ЖИЗНЬ ВЗАЙМЫ 12 страница

К ним подошел Фиола.

- Поздравляю вас. Прекратить игру вовремя - это величайшее искусство. - Фиола повернулся к Лилиан. - Вы не находите?

- Не знаю. Мне никогда для этого не представлялось случая.

Фиола засмеялся.

- Я бы не сказал. Вы исчезли из Сицилии, вскружив множество голов. В Риме вы мелькнули как метеор. А в Венеции, как мне сообщили по секрету, вас нигде не могли разыскать.

Они пошли в бар, чтобы отметить счастливую игру Клерфэ.

- Мне кажется, что выигрыша должно хватить, чтобы сразу же перестроить дом, - сказал Клерфэ, сияя.

- Завтра ты можешь все проиграть.

- Ты этого хочешь?

- Конечно, нет.

- Я не буду больше играть, - сказал Клерфэ. - Мы сохраним все деньги. И я устрою для тебя в саду плавательный бассейн.

- Мне он не нужен. Я не плаваю, ты же знаешь.

Клерфэ быстро взглянул на нее.

- Знаю. Ты устала?

- Нет.

- То, что расное вышло девять раз подряд, - удивительный случай, - сказал Фиола. - Только однажды я видел еще более длинную полосу удачи, ерное вышло двенадцать раз. Это случилось еще до войны. Тогда максимальные ставки на некоторых столах были намного выше, чем сейчас в cercle prive < Закрытый игорный дом для узкого круга лиц (франц. ). >. Игрок, который ставил на ерное, сорвал банк. Он ставил на ерное и еще на ринадцать. За двенадцать кругов шарик шесть раз упал на ринадцать. Это была настоящая сенсация. Все ставили так же, как он. Так он дважды за ночь сорвал банк. Это был русский. Как же его звали? Кажется, Волков. Да, Волков.

- Волков? - недоверчиво спросила Лилиан. - Но ведь не Борис же Волков?

- Правильно! Борис Волков. Вы его знали?

Лилиан покачала головой, аким - не знала, - подумала она.

Она видела, что Клерфэ наблюдает за ней.

- Интересно, что с ним стало, - сказал Фиола. - Этот человек произвел здесь фурор. Он был одним из последних игроков настоящего класса. Кроме того, он великолепно стрелял. Он приезжал сюда с Марией Андерсен. Вы, вероятно, о ней слышали.

Это была одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел. Она погибла в Милане во время воздушного налета. - Фиола повернулся к Клерфэ. - Вы никогда не слышали о Волкове?

- Нет, - коротко ответил Клерфэ.

- Странно! Ведь он тогда участвовал в нескольких гонках.

Разумеется, как любитель. Я никогда не видел человека, который мог так много пить. Наверное, он сам себя сгубил; впечатление было такое, что он к этому стремится.

Лицо Клерфэ помрачнело. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще одну бутылку вина.

- Вы еще будете сегодня играть? - спросил Фиола Клерфэ. - Конечно же, нет.

- Почему? Полосы везения тоже приходят полосами. Может быть, сегодня опять ерное выйдет тринадцать раз подряд.

- Ему не надо было продолжать игру, - сказал Фиола Лилиан.

- Сегодня - ни в коем случае. Таков закон - старый как мир.

Лилиан бросила взгляд на Клерфэ. На этот раз он не попросил ее быть рядом, чтобы приносить ему счастье. И она знала почему.

Какой он, в сущности, ребенок, - подумала она с нежностью, - и как глупо он ревнует! Неужели он вдруг забыл, что дело не в ком-то другом, а только в твоем собственном чувстве?

- Играть надо вам, - сказал Фиола. - Вы здесь впервые. Не хотите ли сыграть за меня? Пойдемте!

Они подошли к другому столу. Фиола начал делать ставки.

Через несколько минут Лилиан тоже приобрела немного жетонов.

