Мэгги Стивотер 20 страница

Глаза Адама бегали, подобно свету в листьях над ними. Он не смотрел на неё, когда произнёс:

— Я не помню, как твоя мама предположила, я решу свою проблему? На гадании. Выбор, который я не могу сделать.

Блу вздохнула. Вот в чём было дело в действительности, и она знала это с самого начала, даже если он нет.

— Делай третий выбор, — сказала Блу. — В следующий раз тебе стоит принести с собой тетрадь.

— Не помню ту часть, где она говорила про тетрадь.

— Это потому что эту часть только что сказала я. В следующий раз, когда тебе будут гадать на картах, записывай. Тогда ты сможешь сравнить всё с тем, что происходит на самом деле, и будешь знать, хороший ли экстрасенс.

Теперь он смотрел на неё, но она не была уверена, что он на самом деле смотрел на неё.

— Хорошо, буду записывать.

— Я спасу тебя от неприятностей на этот раз, — добавила Блу, склонив голову назад, как только Адам поднялся на ноги. Её пальцы и кожа тосковали по парню, с которым прошедшие дни она держалась за руки, но он не казался тем, кто стоял рядом. — Моя мать хороший экстрасенс.

Засунув руки в карманы, он щекой потёрся о плечо.

— Так ты думаешь, мне стоит её послушать?

— Нет, тебе стоит послушать меня.

Быстрая улыбка Адама была достаточно хрупкой, чтобы сломаться.

— И что ты говоришь?

Блу внезапно испугалась за него.

— Будь храбрым.

Всюду была кровь.

«Теперь ты счастлив, Адам? - прорычал Ронан. Он стоял на коленях рядом с Гэнси, который бился в конвульсиях в грязи. Блу смотрела на Адама, и ужас на её лице был хуже всего. Это была его ошибка. Ронан был вне себя он потери. - Это то, чего ты хотел? »

Сначала, когда Адам открыл глаза после кровавого сна, его тело трясло от адреналина, он не был уверен, где находится. Он чувствовал, будто летел, пространство вокруг было неправильным, слишком мало света, слишком много воздуха над головой, звук его дыхания не отдавался от стен.

Тогда он вспомнил, где он находился: в комнате Ноа с узкими стенами и высоким потолком. Новая волна страдания нахлынула на него, и он мог определить её источник очень точно – ностальгия. В течение нескольких минут Адам лежал там, не засыпая, рассуждая. Логически Адам знал, что емй было нечего терять, что фактически у него был стокгольмский синдром[47], он идентифицировал отца с похитителем, считая того добрым, когда он не бил его. Объективно он знал, что заблуждался. Он знал, что повреждения оказались хуже, чем просто ушибы, с которым он когда-то ходил в школу. Он мог бесконечно анализировать свои реакции, сомневаться относительно своих эмоций, задаваясь вопросом, будет ли он поступать точно так же со своим ребёнком.

Но лежа в черноте ночи, всё, о чем он мог думать, было: «Моя мать никогда не заговорит со мной снова. Я бездомный».

Призраки Глендовера и энергетической линии не покидали мысли Адама. Они казались ближе, чем когда-либо прежде, но вероятность удачного исхода казалась меньше, чем когда-либо прежде. Велк был там, и он искал дольше, чем Гэнси. Конечно, своими способами он найдёт, что хочет, раньше, чем они.

«Мы должны пробудить энергетическую линию».

В голове Адама была каша из мыслей: последний раз отец ударил его, Свинья с Гэнси внутри притормозила рядом с ним, двойник Ронана на кассе в тот день, когда он решил, что ему нужно пойти учиться в Аглионбай, кулак Ронана, врезающийся в лицо его отца. Его переполняло слишком много желаний, слишком много приоритетов, и все они вгоняли его в отчаяние. Не иметь необходимости так много работать, попасть в хороший колледж, выглядеть правильно в галстуке, не быть голодным, съев тоненький бутерброд, который он принёс с собой на работу, ездить на сияющем Ауди, который остановил взгляд Гэнси, когда однажды они с Адамом шли со школы, отправиться домой, самому ударить отца, иметь в собственности квартиру с гранитной столешней и телевизором по размеру больше, чем стол у Гэнси, быть частью чего-то, вернуться домой, вернуться домой, вернуться домой.

