Освобождение 7 страница

Пока мы рассаживаемся за столом, Хейт и Мем на мгновение задерживаются в дверях и приглушённо переговариваются. Я украдкой смотрю на их лица, при этом моё сердце дико бьётся: смотрят ли они строго, есть ли там плохие известия? Я впиваюсь ногтями в свои бёдра и еложу ладонями по штанам. Боже, будь милостив и спаси меня.

После молитвы наступает мёртвая тишина, будто намекающая на то, что сейчас что‑ то должно произойти. Хейт встаёт из‑ за стола и идёт к комоду, берёт белый конверт в руку и протягивает его, по какой‑ то таинственной причине, в моем направлении. Мне хочется от страха и стыда спрятаться под стол. Как мне вернуть назад это ужасное мгновение?

«Для Йеруна пришло письмо от отца и матери, из Амстердама. Я верю, что это хорошее письмо».

Он кладёт конверт передо мной, так как я не беру его.

«Это не от него».

Почему я об этом подумал, почему это первое, что пришло мне в голову?

«О нём ничего не слышно…»

Все смотрят на меня, за столом сияющие лица, и все молчат. Должен ли я сказать «спасибо», открыть письмо, выйти из комнаты, или нужно подождать, пока мы не закончим есть?

«Не хочешь ли прочесть его? – спрашивает Мем. – Или ты хочешь, чтобы Хейт прочёл его? »

Белое пятно на клеёнке мерцает перед моими глазами, я ощущаю невообразимо большую дистанцию между ним и мной.

«Почему я сам не свой, – думаю я, – почему так? » Но я хочу известия о нём, вот то, чего я так жду.

Неожиданно на большой, пустой площади перед моими глазами начинает проявляться блестящий цветочный узор: букет ромашек, несколько цветов, симметричные гирлянды и синие незабудки, с вкраплением жирных пятен и потёртостей, полученных клеенкой за долгие годы.

Издалека звучит голос Хейта, грубый и торжественный. По звуку я понимаю, что он смотрит на меня и обращается ко мне. Я откидываюсь назад, пока не упираюсь спиной в спинку стула; время от времени слышу часть предложения, слово, имя, но стук крови в висках отвлекает меня и даже заглушает непрерывно читающий голос Хейта.

После обеда Мем не отсылает меня, а подводит к стулу у окна и суёт мне в руку конверт.

«Перечитай его спокойно и в одиночестве, – говорит она и садится на стул напротив. – Ах, малыш, как это хорошо для тебя».

Листы, шелестя, выпадают из конверта, я разворачиваю их и узнаю почерк своего отца.

Наверху написано: Амстердам, 9 мая.

Любимый сын…

Мои глаза останавливаются. Любимый сын – это я? Называя так, он имеет в виду меня? Эта вечность, лежащая между нами, тоска по родному сыну?

Kiss me, Jerome. Is good, I love you.

Моя голова прижата к его шее, его руки сжимают меня, словно в страхе, что я могу убежать.

Say it, baby: I love you. Yes, that's good, very good.