ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ваш сокол, сир, для привязи велик. Он — не птенец,

А взрослый, на свободе уж давно летавший,

Он волю уж опасную изведал. Будь он мой,

Как мне принадлежит перчатка эта,

Его б я отпустил на волю. Полный силы,

Он оперен совсем, он мужествен, красив и смел.

Простор небес, что создал Бог для вольной птицы,

Ему вернете. И кто тогда его посмеет тронуть?

Старая комедия

Лурган-сахиб говорил не так прямо, но его совет совпадал с советом Махбуба, и результат оказался благоприятным для Кима. Теперь он уже не покидал города в туземной одежде, а узнавал, где находится Махбуб, писал ему письмо, направлялся в лагерь Махбуба и переодевался там под опытным взглядом патана. Если бы маленький ящик с красками, который он употреблял в учебное время для черчения карт, мог рассказать о том, что делал Ким в свободное время, мальчик был бы, наверно, исключен из школы. Однажды Махбуб и он отправились в прекрасный город Бомбей с тремя платформами лошадей для конно-железной дороги. Махбуб чуть было не растаял от умиления, когда Ким предложил переправиться в лодке через Индийский океан, чтобы купить арабских лошадей, про которых один из приспешников Абдула Рахмана говорил, что они продаются дороже кабульских.

Он опускал руку в блюдо вместе с этим известным барышником, когда Махбуб и некоторые из его религиозных единомышленников были приглашены на большой обед. Они вернулись морским путем через Карачи. Ким тут впервые познакомился с морской болезнью, сидя на переднем люке каботажного судна, он был уверен, что его отравили.

Знаменитый ящик с лекарствами, полученный им от Хурри, оказался бесполезным, хотя Ким наполнил его в Бомбее новыми запасами. У Махбуба было дело в Кветте, и тут Ким, как признавался впоследствии Махбуб, не только окупил свое содержание, но заслужил еще лишнее. Он провел четыре интересных дня в должности поваренка в доме толстого сержанта, из ящика с бумагами которого похитил в удобную минуту маленькую счетную книгу и переписал из нее все — по-видимому, тут шло дело только о продаже рогатого скота и верблюдов — при лунном свете, лежа за амбаром в жаркую ночь. Потом он положил книгу на место, по требованию Махбуба, оставил службу, не получив денег, и присоединился к нему в шести милях вниз по дороге с чисто переписанными счетами за пазухой.

— Этот сержант — мелкая рыбешка, — сказал Махбуб, — но со временем мы поймаем более крупную рыбу. Он только продает быков по разной цене — одна для себя, другая для правительства. Я не считаю этого грехом.

— Почему я не мог просто взять книжку?

— Тогда он испугался бы и сказал бы об этом своему начальнику. Тогда у нас, может быть, не хватило бы многих новых ружей, которые отправляются из Кветты на север. Игра так велика, что сразу можно окинуть взглядом только небольшую часть ее.

— Ого! — сказал Ким и прикусил язычок. Это было в то время, когда дует муссон и школа бывает распущена. Он только что получил награду за математику. Рождество, за исключением десяти дней, которые он провел в свое удовольствие, Ким прожил у Лургана-сахиба, где сидел большей частью у ярко горевшего, трещавшего огня — в этот год дорога на Якко была под снегом на четыре фута — и помогал Лургану нанизывать жемчуг. Маленький индус уехал: он должен был жениться. Лурган заставил Кима выучить целые главы из корана, так что мальчик умел произносить их то повышая, то понижая голос, как настоящий мулла. Кроме того, он сказал Киму названия и свойства многих местных снадобий, а также и заклинания, которые употреблялись, когда давалось лекарство. А по вечерам он писал заклинания на пергаментной бумаге, тщательно выводя пентаграммы, увенчанные именами дьяволов — Мурра и Аван, приставленных к государям, и фантастически располагая их по уголкам. Он также давал Киму советы насчет его здоровья, называл простые лекарства, говорил, как лечить лихорадку. За неделю до отъезда Кима полковник Крейтон-сахиб прислал письменную экзаменационную работу, — что было очень нехорошо с его стороны — имевшую отношение только к мерам длины, цепям и углам.

Следующие вакации он провел с Махбубом и, между прочим, чуть не умер от жажды, пробираясь по пескам на верблюде к таинственному городу Биканиру, в котором колодцы четыреста футов глубиной и все наполнены костями верблюдов. Прогулка эта не была приятна Киму с его точки зрения, так как полковник — вопреки условию — приказал ему начертить карту этого дикого, окруженного стенами города, а так как магометанские конюхи и слуги не были обязаны таскать межевые инструменты вокруг столицы независимого туземного государства, то Киму пришлось измерять расстояния посредством бус, четок. Он употреблял иногда компас, чтобы узнавать направление, — в особенности вечером, после того как верблюды были накормлены — и с помощью своего маленького рисовального ящика, в котором находилось шесть плиток красок и три кисточки, ему удалось набросать нечто не совсем непохожее на план города Джейсалмира. Махбуб много смеялся и посоветовал ему написать отчет. Ким приступил к делу, воспользовавшись чистыми листами большой счетной книги Махбуба, лежавшей под лукой его любимого седла.

