ТЕАТРАЛЬНАЯ 7 страница

Кажется, обоняние уже улавливает резкий запах тварей.

— Вижу движение! — крикнул кто-то.

В самом деле, темнота оживала. Отдельные — пока еще единичные — большие смутные и неясные тени, огибая дальние костры, скользили по стенам и сводам. Муранча не любила огонь. Это обнадеживало: план с заградительным огненным валом мог сработать.

Если успеть сделать то, что нужно. И если сделать все правильно.

— Всем покинуть баррикаду! — скомандовал хриплоголосый.

Он, судя по всему, был здесь главным. И он оставался наверху один.

Люди спешно спускались, почти скатывались вниз, рискуя переломать кости.

Илья тоже спустился. Повезло — не поломался. Впереди, быстро удаляясь, плясали лучи фонарей. На баррикаде тоже светил одинокий фонарик. Тот, кто остался там, готовил завал к поджогу. Послышался стук канистр и бульканье. Остро запахло бензином.

А пары бензина в замкнутом пространстве — это же…

Илья бросился прочь от баррикады. Зловещий стрекот раздавался уже где-то у самого ее подножия. Оползали и обрушивались под тяжестью карабкающейся вверх муранчи сваленные в беспорядке прилавки.

Некоторые твари подпрыгивали и — рух-рух-рух-рух! — шумно молотя по воздуху крыльями, взлетали наверх.

— Чири-хи-чири-хи, — доносилось со сводов туннеля: мутанты штурмовали возникшую у них на пути преграду и так — ногами вверх — тоже.

Проклятие! Не успеет ведь уже невидимый поджигатель. Ни спуститься не успеет, ни протянуть бензиновую дорожку на безопасное расстояние, ни запалить ее.

Илья остановился. Оглянулся. Он увидел, как было. И увидел, и услышал. Тот, кто остался на баррикаде, все-таки успел. Не все, но самое важное. Не думая уже о собственном спасении, он чиркнул зажигалкой. Прямо там, на завале.

Канистры взорвались. На вершине баррикады взбух огненный гриб. Взбух, растекся по сводам, расплющивая о бетонную арку свою клубящуюся шляпку. Обрушился вниз.

Жидкое пламя заструилось по сухому дереву.

Илья ощутил волну горячего воздуха, накатившую с баррикады. А потом…

На краткий миг в огне возникла размахивающая руками человеческая фигурка. С вершины вспыхнувшего завала донесся истошный вопль. Так кричат только сгорающие заживо. Голос больше не хрипел — он звенел, тонко и пронзительно.

Потом крик резко оборвался. Фигурка упала. Растворилась в разгорающемся пламени. Но как оказалось, человек на баррикаде был уже не один.

От пылающей груды отделилось огненное пятно и, разбрасывая искры, заметалось по туннелю безумным гигантским светляком. А вон еще одно. И еще, и еще. Несколько тварей успели-таки влезть на завал. Но спастись от огня они не смогли.

По движущимся огненным мишеням ударили короткие автоматные очереди. Горящая муранча посыпалась вниз, словно срубленные головки факелов, Новые твари в огонь не лезли. Стена пламени сделала то, с чем не справилась недостроенная каменная стена: огромный быстро разгорающийся костер надежно отсекал мутантов от людей. И происходило это потому, что кто-то не побоялся одним движением пальца воздвигнуть огненную стену и стать ее частью. Кто-то сгорел заживо, подарив другим шанс на спасение. Пусть крохотный, но все-таки шанс.

Да, возможно, у него, этого самого кого-то, просто не оставалось выбора. Возможно, забравшаяся на завал муранча уже начинала его жрать, когда он чиркнул зажигалкой. Возможно, смерть от огня показалась ему предпочтительной. Все так, все возможно. Однако это ничуть не умаляло того, что имело место.

Именно так должен был поступить в свое время и Сапер: взорваться сам, взорвать жабоголовых и завалить депошный туннель. Но Сапер так поступить не смог. А кто-то другой — сумел. Кто?

Было обидно: Илья разговаривал с этим человеком, но не узнал его имени и даже не разглядел лица. В памяти остался только негромкий, с легкой хрипотцой голос.

* * *

Воздушный поток шел с Театральной на Карла Маркса. Устроено ли это было специально, или им просто повезло, Илья не знал, но возникшая в туннеле тяга оказалась союзником, а не врагом. Пламя разгорающейся баррикады клонилось в сторону муранчи. Там выгорал кислород, и туда же уносило дым. У людей, уходивших по туннелю в другую сторону, появилась надежда: может быть, муранчу, которую не удалось остановить, удастся выкурить? Хотя бы на время?..

