Annotation 2 страница

Она в задумчивости шла по улицам старой Памплоны, постепенно приближаясь к своему дому, старому, но хорошо отреставрированному зданию на улице Меркадерес. В тридцатые годы в нем находилась фабрика зонтиков, и на стене до сих пор сохранился рекламный щит фабрики зонтиков Изагирре: «Качество и престиж у вас в руках». Джеймс утверждал, что выбрал этот дом исключительно из-за просторной и хорошо освещенной мастерской, идеально подходившей на роль студии скульптора. Но Амайя знала, что ее муж приобрел этот дом, расположенный на пути гона быков, по той же причине, которая привела его в Памплону. Как и тысячи других североамериканцев, он испытывал необузданную страсть к Сан-Фермину, Хемингуэю и этому городу, страсть, которая казалась Амайе почти инфантильной и которая оживала в его груди каждый год, как только начинался праздник. ^[5] К радости Амайи Джеймс не бегал от быков, но ежедневно проходил все восемьсот пятьдесят метров их пути, начиная от загонов Санто-Доминго, запоминая каждый поворот, каждое препятствие, каждый камень брусчатки до самой площади. Она обожала улыбку, появлявшуюся на его лице каждый год, когда приближалась фиеста. На свет божий извлекался чемодан с белой одеждой, и непременно приобретался очередной шарф, несмотря на то что у Джеймса скопилось не менее сотни этих шарфов. Когда она с ним познакомилась, он уже пару лет жил в Памплоне, в чудесной квартире в центре города и снимал студию возле самой ратуши. Когда они решили пожениться, Джеймс привел ее посмотреть на дом на улице Меркадерес, и он ей очень понравился, хотя и показался чересчур большим и дорогим. Это не составляло проблемы для Джеймса, который уже начинал обретать определенный авторитет в художественной среде, а кроме того, был родом из богатой семьи. Его родители владели фабрикой по изготовлению спецодежды, производимой по передовым технологиям. Они купили дом. Джеймс в бывшей мастерской оборудовал студию. Они решили завести детей, как только Амайя станет инспектором отдела по расследованию убийств. Прошло четыре года. Амайя неуклонно продвигалась по службе. Каждый год наступал Сан-Фермин. С каждым годом Джеймс приобретал все больший вес в мире искусства. Но дети не появлялись. Амайя инстинктивно прижала руку к животу. В этом жесте была одновременно попытка защититься и страстное неудовлетворенное желание. Она ускорила шаги, обогнав группу румынских иммигрантов, которые что-то оживленно обсуждали на улице, и улыбнулась, заметив, что в мастерской Джеймса горит свет. Она посмотрела на часы. Была уже почти половина одиннадцатого, а он все еще работал. Отперев дверь, она положила ключи на старинный столик и направилась в мастерскую по коридору, в прошлом представлявшему собой главный вход в дом. Его пол до сих пор был вымощен закругленными каменными плитами, среди которых виднелась крышка люка, ведущего в подземный ход. В старину он использовался для хранения вина или масла. Джеймс обмывал какую-то фигуру из серого мрамора в наполненной мыльной водой раковине. При виде жены он улыбнулся. — Мне нужна одна минута, чтобы вытащить эту жабу из воды, и я присоединюсь к тебе. Положив фигуру на решетку, он накрыл ее холстом и вытер руки белым поварским фартуком, в котором обычно работал. — Как себя чувствует моя любовь? Устала? Он обхватил ее обеими руками, и она затрепетала, как с ней случалось всегда, когда он ее обнимал. Прежде чем ответить, она прижалась лицом к его свитеру и вдохнула запах его кожи. — Нет, я не устала, но день выдался на редкость странный. Он отклонился достаточно для того, чтобы посмотреть ей в лицо. — Рассказывай. — Понимаешь, мы продолжаем заниматься убийством девочки из моего городка. И выходило так, что у этого случая очень много общего с другим преступлением, совершенным месяц назад и тоже в Элисондо. Сегодня мы установили, что эти два убийства связаны между собой. — Что значит связаны? — Похоже, их совершил один и тот же человек. — О, господи! Это означает, что по улицам ходит чудовище, которое убивает девушек? — Почти девочек, Джеймс. И дело в том, что комиссар поручил мне возглавить это расследование. — Поздравляю, инспектор, — произнес Джеймс, целуя ее. — Не всех это обрадовало. Монтесу это даже очень не понравилось. Мне показалось, что он разозлился. — Не обращай внимания. Ты же знаешь Фермина. Он хороший парень, просто у него в жизни сейчас трудный период. Это пройдет, ты ему нравишься. — Не знаю… — Зато я знаю. Определенно нравишься. Можешь мне поверить. Ты голодна? — А ты что-то приготовил? — Ну, конечно. Шеф-повар Уэксфорд приготовил фирменное блюдо. — Сгораю от желания его попробовать. Что это? — рассмеявшись, поинтересовалась Амайя. — Как это «что это»? Как тебе не стыдно! Спагетти с грибами и бутылка розового чивите. — Открывай вино, а я быстро приму душ. Она поцеловала мужа и отправилась в ванную комнату. Уже стоя в душе, она закрыла глаза и замерла на несколько секунд, подставив лицо под струи воды. Потом она прижалась ладонями и лбом к кафельной плитке стены, по сравнению с горячей водой показавшейся ей ледяной, принимая водный поток шеей и спиной. За день произошло так много событий, что у нее не было времени оценить возможные последствия этого дела для ее карьеры и ее ближайшего будущего. Она ощутила, что ее обволакивает поток холодного воздуха. Это в ванную вошел Джеймс. Она не пошевелилась, наслаждаясь горячей водой, которая как будто уносила с собой в водосток все связные мысли. Джеймс остановился у нее за спиной и очень медленно поцеловал ее в плечо. Амайя наклонила голову набок и подставила ему шею движением, всегда напоминавшим ей старые фильмы о Дракуле, в которых наивные девственницы, отдаваясь вампиру, открывали шею до самого плеча и прикрывали глаза в ожидании нечеловеческого наслаждения. Джеймс поцеловал ее шею и прижался к ней всем телом. Она обернулась к нему, ища губами его рот. Прикосновения к губам Джеймса оказалось достаточно, впрочем, как всегда, чтобы все мысли, не имеющие к нему отношения, отправились в самый дальний уголок ее сознания. Она медленно провела ладонями по телу мужа, наслаждаясь его гладкой кожей и твердыми мышцами и позволяя ему себя целовать, что он и делал с огромным удовольствием. — Я тебя люблю, — прошептал Джеймс ей на ухо. — Я тебя люблю, — повторила она. И улыбнулась при мысли, что это действительно так, что она любит его больше всего на свете и что она счастлива ощущать его у себя между ног и в себе и заниматься с ним любовью. Когда они закончили, то улыбка еще несколько часов не сходила у нее с лица, как будто мгновение, проведенное с Джеймсом, было способно изгнать все зло мира. Амайя думала о том, что только он способен по-настоящему заставить ее почувствовать себя женщиной. Ее профессия постоянно отодвигала ее женскую сущность на второй план, вынуждая сосредотачиваться только на том, чтобы быть хорошим полицейским. Но и вне работы ее высокий рост и худое жилистое тело в сочетании со строгой одеждой, которую она обычно носила, заставляли ее остро ощущать недостаток женственности, особенно в присутствии других женщин, прежде всего жен друзей Джеймса. Почти все они были невысокими и миниатюрными, с маленькими и мягкими ручками, которые никогда не прикасались к трупу. Амайя не носила украшений, не считая обручального кольца и крошечных сережек, которые Джеймсу казались детскими. Длинные светлые волосы она всегда заплетала в косу. Скудный макияж довершал ее