— Тут должно содержаться все, что ты видел, до чего дотрагивался, о чем раздумывал. Пиши так, как будто сам Джанг-и-Лат-сахиб пришел украдкой с большой армией, чтобы начать войну.

— Как велика армия?

— О, тысяч пятьдесят!

— Безумие! Вспомни, как мало колодцев в песках и какие они плохие. Их не хватило бы и на тысячу жаждущих людей.

— Так напиши это, а также обо всех старых брешах в стенах, и где рубят дрова, каков характер и наклонности правителя. Я останусь, пока не распродам всех моих лошадей. Я сниму комнату у городских ворот, и ты будешь моим конторщиком. На двери там хороший замок.

Отчет, написанный размашистым почерком, несомненно, приобретенным в школе св. Ксаверия, и намазанная коричневой, желтой и бакановой красками карта существовали еще несколько лет тому назад (какой-то небрежный клерк подшил их вместе с грубыми заметками Е. 23 из второго Сеистапского округа), но в настоящее время, вероятно, почти нельзя прочитать написанных карандашом букв. Ким, потея, перевел Махбубу отчет на второй день по их возвращении из путешествия. Патан встал и наклонился над своими пестрыми тюками.

— Я знал, что этот отчет будет достоин почетной одежды, и потому приготовил ее, — улыбаясь, сказал он. — Будь я эмиром афганским (мы, может быть, увидим его в один прекрасный день), я наполнил бы твой рот золотом. — Он положил одежду к ногам Кима. Тут был и шитый золотом пешаварский тюрбан конусообразной формы с большим покрывалом, заканчивавшимся широкой золотой бахромой; был и расшитый жилет, какой носят жители Дели, надеваемый на молочной белизны рубашку, широкий и застегивающийся справа налево; зеленые шаровары со шнурком из крученого шелка вокруг талии и, в довершение всего, туфли из русской кожи с приятнейшим запахом и дерзко загнутыми носками.

— На счастье новое платье надо надевать в среду утром, — торжественно заметил Махбуб. — Но не следует забывать, что на свете бывают злые люди. Так-то!..

Он завершил все это великолепие, от которого дух захватывало у восхищенного Кима, отделанным перламутром никелированным револьвером 45-го калибра, с автоматическим экстрактором.

— Я думал взять меньшего калибра, но вспомнил, что к этому подходят казенные пули. Мужчине он всегда пригодится, в особенности у границы. Встань, дай мне поглядеть на тебя. — Он ударил Кима по плечу. — Желаю тебе никогда не уставать, патан. О, сколько будет разбито сердец! О, эти глаза, искоса выглядывающие из-под ресниц!

Ким повернулся, вытянул носки, потянулся и машинально ощупал только что начинавшие пробиваться усы. Потом он хотел было броситься к ногам Махбуба, чтобы достойно поблагодарить его и дрожащими руками погладить ноги. Махбуб предупредил его и обнял.

— Сын мой, — сказал он. — Разве нам нужны слова? Но разве не восторг — это маленькое ружье? Все шесть патронов вылетают сразу. Носить его нужно за пазухой на голом теле, которое, так сказать, умащает его. Никогда не клади его в другое место, и, если Богу будет угодно, ты когда-нибудь убьешь из него человека.

— Hai mai! — печально сказал Ким. — Если сахиб убьет человека, его вешают в тюрьме.

— Правда, но на расстоянии одного шага от границы люди умнее. Спрячь его, но прежде заряди. Какая польза в ненакормленном ружье?

— Когда я возвращусь в «мадрисса», я должен возвратить его. Маленькие ружья не дозволены там. Ты сохранишь его для меня.

— Сын, мне надоела эта «мадрисса», где у человека отнимают его лучшие годы, чтобы учить тому, чему можно научиться только на широком пути. Глупость сахибов не имеет никакого основания. Ну, ничего. Может быть, доклад, написанный тобой, избавит тебя от дальнейших уз, а Бог, Он знает, насколько нам в Игре нужно все больше и больше людей.

