но стена, за которой коридор, толще, чем внутренняя, так что я ни слова разобрать не могу. А потом они вдруг оказываются в кабинете директора, вон за той дверью, а эта стена тонкая, просто перегородка и все.

Я их видел. Вот тогда он это и сказал. Я их видел, а они видели меня. Голос у него не такой, как обычно, совсем не приглушенный, поэтому я понимаю, что он здорово завелся. Я стою здесь с директорским кофе в руках, глаза вытаращила, пытаюсь понять, постучать мне в его дверь или пусть они там разговаривают. И решаю — пусть разговаривают.

Кого? — спрашивает директор. Кого вы видели? И успокойтесь вы ради бога.

Вы должны помочь мне, говорит Сэмюэл. Сделайте что-нибудь. Они придут за мной, я знаю, придут.

Бедный директор, я просто кожей чувствую, что он теряет терпение. О чем вы говорите? спрашивает он. Кого вы видели?

Кого? — говорит Сэмюэл. Вы знаете, кого. Донована. Гидеона. Эту парочку и их приятелей.

Донован Стенли, инспектор. Один из убитых потом мальчиков. Донован и его ближайший друг Гидеон. Большие проказники, оба. Глупые, как правило, обычные мальчишеские проделки, ничего такого, чтобы Сэмюэлу стоило так уж волноваться. Я о том, что подобные разговоры происходили между директором и Сэмюэлом уже много раз. Именно такие. Я-то думала, что Сэмюэл сумел стать хозяином положения, но, видать, не сумел. Ему это оказалось не по силам, вот что я тогда поняла. Работа в школе — она не так легка, как думают многие.

У меня нет на это времени, мистер Зайковски, говорит директор, и говорит правду, могу поручиться. Понимаете, на то утро было назначено важное заседание. С членами правления и специально приглашенными людьми. Очень, очень важное для будущего школы. Директор сильно волновался. Таким взволнованным я его даже и не видела никогда. Поэтому то, что он указал Сэмюэлу на дверь, было более чем разумно.

Сэмюэл говорит, прошу вас, директор. Прошу вас.

Мистер Зайковски, говорит директор. Возьмите себя в руки. Вы не можете появляться перед детьми в таком виде. Вы учитель, друг мой. Вы должны подавать им пример.

После этого директор, судя по звукам, подходит к моей двери, а Сэмюэл, Сэмюэл просто стоит, переминаясь с ноги на ногу, перед его столом. На какое-то время наступает тишина, ни один их ничего не говорит. А потом снова директор, он говорит, мистер Зайковски, я действительно очень спешу. Сэмюэл не отвечает. Ничего не говорит, во всяком случае, я ничего не слышу. Уходит, наверное. Как он уходит, я тоже не слышу, но, думаю, уходит, потому что до меня доносится стук двери, потом опять тишина, а потом директор входит в мой кабинет.

Вот и все. Наверное, вам это не очень поможет, думаю, нет, но это все, что я знаю. И больше я Сэмюэла не видела.

Хотя нет. Погодите. Я же видела его еще раз. Конечно, видела, попозже. Как глупо. Я нашла его и отправила домой. Меня об этом директор попросил, понимаете? После приезда полицейских. Вернее, после их отъезда, после того, как они рассказали нам про Эллиота Сэмсона.

Эллиот, он у нас первый год учился. На него напали, инспектор. И, говорят, очень сильно побили. Это произошло в пятницу, после уроков, но мы ничего не знали до утра понедельника. Ваши коллеги появились здесь около десяти. Фамилия одного была Прайс. Как звали другого, я не расслышала. Вот тогда они директору все и рассказали. Тогда мы с ним обо всем и узнали. Это было уже после его разговора с Сэмюэлом, но еще до заседания правления, хотя заседание все равно пришлось потом перенести на другой день.

Мы с директором были в моем кабинете. Полицейские, как я говорила, только что ушли. Наверное, мы оба были немного потрясены. Я к тому, что лицо у директора стало смертельно бледное. И я говорю директору, какой ужас. Ведь действительно так. Ужас, просто ужас. А директор кивает, молчит, и мы оба смотрим на дверь.

Потом он говорит, Джанет. Вы ничего больше от Сэмюэла не слышали?

Я говорю, нет, директор, ничего. Кроме тех, первых слов.

А он смотрит на меня. Говорит, первых слов? Вы хотите сказать, что слышали наш утренний разговор? И глядит на меня так, точно я бог весть что натворила, но я же не могла его не услышать, правда? Я стою перед ним и не знаю, что сказать, и говорю, нет, вернее, да, здесь очень тонкие стены. А он так, знаете, мрачнеет. Говорит, и что же вы слышали? Какие из этого сделали выводы?

Я отвечаю, выводы, директор? Какие я могла сделать выводы? Это же Сэмюэл. А Сэмюэл, он и есть Сэмюэл.

И директор говорит, да. Хорошо. Вот именно. И все же, говорит он, и задумывается. А потом: Джанет. Окажите мне услугу, ладно?

Конечно, директор. Какую?

Он говорит, отошлите Сэмюэла домой.

Я переспрашиваю, домой, директор, а он — да, говорит, домой. Давайте-ка подумаем, говорит. До ленча осталось всего ничего. Сэмюэл должен сейчас находиться в новом крыле, в третьем или в четвертом кабинете. Скажите ему, что на сегодня он свободен. После полудня вернутся полицейские, попытаются выяснить, как все случилось с Эллиотом. Они хотят поговорить с детьми. И с нашим персоналом. Не думаю, что Сэмюэлу стоит беседовать с ними. Не в том он сейчас состоянии.