III. Сообщение о слепых 7 страница

XXIV

И в один из этих бессмысленных дней его вдруг подхватила бегущая куда-то толпа, меж тем как в небе рычали реактивные самолеты, и народ кричал «Пласа-де-Майо! », и бешено мчались грузовики, битком набитые рабочим людом, – кругом стоял невнятный гул голосов, и в жутком бреющем полете проносились над небоскребами самолеты. Потом забухали бомбы, застрекотали пулеметы, загрохотали зенитки. А народ все бежал, силой врывался в здания, но, как только самолеты удалялись, выкатывался на улицы, одержимый любопытством, возбужденно перекликаясь, пока снова не появлялись самолеты, и тогда снова все устремлялись в дома. Были и такие, что лишь прислонялись к стенам (будто шел обыкновенный дождь) и смотрели вверх с растерянностью или любопытством, указывая вытянутыми руками в разные стороны.

А потом настала ночь. И на всполошенный, раздираемый слухами город полил тихий дождь.

XXV

В пустынных улицах таилась какая-то угроза, от ночных пожаров на свинцово-черном небе мерцало зловещее зарево.

Слышался стук литавр, словно на шутовском карнавале.

Накатившая неистовая, обезумевшая толпа увлекла Мартина к церкви. У некоторых были револьверы и пистолеты. «Эти из Альянсы», – сказал кто-то. Двери церкви облили бензином, они быстро загорелись. Народ с криком повалил внутрь. Подтащили к дверям скамьи, огонь набрал силу. Другие выносили скамеечки для коленопреклонений, статуи и скамьи на улицу. Там моросил холодный, равнодушный дождь. Облили всю груду бензином, и под ледяными порывами ветра яростно запылало пламя. Там и сям слышались возгласы, выстрелы, кто-то бежал, кто-то прятался в прихожие домов, прижимался к стенам, словно обезумев от огня и паники. В церкви кто-то поднял обеими руками статую Святой Девы и хотел швырнуть ее в костер. Другой, стоявший рядом с Мартином рабочий паренек индейского типа, крикнул:

– Дай ее мне! Не жги!

– Чего? – спросил тот, держа статую над головой и глядя на него с яростью.

– Не жги, я за нее выручу сколько-то песо, – сказал паренек.

Тот опустил статую и, покачав головой, отдал ее. Потом стал бросать в огонь скамьи и образа.

Теперь Святая Дева стояла рядом с пареньком, у его ног. Он стал озираться в поисках помощи. Увидев полицейского, наблюдавшего эту сцену, паренек попросил его помочь вынести статую из церкви.

– Лучше бы ты не ввязывался в эти дела, парень, – посоветовал полицейский.

Мартин подошел к ним.

– Давай помогу, – сказал он.

– Вот и ладно, бери ее за ноги, – сказал паренек.

Они вышли из церкви, дождь все моросил, но костер на улице разрастался, оглушительно треща от бензина и воды. Высокая блондинка с растрепанными волосами, держа в руке, как жезл, большую золоченую свечу, волокла мешок и запихивала в него статуэтки и прочую церковную утварь.

– Сволочи! – говорила она.

– Заткнись, ненормальная, – кричали ей.

– Сволочи! – говорила она. – Все в ад попадете.

И шла все дальше со своим мешком и свечой, обороняясь ею. Какой-то парень хлопнул блондинку пониже спины, другой кричал ей непристойности, но она все шла вперед, повторяя «сволочи! ».

– Пошла вон, грязная подстилка! – кричали ей.

А она, хрипло и отрывисто повторяя «сволочи», все шла, упрямо, фанатично глядя перед собой.

– Она ненормальная, не трогайте ее, пусть идет, – кричал кто-то.

Женщина, по виду индианка, помешивала длинной палкой и подправляла костер, будто готовилась изжарить гигантскую тушу.

– Она ненормальная, пусть себе идет, – говорили люди.

Блондинка с мешком пробивала себе дорогу в толпе гогочущих парней, выкрикивавших сальности, кидавших в нее горящими головешками и пытавшихся ее полапать.

Теперь большие языки пламени поднимались над приходской канцелярией: горели документы, метрические книги. Какой-то темнолицый тип в шляпе истерически хохотал и швырял камни, щебенку, куски асфальта.

Блондинка исчезла из освещенного пространства.