строгий, обожаемый Джеймсом, мужской стиль. Кроме того, Амайя знала, что ее твердого голоса и уверенного жеста было вполне достаточно, чтобы заставить замолчать этих сплетниц, когда они делали злобные намеки на ее никак не наступающее материнство. Материнство, о котором она так тосковала. За ужином они болтали о всяких пустяках и вскоре легли спать. Амайю восхищала способность Джеймса отбрасывать все тревоги дня и закрывать глаза, едва оказавшись в постели. Ей всегда требовалось много времени для того, чтобы расслабиться и уснуть. Иногда она часами читала, прежде чем к ней приходил сон, и она просыпалась по несколько раз за ночь, разбуженная малейшим шумом. В тот год, когда она получила должность инспектора полиции, напряжение за день достигало такого уровня, что вечером она проваливалась в глубокий, похожий на забытье сон только для того, чтобы проснуться через несколько часов от боли в сведенной судорогой спине, которая уже не позволяла ей уснуть до самого утра. Со временем напряжение ушло, но спала она по-прежнему плохо. Она оставляла на лестнице включенную лампу, свет которой проникал в спальню. Это позволяло ей сориентироваться, когда она просыпалась, охваченная ужасом от очередного сна, наполненного жуткими образами, преследовавшими ее по ночам. Тщетно пыталась она сосредоточиться на книге, которую держала в руках. Измученная тревожными раздумьями Амайя разжала пальцы, и книга соскользнула на пол. Она не стала выключать свет, а уставилась в потолок и принялась сосредоточенно обдумывать план на следующий день. Участие в отпевании и похоронах Айнои Элизасу. В преступлениях, подобных этому, убийца обычно бывает знаком со своей жертвой. Существовала высокая вероятность того, что он жил где-то поблизости и видел девочек каждый день. Эти убийцы демонстрировали впечатляющую дерзость и убежденность в собственной безнаказанности. Зачастую они стремились оказывать помощь в расследовании убийства и поиске исчезнувших людей, присутствовали на всевозможных собраниях, панихидах и похоронах, испытывая от всего этого извращенное удовольствие, зачастую демонстрируя горе и боль от потери. В настоящий момент никто не мог быть исключен из числа подозреваемых. Убийцей вполне мог оказаться даже близкий родственник одной из погибших девушек. Но в качестве первого шага было неплохо оценить ситуацию со стороны, понаблюдать за реакцией различных людей, выслушать их комментарии и мнение обо всем, что произошло. И, разумеется, встретиться с сестрами и тетей… В последний раз она видела их на Рождество. Флора и Роз перестали ссориться только к концу праздничного ужина. При этом воспоминании у нее вырвался громкий вздох. — Если ты не перестанешь думать вслух, я не смогу уснуть, — сонным голосом пробормотал Джеймс. — Прости, дорогой. Я тебя разбудила? — Не волнуйся. — Джеймс улыбнулся, поворачиваясь на бок. — Но, может, ты поделишься со мной своими мыслями? — Ты уже знаешь, что завтра я еду в Элисондо, где собираюсь остаться на несколько дней. Будет лучше, если я поживу там, пока буду общаться с родственниками, друзьями и составлять общую картину дела. Что ты об этом думаешь? — Думаю, что там, наверху, наверное, очень холодно. — Да, но я говорю не об этом. — А я об этом. Я же тебя знаю. Если у тебя замерзают ноги, ты не можешь уснуть, и это может роковым образом сказаться на расследовании. — Джеймс… — Если хочешь, я мог бы составить тебе компанию, чтобы греть тебе ноги, — произнес он, приподняв бровь. — Ты в самом деле хочешь поехать со мной? — Ну, конечно. Свою работу я уже почти закончил, и мне очень хочется повидаться с твоими сестрами и тетей. — Мы остановимся у тети. — Вот и отлично. — Но я буду очень занята, и свободного времени у меня почти не будет. — Я буду играть с твоей тетей и ее подругами в мус^[6] или в покер. — Они оберут тебя дочиста. — Я очень богат. Они весело расхохотались. Амайя продолжала фантазировать, чем они смогут заняться в Элисондо, пока не обнаружила, что Джеймс спит. Нежно поцеловав его в лоб, она прикрыла ему плечи пуховым одеялом и встала, чтобы сходить в туалет. Вытираясь, она увидела на бумаге пятна крови. Она подняла глаза и посмотрела на свое отражение в зеркале. У нее в глазах стояли слезы. Распущенные волосы рассыпались по плечам, и она выглядела совсем юной и беззащитной, напоминая ту девочку, которой когда-то была. — Не в этот раз, любимый, не в этот раз, — прошептала она, с трудом сдерживая слезы. Она приняла успокоительное и, дрожа всем телом, забралась под одеяло. 6

На кладбище было не протолкнуться. Люди оставили все свои дела и даже закрыли магазины, чтобы присутствовать на похоронах. Слух о том, что Айноа, возможно, не первая девочка, ставшая жертвой этого убийцы, стремительно обежал толпу. Во время отпевания, состоявшегося двумя часами ранее в приходской церкви Святого Иакова, священник упомянул в своей проповеди, что в долину, похоже, проникло зло. В результате среди столпившихся у открытой могилы людей царило уныние, и обстановка была напряженной и зловещей, как будто над головами собравшихся нависло проклятие, от которого не было спасения. Тишину нарушали только прерывистые вздохи брата Айнои. Все его тело содрогалось от рыданий, которые, казалось, рвутся из самой глубины души. Стоявшие рядом родители его как будто не слышали. Они обнялись и молча плакали, поддерживая друг друга и не сводя глаз с гроба, в котором лежало тело их дочери. Хонан снимал всю церемонию, забравшись на высокий древний склеп. Монтес расположился позади родителей и наблюдал за группой людей, стоявших перед ним, возле самой могилы. Помощник инспектора Сабальса занял место у ворот и из замаскированного автомобиля фотографировал всех входящих на кладбище, включая тех, кто направлялся к другим могилам, а также тех, кто вообще не входил, оставаясь за оградой. Амайя увидела тетю Энграси, державшую под руку Роз, и задалась вопросом, где ее бездельник зять, тут же решив, что, по всей вероятности, еще в постели. Фредди не привык утруждаться. Ему было всего пять лет, когда умер его отец, и мальчик остался на попечении безбожно баловавшей его истеричной матери и толпы престарелых теток, которые его окончательно испортили. В последнее Рождество он даже не явился к ужину. Роз и не прикоснулась к еде. Она сидела с посеревшим лицом, неотрывно глядя на дверь и беспрестанно набирая номер Фредди, чей мобильный был отключен. Все, за исключением Флоры, не удержавшейся от едких комментариев в адрес этого негодяя, пытались делать вид, что ничего особенного не происходит. В конце концов, Флора и Роз поссорились. Роз ушла, не дожидаясь окончания ужина, а Флора и безропотно подчиняющийся ей Виктор сделали то же самое сразу после десерта. С тех пор отношения между ее сестрами стали еще хуже, чем раньше. Амайя дождалась, пока все присутствующие подойдут к родителям, чтобы выразить им свои соболезнования, прежде чем приблизиться к могиле, уже накрытой толстой плитой из серого мрамора, на которой еще не было высечено имя Айнои. — Амайя. Она еще издалека заметила приближающегося к ней Виктора, который прокладывал себе путь сквозь толпу прихожан, окруживших родителей погибшей девочки, подобно паводку. Она знала Виктора с тех пор, как была маленькой девочкой, а он только начал встречаться с Флорой. Ее сестра рассталась с мужем два года назад, но для Амайи Виктор навсегда останется зятем. — Привет, Амайя, как дела? — Хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах.