Если бы они пробудили энергетическую линию, если бы они нашли Глендовера, он бы смог всё это иметь. По большей части.

Но он снова увидел раненого Гэнси, а ещё видел раненое лицо Гэнси сегодня раньше, когда они ругались. Просто не было способа, чтобы Адам подверг бы Гэнси опасности.

Но также не было никакого способа, которым он собирался позволить Велку взять то, ради чего они столько работали. Ждать! Гэнси всегда имел возможность ждать. Адам нет.

И тут он решил. Передвигаясь по комнате тихо, Адам сложил вещи в свою сумку. Трудно было предположить, что ему нужно. Адам достал пистолет из-под кровати и долго смотрел на его чёрный, зловещий силуэт на полу. Ранее Гэнси видел, как он его распаковывал.

— Что это? — ужаснувшись, задал он вопрос.

— Ты знаешь, что это, — ответил Адам. Это был пистолет отца Адама, и хотя он не был уверен, что отец когда-либо использовал бы его на матери, он не стал рисковать.

Беспокойство Гэнси по поводу оружия было ощутимо. Адам думал, что, возможно, это было потому, что Велк приставлял пистолет к его лицу.

— Я не хочу, чтобы эта штука находилась здесь.

— Я не могу его продать, — сообщил Адам. — Я уже думал об этом. Но легально не выйдет. Он зарегистрирован на его имя.

— Естественно есть способ от него избавиться. Закопай его.

— Чтобы какой-нибудь ребёнок нашёл?

— Я не хочу, чтобы он был здесь.

— Я найду способ от него избавиться, — пообещал Адам. — Но я не могу оставить его там. Не сейчас.

Адам действительно не хотел брать его с собой сегодня ночью.

Но он не знал, чем ему придётся пожертвовать.

Он проверил предохранитель и положил оружие в сумку. Поднявшись на ноги, он повернулся к двери и чуть не задохнулся. Прямо напротив него стоял Ноа, ввалившиеся глаза на уровне глаз Адама, разбитая щека на уровне повреждённого уха Адама, бездыханный рот в сантиметрах от затаившегося дыхания Адама.

Без Блу, делающей его сильнее, без Гэнси, делающего его человечнее, без Ронана, делающего его своим, Ноа был чем-то пугающим.

— Не упускай, — прошептал Ноа.

— Я стараюсь, — ответил Адам, поднимая сумку. Из-за пистолета внутри она казалась неестественно тяжёлой. «Я проверил предохранитель, не так ли? Проверил. Я знаю, что проверил».

Когда он выпрямился, Ноа уже исчез. Адам прошел через чёрный, холодный воздух, который тот после себя оставил, и открыл дверь. Гэнси съежился на кровати в наушниках с закрытыми глазами. Даже с оглохшим левым ухом Адам мог слышать тихие звуки музыки, что бы Гэнси не включил себе для компании, оно усыпило его.

«Я не предаю его, - думал Адам. - Мы всё ещё делаем это вместе. Только когда я вернусь, мы будем равными».

Его друг не шелохнулся, когда он позволил себе выйти за дверь. Когда он ушёл, единственным звуком, который он слышал, был шёпот ночного ветра в деревьях Генриетты.

Гэнси проснулся среди ночи, обнаружив свет полной луны на своём лице.

Потом, когда он снова открыл глаза, окончательно проснувшись, он понял, что луны не было – свет от нескольких фонарей Генриетты отражался пасмурным фиолетовым от низких облаков, а окна были разбрызганы каплями дождя.

Не было луны, но что-то наподобие света разбудило его. Он подумал, что слышал отдалённый голос Ноа. Волосы на руках медленно зашевелились.

— Я не могу тебя понять, — прошептал он. — Прости. Ты можешь сказать громче, Ноа?

Поднялись волосы на затылке. Облако его дыхания внезапно зависло в холодном воздухе.