Снова послышалась веселая карнавальная музыка, на площади появились уличные музыканты. При мигающих сполохах пожаров их гримасы казались еще более зловещими. Ударяя дароносицами, как тарелками, напялив на себя ризы, вздымая церковные чаши и кресты, они отбивали ритм большими золочеными свечами. Кто-то тряс тамбурином. Потом они запели.

Опять затрещали выстрелы, началась беготня. Непонятно было, откуда бегут люди, кто они. Поднялась паника. Слышались выкрики: «Это Альянса! » Другие успокаивали, пытались навести порядок. Но большинство бежало с криками «Они идут! » или «Берегись, ребята! ».

Костер посреди улицы все разрастался. Кучка парней и женщин опрокидывала в него исповедальню. Подносили еще статуи и образа.

Какой-то мужчина тащил Христа, но вдруг к нему с решительным, даже свирепым лицом подскочила женщина и закричала:

– Отдай мне его!

– Чего? – процедил мужчина, глядя на нее презрительно.

Женщина пошла вслед за ним и ухватила Христа за ноги, мешая нести.

– Отпусти сейчас же! – крикнул мужчина.

– Отдай его мне! – крикнула женщина. И какое-то время Христос висел в воздухе – каждый тащил его к себе.

– Идите сюда, сеньора, – сказал паренек, выволокший из церкви Святую Деву.

– Чего тебе? – спросила женщина, не выпуская ног Христа.

– Говорю вам, идите сюда, оставьте его.

– Чего тебе? – повторила женщина, не понимая.

– Возьмите эту статую, – сказал паренек. Женщина как будто заколебалась, но Христа не отпускала, и статуя его все раскачивалась в воздухе.

– Да идите же сюда, сеньора, – сказал опять паренек.

Она все не решалась, но вот мужчина резко дернул Христа и вырвал из ее рук. Женщина с ошалелым лицом смотрела на удаляющуюся статую, потом обернулась к Святой Деве, стоявшей на земле Рядом с пареньком.

– Ну, идите же сюда, сеньора, – сказал он.

Женщина приблизилась.

– Это Святая Дева Обездоленных, – сказал паренек.

Женщина смотрела на него, как бы не слыша, не понимая: паренек был из простых. Возможно, она думала, что он замыслил недоброе.

– Да, да, сеньора, – сказал Мартин, – мы ее вынесли из церкви, этот парень спас ее от огня.

Она вгляделась в паренька, подошла поближе.

– Хорошо, – сказала она, – давайте понесем ее ко мне домой.

Паренек и Мартин нагнулись, чтобы поднять Святую Деву.

– Нет, погодите, – сказала женщина. Расстегнув пальто, она сняла его и покрыла статую. Потом попыталась помочь.

– Оставьте, – сказал паренек, – мы сами управимся. Скажите, куда нести.

Женщина пошла впереди, они за ней, а сзади шел какой-то мужчина. Дождь стал усиливаться, острые зубцы венчика Святой Девы кололи пареньку лицо. Такая кругом сумятица – ничего не понятно.

– Раненого несем, – говорили они, – пропустите.

Их пропускали.

Пошли по улицам Санта-Фе и Кальяо. Красноватое зарево меркло, и постепенно они углубились в жуткую, безлюдную, холодную тьму. Дождь падал беззвучно, вдали слышались выкрики, порой выстрелы, свистки.

Подойдя к дому, поднялись в лифте на седьмой этаж, вошли в роскошную квартиру, и Мартин увидел, что паренек смущен: он робко, застенчиво озирался на служанку, неуклюже двигался среди дорогой темной мебели и изящных вещиц.

Они поставили статую в углу, и паренек невольно приклонил свою усталую, задуренную голову на плечо Святой Девы, словно жаждая тишины и покоя. Внезапно он осознал, что к нему обращаются.

– Идем, – сказала женщина, – надо вернуться.

– Да, да, – машинально ответил паренек и оглянулся вокруг.

– Чего тебе? – спросила женщина.

– Да мне бы… – запнулся он.

– Чего тебе надо, парень? – повторила женщина.

– Стакан воды, вот чего я попросил бы. Ему дали воды, он выпил с жадностью, словно внутри у него все горело.

– Ладно, теперь пойдем, – сказала женщина.

Дождь ослабел, музыканты, вероятно, подались на другие пожары, хотя здесь продолжало гореть: мужчины и женщины, стоя на тротуаре напротив церкви, превратились теперь в безмолвных, завороженных зрителей.

Один из мужчин держал под мышкой кипу риз.