— Ну да, конечно, — произнес Виктор, с потерянным видом оглянувшись на могилу. — Но я все равно очень рад тебя видеть. — Я тоже. Ты пришел один? — Нет, с твоей сестрой. — Я вас не заметила. — А мы тебя видели… — И где же Флора? — Ты же ее знаешь. Она уже ушла. Не обижайся на нее. По посыпанной гравием дорожке к ним шли тетя Энграси и Роз. Виктор тепло их поприветствовал и зашагал к выходу с кладбища. У ворот он еще раз обернулся и помахал им рукой. — Я не знаю, как он ее терпит, — заметила Роз. — Он этого уже не делает. Ты забыла, что они расстались? — напомнила ей Амайя. — Чего он уже не делает? Флора ведет себя, как собака на сене. Сама не ест и другому не дает. — Да, эта поговорка как раз о Флоре, — поддержала ее тетя Энграси. — Буду иметь это в виду. Мне как раз необходимо с ней повидаться. Открывшаяся в 1865 году кондитерская «Бисквиты Саласар» была одним из самых старых цехов по производству сладостей в Наварре. Им владели шесть поколений семьи Саласар. Но именно Флора сумела дать производству толчок, необходимый для того, чтобы вывести его на качественно новый уровень. На фасаде сохранилось высеченное в мраморе оригинальное название кондитерской, но широкие деревянные ставни сменились толстыми дымчатыми стеклами, не позволяющими заглянуть внутрь. Обойдя здание, Амайя подошла к двери магазина, которая в рабочие часы всегда была открыта, и постучала костяшками пальцев. Внутри она увидела группу упаковывавших печенье и о чем-то оживленно болтавших рабочих. С некоторыми из них она была знакома. Она поздоровалась и направилась к кабинету Флоры, вдыхая сладкий аромат муки, смешанной с сахаром и растопленным маслом. Много лет это был ее собственный запах. Он пропитал ее одежду и ее волосы, подобно стойкому генетическому признаку. Ее родители начали, а Флора уверенно довела модернизацию производства до конца. Амайя увидела, что старые печи сменились новыми, а вместо старинных мраморных столов, на которых замешивал тесто ее отец, теперь тут стояли столы с крышками из нержавеющей стали. Различные зоны цеха разделяли сверкающие чистотой стеклянные перегородки, и, если бы не вездесущий аромат сиропа, можно было подумать, что Амайя вошла не в кондитерскую, а в операционную. Но что ее действительно удивило, так это обстановка кабинета Флоры. Занимавший целый угол дубовый стол являлся единственным офисным предметом мебели. Большую часть кабинета занимала большая кухня в деревенском стиле с камином и стол с деревянной столешницей. Этот неожиданно уютный ансамбль завершали цветастый диван и современная кофеварка. Флора готовила кофе, расставляя чашки и блюдца. Казалось, она ожидает гостей. — Я тебя ждала, — произнесла она, не оборачиваясь на звук отворившейся двери. — Наверное, это единственное место, где ты вообще умеешь ожидать. С кладбища ты убежала едва не бегом. — Дело в том, сестра, что я не могу позволить себе попусту терять время. У меня есть работа. — Как и у всех, Флора. — Не совсем так, сестра. Некоторым приходится работать больше, чем другим. К примеру, у Роз, а точнее, у Розауры, как она предпочитает, чтобы ее теперь называли, времени предостаточно. — Я не знаю, зачем ты это говоришь, — отозвалась Амайя, одновременно удивленная и обеспокоенная пренебрежением, с которым Флора отзывалась о ее старшей сестре. — Видишь ли, я это говорю, потому что у нашей сестренки снова проблемы с этим ничтожеством Фредди. Она теперь не расстается с телефоном, пытаясь его найти, а в остальное время ходит с распухшими, как тесто, глазами. Все плачет по этому дерьму. Я пыталась с ней поговорить, но без толку… Более того, недели две назад она вообще перестала приходить на работу под тем предлогом, что она плохо себя чувствует. Я бы сказала тебе, чем она заболела… Ее болезнь — это этот чемпион игровых приставок, который только и способен, что спускать деньги, которые зарабатывает Роз, играть на приставке и до одури обкуриваться травкой. Одним словом, неделю назад королева Розаура снизошла до того, чтобы появиться здесь и попросить у меня расчет… Как тебе! Она заявила, что больше не может со мной работать. Амайя молча смотрела на сестру. — Да, вот так твоя сестрица и поступила. Вместо того чтобы отделаться от этого ублюдка, она является ко мне и требует расчет. Расчет, — возмущенно повторила она. — Вот так она отблагодарила меня за то, что я терпела все это дерьмо, все ее жалобы, слезы и физиономию святой мученицы. Этот ее страдальческий вид и эти ее терзания… Как будто она не сама их на себя накликала. И знаешь, что я еще тебе скажу? Что я даже рада. У меня двадцать работников, и теперь мне не надо никому вытирать сопли. Еще посмотрим, станут ли там, куда она отправится, ей платить хотя бы половину того, что она получала у меня. — Флора, она твоя сестра… — прошептала Амайя, делая глоток кофе. — Ну, конечно, и в обмен на эту великую честь я должна ей все спускать с рук. — Нет, Флора, не должна, но сестры должны быть добрее друг к другу, чем посторонние люди. — Ты думаешь, что я не была к ней добра? — воскликнула Флора, с оскорбленным видом вздергивая подбородок. — Возможно, тебе не помешало бы быть немного терпимее. — Видишь ли, у всякого терпения есть предел. Она фыркнула и принялась наводить порядок на столе. Амайя продолжала: — Когда она целую неделю не появлялась на работе, ты к ней заходила? Ты узнавала, что у нее случилось? — Нет, я у нее не была. А ты? Ты заходила к ней, чтобы поинтересоваться, что с ней такое? — Флора, я ничего об этом не знала. А если бы знала, можешь быть уверена, я бы это сделала. Но ты не ответила на мой вопрос. — Нет, я ни о чем ее не спрашивала, потому что знала ответ: ей плохо из-за этого куска дерьма. Зачем спрашивать о том, что и так всем ясно? — Ты права. Когда было плохо тебе, мы тоже знали причину твоих страданий. Но мы обе, Роз и я, были тогда рядом с тобой. — Я могла обойтись и без вас. Я решила эту проблему единственно возможным способом — отрезала по живому. — Не все люди такие сильные, как ты, Флора. — Женщины нашей семьи всегда были сильными, и вы тоже не имеете права на слабость, — произнесла Флора, с треском разрывая лист бумаги и бросая обрывки в корзину. В этих словах прозвучало такое возмущение, что Амайя поняла — Флора считает их слабыми и неполноценными созданиями и смотрит на них сверху вниз, испытывая в их адрес смешанное чувство презрения и жалости, лишенное малейшего намека на сочувствие. Пока Флора мыла чашки из-под кофе, Амайя обратила внимание на крупноформатные фотографии, выглядывающие из брошенного на стол конверта. На снимках была запечатлена ее старшая сестра, одетая в белый халат кондитера. Она улыбалась в объектив и замешивала какое-то маслянистое тесто. — Это для твоей новой книги? — Да, — несколько смягчившимся голосом ответила Флора. — Это варианты обложки. Мне их только сегодня прислали. — Насколько я понимаю, предыдущая книга пользовалась успехом. — Да, она продавалась довольно неплохо, так что издательство хочет продолжать работать в том же направлении. Ну, типа, простая выпечка, с которой без особых затруднений сможет справиться любая хозяйка. — Не скромничай, Флора. Твоя книга есть почти у всех моих подруг в Памплоне, и все они ее обожают. — Если бы кто-нибудь сказал мамочке, что я прославлюсь, рассказывая, как выпекать кексы и пончики, она бы не поверила. — Времена меняются. Сейчас к домашней сдобе относятся как к чему-то экзотичному и эксклюзивному. Ей было ясно, что Флоре хорошо известен вкус успеха и похвала доставляет ей удовольствие. Она улыбнулась, глядя на младшую сестру с таким выражением, как будто сомневалась, делиться с ней своим секретом или нет. — Никому ничего не рассказывай, но мне предложили сделать программу о выпечке на телевидении. — О боже, Флора! Это изумительно, я тебя поздравляю! — воскликнула Амайя. — Вообще-то я еще официально не дала своего согласия. Они прислали договор моему адвокату. Как только он его просмотрит и одобрит… Я только надеюсь, что нам не помешает весь этот скандал вокруг убийств. Месяц назад погибла девушка, которую убил ее парень, а тут еще эта девочка. — Я не знаю, как это все может отразиться на твоей работе. Эти преступления не имеют к ней ни малейшего отношения. — Разумеется, не имеют, если говорить о