Она играла осторожно и ставила небольшие суммы. Деньги значили для Лилиан очень много. Они были для нее частичкой жизни. Она не желала находиться в зависимости от дяди Гастона, от его брюзжания и подачек.

Лилиан почти сразу же начала выигрывать.

- Вот что значит счастливая рука, - сказал Фиола, который проигрывал. - Эта ночь ваша. Вы не возражаете, если я буду ставить так же, как вы? Буду вашей тенью?

- Вы об этом пожалеете.

- Но не в игре. Ставьте так, как вам приходит в голову.

Некоторое время Лилиан ставила то на расное, то на ерное, потом на вторую южину и, наконец, на разные номера. Дважды она выиграла на еро.

- Вас любит еро - ичто, - сказал Фиола.

За столом появилась старуха с черепахой. Она села напротив Лилиан. Лицо у нее было злое. В промежутках между ставками старуха шепталась о чем-то со своей черепахой. На ее желтом пальце свободно болталось кольцо с бриллиантом необычайной красоты. Шея у старухи была морщинистая, как у черепахи, - и вдруг стало видно, что они очень похожи друг на друга. Глаза у обеих были почти без век и, казалось, состояли из одних зрачков.

Лилиан ставила теперь попеременно то на ерное, то на ринадцать. Подняв через некоторое время взгляд, она увидела, что Клерфэ подошел к другой стороне стола и наблюдает за ней.

Сама того не сознавая, она играла так же, как когда-то играл Волков. Лилиан стало ясно, что Клерфэ это тоже заметил. Из чувства протеста Лилиан продолжала ставить на ринадцать. На шестой раз ринадцать вышло.

- Довольно, - сказала Лилиан.

Собрав со стола жетоны, она сунула их себе в сумочку. Она выиграла, но не знала сколько.

- Вы уже уходите? - спросил Фиола. - Но ведь эта ночь - ваша. Вы сами, видите, что она ваша. Это уже никогда не повторится!

- Ночь прошла. Стоит только раздвинуть занавески, как здесь настанет бледное утро, которое превратит всех нас в призраков.

Спокойной ночи, Фиола. Продолжайте игру!

- Я - тебя? Я делаю все, чтобы тебя удержать.

- Неужели ты думаешь, что таким способом можно удержать меня? Господи!

Голова Лилиан опять упала на грудь.

- Ты напрасно ревнуешь, Борис не примет меня, если я даже захочу вернуться.

- Какое это имеет значение? Главное - ты хочешь обратно!

- Не гони меня обратно! О боже, неужели ты совсем ослеп?

- Да, - сказал Клерфэ. - Наверное! Наверное! - повторил он. - Но я ничего не могу с собой поделать. Это выше моих сил.

***

Они молча ехали к Антибу по шоссе Корниш. Навстречу им двигалась повозка, в которую был впряжен ослик. На повозке сидела девочка-подросток и пела. Измученная Лилиан посмотрела на нее со жгучей завистью. Она вспомнила старуху в казино, которая протянет еще много лет, снова посмотрела на смеющуюся девочку и подумала о себе. Она переживала одну из тех минут, когда все казалось непонятным и все трюки были бесполезны, когда ее захлестывало горе и все ее существо в бессильном возмущении вопрошало: почему? Почему именно я? Что я такое сделала, почему именно меня должно все это постигнуть?

Ничего не различая от слез, она смотрела на сказочную природу. Сильный аромат цветущих деревьев разносился по всей окрестности.

- Почему ты плачешь? - спросил Клерфэ с раздражением. - Честное слово, у тебя нет никаких причин для слез.

- Да, у меня нет никаких причин.

- Ты изменяешь мне с тенью, - сказал Клерфэ горько, - и ты же еще плачешь! а, - думала она, - но тень зовут не Борис. Сказать Клерфэ ее имя? Но тогда он запрет меня в больницу и выставит стражу у ворот. Я буду сидеть за дверьми с матовыми стеклами, вдыхать постылые запахи дезинфекции и благих намерений и вонь человеческих экскрементов, пока меня не залечат до смерти.