Они шли, сжав челюсти, чтобы защититься от несшегося навстречу песка, через солончаковую пустыню в Иодпор, где Махбуб и его красивый племянник Хабиб-Улла усиленно занялись торговыми делами. А потом Ким, в европейском платье, из которого он уже сильно вырос, отправился с грустью по железной дороге, во втором классе, в школу св. Ксаверия. Три месяца спустя полковник Крейтон, оценивавший кинжалы в лавке Лургана, очутился перед открыто возмутившимся Махбубом Али. Лурган-сахиб служил ему резервом.

— Пони готов, закончен, обуздан и объезжен, сахиб! Теперь он день за днем будет утрачивать свой вид, если его держать на всяких штуках. Отпустите узду и пустите его, — сказал барышник. — Он нужен нам.

— Но он так молод, Махбуб, ведь ему не больше шестнадцати, не так ли?

— Когда мне было пятнадцать, я убил одного человека и произвел на свет другого.

— Ах ты, нераскаянный старый язычник! — Крейтон повернулся к Лургану. Черная борода кивком подтвердила мудрость красной крашеной бороды афганца.

— Я давно бы воспользовался им, — сказал Лурган. — Чем моложе, тем лучше. Поэтому у меня действительно драгоценные вещи всегда охраняются детьми. Вы прислали мне его на испытание. Я испытывал его всячески: он единственный мальчик, которого я не мог заставить видеть предметы.

— В хрустале, в чернильной луже? — спросил Махбуб.

— Нет. Положив ему руку на затылок, как я рассказывал вам. Этого никогда не случалось прежде, и это показывает, что он достаточно силен, чтобы заставить других делать, что он пожелает. А это было три года тому назад. С тех пор я многому научил его, полковник Крейтон. Я думаю, вы напрасно заставляете его даром тратить время.

— Гм! Может быть, вы и правы. Но, как вам известно, в настоящее время у нас нет дела для него.

— Пустите его, пустите! — перебил его Махбуб. — Разве можно ожидать, чтобы жеребенок сразу начал таскать тяжести? Пусть он бегает с караванами, как наши белые верблюды-детеныши, на счастье. Я сам взял бы его, но…

— Есть дельце, где он мог бы быть полезен, — на юге, — сказал Лурган с особенной нежностью, опуская свои тяжелые веки с голубыми жилками.

— Это в руках Е. 23, — быстро проговорил Крейтон. — Ему не следует ехать туда. К тому же он не знает тамошнего языка.

— Опишите ему форму и запах нужных нам писем, и он принесет их нам, — настаивал Лурган.

— Нет. Это дело для взрослого, — сказал Крейтон.

То был щекотливый вопрос насчет недозволенной и зажигательной переписки между лицом, которое претендовало на авторитет во всех вопросах магометанской религии в целом мире, и младшим членом одного княжеского дома, замеченным в похищении женщин с британской территории. Мусульманское духовное лицо было слишком несдержанно и дерзко; молодой князь только недоволен ограничением его привилегий, но ему не следовало продолжать переписку, которая могла со временем скомпрометировать его. Одно письмо было добыто, но нашедший его был впоследствии убит у дороги в костюме арабского купца, как доносил ведший это дело Е. 23.

Эти факты и другие, не подлежавшие оглашению, заставили Махбуба и Крейтона покачать головами.

— Пустите его с красным ламой, — сказал барышник с видимым усилием. — Он любит старика. Он может измерять свои шаги четками.

— У меня были дела со стариком, по крайней мере, письменные, — сказал полковник Крейтон, улыбаясь про себя. — Где бродит он?

— Вдоль и поперек страны, как все три последних года. Он ищет Реку Исцеления. Проклятье всем… — Махбуб остановился. — Он ночует в храме джайнов в Бенаресе или в Будд-Гайя, когда не ходит по дороге. Потом, как мы знаем, он приходит навестить мальчика в «мадрисса», так как мальчик был несколько раз наказан за свидание с ламой. Он совсем сумасшедший, но мирный человек. Я встречал его. Хурри также имел дела с ним. Мы следили за ним три года. Красные ламы не так часто встречаются в Индии, чтобы потерять их след.

— Очень интересный народ эти бенгальцы, — задумчиво проговорил Лурган. — Знаете ли вы, чего собственно желает бенгалец Хурри? Он желает стать членом Королевского общества и делает для этого этнографические заметки. Видите ли, я передал ему про ламу все, что рассказали мне Махбуб и пальчик. Хурри отправляется в Бенарес, я думаю, за свой счет.

— А я не думаю этого, — коротко сказал Крейтон. Он оплатил путешествие Хурри, так как был заинтересован узнать, что представляет собой этот лама.

— И все эти последние годы он обращается к ламе за сведениями о буддистской религии. Пресвятая Дева! Я мог бы сообщить ему все это много лет тому назад. Мне кажется, что Хурри становится слишком старым для нашего дела. Он предпочитает собирать сведения о нравах и обычаях разных стран. Да, он желает стать членом Королевского общества.