самом рабочем процессе. Но мне кажется, что мой имидж, а также имидж «Бисквитов Саласар» неразрывно связан с Элисондо, и ты не будешь отрицать, что такие события не могут не влиять на жизнь города, на туризм и торговлю. — Подумать только, Флора! Ты, как всегда, демонстрируешь необыкновенную широту души. Хочу напомнить тебе, что убиты две девочки, разрушено две семьи. Я не думаю, что сейчас подходящий момент для того, чтобы думать о том, как эти события повлияют на приток туристов. — Кто-то должен об этом думать, — провозгласила Флора. — Вот для этого я и нахожусь здесь, Флора. Чтобы поймать того, кто это сделал, и позволить Элисондо обрести прежнее спокойствие. Флора бросила на нее пристальный взгляд и скептически поморщилась. — Если ты — это лучшее из того, чем располагает полиция Наварры, нам остается только уповать на Господа и Его милость. В отличие от Розауры, Амайю нисколько не задели попытки Флоры ущемить ее самолюбие. Видимо, три года в полицейской академии в окружении мужчин и тот факт, что она стала первой женщиной, удостоившейся чести получить должность инспектора отдела убийств, научили ее хладнокровно относиться к насмешкам и зубоскальству, не позволяя им пошатнуть ее внутреннее равновесие. Тем не менее, Флора была ее сестрой, и ее злобные выпады не могли не тревожить Амайю. Каждый ее жест и каждое слово были нацелены на то, чтобы ранить и наносить как можно больший вред. Она заметила, что Флора слегка поджимает губы в недовольной гримаске, когда на все ее провокационные высказывания Амайя реагирует спокойно и насмешливо, как будто имея дело с капризным и дурно воспитанным ребенком. Она собиралась ответить старшей сестре, как вдруг зазвонил ее телефон. — Шеф, у нас уже есть фотографии и видеозаписи с кладбища, — произнес в трубке голос Хонана. Амайя взглянула на часы. — Отлично. Через десять минут я буду у вас. Собери всю группу. — Закончив разговор, она с улыбкой обернулась к Флоре: — Сестра, мне пора. Как видишь, несмотря на всю мою бездарность, долг зовет. Ей показалось, что Флора хотела что-то сказать, но передумала и промолчала. — Не грусти, — улыбнулась Амайя. — Я завтра вернусь. Мне необходимо с тобой кое о чем посоветоваться, уже не говоря о том, что я мечтаю о твоем восхитительном кофе. Выходя из цеха, она чуть не столкнулась с Виктором, который входил в дверь с огромным букетом красных роз. — Спасибо, зятек, но не стоило так беспокоиться, — рассмеялась Амайя. — Привет, Амайя. Цветы для Флоры. Сегодня у нас двадцать вторая годовщина свадьбы, — произнес Виктор, широко улыбаясь в ответ. Амайя молчала, не зная, что сказать. Флора и Виктор уже два года не жили вместе. Хотя они не оформили развод, она осталась жить в их общем доме, а он переехал в великолепную усадьбу, ранее принадлежавшую его родителям и расположенную где-то в окрестностях Элисондо. Виктор почувствовал ее растерянность. — Я знаю, о чем ты думаешь, но мы с Флорой по-прежнему женаты. Я не развожусь, потому что все еще люблю ее, а она говорит, что не признает разводы. Да мне все равно, почему она не хочет разводиться. Как бы то ни было, это дает мне основания надеяться. Ты согласна? Амайя положила ладонь на его руку, сжимающую букет роз. — Конечно, зять. Желаю удачи. Он улыбнулся. — С твоей сестрой удача мне не помешает. 7

Новый комиссариат Элисондо представлял собой современное здание, более уместное на улицах Памплоны или Туделы и резко контрастирующее с архитектурой этого небольшого городка и долины в целом. Его сложенные из белесого камня стены и толстые стекла, расположенные в два прямоугольных яруса, один из которых нависал над другим, придавали ему сходство с авианосцем и делали это сооружение поистине уникальным в своем роде. Под выступом были припаркованы две патрульные машины, которые наряду с камерами слежения и зеркальными окнами делали очевидным полицейское назначение здания. Во время краткого визита в кабинет комиссара Элисондо снова прозвучали заверения в поддержке и сотрудничестве, которые он уже произносил накануне, наряду с обещанием любой необходимой Амайе и ее людям помощи. Фотоснимки крупного разрешения не обнаружили ничего, чего они не заметили бы на кладбище. Как обычно бывает в таких случаях, похороны были очень многолюдными. Люди пришли целыми семьями. Многих из них Амайя знала с детства. В толпе она узнавала как одноклассников, так и своих бывших школьных подруг. Здесь были все учителя и директор школы, а также несколько членов муниципального совета и одноклассники погибшей девочки. Подруги Айнои сбились в кружок и плакали, обнявшись. Вот и все. Никаких уголовников, никаких педофилов, никаких подозрительных личностей, объявленных в полицейский розыск, никаких одиноких мужчин, кутающихся в черный плащ и хищно облизывающих губы, обнажая острые волчьи клыки. Амайя устало бросила пачку фотографий на стол, думая о том, сколько разочарований приходится преодолевать полицейским в ходе любого расследования. — Родителей Карлы Хуарте не было ни в церкви, ни на кладбище. Не пришли они и на поминки в дом Айнои, — сообщил Монтес. — Вам это кажется странным? — поинтересовался Ириарте. — Во всяком случае, заслуживающим внимания. Семьи знали друг друга, хотя и не были близки. Принимая во внимание этот факт, а также обстоятельства смерти обеих девочек… — Возможно, они хотели избежать расспросов и разговоров. Не будем забывать, что все это время они считали убийцей дочери Мигеля Анхеля… Наверное, им трудно смириться с тем, что у нас ничего на него нет и к тому же он выходит из тюрьмы. — Возможно, — согласился Ириарте. — Хонан, что ты можешь мне сообщить о семье Айнои? — спросила Амайя. — После похорон в их доме собрались почти все, кто был на кладбище. Родители убиты горем, но вели себя очень мужественно и все время держались за руки, не расцепив их ни на мгновение. Их сын выглядел гораздо хуже. На него было больно смотреть. Он в полном одиночестве сидел в кресле и принимал соболезнования, не отрываясь глядя в пол. Родители не удостоили его ни единого взгляда. Бедняга. — Они винят его в смерти дочери. Парень действительно был дома? Он мог поехать и забрать сестру? — спросил Сабальса. — Он был дома. С ним все время были двое его друзей. Судя по всему, они выполняли какое-то школьное задание, а потом переключились на игровые приставки. Позже к ним присоединился еще одни парень, сосед, который пришел сыграть пару партий. Я также поговорил с подругами Айнои. Они не переставая плакали и говорили по мобильному телефону. Удивительное сочетание. Все они в один голос говорят одно и то же. Они вместе провели вечер в центре, гуляя по городу, а потом зашли в бар, расположенный на нижнем этаже дома, в котором живет одна из девочек. По их словам, они немного выпили. Некоторые из них курят, что объясняет запах табака в волосах и одежде жертвы, хотя сама она не курила. Рядом с ними пили пиво какие-то парни. Но когда Айноа ушла, все они остались с девчонками. Судя по всему, она должна была возвращаться домой раньше всех. — Ее это не спасло, — вздохнул Монтес. — Некоторые родители считают, что, заставляя дочерей возвращаться домой пораньше, они оберегают их от опасности, хотя важнее было бы позаботиться о том, чтобы они не возвращались в одиночку. Вынуждая их отделяться от компании, они сами подвергают девочек риску. — Быть родителем очень трудно, — прошептал Ириарте. 8