Она посмотрела на Клерфэ. Нет, - подумала она, - только не тюрьма, созданная его любовью. Протесты здесь бесполезны. Есть лишь одно средство - убежать. Фейерверк погас, зачем рыться в золе?

Машина въехала во двор отеля. Какой-то англичанин в купальном халате уже шел к морю. Не глядя на Лилиан, Клерфэ помог ей выйти из машины.

- Теперь ты будешь редко видеть меня, - сказал Клерфэ. - -. Завтра начнутся тренировки.

Он несколько преувеличивал: гонки проходили по городу, и поэтому тренироваться было почти невозможно. Только во время самых гонок перекрывали уличное движение. Тренировка сводилась главным образом к тому, что гонщики объезжали дистанцию и запоминали, где им придется переключать скорости.

Лилиан вдруг представила себе все, что еще произойдет между ней и Клерфэ; ей казалось, что она видит длинный коридор.

Коридор становится все уже и Уже, и выхода в нем не видно. Она не может идти по нему. А пути назад в любви нет. Никогда нельзя начать сначала: то, что происходит, остается в крови. Клерфэ уже не будет с ней таким, как прежде. Таким он может быть с любой другой женщиной, только не с ней. Любовь, так же как и время, необратима. И ни жертвы, ни готовность ко всему, ни добрая воля - ничто не может помочь; таков мрачный и безжалостный закон любви. Лилиан знала его и поэтому хотела уйти. То, что им осталось еще прожить вдвоем, было для Лилиан всей жизнью, а для Клерфэ лишь несколькими месяцами. Поэтому она должна была считаться только с собой, а не с Клерфэ. У них было слишком неравное положение. В его жизни их любовь являлась лишь эпизодом, хотя сейчас он и думал иначе, а для нее - концом всему. Она не имела права жертвовать собой; теперь она это поняла. Лилиан не ощущала раскаяния, для этого у нее было уже слишком мало времени; зато она обрела ясность, ясность раннего утра. Последние клочья тумана рассеялись, недоразумения исчезли. Она почувствовала маленькое острое счастье, какое чувствует человек, принявший решение. И как ни странно, вместе с решением вернулась нежность к Клерфэ - теперь она была безопасной.

- Во всем, что ты говоришь, нет ни грана правды, - сказала Лилиан уже совсем другим голосом. - Ни грана! Забудь это! Это не так! Все не так!

Она видела, как просияло лицо Клерфэ.

- Ты останешься со мной? - быстро спросил он.

- Да, - сказала она, зная, что это было не правдой и все же правдой. Она не хотела ссориться в эти их последние дни.

- Ты наконец меня поняла?

- Да, я тебя поняла, - ответила она, улыбнувшись.

- Ты выйдешь за меня замуж?

Клерфэ не почувствовал колебания в ее голосе.

- Да, - сказала она.

Ведь и это было уже безразлично.

Он пристально посмотрел на нее.

- Когда?

- Когда хочешь.

Он помолчал мгновение.

- Наконец-то! - сказал он. - Наконец! Ты никогда об этом не пожалеешь, Лилиан!

- Знаю.

Клерфэ разом преобразился.

- Ты устала! Наверное, устала до смерти! Что мы наделали!

Тебе надо спать! Идем, я провожу тебя наверх.

- А ты?

- Я последую примеру англичанина, а потом, пока на улицах еще нет движения, объеду дистанцию. Просто так, порядка ради, я ее знаю. - Клерфэ стоял в дверях ее комнаты. - Какой я дурак!

Проиграл больше половины того, что выиграл! Со зла!

- Я выиграла. - Лилиан бросила сумку с жетонами на стол.

- Но не сосчитала сколько.

- Завтра мы опять выиграем. Ты пойдешь к врачу?

- Да. А теперь мне надо спать.

- Конечно. До самого вечера. Потом мы поедим и опять ляжем спать. Я тебя ужасно люблю.