Илья давно потерял из виду Бульбу и Ашота и, в общем-то, не имел ни малейшего желания их разыскивать. Он машинально переступал ногами и двигался вместе со всеми. Задержавшийся у баррикады арьергард догонял растянувшуюся колонну диаспорских беженцев.

Людей в туннеле становилось все больше. Всюду горели фонари и огоньки светильников. Многие беженцы тащили с собой тюки, рюкзаки, баулы и сумки. Мужчины шли молча, сосредоточенно, с хмурыми лицами. Женщины всхлипывали и причитали вполголоса. Дети кричали и плакали. Дрезин видно не было — они наверняка укатили первыми.

Илья хотел поговорить с Оленькой и Сергейкой, но вокруг было слишком людно, светло и шумно. Оленька и Сергейка не любили свет и шум.

Сколько времени они шли? Наверное, не очень долго. Все-таки перегоны между станциями в ростовском метро не очень большие.

Людской поток вынес Илью на следующую станцию.

Театральная… Вот где творилось то самое столпотворение, которое предрекал Бульба. Теснота была просто жуткой. Впрочем, и неудивительно. Как-никак здесь собрались люди с четырех станций: с Сельмаша, с плотно заселенных диаспорских Шолохова и Карла Маркса и с самой «Театралки».

«Плюс несколько счастливчиков, прорвавшихся с Орджоникидзе», — вспомнил Илья. Впрочем, эту каплю можно было не считать.

Живая река вяло вливалась на Театральную, вязла и останавливала течение. Отовсюду неслись крики, отраженные эхом от сводов станции и многократно преумноженные. Впереди стеной стояла плотная толпа беженцев. Многие в панике пытались пробиться к следующему туннелю — на Ворошиловскую. На входе в спасительный туннель возникла давка и вспыхнула драка. Кто-то тонко и истерично визжал, чей-то зычный басовитый голос крыл все и вся трех-этажным матом.

Илья, ошарашенный таким количеством народа и наполнявшим станцию гулом голосов, растерялся и едва не был размазан толпой о край платформы. Изловчившись, он все же сумел вынырнуть из людской реки. По чьим-то плечам и головам выбрался на берег-платформу. Огляделся. Ужаснулся.

Изменилось… Как же все изменилось! Установленные на эскалаторах дощатые подмостки были разрушены, занавес — сорван, самодельные зеркальные светильники рампы — разбиты. Нехитрый реквизит и декорации — разбросаны и растоптаны. Лавочки и тесно составленные рядки стульев, занимавшие прежде пространство перед эскалаторами и представлявшие собой зрительный зал, валялись по всей станции.

Сейчас было не до представлений. Обезумевшая от ужаса толпа смела все. Только остатки сценического оборудования еще торчали возле гермоворот и болтались под украшенными барельефами сводами. Свет фонарей иногда вырывал из темноты огромные гипсовые театральные маски. Давно уже не белые, закопченные, побитые и потрескавшиеся, они смотрели сверху пустыми глазницами, скалились и печалились беззубыми ртами.

«Театралка» всегда считалась особенной станцией. Она располагалась аккурат под Театральной площадью и местной «достопримечательностью» — трактороподобным зданием ростовского академического театра. Кроме того, неподалеку от театра-трактора находился еще и «рояль» — музыкальный театр, внешне напоминавший белый концертный инструмент с поднятой крышкой. До Войны напоминавший, разумеется.

Неудивительно, что во время «Ч» Театральная стала приютом для артистов и заядлых театралов, которые успели спуститься в метро прямо с премьеры. Собственно, это обстоятельство и определило дальнейшую судьбу станции. Когда прошел первый шок и пришлось как-то приспосабливаться к жизни в новых условиях, профессия лицедея вдруг оказалась весьма востребованной. На «Театралке» появилась профессиональная труппа. Местные сталкеры из подручных материалов оборудовали подобие сцены и зрительного зала. Был дан первый спектакль. Сначала — из чистого энтузиазма и любви к искусству. Потом дело было поставлено на коммерческие рельсы.