Амайя пешком шла домой, удивляясь, как быстро сгущаются сумерки в этот холодный февральский вечер. Ее не покидало странное ощущение обмана. Темные зимние вечера всегда вызывали у нее чувство тревоги. Казалось, в наступающей темноте притаилось что-то зловещее. Она дрожала от холода в своей тонкой ветровке и тосковала по теплому пуховику, в который пытался одеть ее Джеймс и который она отвергла в полной уверенности, что похожа в нем на пузатого пупса. Жаркая атмосфера дома тети Энграси быстро избавила ее от лоскутов зимы, которые она принесла на своем теле. Аромат пылающих в камине дров, укрывающие деревянный пол пушистые ковры и беспрестанное бормотание телевизора, который, несмотря на то что его никто не смотрел, всегда был включен, как в прежние времена, ласково окутали Амайю. В этом доме существовали вещи, куда более интересные, чем телевизор, и, тем не менее, он всегда создавал некий фон. Однажды она поинтересовалась у тети, зачем она включает телевизор, и в ответ услышала: — Это эхо мира. Ты знаешь, что такое эхо? Это голос, который слышится, когда истинный источник звука уже стих. Джеймс взял ее за руку и подвел к камину, тем самым выдернув из воспоминаний и вернув в реальность. — Ты совсем замерзла, любимая. Она улыбнулась, уткнувшись носом в его свитер и вдохнув запах его кожи. Из кухни вышли Роз и тетя Энграси. Они несли бокалы, блюда, хлеб и супницу. — Амайя, я надеюсь, что ты проголодалась, потому что тетя приготовила еды на целую армию. Походка тети Энграси стала, возможно, несколько более грузной, чем на Рождество, но ее ум был таким же острым и ясным, как всегда. Амайя с нежностью улыбнулась, отметив эту деталь, на что тетя немедленно отозвалась: — Не смотри на меня так. Это не я неуклюжая, а эти чертовы тапки, на два размера больше, которые мне подарила твоя сестра. Если я не буду шаркать, то рискую свалиться. Вот и приходится ходить, как будто я обмочилась. За ужином они оживленно болтали. Джеймс рассказывал всевозможные истории, казавшиеся еще более забавными из-за его американского акцента и метких замечаний тети Энграси. Но от внимания Амайи не ускользнуло то, что Роз избегает встречаться с ней глазами, а за ее улыбкой скрывается глубокая, граничащая с отчаянием грусть. Когда Джеймс с тетей собрали посуду и понесли ее на кухню, Амайя задержала сестру всего несколькими словами. — Я сегодня заходила в кондитерскую. Роз подняла на нее глаза и снова села на стул. На ее лице отразилась досада, смешанная с облегчением, которое обычно испытывает человек, когда его разоблачили, тем самым избавив от какого-то тяжкого бремени. — Что она тебе сказала? Или, точнее, как она тебе это рассказала? — В свойственной ей манере. Так же, как она делает все остальное. Она сказала, что скоро выходит ее вторая книга, что ей предложили сделать программу на телевидении, что она опора семьи, образчик добродетели и единственный человек в этом мире, которому известно значение слова «ответственность», — монотонно и с пафосом продекламировала Амайя, вызвав улыбку на губах Роз. — …И еще она мне сказала, что ты больше не работаешь в цеху и что у тебя серьезные проблемы с мужем. — Амайя… Мне очень жаль, что ты так об этом узнала. Наверное, я давно должна была тебе все рассказать. Но я постепенно решаю эти проблемы, и я хочу все сделать сама, тем более что мне следовало заняться этим раньше. Кроме того, я не хотела тебя тревожить. — Глупышка, ты же знаешь, что я умею отлично справляться со всякими тревогами. Это моя работа. Что касается всего остального, то я с тобой согласна. Я не представляю себе, как ты выдержала столько времени. Я бы вообще не смогла с ней работать. — Думаю, меня заставила жизнь. У меня не было выбора. — Что ты хочешь этим сказать? У всех есть выбор, Роз. — Не все такие, как ты, Амайя. Мне кажется, с самого начала подразумевалось, что мы будем продолжать работать в кондитерской. — Ты меня упрекаешь? Потому что, если это действительно так… — Пойми меня правильно, Амайя, я тебя не осуждаю. Но твой отъезд мне действительно не оставил выбора. — Но это не так. Он был у тебя тогда, точно так же, как есть сейчас. — Когда умер айта, ^[7] ама^[8] начала вести себя очень странно. Наверное, это были первые признаки Альцгеймера. Очень скоро я оказалась в ловушке чувства ответственности, о котором любит вещать Флора. Я разрывалась между кондитерской, выходками амы и Фредди… Хотя тогда брак с Фредди казался мне настоящим спасением. — И что изменилось сейчас? Что позволило тебе принять то решение, к которому ты пришла? Ты кое о чем забываешь, Роз. Я говорю о том, что, хотя Флора и ведет себя, как владелица кондитерской, цех принадлежит тебе точно так же, как и ей. Я выдвинула это условие перед тем, как отказаться от своей доли. Ты не хуже ее способна руководить семейным предприятием. — Может, ты и права, но в настоящий момент дело не только во Флоре и работе. Я ушла не только из-за нее, хотя ее поведение сыграло свою роль. Я вдруг почувствовала, что мне нечем дышать, что я задыхаюсь, каждый день слыша ее бесконечные жалобы. Это в дополнение к моим личным проблемам стало совершенно невыносимым. Я поняла, что сыта по горло и больше не могу ходить туда каждый день и заново выслушивать, как она заводит все ту же шарманку. Я поняла, что физически больна от беспокойства, а в придачу измотана морально. И, тем не менее, мой мозг был ясен и спокоен, как никогда. Есть такое слово — решимость. Внезапно надо мной как будто разверзлись небеса и я совершенно отчетливо поняла: мне незачем туда возвращаться. И я не вернулась и не вернусь больше, во всяком случае пока. Амайя подняла руки на уровень лица и начала медленно и ритмично аплодировать. — Браво, сестренка, браво. Роз улыбнулась и присела в реверансе. — И что теперь? — Я работаю на предприятии по выпуску алюминиевых изделий. Я веду отчетность, заполняю ведомости, составляю графики работы, организовываю собрания. По восемь часов каждый день с понедельника по пятницу. Выходя с работы, я тут же о ней забываю. Это, конечно, не бог весть что, но это именно то, что мне сейчас необходимо. — А как обстоят дела с Фредди? — Плохо, очень плохо, — ответила Роз, сжав губы и низко наклонив голову. — Поэтому ты живешь здесь, у тети? — Роз молчала. — Почему ты не скажешь ему, чтобы он убирался? В конце концов, это твой дом. — Я ему это уже говорила, но он и слышать не хочет о том, чтобы уходить из дома. С тех пор как я ушла, он все дни напролет валяется то на кровати, то на диване, пьет пиво, играет на приставке и курит косяки, — с отвращением произнесла Роз. — Флора так его и назвала — «чемпион игровых приставок». Где он берет деньги? Ты же не стала бы… — Нет, с этим покончено. Деньги ему дает мать, а друзья снабжают всем необходимым. — Если хочешь, я могу к нему заглянуть. Ты же знаешь, что, как говорит тетя Энграси, хорошо накормленный и напоенный мужик может очень долго продержаться без работы, — рассмеявшись, предложила Амайя. — И она, как всегда, права, — улыбнулась Роз. — Спасибо, Амайя, но это именно то, чего мне хотелось бы избежать. Позволь мне самой все решить. Я все скоро улажу, обещаю. — Ты же не собираешься снова к нему возвращаться? — спросила Амайя, пристально глядя сестре в глаза. — Нет, я к нему не вернусь. Амайя мгновение колебалась, но тут же поняла, что ее сомнения, скорее всего, отражаются у нее на лице и что она уподобляется Флоре, которая не умеет верить в то, что кто-то, кроме нее самой, на что-то способен. Она заставила себя широко улыбнуться и как можно искреннее произнести: — Я очень рада, Роз. — Эта часть моей жизни осталась позади, и это то, чего не в силах понять ни Флора, ни Фредди. То, что я в свои тридцать пять лет решила поменять работу, выше понимания Флоры. Но я не желаю провести остаток жизни под гнетом старшей сестры. Я больше не в силах выслушивать каждый день одни и те же упреки, одни и те же ядовитые замечания и комментарии и быть свидетелем того, как она изливает злобу на весь мир. А Фредди… Думаю, его нельзя ни в чем винить… Я очень долго считала, что он ответ на все мои вопросы, что в нем заключена некая магическая формула, некое откровение, которое научит меня жить иначе. Он был не таким, как все, и казался мне бунтарем, умеющим противостоять обыденности и так отличающимся от амы и Флоры. И еще меня восхищала его способность выводить ее из себя… Роз лукаво улыбнулась. — Это точно. Парень умеет портить Флоре нервы, и за одно это он мне нравится, — ответила Амайя. — Но потом я поняла, что на самом деле Фредди не так уж и отличается от всех остальных. Его бунтарство и нежелание соответствовать общепринятым в обществе нормам — это не более чем ширма, за которой прячется трус, никчемный человек, способный только пространно рассуждать о пороках общества потребления и тянуть деньги с меня и своей матери, до одури обкуриваясь косяками. Я думаю, что это единственное, о чем мы с Флорой сходимся во мнениях: Фредди — чемпион игровых приставок. Если бы за это платили деньги, он сколотил бы одно из самых громадных состояний в стране. Амайя нежно улыбнулась сестре. — В какой-то момент я решила идти одна и в другом