- Я тебя тоже, Клерфэ.

Уходя, он осторожно прикрыл за собой дверь. Как в комнате у больной, - подумала она, без сил опускаясь на кровать.

Окно было отворено. Лилиан видела, как Клерфэ шел к морю. осле гонок, - подумала она. - Я должна сложить вещи и уехать после гонок. Она не знала, почему не решалась уехать раньше. Еще несколько дней, - подумала Лилиан. Она не знала, куда поедет.

Да и не все ли равно, в сущности. Она должна уехать, ехать обратно, - сказал Клерфэ. Но куда? Где находилось это братно?

***

Каждый круг был лишь немногим больше трех километров; но трасса проходила по улицам МонтеКарло, как раз по центру города, обегала гавань, шла по холму, на котором стояло казино, и сворачивала обратно; во многих местах ширины шоссе еле хватало для обгона, дорога почти сплошь состояла из виражей, двойных виражей, поворотов в форме шпильки и поворотов под острым углом. Надо было проехать сто таких кругов - свыше трехсот километров, а это значило, что гонщик должен десятки тысяч раз переключать скорости, тормозить, трогаться с места, снова переключать скорости, тормозить и снова трогаться.

- Настоящая карусель, - смеясь, сказал Клерфэ Лилиан. - Что-то вроде акробатического номера. По-настоящему разогнаться невозможно. Где ты сидишь?

- На трибуне. Десятый ряд справа.

- День будет жаркий. Ты взяла с собой шляпу?

- Да.

Лилиан показала Клерфэ маленькую соломенную шляпку, которую она держала в руке.

- Хорошо. Сегодня вечером мы пойдем к морю в авильон д'Ор, будем есть лангусты и запивать их холодным вином. А завтра поедем к одному моему знакомому архитектору, который сделает нам проект перестройки дома. Дом будет светлый, с большими окнами, весь залитый солнцем.

Тренер что-то крикнул Клерфэ по-итальянски.

- Уже начинается, - сказал Клерфэ, застегивая у горла белый комбинезон.

Он вынул из кармана кусочек дерева и похлопал им сперва по машине, а потом себя по руке.

- Готово? - крикнул тренер.

- Готово.

Лилиан поцеловала Клерфэ и выполнила все обряды, которые полагалось по ритуалу. Она сделала вид, что плюнула на машину Клерфэ и на его комбинезон, пробормотала проклятие, которое должно было оказать обратное действие, потом протянула руку с двумя растопыренными пальцами по направлению к шоссе и к навесам, где находились другие машины, - это было ettatore, специальное заклинание против дурного глаза. Лилиан пошла к выходу, итальянцы-механики посмотрели на нее с немым обожанием.

Уходя, она слышала, как за ее спиной молится тренер:

- Боже правый и ты, матерь всех скорбящих, помогите Клерфэ, и Фриджерио, и...

В дверях Лилиан обернулась. Жена Маркетти и жены двух других гонщиков уже сидели на своих местах с секундомерами и листками бумаги, не не следовало его оставлять, - подумала Лилиан и подняла руку. Клерфэ засмеялся и помахал ей в ответ. Он казался сейчас совсем молодым.

- Святые великомученики, сделайте так, чтобы шины у наших противников изнашивались в два раза быстрее, чем у нас, - молился тренер, а потом крикнул:

- Приготовиться к старту!

Посторонним выйти!

***

Стартовали все двадцать машин. В первом круге Клерфэ оказался восьмым; его место на старте было не очень удачным, и он на секунду замешкался. Теперь он шел впритык за Микотти;

Клерфэ знал, что тот будет рваться к победе. Фриджерио, Монти и Саккетти шли впереди них; Маркетти лидировал.