— Хурри хорошего мнения о мальчике?

— О, очень хорошего. Мы провели несколько приятных вечеров в моем маленьком помещении. Но я считаю излишним отдавать его теперь же под руководство Хурри в наших этнологических делах.

— Да, но не сразу. Как ты думаешь, Махбуб? Пусть мальчик побегает с ламой полгода. Потом посмотрим. Он приобретет опыт.

— Опыт уже есть у него, сахиб, настолько, насколько он есть у рыбы, плавающей в воде. Но, во всяком случае, хорошо было бы освободить его от школы.

— Ну, хорошо, — сказал Крейтон, почти про себя. — Он может идти с ламой, а если Хурри захочет присмотреть за ними — тем лучше. Он не допустит, чтобы мальчик попал в беду, как это сделал бы Махбуб. Любопытно его желание попасть в члены Королевского общества, очень свойственное человеку. Я думаю, что ему — Хурри — лучше всего быть на этнологическом отделении.

Никакие деньги, никакое повышение по службе не могли бы отвлечь Крейтона от его работы по своему отделу, но глубоко в его сердце таилась честолюбивая надежда стать членом Королевского общества. Он знал, что известного рода почестей можно достигнуть ловкостью и при помощи друзей, но, по глубокому его убеждению, ничто, кроме работы — бумаг, доказывающих ее наличность, — не могло заставить принять в общество, которое он бомбардировал многие годы монографиями о странных азиатских культах и неведомых обычаях. Девять человек из десяти сбежало бы от скуки с вечера в Королевском обществе, Крейтон был десятым, и временами душа его рвалась в Лондон, в набитые комнаты, где убеленные сединой или лысые джентльмены, ничего не знающие об армии, топчутся среди спектроскопических приборов для производства опытов над самыми маленькими растениями промерзших тундр, среди электрических машин для измерения полетов и аппаратов для разрезания на дробные миллиметры левого глаза самки москита. По праву и разуму ему должно было бы нравиться Географическое общество, но выбор взрослых бывает таким же случайным, как выбор игрушек детьми. Поэтому Крейтон улыбнулся и стал лучшего мнения о Хурри-бабу, движимом одинаковым чувством с ним.

Он бросил заколдованный кинжал, который рассматривал, и взглянул на Махбуба.

— Как скоро мы можем вывести жеребенка из стойла? — спросил барышник, читая ответ в глазах у него.

— Гм!.. Если я возьму его по приказу, как ты думаешь, что он сделает? Я никогда еще не присутствовал при обучении такого мальчика.

— Он придет ко мне, — быстро проговорил Махбуб. — Лурган-сахиб и я приготовили его для дела.

— Пусть будет так. Полгода он будет делать все, что пожелает, но кто может поручиться за него?

Лурган слегка наклонил голову.

— Он ничего не расскажет, если вы боитесь этого, полковник Крейтон.

— Ведь все же он только мальчик.

— Да-а, но, во-первых, ему нечего рассказать, а во-вторых, он знает, что произошло бы в таком случае. И он очень любит Махбуба и немножко меня.

— Будет он получать жалованье? — спросил практичный барышник.

— Только на содержание, двадцать рупий в месяц.

Одним из преимуществ службы в тайной полиции является отсутствие скучных процедур отчетности. Служащим платят до смешного мало, но деньги выдаются несколькими людьми, которые не спрашивают поручительств или подробных отчетов. Глаза Махбуба вспыхнули от любви к деньгам. Даже бесстрастное лицо Лургана изменило свое выражение. Он подумал о тех годах, когда Ким поступит на службу и примет участие в Большой Игре, которая не прекращается ни днем, ни ночью в Индии. Он предвидел те почести и уважение, которыми осыплют его немногие избранные благодаря его ученику. Лурган-сахиб сделал Е. 23 тем, чем стал Е. 23, из легко удивлявшегося, дерзкого, лживого маленького северо-западного провинциала.

Но радость этих господ была бледна и ничтожна в сравнении с радостью Кима, когда начальник школы св. Ксаверия отозвал его в сторону и сказал, что полковник Крейтон прислал за ним.