– Вы не дадите мне эти ризы? – спросила женщина.

– Чего? – отозвался мужчина.

– Ризы отдайте, – сказала женщина очень спокойно, с невозмутимостью сомнамбулы. – Я их для Церкви сберегу, когда ее будут отстраивать.

Мужчина молча продолжал смотреть на огонь.

– Разве вы не католик? – с ненавистью спросила женщина.

Мужчина все так же смотрел на огонь.

– Разве вас не крестили? – снова спросила женщина.

Мужчина все смотрел на пожар, но взгляд его (Мартин это заметил) стал жестче.

– Разве у вас нет детей? Нет матери?

Тут мужчина взорвался:

– Да пошли вы сами к чертовой матери! Чего привязались?

– Я католичка, – все так же бесстрастно проговорила женщина. – Мне нужно сберечь ризы к тому времени, когда церковь отстроят.

Мужчина глянул на нее и неожиданно заговорил обычным тоном:

– Я взял их, чтобы от дождя прикрыться, – сказал он.

– Пожалуйста, дайте мне ризы, – спокойно повторила женщина.

– Живу-то я далеконько, в Хенераль-Родригес [98], – сказал мужчина.

Кто-то за спиной настырной женщины проговорил:

– Стало быть, вы пришли из Хенераль-Родригес, вы из тех, кто поджигал церковь.

Женщина обернулась – говорил седой старик.

Какой-то человек в шляпе расстегнул плащ и вытащил пистолет. Презрительно и холодно он обратился к старику:

– А вы кто такой, чтоб допрашивать людей?

Мужчина, державший ризы, тоже достал пистолет. К невозмутимо стоявшей настырной женщине подошла другая с большим кухонным ножом в руке.

– Хочешь, чтобы тебе эти ризы загнали в задницу?

Та с невозмутимостью полоумной предложила обмен.

– У моего зонтика золотая ручка, – сказала она.

– Чего?

– Отдаю в обмен на ризы. Ручка-то золотая. Поглядите.

Мужчина осмотрел ручку.

Женщина с ножом приставила его острие к боку той, что предлагала обмен, и повторила свою угрозу.

– Ладно, – сказал мужчина. – Давайте зонтик.

Женщина с ножом, разъярясь, закричала:

– Продаешься, бесстыжий!

– Какое там продаюсь! – с досадой отмахнулся мужчина. – Мне-то ризы зачем?

– Продаешься, бесстыжий! – кричала женщина с ножом.

Мужчина внезапно пришел в бешенство:

– Слушай, ты, лучше заткнись, если не хочешь получить пулю в лоб.

Женщина с ножом принялась его бранить, размахивая своим оружием перед его носом, он, однако, ничего не отвечая, взял зонтик.

Среди криков и ругани другая женщина подхватила кипу риз и пошла прочь.

Тогда человек в шляпе сказал:

– Ну что ж, ребята, здесь делать больше нечего. Пошли.

Женщина, несшая ризы, подошла к Мартину и рабочему пареньку. Они стояли поодаль и в страхе смотрели. Теперь они снова проводили ее до дома на улице Эсмеральда. И снова, Мартину показалось, что паренек отчего-то грустен, – стоя на пороге, он медленно обводил взором все эти кресла, картины, фарфор.

– Заходите, – пригласила женщина.

– Нет, сеньора, – сказал паренек, – я пойду. Я вам больше не нужен.

– Подождите, – сказала женщина.

Паренек стоял, почтительно, но с достоинством глядя на нее.

– Ты рабочий? – спросила она, окинув его взглядом.

– Да, сеньора. Текстильщик, – ответил он.

– И сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Ты перонист?

Паренек молча понурился. Женщина сурово на него посмотрела.

– Как ты можешь быть перонистом? Разве не видишь, какие безобразия они творят?

– Те, что жгли церковь, сеньора, это бандиты, – сказал паренек.

– Да ты что? Они перонисты.

– Нет, сеньора. Это не настоящие перонисты. Их нельзя считать перонистами.

– Да ты что? – гневно повторила женщина. – Что ты говоришь?

– Я могу идти, сеньора? – спросил паренек, поднимая голову.

– Нет, подожди, – сказала она, как бы призадумавшись, – подожди… А почему же ты спас Святую Деву Обездоленных?

– Сам не знаю, сеньора. Мне не нравится, когда жгут церкви. И разве виновата Святая Дева во всем этом?

– В чем в этом?