Со всей красной ветки на Театральную потянулись ценители прекрасного и просто зрители, желавшие хоть ненадолго перенестись из опостылевшей действительности в Другой мир и испытать хотя бы иллюзию возвращения в благополучное прошлое. За такую возможность жители метро готовы были платить, и притом платить весьма щедро.

«Театралка» не бедствовала. Режиссеры и актеры старались. Не прекращались аншлаги. Успех был немыслимый для довоенных времен. Что, впрочем, вполне объяснимо; аудиторию больше не приходилось отбивать у кинозалов, телевидения и Интернета. На ура шла и классика, и современные пьесы. Насколько знал Илья, случился только один провал, когда театралы попытались поставить спектакль о новой жизни в метро. Этого публика не поняла и не приняла: метро и так всем хватало по горло. В общем, метрореализм не прошел, и больше в этой области постановщики не экспериментировали. Основной упор в репертуаре с тех пор делался на легкие комедии: за них зрители платили охотнее всего.

Илья улыбнулся. Снова в голову лезли воспоминания, Воспоминания о том, как было раньше.

* * *

Кажется, в тот раз они сидели в восьмом… нет, все-таки в девятом ряду. Сергейке пришлось подложить на стул пару накрытых подушкой брусочков — чтобы было лучше видно.

Сергейка весь аж извелся. Он ерзал от возбуждения и нетерпения, сбивая ненадежное сиденье, вертел головой и все спрашивал и спрашивал:

— Когда, пап? Когда, мам? Когда начнется?

— Тихо, сынуля, тихо, — шептала Оленька, ласково его поглаживая. — Скоро уже, скоро…

— А как скоро?

— Очень скоро. Ты главное, не шуми, Сергейка, ладно? Веди себя прилично. Мы же в театре.

Да, для них это был театр. Самый настоящий.

Прозвучал третий звонок. На Театральной все было устроено таким образом, чтобы публика именно так себя и чувствовала.

Как в театре…

Свет на станции медленно гас. Костры были потушены заблаговременно, и теперь хозяева-театралы выключали фонари и накрывали колпаками факелы. Даже «буфет» — небольшой прилавочек с нехитрой снедью, расположенный неподалеку от плотных рядов скамеек и стульев, — до антракта растворился в темноте.

Остались гореть только зеркальные диодные светильники самодельной рампы и живой огонь в двух железных бочках, выставленных на безопасном удалении от сцены. Бочки были прикрыты со стороны зрителей жестяными листами и освещали лишь тяжелый бархатный занавес. Огонь не только дополнял дорогое электрическое освещение, но и создавал особую непередаваемую атмосферу.

Бархат кулис сверкал таинственными блестками. Под негромкое поскрипывание и покашливание зрительный зал погружался в уютный полумрак. А вместе с ним и вся станция тонула в тишине и темноте. Совсем-совсем не страшной, не такой, как в туннелях.

Недоделанные дела оставлялись на потом. Недоговоренные беседы затихали. Театралы подтягивались со всех сторон и бесшумными тенями, не мешая и не отвлекая, обступали зрителей. Вокруг зала, устроенного для пришлой публики, словно появлялись живые колышущиеся стены. Кто-то из обитателей станции усаживался прямо на пол. Кто-то смотрел стоя.

Когда начиналось представление, вся жизнь на Театральной замирала. Возможно, это создавало местным некоторые неудобства. Зато счастливчики, жившие здесь, могли каждый раз бесплатно смотреть спектакли. Да что там смотреть! Они ежедневно общались с кумирами и звездами, делили с ними кров и пищу, может быть, даже ссорились и ругались.

Хотя Илье казалось, что это все-таки не совсем правильно. Если ты не имеешь прямого отношения к искусству, с ним нужно соприкасаться вскользь и исключительно с парадного фасада, всячески избегая закулисной кухни. У него самого и у его семьи иначе и не получалось. Да и вообще Театральную они посещали нечасто: билеты здесь были недешевыми. Тем более волнующими оказывались ощущения перед, во время и после спектаклей.

Колыхнулся занавес. Зазвучали первые аплодисменты. Открывалась приподнятая и оборудованная на эскалаторах сцена. В расширяющемся проеме кулис показались декорации.

Однако Илья не смотрел на подмостки. Он любовался женой и сыном.

Оленька была одета в свое лучшее платье. Стройная, худенькая, она сидела неподвижно на обшарпанном расшатанном стуле, выпрямив спину и подняв голову. Благородная осанка, гордый профиль…

Оленька заворожено смотрела перед собой. На тонких бледных губах застыла нездешняя улыбка. Глаза блестели от радостного предвкушения чуда. Она была неотразима, непередаваемо прекрасна в тот момент была его Оленька!