— Насколько я знаю, О'Хара, он нашел вам место в департаменте водных сообщений. Вот что значит заниматься математикой. Это большое счастье для вас, потому что вам только семнадцать лет, но, конечно, вы понимаете, что не станете «пукка» (штатным), пока не выдержите осеннего экзамена. Поэтому не следует думать, что вы выходите в свет для того, чтобы наслаждаться, или что ваша судьба обеспечена. Вам предстоит много тяжелой работы. Но если вам удастся поступить в штат, вы можете дойти до четырехсот пятидесяти рупий в месяц. — Тут начальник преподал ему много хороших советов насчет поведения, манер и нравственности. Старшие ученики, не получившие назначений, заговорили, как могут говорить только англо-индийские мальчики, о фаворитах и подкупах. Молодой Казалет, отец которого жил на пенсии в Чанаре, намекнул очень ясно, что интерес полковника Крейтона к Киму был совершенно отеческого характера, а Ким, вместо того чтобы хорошенько ответить, не сказал ни слова. Он думал о предстоящем ему веселье, о письме Махбуба, полученном накануне, хорошо написанном по-английски и назначавшем ему свидание сегодня в полдень в доме, при одном названии которого у начальника встали бы волосы дыбом…

Вечером на железнодорожной станции в Лукнове Ким, стоя у весов в багажном отделении, говорил Махбубу:

— Я боялся, что в последнюю минуту крыша обрушится и не пустит меня. Неужели действительно кончено, о отец мой?

Махбуб щелкнул пальцами, чтобы показать полный конец всего, а глаза его блестели, как раскаленные угли.

— Где же пистолет, чтобы я мог носить его?

— Тише! Полгода бегать без узды. Я выпросил это у полковника Крейтона-сахиба. По двадцать рупий в месяц. Старая Красная Шапка знает, что ты придешь.

— Я заплачу тебе за комиссию из моего трехмесячного жалованья, — серьезно сказал Ким. — Да, по две рупии в месяц. Но сначала мы должны освободиться вот от этого. — Он сорвал с себя тонкие полотняные штаны и дернул за воротник. — Я принес с собой все для дороги. Мой чемодан отправлен к Лургану-сахибу.

— Который посылает тебе поклоны, сахиб.

— Лурган-сахиб очень умный человек. Но что ты будешь делать теперь?

— Отправлюсь опять на север, ради Большой Игры. Что же мне делать еще? Ты все-таки решил следовать за Красной Шапкой?

— Не забывай, что он сделал меня тем, что я теперь, хотя он и не знал, что выйдет из меня. Год за годом он посылал деньги за мое ученье.

— Я сделал бы то же, если бы это дошло до моей глупой башки, — проворчал Махбуб. — Идем. На базаре зажжены фонари, и никто не узнает тебя. Мы идем в дом Хунифы.

По дороге Махбуб преподал ему разные благоразумные житейские советы и, между прочим, ясно показал, как Хунифа и ей подобные губят правителей.

— А я помню, — лукаво заметил он, — как некто сказал: «Верь змее больше, чем развратной женщине, а развратной женщине больше, чем патану Махбубу Али». Ну, за исключением патанов, к которым принадлежу я, все это верно. Больше всего это верно по отношению к Большой Игре, потому что все наши планы гибнут из-за женщин, и часто мы лежим на рассвете с перерезанным горлом. Так случилось с одним… — И он рассказал самые кровавые подробности.

— Так зачем?.. — Ким замолчал, подойдя к грязной лестнице, которая подымалась в теплую тьму верхней комнаты, позади табачной лавочки Азимы Уллы. Знакомые с этим помещением называют его птичьей клеткой — так оно полно перешептываний, свиста и щебетанья.

Комната с грязными подушками и наполовину выкуренными трубками отвратительно пахла выдохшимся табаком. В одном углу лежала громадная, бесформенная женщина, укутанная в зеленоватые одежды; лоб, нос, уши, шея, запястья, руки, талия и лодыжки были покрыты тяжелыми украшениями из драгоценных камней местной работы. Когда она поворачивалась, то слышался шум, как будто от столкновения медных горшков. Худая, голодная кошка мяукала на балконе за окном. Ким остановился в изумлении у завешенной двери.

— Это новый материал, Махбуб? — лениво проговорила Хунифа, почти не вынимая изо рта мундштука. — О, Буктанус! — как большинство подобных ей, она призывала всех злых духов. — О, Буктанус! На него очень приятно смотреть.

— Это имеет отношение к продаже лошади, — объяснил Махбуб Киму, который рассмеялся.

— Я слышу этот разговор с тех пор, как мне исполнилось шесть дней, — ответил он, усаживаясь на корточки перед огнем. — Куда он ведет?

— К покровительству. Сегодня мы изменим твой цвет лица. От спанья под крышей ты стал белым, как миндаль. Но Хунифа владеет секретом прочной краски. Это не то, что раскрашивание на один-два дня. Таким образом, мы оградим тебя от случайностей на дороге. Это мой подарок тебе, мой сын. Сними все, что есть на тебе металлического, и положи здесь. Готовься, Хунифа.

Ким вынул компас, ящик с красками и только что наполненную аптечку. Все это всегда сопровождало его в путешествиях, и он по-мальчишески высоко ценил эти вещи.