Во время четвертого круга на прямой, которая подымалась к казино, Микотти, выжимая из мотора все, что было возможно, промчался мимо Саккетти. Клерфэ повис на его задних колесах, он тоже перенапряг мотор и обогнал Саккетти только перед самым входом в тоннель. Выйдя из него, Клерфэ увидел, что машина Микотти задымилась и снизила скорость. Клерфэ обошел ее и начал нагонять Монти. Он знал каждый метр дороги. Монти он настиг через три круга на одном из крутых виражей около газгольдера и, как терьер, повис на его задних колесах.

Еще девяносто два круга и семнадцать противников, - подумал Клерфэ, увидев у трибун чью-то машину рядом с машиной Микотти.

Тренер просигнализировал ему, чтобы он до поры до времени не рвался вперед. Видимо, Фриджерио и Саккетти, которые терпеть не могли друг друга, вступили в борьбу между собой, пожертвовав интересами фирмы; это нарушило весь порядок в команде, и теперь тренер хотел попридержать в резерве Клерфэ и Мейера III на тот случай, если лидеры загубят свои машины.

Лилиан видела, что вся стая проносилась мимо трибун чаще, чем через каждые две минуты. Быстрота, с какой это происходило, делала в ее глазах гонку еще более бессмысленной. Только что машины были еще здесь, но стоило ей на секунду отвернуться, как они вновь появлялись на том же месте, только в несколько ином порядке; казалось, они не пропадали из виду, а просто передвигались взад и вперед, как стекляшки в калейдоскопе, как только они ухитряются сосчитать эти сто кругов! - подумала Лилиан, а потом вспомнила о молящемся, обливающемся потом, изрыгающем проклятия тренере, который показывал гонщикам таблички, размахивал флажками, все время меняя их в соответствии с каким-то секретным кодом.

После сорока кругов Лилиан решила уйти. У нее было такое чувство, что ей надо уехать сейчас же, не мешкая ни секунды и не дожидаясь окончания гонок. Перспектива еще шестьдесят раз отмечать про себя мельчайшие изменения в порядке следования машин показалась ей вдруг бессмысленной. Это было потерянное время, такое же, как и время перед ее отъездом из санатория. У нее в сумочке лежал билет до Цюриха. Лилиан купила его утром, когда Клерфэ в последний раз объезжал дистанцию. Билет был на послезавтра. В этот день Клерфэ должен был улететь в Рим. Через два дня он собирался вернуться. Самолет Клерфэ улетал утром; поезд Лилиан уходил вечером, удираю крадучись, как вор, как предательница, - подумала она, - так же я хотела удрать из санатория. Но Борис еще успел поймать меня. Разве это помогло?

В таких случаях люди всегда говорят фальшивые слова, всегда лгут, ибо правда тогда - бессмысленная жестокость, а потом они испытывают горечь и отчаяние, потому что не сумели расстаться иначе и потому что последние воспоминания, которые им остались, - это воспоминания о ссорах, недоразумениях и ненависти.

Лилиаи пошарила в сумочке, здесь ли билет. На какое-то мгновение ей показалось, что она его потеряла. Это мгновение снова укрепило ее решимость. Несмотря на жаркое солнце, ее знобило, меня опять поднялась температура, - подумала Лилиан.

Толпа вокруг нее заорала. Внизу, там, где виднелись голубая игрушечная гавань и белые яхты, на которых тесно сбились в кучу люди, там на шоссе, где был самый ад, маленькая игрушечная машинка вдруг двинулась в сторону, а потом вплотную пролетела мимо другой.

- Клерфэ! - ликуя, закричала толстая дама рядом с Лилиан и начала хлопать себя программой по бедрам, выпиравшим из ее полотняного платья. - The son of a gun made it < Ах, сукин сын! (англ. )>!