направлении. Я знала, что хочу жить иначе. Я не желала проводить все выходные за кружкой пива в баре Ксанти. Ну и, конечно, самым главным остается вопрос о детях. Как только я решила изменить свою жизнь, желание завести ребенка превратилось в первоочередную необходимость, настолько безотлагательную, как будто от этого зависит вся моя жизнь. Амайя, я ведь не бесчувственная дура. Я не хотела зачинать ребенка в клубах наркотического дыма. И, тем не менее, я перестала принимать пилюли и начала ждать, как будто все должно было свершиться по плану, начертанному для меня судьбой. — Ее лицо омрачилось, как будто кто-то выключил свет, озарявший изнутри ее глаза. — Но ничего не произошло. Амайя, похоже, я тоже не могу иметь детей, — прошептала она. — Мое отчаяние росло по мере того, как проходили месяцы, а забеременеть мне не удавалось. Фредди говорил мне, что, возможно, это к лучшему, что нам и так хорошо. Я ничего ему не отвечала, но ночь напролет, пока он храпел рядом со мной, я слышала внутренний голос, который кричал: — Нет, нет, нет, мне так не хорошо, нет! Голос не умолкал, когда я одевалась, чтобы идти на работу в кондитерскую, когда принимала по телефону заказы, осматривала приготовленный к отправке товар и выслушивала нескончаемые потоки жалоб Флоры. И в тот день, когда я вешала в шкаф свой белый халат, я уже знала, что больше не вернусь. Когда Фредди проходил очередной уровень в «Резиденте Эвил», а я разогревала суп к ужину, я также знала, что моя жизнь с ним окончена. Вот так все просто и произошло, без криков и слез. — Тут нечего стыдиться. Иногда слезы необходимы. — Это правда, но для меня время слез осталось позади. Мои глаза высохли, я выплакала все, что могла выплакать, пока он храпел рядом. Я плакала от стыда и понимания, что я стыжусь его, что я никогда не смогу гордиться человеком, с которым живу. У меня внутри что-то сломалось. То, что до этого момента было отчаянием и стремлением во что бы то ни стало сохранить наши с ним отношения, превратилось в жалобный вопль, который рвался из самой глубины моего существа и который его отвергал. Большинство людей считает, что достаточно одного мгновения, чтобы любовь превратилась в ненависть, что любовь умирает внезапно и что это похоже на разрыв сердца. Как они ошибаются! У меня все было иначе. Моя любовь не умерла внезапно. Зато я внезапно поняла, что моя душа истерта и изношена, как будто в результате медленного, но неумолимого процесса шлифования: вжик-вжик, вжик-вжик, день за днем. И в тот день я поняла, что уже ничего не осталось. У меня как будто глаза открылись на реальность, которая всегда находилась прямо передо мной. Приняв эти решения, я впервые за долгие годы почувствовала себя свободной. Что касается меня, все могло пройти легко и без осложнений, но ни сестра, ни супруг не были расположены отпустить меня без борьбы. Ты удивилась бы схожести их доводов, их упреков и насмешек… А они действительно насмехались надо мной, знаешь ли, и, к тому же, одними и теми же словами. — При воспоминании об этом Роз горько усмехнулась. — Куда ты пойдешь? Ты думаешь, что найдешь себе что-то лучшее? И последнее: кому ты нужна? Они бы в это ни за что не поверили, но, несмотря на то что все их насмешки были нацелены на то, чтобы подорвать мои силы, они достигли прямо противоположного эффекта. Я увидела, какие они трусливые и мелочные. На фоне их ничтожества я поверила в то, что все возможно и что, сбросив эту ношу, я добьюсь всего, чего захочу. Я не знала, что меня ждет, но у меня был ответ на этот последний вопрос. Я нужна себе. Я сама смогу о себе позаботиться и буду себя любить. — Я тобой горжусь, — произнесла Амайя, обнимая сестру. — Не забывай, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Я всегда тебя любила. — Я знаю — ты, Джеймс, тетя, айта и даже, по-своему, ама. Единственной, кто меня не ценил, была я сама. — Так полюби себя, Роз Саласар. — В этом тоже произошли кое-какие перемены: я предпочитаю, чтобы меня называли Розаурой. — Флора мне об этом сказала, но я не понимаю почему. Ты потратила годы на то, чтобы все стали называть тебя Роз. — Если у меня когда-нибудь будут дети, я не хочу, чтобы меня звали Роз. Это имя наркоманки, — заявила она. — Любое имя может быть именем наркоманки, если его владелица употребляет наркотики, — возразила Амайя. — Но скажи мне одну вещь — когда ты собираешься сделать меня тетей? — Как только встречу идеального мужчину. — Должна тебя предупредить, что его, возможно, не существует. — Кто бы еще говорил. У тебя дома имеется именно такой. Амайя натянуто улыбнулась. — Мы тоже хотим ребенка. Но пока ничего не получается… — Но ты обращалась к врачам? — Конечно. Поначалу я опасалась, что у меня та же проблема, что у Флоры, — непроходимость труб. Но если верить медикам, у меня все в порядке. Врачи порекомендовали пройти процедуру искусственного оплодотворения. — Мне очень жаль. — Голос Роз слегка задрожал. — Ты уже начала? — Пока нет. Мне становится плохо от одной мысли об этих мучительных процедурах. Помнишь, как тяжело их переносила Флора? И все без толку. — Да, но ты не должна так думать. Ты ведь сама сказала, что у тебя не такая проблема, как у нее. Возможно, у тебя все получится… — Дело не только в этом. Я не могу смириться с мыслью, что мне придется зачинать ребенка таким образом. Я понимаю, что это глупо, но я не верю в то, что это должно быть так… Вошел Джеймс с мобильным телефоном Амайи в руке. — Это помощник инспектора Сабальса, — произнес он, прикрыв микрофон ладонью. Амайя взяла у него телефон. — Инспектор, патрульная машина обнаружила женские туфли. Они стоят на обочине дороги носками в сторону проезжей части. Нам только что об этом сообщили. Я высылаю за вами машину. Едем туда. — А тело? — спросила Амайя, понизив голос и прикрывая телефон рукой. — Его еще не нашли. Это место сильно отличается от предыдущих. Сложный рельеф, очень густая растительность, и реку с дороги не видно. Если там, внизу, лежит девушка, добраться до нее будет трудно. Я пытаюсь понять, почему он выбрал такое место. Возможно, он не хотел, чтобы мы нашли эту жертву так же легко, как и двух первых девушек. Амайя взвесила в уме его предположение. — Нет. Он хочет, чтобы мы их находили. Для этого он оставляет туфли, обозначая место преступления. Но, выбирая место, которое не видно с шоссе, он получает гарантию того, что ему не помешают, пока его произведение не будет готово для демонстрации миру. Он просто не хочет, чтобы его отвлекали. Это были белые лаковые туфли фирмы «Мустанг», нарядные, на довольно высоком каблуке. Один из полицейских фотографировал их с разных ракурсов, следуя указаниям Хонана. Вспышка фотоаппарата отражалась в блестящей поверхности туфель яркими бликами, придающими им еще более странный вид и наделяющими их почти магическими свойствами. Эти расположенные на обочине темной зимней дороги туфли, казалось, должны были принадлежать сказочной принцессе или являться шокирующим и абсурдным творением художника-концептуалиста. Амайя представила себе длинный ряд праздничных туфель, выстроившихся на фоне этого почти волшебного пейзажа. — Меня это беспокоит… Я имею в виду туфли. Зачем ему это нужно? — Метит свою территорию, как дикий зверь, как хищник, которым он является, а также провоцирует нас. Оставляя их у дороги, он бросает нам вызов. Он говорит тем самым: «Взгляните, что я вам приготовил. Пришел олентцеро^[9] и оставил вам подарочек». — Вот скотина! Сделав над собой усилие, Амайя оторвала взгляд от завораживающего зрелища туфелек принцессы и обернулась в сторону густых зарослей. Рация в руке Сабальсы завибрировала, издавая металлический звук. — Вы уже ее нашли? — Пока нет, но я вам уже говорил, что в этом месте река протекает через густой лес, и к тому же по дну естественного ущелья. Лучи мощных фонарей рисовали фантасмагорическую картину на лишенных листьев ветвях деревьев. Они так сплетались между собой, что создавали иллюзию странного рассвета. Казалось, солнце пытается пробиться наружу из-под земли. Амайя обулась в резиновые боты, размышляя над тем, какое направление приняли ее мысли, стоило ей оказаться в этом лесу. Из чащи показался инспектор Ириарте. — Мы ее нашли, — с трудом переводя дыхание, сообщил он. Амайя