Женщина встала и двинулась, немного вытянув руки вперед. Тогда Ким увидел, что она слепа.

— Да, да, — пробормотала она, — патан говорит правду, моя краска не сходит ни через неделю, ни через месяц, а те, кому я покровительствую, находятся под сильной защитой.

— Когда находишься далеко и один, нехорошо вдруг стать угреватым или прокаженным, — сказал Махбуб. — Когда ты был со мной, я мог наблюдать за этим. К тому же у патана белая кожа. Спусти одежду до пояса и посмотри, как ты побелел. — Хунифа добралась ощупью из задней комнаты. — Ничего, она не видит. — Он взял оловянную чашу из ее унизанных кольцами рук.

Краска казалась синей и липкой. Ким попробовал ее на обратной стороне кисти куском ваты, но Хунифа услышала это.

— Нет, нет, — крикнула она, — это делается не так, а с особыми церемониями! Окраска — дело второстепенное. Я вымолю тебе покровительство на дорогу.

— Колдовство? — сказал Ким, слегка вздрогнув. Ему не нравились белые, незрячие глаза. Рука Махбуба легла ему на затылок и наклонила его так, что нос его очутился в дюйме от деревянного пола.

— Тише. Никакого вреда не будет тебе, мой сын. Я готов принести себя в жертву для тебя.

Ким не видел, что делала женщина, но в течение нескольких минут слышал бряцание ее украшений. Во тьме вспыхнула спичка, до него донеслось хорошо знакомое потрескивание зерен ладана. Потом комната наполнилась дымом — тяжелым, ароматичным и одуряющим. Сквозь одолевшую его дремоту он слышал имена дьяволов — Зульбазанга, сына Эблиса, который обитает на базарах, и «парао», всегда готового на грех и разврат, Дулхана, невидимо присутствующего в мечетях, живущего среди туфель правоверных и мешающего им молиться, и Мусбута, владыки лжи и панического страха. Хунифа то шептала ему на ухо, то говорила как будто издали и дотрагивалась до него мягкими, страшными пальцами, но Махбуб продолжал держать его за шею, пока мальчик, вздохнув, не лишился чувств.

— Аллах! Как он сопротивлялся! Нам ничего не удалось бы сделать без зелья. Я думаю, тут действовала его белая кровь, — раздражительно сказал Махбуб. — Продолжай свои заклинания. Проси дьяволов оказать ему покровительство.

— О ты, который все слышишь! Ты, который слышишь ушами, будь здесь! Выслушай меня, о ты, который слышишь все! — простонала Хунифа, поворачивая к западу свои мертвые глаза. Темная комната наполнилась стонами, прерываемыми резким смехом.

Толстая фигура на балконе подняла круглую, как ядро, голову и нервно кашлянула.

— Не прерывайте этой чревовещательной некромантии, мой друг, — сказала по-английски эта фигура. — Я полагаю, что это очень затруднительно для вас, но нисколько не пугает просвещенных наблюдателей.

— …Я устрою заговор на их погибель! О пророк, имей терпение с неверующими! Оставь их в покое на некоторое время! — Лицо Хунифы, обращенное к северу, страшно подергивалось, и, казалось, будто ей отвечали голоса с потолка.

Хурри вернулся к своей записной книжке и писал, балансируя на подоконнике, но рука его дрожала. Хунифа, в каком-то экстазе, извивалась, сидя, скрестив ноги у неподвижно лежавшей головы Кима, и призывала дьявола за дьяволом по старинному ритуалу, умоляя их направлять каждое действие мальчика.

— …У Него ключи от тайн! Никто не знает их, кроме Него! Он знает то, что есть на суше и в море! — Снова послышались неземные, похожие на свист, ответы.

— Я… я полагаю, что тут нет ничего злонамеренного? — сказал Хурри, наблюдая, как напряглись и дрожали у Кима шейные мускулы в то время, как Хунифа говорила с невидимыми голосами. Не… не убила ли она мальчика? Если да, то я отказываюсь быть свидетелем на суде… Как имя последнего гипотетического дьявола?

— Бабуджи, — сказал Махбуб на местном наречии. — Я не почитаю индийских дьяволов. Эблисы дело другое — и благосклонные или страшные, они одинаково не любят кафиров.

— Так ты думаешь, мне лучше уйти? — сказал Хурри, привставая. — Конечно, это не материализированные феномены. Спенсер говорит…

Кризис Хунифы перешел, как всегда бывает, в пароксизм завываний, причем на губах показалась легкая пена. Измученная и неподвижная, она лежала рядом с Кимом. Странные голоса умолкли.

— Уф! Это дело кончено. Да принесет оно благо мальчику, а Хунифа действительно мастерица в деле заклинаний. Помоги оттащить ее, бенгалец. Не бойся.