***

Прошел час, и Клерфэ был уже вторым. Теперь он холодно и безжалостно нагонял Маркетти. Он не хотел пока обходить его - с этим можно было обождать до восьмидесятого или даже до девяностого круга, - но он намеревался идти все время за ним на расстоянии нескольких метров, не отставая ни на секунду, идти до тех пор, пока Маркетти не начнет нервничать. Он не желал еще раз рисковать, перенапрягая мотор, он рассчитывал, что это сделает Маркетти в надежде избавиться от своего преследователя. Маркетти так и поступил, но с его машиной ничего не случилось. И все же Клерфэ почувствовал, что Маркетти очень забеспокоился, ведь ему не удалось достичь своей цели - оторваться от Клерфэ. Маркетти стал блокировать дорогу и виражи, он не хотел пропустить Клерфэ вперед. Клерфэ начал хитрить, делая вид, будто намерен обогнать Маркетти, на самом деле он к этому не стремился; в результате Маркетти начал внимательнее наблюдать за ним, чем за собственной машиной, и стал менее осторожен.

Так они сделали круг и значительно обогнали нескольких гонщиков. Обливаясь потом, тренер показывал Клерфэ таблички и махал флажками. Он требовал, чтобы Клерфэ не обгонял Маркетти.

Оба они были из одной онюшни; хватит и того, что Саккетти и Фриджерио затеяли борьбу. Из-за этого Фриджерио загубил покрышку и отстал от Клерфэ на целую минуту; между ними было уже пять других гонщиков. Самого Клерфэ нагонял теперь Монти.

Но Монти еще не удалось прицепиться к задним колесам его машины. При желании Клерфэ мог бы легко оторваться от него на крутых виражах, которые он проходил быстрее Монти.

Они опять пронеслись мимо старта. Клерфэ видел, как тренер взывал ко всем святым и грозил ему кулаком, запрещая идти вплотную к Маркетти. Маркетти в ярости сделал знак тренеру, чтобы тот удержал Клерфэ. Клерфэ кивнул головой и отстал на корпус, но не больше. На этих гонках он должен победить - либо с помощью тренера, либо наперекор ему, он так решил. Неудачный старт несколько задержал его. Но Клерфэ знал, что все равно победит. Он был очень спокоен: напряжен до предела и в равной степени хладнокровен. Эти чувства пришли у него в состояние странного равновесия. В таком состоянии человек уверен в том, что с ним ничего не случится. Равновесие как

бы делает человека ясновидящим, спасая его от всяких сомнений, колебаний и неуверенности. Раньше у Клерфэ нередко появлялось такое ощущение равновесия, но в последние годы ему часто его не хватало, не хватало этих мгновений ничем не омраченного счастья.

Клерфэ увидел, что машина Маркетти вдруг завертелась волчком и встала поперек дороги, раздался скрежет ломающегося металла; черная маслянистая лужа поползла по шоссе; Клерфэ видел, как две другие машины на огромной скорости столкнулись друг с другом, он видел, как машина Маркетти, словно во время замедленной съемки, не спеша перевернулась, Маркетти пролетел по воздуху и упал на землю. Сотнями глаз Клерфэ впился в шоссе, пытаясь найти хоть какой-нибудь просвет, через который можно было швырнуть машину. Но просвета не было. Шоссе вдруг стало огромным и в ту же секунду уменьшилось до микроскопических размеров. Клерфэ не ощущал страха, он старался наскочить на другую машину не под прямым углом, а по касательной; в последний момент он еще успел подумать, что надо освободиться от руля, но руки не поспевали за ним; все в нем словно приподнялось, он вдруг стал невесом - и при этом все еще сидел в машине. А потом что-то ударило его в грудь и в лицо, и со всех сторон на него ринулся разбитый вдребезги мир. Еще секунду он видел перед собой бледное, искаженное от ужаса лицо дежурного по трассе, а потом гигантский кулак ударил его сзади; он услышал темный гул, и все стихло.

Машина, которая налетела на Клерфэ, пробила брешь в сплошном месиве автомобилей; через нее смогли проскочить машины, идущие следом. Гонщики один за другим пролетали мимо, их машины, вихляя и дрожа, проходили вплотную к разбитым машинам, так что металл со скрежетом терся о металл, и казалось, что это громко стонут покалеченные автомобили.