Голос Ноа произнёс:

— Адам.

Гэнси выбрался из кровати, но было уже слишком поздно. Адама в старой комнате Ноа не было. Его вещи разбросаны. Он собрался, он ушёл. Но нет... его одежда осталась. Он не думал уходить насовсем.

— Ронан, вставай, — Гэнси толчком открыл дверь Ронана. Не дожидаясь ответа, он направился к лестничной площадке, чтобы выглянуть в разбитое окно на парковку. Снаружи всё застилал дождь, мелкие брызги создавали ореол вокруг удалённых от дома фонарей. Каким-то образом он уже знал, что обнаружит, но, тем не менее, реальность встряхнула: Камаро пропал с парковки. Адаму было проще завести без ключа его, чем БМВ Ронана. Рев запуска двигателя, возможно, был тем, что разбудило Гэнси первый раз, а лунный свет – просто воспоминание о последнем разе, когда он просыпался.

— Чувак, Гэнси, что? — спросил Ронан. Он стоял в дверном проёме на лестнице, почёсывая рукой затылок.

Гэнси не хотел это произносить. Если бы он сказал это вслух, всё бы стало реальностью, это и в самом деле случилось. Было бы не так больно, если бы это сделал Ронан; это было своего рода ожидаемо от Ронана. Но это был Адам. Адам.

«Я говорил ему, верно? Я говорил ему, что мы подождем. Не то чтобы он меня не понял».

Гэнси испробовал несколько различных способов думать об этой ситуации, но не было ни одного, который бы причинял меньше боли. Что-то внутри него ломалось.

— Что происходит? — тон Ронана поменялся.

Осталось только сказать.

— Адам ушёл пробуждать энергетическую линию.

Всего в миле оттуда, на Фокс Вей 300 Блу проснулась из-за стука в дверь её спальни.

— Ты спишь? — спросила Мора.

— Да, — ответила Блу.

Мора зашла.

— У тебя свет горел, — заметила она, вздохнула и присела на краю кровати Блу, выглядя так же мягко, как и стихотворение в тусклом свете. Несколько долгих минут она вообще ничего не говорила, просто рассматривала стопку книг, сваленную в кучу на журнальном столике, выглядывающем из-за матраца. Не было ничего необычного в этой тишине между ними, сколько Блу себя помнила, мама приходила к ней в комнату вечером, и вместе они читали книги на разных краях кровати. Ее старый сдвоенный матрац казался просторнее, когда Блу была маленькой, но теперь она была крупнее, и стало невозможно сидеть, не задевая друг друга коленями или локтями.

После нескольких мгновений терзания книг Блу, Мора опёрлась руками на колени и осмотрела крошечную комнату Блу. Освещение давала тусклая зелёная лампа на тумбочке. На стене напротив кровати Блу приклеила полотняные деревья, украшенные коллажами, бумажными листьями и высушенными цветами вокруг двери шкафа. Большинство из них всё ещё довольно хорошо выглядели, но некоторые были сильно старыми. Вентилятор на потолке был украшен цветными перьями и верёвочками. Блу жила здесь все шестнадцать лет своей жизни, и комната именно так и выглядела.

— Я думаю, что должна попросить прощения, — наконец, сказала Мора.

Блу, которая читала и перечитывала без особого желания задание по американской литературе, отложила книгу.

— За что?

— Думаю, за то, что не была прямолинейной. Знаешь, как на самом деле трудно быть родителем. Я виню в этом Санта Клауса. Ты тратишь так много времени, чтобы убедиться, что твой ребенок не знает, что его не существует, и не можешь определить, когда следует остановиться.

— Мам, я обнаружила тебя и Кайлу, заворачивающих мои подарки, когда мне было шесть.

— Это была метафора, Блу.

Блу припомнила свои литературные познания.

— Метафора предполагает разъяснение на примере. А это не разъяснение.

— Ты понимаешь, что я имею в виду, или нет?

— Ты имеешь в виду, что сожалеешь о том, что не рассказала мне о Тыковке.

Мора с негодованием посмотрела на дверь, будто за ней стояла Кайла.