И вся убогость, все тщетные потуги окружающего мира создать иллюзию красоты в плохо приспособленной для этого грязной, перенаселенной подземке отступали на задний план. А вот сама красота — никак не связанная с этим миром, безотносительная, истинная, настоящая — оставалась.

Сергейка тоже перестал ерзать на неудобном жестком сиденье. Разинув рот, он смотрел на сцену во всю ширину своих доверчивых детских глаз. Сергейка был готов принять и поверить всему, что ему покажут в этом месте, волшебнее которого мальчик, родившийся в метро, не видел и видеть не мог.

Откуда-то из-за раздвигающихся кулис полилась музыка. Да-да, на Театральной было и такое!

Зал замер.

Чудо начиналось…

* * *

Громыхнувшая где-то совсем рядом автоматная очередь оборвала нить воспоминаний и вернула Илью к реальности. Как будто после сладкого сна его бросили в прорубь.

Илья завертел головой. В чем дело? Ага, понятно…

Какие-то вооруженные люди пытались навести порядок на выходе со станции. Чтобы остановить свалку у Ворошиловского туннеля, им пришлось шмальнуть поверх голов из калаша. Пули разбили театральные маски на сводах, обсыпали толпу гипсовой крошкой и, судя по пронзительным воплям, кого-то задели рикошетом.

Однако стрельба и истошный крик раненого немного отрезвили беженцев. Давка и драка в туннеле прекратились. Автоматчики, спрыгнув с платформы, рассекали, направляли и более-менее организовывали беспорядочный людской поток. Живая река снова потекла через узкое русло туннеля, но на этот раз водоворотов и запруд не было. Люди начали покидать Театральную.

Толпа схлынула с платформы. Подхваченный ею Илья тоже вскоре оказался в туннеле. Противиться общему потоку не было ни сил, ни возможности. Оставалось только тупо идти дальше вместе со всеми. Скрестив руки и прижав локти к ребрам, Илья шел и толкался, толкался и шел.

Продвигались медленно, но все же продвигались. Снова темнота туннеля мешалась с нервными сполохами фонарей и слабыми огоньками светильников. Снова вокруг стоял гомон, крики и плач. Снова повсюду была давка и спертый воздух. И неизвестность впереди.

Копошащиеся вокруг люди пихались, топтались по ногам, что-то говорили и кричали в самое ухо. Опять черной волной нарастали раздражение и злость. Илья с тоской вспоминал о покинутом Аэропорте. Как все-таки хорошо, спокойно и тихо было ему там. Только с Оленькой и Сергейкой. А что будет здесь?

Сначала — Ворошиловская. За ней — Буденовская. Следующая станция красной ветки — Вокзальная — выходит на поверхность. А наверху — муранча. И значит, дальше пути нет. Остается только переход с Ворошиловской на синюю ветку. Но вряд ли «синие» будут рады «красным» беженцам.

Где-то вновь загремели выстрелы. Неужели мутанты уже преодолели огненную преграду и прорвались к Театральной? Нет, стреляли не сзади. Впереди стреляли, в «ворошиловском» туннеле.

Толпа заорала и взвыла. Подалась назад. Снова нарастала паника. Мечущийся свет фонариков вырывал из темноты перепуганные бледные и искаженные лица, раззявленные рты, выпученные глаза. Люди теряли человеческий облик. В темноте и неверном свете они становились похожими на жутких тварей, спустившихся с поверхности. Наткнувшись на какую-то неведомую преграду, беженцы пятились обратно к Театральной, которую совсем недавно спешили покинуть. Люди давили друг друга, валили с ног, топтали упавших…

Случилось то, что и должно было случиться во всеобщей панике и безумстве. И прозвучало то, что должно было прозвучать.

— Муранча! — завопил кто-то.

— Муранча! — тут же подхватили другие голоса. — Муранча! Муранча впереди!

Илья почувствовал, как подгибаются ноги, а из горла рвется безумный клокочущий хохот. Значит, муранча прорвалась и там? Значит, она идет навстречу? Значит, твари уже и спереди и сзади?

Но ведь тогда всем точно кранты! Всем им, забившимся в туннель, спасения уже не будет.

Дикий ор заполнял замкнутое пространство. А впереди все стреляли и стреляли…