Дежурный, держа лопату, перелез через мешки с песком и начал засыпать маслянистую лужу; когда гул мотора приближался, он отскакивал в сторону; появились санитары с носилками, они оттащили Маркетти в безопасное место, подняли его и передали другим санитарам, которые стояли за баррикадами из мешков; несколько служащих автомобильных фирм, неся перед собой дощечки со знаком пасно! уже прибежали на место аварии, чтобы предостеречь остальных гонщиков, но гонки успели переместиться в другое место, все машины миновали этот отрезок шоссе и теперь снова возвращались сюда; некоторые из гонщиков бросали быстрый взгляд по сторонам, глаза других были прикованы к ленте шоссе.

Машина Клерфэ не только наскочила на передние машины, на нее саму наскочила машина Монти. Монти почти не пострадал. Ковыляя, он отошел в сторону. Клерфэ продолжал висеть в своей машине, которую подняло почти вертикально и швырнуло на мешки с песком.

У него было разбито лицо, в его грудную клетку вдавился руль.

Изо рта у Клерфэ текла кровь, он был без сознания. Толпа уже облепила шоссе, как мухи облепляют кровавый кусок мяса; зеваки во все глаза глядели на санитаров и механиков, которые начали выпиливать Клерфэ из машины. Одна из передних машин горела.

Рабочим с огнетушителями удалось оттащить ее подальше, и теперь они пытались погасить огонь. К счастью, бензиновый бак был разломан, что предотвратило взрыв. Но бензин горел, жара была нестерпимая, и огонь все еще мог перекинуться на другие машины.

Каждые две минуты гонщики проносились мимо места катастрофы.

Рев моторов, нависший над городом, вдруг стал походить на мрачный реквием, нарастающий от секунды к секунде, а когда автомобили мчались мимо вздыбленной машины, где был распят окровавленный Клерфэ, освещенный огнем догорающего пожарища, которое казалось блеклым при свете этого ясного дня, - тогда рев становится душераздирающим. Гонки продолжались; их не прекратили.

***

Лилиан не сразу поняла, что произошло. Из репродуктора доносился неясный басовитый рык, словно кто-то со сна прочищал горло. От волнения диктор стал слишком близко к микрофону.

Лилиан разобрала лишь несколько фраз: какие-то машины потерпели аварию, они наскочили друг на друга из-за того, что на шоссе вытекло масло еще из какой-то машины. Потом она увидела, как вся стая промчалась мимо трибун, начит, ничего страшного не случилось, - подумала она, - иначе гонки прекратили бы. Она искала глазами машину Клерфэ и не находила ее, но Клерфэ мог проехать и раньше, она не так уж внимательно следила за гонками. Теперь по радио немного вразумительнее сообщили, что авария произошла на набережной Плезанс, где столкнулись несколько машин; есть раненые, убитых нет. Дальнейшие сообщения будут переданы позже. Распределение мест следующее: первым идет Фриджерио, с преимуществом пятнадцать секунд, за ним Конти, Дюваль, Мейер III...

Лилиан напряженно прислушивалась. О Клерфэ ни слова, а ведь он шел вторым. Ни слова о Клерфэ, думала Лилиан и, заслышав приближение машин, нагнулась, чтобы увидеть цифру 2, красную машину с цифрой 2.

Клерфэ не было, и сквозь глухой ужас, затопивший Лилиан, в ее сознание вдруг проникли раскаты жирного голоса диктора: реди пострадавших - Клерфэ; его отвозят в больницу. Видимо, он без сознания. Монти получил ранения колена и ступни; Саккетти...

Не может быть... Что-то внутри Лилиан противилось этому известию. Ничего не может случиться на этих игрушечных гонках в этом игрушечном городе с игрушечной гаванью и пестрым игрушечным видом. Произошла ошибка! Машина Клерфэ скоро выскочит из-за поворота, как она выскочила во время гонок арга Флорио, он немного отстанет, получит ушибы и шишки, но будет цел и невредим! Однако, говоря себе это, Лилиан чувствовала, что ее надежда тает и рассыпается, так и не успев окрепнуть. лерфэ без сознания, - думала она и цеплялась за это слово. Что оно значит?