— Как я могу бояться абсолютно несуществующего? — сказал Хурри по-английски, чтобы успокоиться. — Ужасно глупо бояться волшебства чар, когда с презрением исследуешь их, и как собирать фольклор для Королевского общества, когда живо веришь во все силы тьмы?

Махбуб усмехнулся. Он и прежде бывал с Хурри на Большой дороге.

— Кончим раскраску, — сказал он. — Мальчик находится под хорошей защитой, если… если у владык воздуха есть уши, чтобы слышать. Я — суфи (свободомыслящий), но, когда можно воспользоваться слабыми сторонами женщины, жеребца или дьявола, зачем подставляться, чтобы получить удар? Выведи его на дорогу, Хурри, и посмотри, чтобы старик Красная Шапка не увел его слишком далеко от нас. Я должен вернуться к своим лошадям.

— Ладно, — сказал Хурри. — В настоящее время он представляет собой любопытное зрелище.

После третьего крика петуха Ким проснулся словно после тысячелетнего сна. Хунифа громко храпела в углу, а Махбуб ушел.

— Надеюсь, вы не испугались? — сказал чей-то масленый голос. — Я присутствовал при всей операции, чрезвычайно интересной с этнологической точки зрения. Это было колдовство высшего сорта.

— Ух! — сказал Ким, узнавая Хурри Чендера, который вкрадчиво улыбался.

— И я имел также честь привезти от Лургана ваш настоящий костюм. Официально я не имею привычки возить такие пустяки подчиненным, но, — он захихикал, — случай с вами отмечен в книгах как исключительный. Я надеюсь, мистер Лурган обратит внимание на мой поступок.

Ким зевнул и потянулся. Так было приятно снова двигаться и поворачиваться в просторной одежде.

— Это что такое? — Он с любопытством взглянул на сверток тяжелой шерстяной материи, распространявшей запах благовоний далекого севера.

— Ого! Это не внушающее подозрения платье челы, состоящего на службе у буддистского ламы, — сказал Хурри, выходя на балкон, чтобы почистить зубы. — Я того мнения, что это не подлинная религия вашего старого джентльмена, а скорее субвариант ее. Я дал заметку (только ее не приняли) по этому вопросу в «Азиатский ежегодник». Любопытно, что сам старый джентльмен совсем лишен религиозности. Он нисколько не щепетилен.

— Вы знаете его?

Хурри поднял руку, чтобы показать, что он занят ритуалом, сопровождающим чистку зубов и тому подобные занятия у хорошо воспитанных бенгальцев. Потом он прочел по-английски особого рода теистическую молитву и набил себе рот жвачкой.

— О-а, да. Я встречал его несколько раз в Бенаресе, а также в Будх-Гайя и расспрашивал его о религиозных вопросах и поклонении дьяволу. Он чистый агностик, такой же, как я.

Хунифа пошевелилась во сне, и Хурри нервно подскочил к медной жаровне с ладаном, почерневшей и потерявшей свой цвет при дневном свете, намазал палец накопившейся сажей и провел им диагональ по лицу.

— Кто умер у тебя в доме? — спросил Ким на местном наречии.

— Никто. Но, может, у нее дурной глаз, у этой колдуньи, — ответил Хурри.

— Что ты теперь сделаешь?

— Я посажу тебя на поезд в Бенарес, если ты хочешь отправиться туда, и расскажу тебе, что «мы» должны знать.

— Я отправлюсь. В котором часу идет поезд? — Он встал, оглядел уныло комнату и взглянул на желтое, восковое лицо Хунифы при свете солнца, лучи которого стлались по полу. — Надо заплатить этой ведьме?

— Нет. Она заколдовала тебя от всех дьяволов и всех опасностей именем своих дьяволов. Это было желание Махбуба. — Он перешел на английский язык. — Я считаю крайне странным такое суеверие с его стороны. Ведь это же простое чревовещание, не так ли?

Ким машинально щелкнул пальцами, чтобы предотвратить всякое зло, которое могло проникнуть в колдовство Хунифы (Махбуб, он знал, не замышлял ничего дурного против него), и Хурри снова захихикал. Но, проходя по комнате, он старался не наступить на тень Хунифы на полу. А то ведьмы, когда для них наступает время, могут схватить душу человека за пятки.

— Теперь слушайте хорошенько, — сказал Хурри, когда они вышли на свежий воздух. — Часть церемоний, при которых мы присутствовали, составляет передача амулета, предназначенного для служащих в нашем департаменте. Если вы дотронетесь до шеи, то найдете маленький серебряный амулет, очень дешевый. Это наш, понимаете?

— О, да, хава-дилли (придающий мужество), — сказал Ким, ощупывая шею.