– В бомбежке Пласа-де-Майо [99] или чего там еще.

– Значит, по-твоему, плохо, что бомбили Пласа-де-Майо?

Паренек взглянул на нее с удивлением.

– Ты что, не понимаешь, что когда-нибудь надо же покончить с Пероном? С этим мерзавцем, с этим выродком?

Паренек смотрел на нее во все глаза.

– Что? Не согласен? – настаивала женщина.

Паренек опустил голову.

– Я был на Пласа-де-Майо, – сказал он. – Я и еще тысячи товарищей. Одной девушке рядом со мной бомба оторвала ногу. Другу моему сшибло голову, другому разворотило живот. Тысячи убитых.

– Неужели ты не понимаешь, что защищаешь негодяя?

Паренек молчал.

– Мы бедные люди, сеньора, – сказал он наконец. – Я вырос в одной комнате, где жили мои родители да еще семеро братьев и сестер.

– Подожди, подожди! – закричала женщина.

Мартин тоже повернулся к выходу.

– И ты? – сказала ему женщина. – Ты тоже перонист?

Мартин не ответил.

Он тоже вышел прочь.

Мрачное, холодное небо, казалось, было воплощением его души. Сеялась почти неощутимая изморось, принесенная юго-восточным ветром, который (говорил себе Бруно) нагоняет на жителя Буэнос-Айреса тоску, когда, сидя в кафе, смотришь сквозь запотевшее стекло на улицу и бормочешь: «Какая мерзкая погода», а кто-то внутри тебя, более склонный к философии, отзывается: «Какая безграничная печаль! », и, ощущая ледяные уколы капель на лице, шагая наобум, хмуря брови и сосредоточенно глядя перед собой с упорством одержимого, размышляющего над очень важной и запутанной загадкой, Мартин все повторял три слова: Алехандра, Фернандо, слепые.

XXVI

Несколько часов бесцельно бродил он по городу. И внезапно очутился на площади Инмакулада-Консепсьон в районе Бельграно. Там Мартин присел на скамейку. Церковь перед ним, казалось, еще переживала ужас этого дня. Зловещая тишина, мертвенный свет зари, мелкий дождик – все придавало этому уголку Буэнос-Айреса пугающе-роковой облик: Мартину чудилось, будто вон в том старом здании, примыкающем к церкви, скрыта мучительно-важная, грозная тайна, и взор его какими-то необъяснимыми чарами был прикован к этому углу площади, которую он видел впервые.

И вдруг он едва не вскрикнул: по направлению к старому зданию шла через площадь Алехандра.

В темноте, да еще в тени деревьев, Мартин был скрыт от ее глаз. Шла она какой-то неестественной походкой, и в движениях ее был тот же автоматизм, который Мартин подмечал не раз, только теперь он был особенно заметен, бросался в глаза. Алехандра шла напрямик, как шагает лунатик во сне, идя навстречу своей судьбе, начертанной высшими силами. Было ясно, что она ничего не видит и не слышит. Она шла вперед решительно, но в то же время будто под гипнозом, ничего вокруг себя не замечая.

Вот она подошла к дому, не колеблясь, направилась к одной из его закрытых глухих дверей, отворила ее и вошла.

На миг Мартин подумал, что, возможно, он видит сон или все это ему мерещится: никогда раньше он не бывал на этой небольшой площади Буэнос-Айреса, никакая цель не побуждала его идти сюда в эту злополучную ночь, ничто не могло предсказать ему возможность такой немыслимой встречи. Слишком много было совпадений, и естественно, что в какую-то долю секунды Мартин подумал о галлюцинации или о сновидении.

Однако, просидев не один час напротив этой Двери, он уже не сомневался: да, в дом вошла Алехандра и осталась там, внутри, а почему, о том он не мог догадаться.

Настало утро, Мартин побоялся оставаться дольше, – он не хотел, чтобы Алехандра, выйдя из дому, при дневном свете заметила его. Да и чего бы он достиг, увидев, как она выходит?

Охваченный скорбью, скорее напоминавшей физическую боль, он направился к Кабильдо [100].

Из лона этой фантастической ночи рождался пасмурный, серый день, дышащий усталостью и грустью.

III. Сообщение о слепых

О вы, боги ночи!

Боги мрака, инцеста и злодейства,

меланхолии, самоубийства!

О боги крыс и пещер, нетопырей и тараканов!

О злобные, непостижимые боги сна и смерти!