Оно могло значить все, что угодно. Лилиан вдруг увидела, что спускается с трибун, а она и не заметила, как встала. Лилиан шла к старту; быть может, Клерфэ отвезли туда? Он лежит на носилках, у него ранено плечо или рука, и он смеется над своим несчастьем.

- Его отвезли в больницу, - сказал тренер, обливаясь потом. - Пресвятая мадонна, святой Христофор, почему это случилось именно с нами?! Почему не с другой фирмой или... Что?

Минутку!

Он стремглав убежал подавать сигналы гонщикам. Машины промчались мимо; вблизи они казались больше и опаснее, и рев их моторов заполнял все вокруг.

- Что случилось? - закричала Лилиан. - Пошлите к черту эти проклятые гонки и скажите, что случилось?

Она оглянулась. Все отводили глаза в сторону. Механики возились с запасными частями и покрышками, избегая смотреть на нее. Стоило ей приблизиться к кому-нибудь, как тот отходил.

Лилиан сторонились, словно она была зачумленная.

Наконец тренер вернулся.

- Клерфэ не поможет, если я пошлю гонки к черту. Он бы этого и сам не захотел. Он бы хотел...

Лилиан прервала его:

- Где он? Я не желаю слушать лекцию о моральном кодексе гонщиков!

- В больнице. Его сразу отвезли туда.

- Почему же с ним никто не поехал, чтобы ему помочь? Почему вы не поехали? Почему вы здесь?

Тренер смотрел на нее непонимающим взглядом.

- Чем я могу помочь? Чем мы все можем ему помочь? Сейчас это дело врачей.

Лилиан судорожно глотнула.

- Что с ним случилось? - тихо спросила она.

- Не знаю. Я его не видел. Мы все были здесь. Ведь мы должны оставаться здесь.

- Да, - сказала Лилиан, - чтобы гонки могли продолжаться.

- Ничего не попишешь, - беспомощно возразил тренер. - Мы ведь только служащие.

Торопливо подошел один из механиков. В этот момент рев моторов снова усилился.

- Синьорина... - тренер развел руками и посмотрел на шоссе. - Я должен...

- Нет, нет! Без сознания. Врачи... К сожалению, я должен...

Синьорина... - сказал механик.

Тренер выхватил какую-то табличку из ящика и сломя голову убежал подавать сигналы. Лилиан слышала, как он кричал по дороге: адонна, мадонна, о porco di porco < Итальянское ругательство. >, проклятое масло, почему это случилось именно со мной! О, проклятая моя судьба!

Он показал кому-то из гонщиков табличку, кому-то помахал, поднял руку и остался стоять; хотя вся стая была уже далеко, тренер все еще пристально смотрел на шоссе, не желая возвращаться.

Лилиан медленно повернулась к выходу.

- Мы придем после гонок, синьорина, - прошептал механик, - как только они кончатся! осле гонок, - подумала Лилиан. Все время, пока она ехала в больницу, над городом висело черное покрывало шума. Лилиан не удалось найти другого средства передвижения, кроме извозчичьей пролетки, украшенной флажками и пестрыми лентами; на голове лошади красовалась соломенная шляпа.

- Мы проедем дольше, чем обычно, - объявил извозчик. - Придется сделать большой крюк. Улицы закрыты. Гонки, сами понимаете...

Лилиан кивнула. Она была окутана болью, но не острой, а тупой, словно ее пытали, одурманив каким-то наркотиком. Все ее чувства, кроме слуха и зрения, были почти парализованы, она видела машины и ясно, предельно ясно слышала рев моторов, и это было невыносимо. Извозчик болтал не переставая, он хотел показать ей места, откуда были видны гонки. Лилиан его не слышала; она ничего не слышала, кроме рева моторов. Какой-то молодой человек пытался остановить пролетку и заговорить с ней.