— Я бы хотела, чтобы ты его так не называла.

— Если бы ты была той, кто мне о нём рассказала, тогда я бы не использовала слова Кайлы.

— Справедливо.

— Так как его звали?

Её мама откинулась на кровати. Она легла поперёк, и ей пришлось вытянуть колени и зацепиться ступнями за край матраца, а Блу вынуждена была поджать свои ноги, чтобы не мешаться.

— Артемус.

— Неудивительно, что ты предпочитала Тыковку, — решила Блу. И не дав матери время, чтобы сказать что-нибудь, она добавила: — Погоди... Артемёс, это разве не римское имя? Латинское?

— Да. И я не считаю это имя плохим. Я не воспитывала тебя такой критичной.

— Конечно, воспитывала, — ответила Блу. Она заинтересовалась, было ли совпадением такое большое присутствие латыни в её жизни в настоящий момент. На ней начинало сказываться общение с Гэнси, потому что совпадения перестали казаться ей совпадениями.

— Возможно, — согласилась Мора спустя минуту. — Итак, смотри. Это то, что я знаю. Думаю, твой отец был как-то связан с Энергетическим пузырем и энергетической линией. До твоего рождения Кайла, Персефона и я путались с тем, с чем, возможно, не должны были путаться...

— Наркотики?

— Ритуалы. Ты спуталась с наркотиками?

— Нет. Но, возможно, с ритуалами.

— Наркотики, наверное, лучше.

— Я ими не интересуюсь. Их эффект доказан – где тут веселье? Расскажи мне больше.

Мора выбивала на животе ритм и уставилась наверх. Блу скопировала стихотворение на потолок над ней, и, возможно, она пыталась его прочесть.

— Ну, он появился после этого ритуала. Думаю, он был заперт в Энергетическом пузыре, а мы его освободили.

— Ты не спрашивала?

— У нас не было... такого рода отношений.

— Не хочу знать, какого рода они были, если они не включали в себя разговоры.

— Мы разговаривали. Он, на самом деле, был приличным человеком, — сообщила Мора. — Он был очень добрым. Его беспокоили люди. Он считал, что мы должны быть больше озабочены миром вокруг и тем, как наши действия отразятся на будущем. Мне нравилось в нём это. Это были не нравоучения, а просто он сам.

— Почему ты это мне рассказываешь? — спросила Блу, потому что была немного обеспокоена тем, как Мора периодически сжимала губы.

— Ты сказала, что хочешь о нём узнать. Я поведала тебе о нём, потому что ты очень на него похожа. Ему бы понравилась твоя комната со всей этой фигней, которую ты повесила на стены.

— Вот это да, спасибо, — сказала Блу. — Так почему он уехал?

Сразу после того, как она задала этот вопрос, она поняла, насколько он был тупым.

— Он не уезжал, — ответила Мора. — Он исчез. Прямо тогда, когда ты родилась.

— Это называется, уехал.

— Не считаю, что он сделал это нарочно. Ну, сначала считала, конечно. Но теперь я обдумала это, узнала больше о Генриетте и решила... ты очень странный ребенок. Я никогда не встречала кого-то, кто бы заставлял экстрасенсов лучше слышать. Я не совсем уверена, что мы случайно не провели ещё какой-нибудь ритуал, когда ты родилась. Я имею в виду, ритуал, где бы твоё рождение было финальной точкой. Это могло засунуть твоего отца назад.

Блу удивилась:

— Ты считаешь, что это моя вина!

— Не будь смешной, — садясь, сказала Мора. Её волосы были помяты от того, что она на них лежала. — Ты была всего лишь ребёнком, как что-либо могло быть твоей виной? Я только думала, может быть, произошло именно так. Вот почему я позвала Нив, чтобы поискать его. Я хотела, чтобы ты поняла, зачем я её позвала.

— Ты на самом деле её знаешь?

Мора покачала головой.

— Пфф. Мы не росли вместе, но мы проводили время вместе несколько раз в год, просто день или два то тут, то там. Мы никогда не были подругами, тем более настоящими сёстрами. Но её репутация... Я никогда не думала, что всё станет таким странным.