спустилась по земляной насыпи вслед за Хонаном и помощником инспектора Сабальсой. Она обратила внимание на то, как проседает под ее ногами земля, раскисшая от недавнего ливня, который сквозь густое сплетение ветвей проник в самую глубь леса, превратив ковер опавших листьев в скользкую и вязкую массу. Они продолжали спускаться, хватаясь за стволы деревьев, которые местами росли так близко друг к другу, что вынуждали их постоянно менять направление спуска. Амайя не без некоторого злорадства прислушалась к нечленораздельному бормотанию Монтеса, проклинающего необходимость преодолевать этот склон в дорогих итальянских туфлях и кожаном полупальто. Лес внезапно закончился почти отвесной стеной, уходящей вниз, к реке. В этом месте ущелье открывалось, образуя естественную воронку с узким горлышком. Они спустились в тесную и темную расщелину, которую полицейские пытались осветить портативными прожекторами. В этом месте река была более полноводной и быстрой. Между стенами ущелья и берегами реки с каждой стороны оставалось меньше полутора метров сухой гальки. Амайя смотрела на руки девочки, одновременно зловеще и доверчиво развернутые ладонями вверх и опущенные вдоль ее мертвого тела. Левая рука почти касалась воды. Ее длинные золотистые волосы ниспадали почти до талии, а большие зеленые глаза подернулись тонкой белесой, похожей на пар, пленкой. Даже в смерти она была прекрасна и окружена дымкой таинственности. Убившему ее чудовищу удалось достичь своей цели. На мгновение ему удалось увлечь Амайю в свою фантазию, и она замерла, забыв о расследовании. Но именно глаза этой мертвой принцессы, эти глаза, затуманенные дымкой реки, но, несмотря на это, взывающие о возмездии, заставили ее вернуться в реальность. Отступив на два шага, она перевела взгляд на стремительные воды Бастана, который она иногда видела в своих самых мрачных сновидениях. Наконец, она произнесла короткую молитву и надела перчатки, которые уже протягивал Монтес. Ее сердце стискивала боль, и она посмотрела на Ириарте. Инспектор стоял, прижав обе ладони ко рту, но, почувствовав ее взгляд, поспешно опустил руки вниз. — Я ее знаю… Знал… Я знаю ее семью, это дочь Арбису, — пояснил он, глядя на Сабальсу, как будто в ожидании подтверждения. — Я не знаю, как ее звали, но это дочка Арбису, в этом нет никаких сомнений. — Ее звали Анна, Анна Арбису, — подтвердил Хонан, показывая им пропуск в библиотеку. — Ее сумка лежала немного в стороне, — добавил он, кивая в сторону деревьев, под которыми по-прежнему царила тьма. Амайя опустилась на колени возле девочки, всматриваясь в ее лицо, на котором застыла презрительная гримаса, напоминающая холодную усмешку. — Вы знаете, сколько ей было лет? — спросила она. — Пятнадцать. Не думаю, что ей уже исполнилось шестнадцать, — подходя ближе, ответил Ириарте. Он посмотрел на труп и бросился бежать. Отбежав на десять метров вниз по течению, он согнулся пополам, и его стошнило. Никто ничего не произнес, ни в этот момент, ни когда он вернулся, вытирая рубашку бумажной салфеткой и бормоча извинения. Кожа Анны была очень белой, но она не относилась к бесцветному, почти прозрачному типу кожи, которую обычно покрывают веснушки и всевозможные красные пятна. Она была белой и чистой, напрочь лишенной даже пушка. Сейчас ее покрывали брызги воды от реки, что придавало ей сходство с мрамором кладбищенской статуи. В отличие от Карлы и Айнои, она боролась за свою жизнь. Как минимум два ногтя были сорваны до мяса, хотя под остальными ногтями остатков кожи нападавшего видно не было. Вне всякого сомнения, она умерла не так быстро, как две другие девочки. Несмотря на пелену, затянувшую ее глаза, были отчетливо видны точечные кровоизлияния, указывающие на удушение, как на причину смерти, а также на предсмертные мучения от нехватки воздуха. В остальном убийца скрупулезно воспроизвел все подробности предыдущих преступлений: тонкая бечевка, полностью утонувшая в коже горла, разрезанная сверху донизу и развернутая в стороны одежда, джинсы, спущенные почти до колен, выбритый лобок и ароматное маслянистое пирожное на нем. Хонан сфотографировал лобковые волосы, которые убийца небрежно бросил на ноги девочки. — Все то же самое, шеф. Как будто мы снова смотрим на тех, других девочек. — Черт! Откуда-то с берега реки донесся сдавленный крик, сопровождаемый грохотом выстрела, который оглушительным эхом отразился от каменных стен ущелья. На мгновение все замерли в изумлении, но тут же выхватили свои пистолеты и направили их дула вниз по течению реки, откуда и донеслись все эти странные звуки. — Ложная тревога! Все в порядке, — раздался чей-то голос, и по берегу реки заскользил луч фонаря. Улыбающийся полицейский шел к ним рядом с Монтесом, который со смущенным видом прятал в кобуру пистолет. — Что случилось, Фермин? — встревоженно спросила Амайя. — Простите, я и сам не понял. Я осматривал берег реки и вдруг увидел самую огромную крысу, которую только можно себе представить. Эта тварь на меня смотрела и… Мне очень жаль, но я выстрелил… совершенно инстинктивно. Черт! Терпеть не могу крыс. Потом ефрейтор мне сказал, что это была… забыл, как это называется. — Нутрия, — уточнил полицейский. — Нутрии — это млекопитающие родом из Южной Америки. Много лет назад несколько нутрий сбежало с одной из ферм в Пиренеях. Они отлично приспособились к этой реке, и, хотя их размножение в последнее время приостановилось, они все еще тут встречаются. Но они не агрессивны. Вообще-то это травоядные водоплавающие животные, вроде бобров. — Простите, — повторил Монтес, — я не знал. Я не выношу ничего, что напоминает крыс. Амайя продолжала обеспокоенно смотреть на него. — Завтра я представлю отчет об этом выстреле, — пробормотал Фермин Монтес и замолчал, разглядывая свои туфли. Затем он отошел в сторону и остановился, не произнеся больше ни слова. Амайя сочувственно проводила его взглядом. В последние дни он только и делал, что становился предметом шуток остальных полицейских. Она снова опустилась на колени возле трупа и попыталась очистить свой мозг от всего, что не относилось к этой девушке и к этому месту. В этом месте деревья не спускались к самой реке, благодаря чему здесь отсутствовали привычные для леса запахи мха и земли. От расщелины, которую река выдолбила в скалистой породе, доносились лишь свежие минеральные ароматы воды, не способные заглушить сладкий и жирный запах чачингорри. Аромат масла и сахара проник ей в нос, смешиваясь с другим, более тонким запахом, который Амайя идентифицировала, как запах недавней смерти. Она часто задышала, борясь с приступом тошноты и глядя на пирожное с таким отвращением, как если бы перед ней находилось какое-то мерзкое насекомое. Она не понимала, как оно может источать столь резкое благоухание. Доктор Сан-Мартин опустился на колени рядом с ней. — Мамочка моя, как хорошо пахнет! — воскликнул он. Амайя в ужасе посмотрела на него. — Инспектор Саласар, я пошутил, — поспешно произнес он. Она не ответила и подвинулась, уступая ему место. — Но оно и в самом деле пахнет очень хорошо, а я не ужинал. Амайя с омерзением поморщилась, хотя доктор этого не заметил, и обернулась, чтобы поздороваться с судьей Эстебанес, которая с завидной ловкостью спускалась по склону, пробираясь между валунами, несмотря на то что была одета в юбку и обута в туфли на невысоком каблуке. Монтес, который все еще не пришел в себя после инцидента с нутрией, пробормотал себе под нос что-то нечленораздельное. Судья поздоровалась со всеми одновременно и остановилась за спиной доктора Сан-Мартина, прислушиваясь к его замечаниям. Десять минут спустя она уже ушла. На то, чтобы поднять наверх ящик с телом Анны, ушло больше часа, и в этом участвовали все, кто присутствовал на месте преступления. Криминалисты предлагали положить труп в мешок и поднять его волоком, но Сан-Мартин заявил, что если они будут тащить его сквозь эту чащу, то ни о какой сохранности не может быть и речи, поскольку избежать множества ушибов и царапин просто не удастся, и настоял на ящике. В некоторых местах, чтобы протиснуть ящик между деревьями, его приходилось поворачивать вертикально и передавать из рук в руки. Полицейские поскальзывались и спотыкались, но в конце концов им удалось погрузить гроб с телом Анны