— Хунифа делает их за две рупии двенадцать анн со всякими заклинаниями. Они совершенно простые, только часть их покрыта черной эмалью, и внутри каждого есть бумажка, заполненная именами местных святых и т. п. Это дело Хунифы. Она делает эти заклинания только для нас, в случае же, если она не сделает их, мы вставляем в амулеты маленькую бирюзу. Мистер Лурган дает ее. Другого источника нет. А выдумал все это я. Конечно, это совершенно неофициально, но достаточно для подчиненных. Полковник Крейтон не знает. Он европеец. Бирюза завернута в бумагу… Да, это дорога к железнодорожной станции… Ну, предположим, что вы идете с ламой или со временем, как я надеюсь, со мной или с Махбубом. Предположим, мы попали в чертовски затруднительное положение. Я человек боязливый, очень боязливый, но в затруднительном положении бывал больше, чем у меня волос на голове. Вы скажете: «Я Сын чар (счастливый человек). Очень хорошо».

— Я не совсем понимаю. Не нужно, чтобы нас слышали здесь разговаривающими по-английски.

— Это ничего. Я только бабу, хвастающийся перед вами своим английским языком. Все мы говорим по-английски, чтобы прихвастнуть, — сказал Хурри, с фатоватым видом оправляя на плече свое платье. Ну, так, говорю я, Сын чар — это означает, что вы можете быть членом Сат-Бхаи — Семи братьев. Общество это считается распавшимся, но я писал заметки, доказывающие, что оно продолжает существовать. Видите, все это мое изобретение. Очень хорошо. Сат-Бхаи имеет много членов, и, может быть, прежде чем перерезать вам горло, они дадут вам шанс на жизнь. Во всяком случае, это полезно. И к тому же глупые туземцы, если они не слишком возбуждены, всегда подумают прежде, чем убить человека, который скажет, что он принадлежит к какой-нибудь определенной организации. Понимаете? Очень хорошо. Но предположим, что я или кто-нибудь другой из департамента пришел к вам совершенно переодетый! Держу пари, что вы не узнали бы меня, пока я не заговорю. Когда-нибудь я докажу это вам. Я прихожу к вам, положим, как торговец камнями и говорю вам: «Хотите купить драгоценных камней? » Вы говорите: «Похож я на человека, покупающего драгоценные камни? » Тогда я говорю: «Даже очень бедный человек может купить бирюзу или таркиан».

— То есть качри, растительную сою, — сказал Ким.

— Конечно. Вы говорите: «Дайте мне посмотреть таркиан». Тогда я говорю: «Она приготовлена женщиной, а, может быть, это не годится для вашей касты». Тогда вы говорите: «Какие там касты, когда люди ходят… искать таркиан! » Остановитесь немного между словами «ходят» и «искать». Вот тебе и весь секрет. Маленькая остановка между словами.

Ким повторил все фразы.

— Вот так. Тогда, если будет время, я покажу вам мою бирюзу и вы узнаете, кто я, и мы обменяемся нашими сведениями, документами и тому подобным. И так поступайте и с другими из нас. Мы говорим иногда о бирюзе, иногда о таркиане, но всегда с маленькой остановкой между словами. Это очень легко. Сначала: «Сын чар» — если вы очутились в затруднительном положении. Это может помочь, может и не помочь. Потом то, что я говорил вам о таркиане, если вы желаете вступить в официальные отношения с чужим. Конечно, теперь у вас нет официального дела. Вы пока сверхштатный, на испытании. Единственный экземпляр. Если бы вы были азиатом по рождению, вы могли бы сейчас же приступить к делу, но за полгода отпуска вы должны перестать быть англичанином по виду, понимаете? Лама, он ждет вас, потому что я полуофициально известил его, что вы выдержали все экзамены и скоро поступите на государственную службу. Видите, вы в служебном отпуске и потому если «Сыны чар» попросят у вас помощи, вы должны употребить все усилия, чтобы помочь им. Ну, теперь я прощусь с вами, дорогой мой, и… и… надеюсь, что вам удастся благополучно достигнуть вершины.

Хурри-бабу отошел шага на два и исчез в толпе на станции Лукнов. Ким глубоко вздохнул от радости. Он ощупал за пазухой своей темной одежды никелированный револьвер. Амулет был у него на шее. Нищенская чаша, четки и кинжал (мистер Лурган ничего не забыл) были под рукой вместе с аптечкой, ящиком с красками и компасом, а в старом кошельке, спрятанном в поясе, украшенном иглами дикобраза, лежало месячное жалованье. Раджа не мог быть богаче. Ким купил у торговца-индуса сладостей в сделанной из листа чашечке и ел их с восторгом, пока полицейский не велел ему уйти с лестницы.