в автомобиль, который отвез его в институт судебной медицины Наварры. Всякий раз, когда Амайя видела на столе тело юной девушки или несовершеннолетнего юноши, ее охватывало ощущение беспомощности и несостоятельности, которое распространялось на социум в целом. Она считала, что общество, которое не может уберечь от смерти молодежь, а значит, сохранить свое собственное будущее, ни к чему не пригодно. Как и она сама. Она сделала глубокий вдох и вошла в зал для вскрытий. Доктор Сан-Мартин заполнял бланки, готовясь к проведению операции. Он поднял голову и кивнул Амайе, которая медленно подошла к стальному столу. Уже лишенный всей одежды труп Анны Арбису был залит безжалостным светом ярких ламп, способным обнаружить малейшее несовершенство или изъян. Но у лежащей на столе девушки изъянов не было. Она казалась нереальной, почти нарисованной. Ее белая кожа была безупречна и наводила на мысль о мраморных мадоннах, заполняющих залы итальянских музеев. — Она похожа на куклу, — прошептала она. — София сказала то же самое, — кивнул доктор. Его помощница подняла руку, здороваясь с Амайей. — Идеальная материализация вагнеровской валькирии, можно сказать. В зал вошел помощник инспектора Сабальса. — Мы еще кого-то ждем или можем начинать? — спросил он. — Инспектор Монтес уже должен был быть здесь, — ответила Амайя, взглянув на часы. — Начинайте, доктор, он будет с минуты на минуту. Она набрала номер Монтеса, но, услышав сообщение автоответчика, решила, что он за рулем. Яркий свет позволял разглядеть мельчайшие подробности, которые в лесу ускользнули от ее внимания. На коже девушки виднелись короткие бурые и довольно толстые волоски. — Это шерсть животных? — Видимо, да. Мы обнаружили такие же на ее одежде. Необходимо сравнить их с теми, которые нашли на теле Карлы. — Сколько часов назад она, по-вашему, умерла? — Судя по температуре печени, которую я измерил еще у реки, она могла пролежать там от двух до трех часов. — Это совсем недолго и явно недостаточно для того, чтобы до нее успели добраться животные… Пирожное осталось нетронутым. Более того, оно выглядело свежеиспеченным. Вы не хуже меня учуяли его запах. Если бы животные подошли настолько близко, что на ее теле осталась их шерсть, они бы съели лакомство так же, как и в случае с Карлой. — Необходимо проконсультироваться с лесничими, — заметил Сабальса, — но я не думаю, что это место, к которому звери спускаются на водопой. — Любой зверь смог бы спуститься туда без особого труда, — пожал плечами Сан-Мартин. — Спуститься-то мог бы, но река в этом месте образует теснину, которая затрудняет бегство. Животные всегда пьют на открытой местности, позволяющей им видеть, что происходит вокруг. — В таком случае как объяснить наличие этих волосков? — Может быть, они находились на одежде убийцы и с нее упали на тело жертвы. — Возможно. Но кто ходит в одежде, облепленной шерстью животных? — Охотник, лесничий, пастух, — перечислил Хонан. — Чучельник, — добавила помощница Сан-Мартина, которая до этого момента не произнесла ни слова. — Хорошо. В таком случае нам необходимо выявить всех, кто соответствует данному описанию и находится в данной местности. Добавим к этому тот факт, что это должен быть сильный мужчина. Я бы даже сказала, очень сильный. Если бы не интимный характер его фантазий, я предположила бы, что убийц как минимум двое. Совершенно ясно одно — далеко не каждый смог бы спуститься по этому косогору с мертвым телом на весу, а отсутствие царапин и ссадин свидетельствует о том, что он нес его на руках, — произнесла Амайя. — А мы точно знаем, что, когда он туда спускался, она уже была мертва? — Я в этом не сомневаюсь. Ни одна девушка не стала бы ночью спускаться к реке, даже в сопровождении знакомого мужчины, уже не говоря о том, чтобы оставить туфли на дороге. Я думаю, что он к ним подходит и быстро убивает, прежде чем они успевают что-либо заподозрить. Возможно, жертвы его знали и доверяли ему. Возможно, он был им незнаком и ему приходилось убивать их мгновенно. Он набрасывает им на шею бечевку, и они умирают, даже не успев понять, что происходит. Затем он относит их к реке и располагает тело так, как диктует ему его фантазия. Завершив свой психосексуальный ритуал, он оставляет нам знак в виде туфель, приглашая увидеть свое произведение. Амайя внезапно замолчала и затрясла головой, как будто приходя в себя после глубокого сна. Остальные изумленно смотрели на нее. — Начнем с бечевки, — заявил Сан-Мартин. Помощница взяла голову девушки за основание черепа и приподняла ее достаточно для того, чтобы доктор Сан-Мартин извлек бечевку из темного рубца, в котором она полностью скрылась. Особое внимание он уделил свисавшим по бокам от шеи концам шнура, на которых виднелись какие-то белесые частички, похожие на пластик или остатки клея. — Взгляните на это, инспектор. Это что-то новенькое. В отличие от предыдущих случаев, на веревке имеются частицы кожи. Похоже, ему пришлось тянуть так сильно, что у него на ладони остался порез или ссадина. — Отсутствие каких-либо следов на веревке заставляло меня думать, что он пользовался перчатками, — вставил Сабальса. — Похоже на то, но иногда убийца не может отказать себе в удовольствии собственными руками выдавить из человека жизнь. Перчатки способны заглушать остроту ощущений, и поэтому их изредка сбрасывают, хотя и делают это только в кульминационный момент. Как бы то ни было, этого может оказаться достаточно. Как и предполагала Амайя, доктор Сан-Мартин согласился с тем, что Анна защищалась. Что-то заставило ее оказать сопротивление: возможно, она увидела то, чего не заметили ее предшественницы, что-то вселило в нее подозрения и не позволило пойти на смерть безропотно. В ее случае признаки удушения были очевидны, хотя убийца намеревался воплотить свою фантазию и с Анной. Впрочем, в какой-то степени ему это удалось. На первый взгляд это преступление и все сопутствующие ему подробности были абсолютно идентичны первым двум убийствам. И все же Амайю не покидало необъяснимое ощущение, что убийца остался не вполне доволен этой смертью. Девчушка с ангельским личиком могла бы стать высшим творением этого чудовища. Но она оказалась более сильной и агрессивной, чем Карла и Айноа. Хотя убийца продемонстрировал всю свойственную ему скрупулезность, в точности воспроизведя картину предыдущих преступлений, на лице Анны читались не удивление и беспомощность, а ожесточенность, с которой она до самого последнего мгновения боролась за свою жизнь, и некое подобие жутковатой улыбки. Вокруг губ девушки Амайя заметила розоватые полосы, протянувшиеся почти до правого уха. — Что это за розовые пятна у нее на лице? Помощница доктора провела по лицу Анны ватной палочкой, беря образец. — Мы узнаем это точно, когда сделаем анализ, но я бы сказала, что это… — она понюхала палочку, — блеск. — Что такое блеск? — пожелал знать Сабальса. — Это губная помада, — пояснила Амайя. — Жирная и блестящая губная помада с фруктовым вкусом и ароматом. На протяжении своей карьеры инспектора отдела убийств она столько раз участвовала во вскрытиях, что ей и думать об этом не хотелось. Она считала, что давно перевыполнила квоту того, что «она должна делать, будучи женщиной». Поэтому она не стала дожидаться продолжения вскрытия. Любой уважающий себя патологоанатом признает, что выполняемые во время вскрытия надрезы в форме буквы «у» — это действительно жуткое зрелище. На живых людях никогда не выполняются операции такого масштаба. И хотя процесс вскрытия брюшной полости, извлечения и последующего взвешивания внутренних органов сам по себе достаточно неприятен, технические детали этого процесса способны отчасти отвлечь наблюдателя от его ужасной сути. Но когда труп снова заполняли и помощник патологоанатома зашивал страшную рану, которая шла от плеч до середины грудной клетки, а затем до области таза, жестокость происходящего становилась невыносимой. Когда тело принадлежало маленькому ребенку или, как в этом случае, юной девушке, то именно в этот момент оно казалось наиболее беспомощным. Крупные стежки, которыми зашиваются швы, вдруг становятся свидетельством жестокого обращения, а сам шов начинает напоминать застежку «молния» на теле тряпичной куклы, которая уже никогда не выздоровеет. 9