Мягкие шаги раздались в коридоре, и в дверном проёме появилась Персефона. Мора вздохнула, глядя на свои колени, как будто бы она этого ожидала.

— Я не хочу перебивать. Но через три или семь минут, — сообщила Персефона, — воронята Блу собираются спуститься по улице и остановиться напротив дома, где будут решать, каким бы образом убедить её украдкой уйти с ними.

Её мама потерла складку между бровями.

— Я знаю.

Сердце Блу заколотилось.

— Это кажется ужасно конкретным.

Персефона и Мора обменялись быстрыми взглядами.

— Это ещё одна вещь, в которой я не была до конца откровенна, — вздохнула Мора. — Иногда Персефона, Кайла и я хорошо работаем с конкретикой.

— Только иногда, — повторила Персефона. А затем чуть печальнее: — Кажется, всё чаще и чаще.

— Всё меняется, — сказала Мора.

Ещё один силуэт возник в дверном проёме. Кайла произнесла:

— А также Нив всё ещё не вернулась. И испортила машину. Она не заводится.

За окном послышался звук притормозившего напротив дома автомобиля. Блу с мольбой взглянула на мать.

Вместо ответа Мора посмотрела на Кайлу и Персефону.

— Скажите, что мы ошибаемся.

Персефона мягко заметила:

— Ты знаешь, что я не могу тебе этого сказать, Мора.

Мора встала.

— Ты идёшь с ними. Мы позаботимся о Нив. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это серьезно, Блу.

Блу ответила:

— Я подозреваю.

Есть деревья, и есть деревья ночью. Они после наступления темноты превращаются в бесцветную, безразмерную и движущуюся массу. Когда Адам добрался до Энергетического пузыря, он был похож на живое существо. Ветер в листьях будто был лёгкими на вдохе, а шипение дождя по кронам напоминало выдох.

Адам навёл луч фонарика на край деревьев. Свет едва проникал в лес, поглощённый порывистым весенним дождём, который начал впитываться в его волосы.

«Жаль, что я не сделал этого днем», - подумал Адам.

У него не было фобии темноты. Фобия означала безотчетный страх, и Адам подозревал, что и без того есть чего бояться в Энергетическом пузыре после захода солнца. В конце концов, он рассудил, что, если Велк здесь и пользуется фонарём, он его заметит.

Это было слабое утешение, но Адам зашёл слишком далеко, чтобы повернуть назад. Он ещё раз огляделся вокруг – ему здесь всегда казалось, что за ним наблюдают – и затем перешагнул через невидимый бурлящий крошечный ручей в лес.

И стало ярко.

Опустив подбородок, он зажмурился и прикрыл лицо фонарём. Его веки горели красным из-за разницы между тьмой и светом. Медленно он открыл их снова. Лес вокруг сиял в свете дня. Пыльные золотые лучи пронзили кроны и сделали пёстрым тонкий ручеёк слева от него. В искажённом свете листья были жёлтыми, коричневыми и розовыми. Мохнатый лишайник на деревьях казался тёмно-оранжевым.

Кожа на его руке прямо на глазах стала розоватой и загорелой. Воздух вокруг двигался медленно, каким-то образом осязаемо, золото расслаивалось, каждая пылинка была заметна.

Не было никакого признака ночи и никакого признака кого-нибудь ещё в деревьях.

Наверху пела птица – первый, как он помнил, звук в лесу. Это была длинная, призывная песня, всего из четырех или пяти нот. Похоже на звук охотничьего рога осенью. Далеко-далеко-далеко. Это и пугало, и омрачало его, печать горько-сладкой красоты Энергетического пузыря.

«Этого места не должно существовать», - рассуждал Адам и тут же подумал обратное. Энергетический пузырь стал ярким, как только Адам пожелал, чтобы он не был тёмным, точно так же, как он изменил окраску рыб в водоёме, как только Гэнси подумал, что лучше бы они были красными. Энергетический пузырь был таким же буквальным, как и Ронан. Адам не знал, мог ли мыслью заставить пузырь не существовать, и не хотел это выяснять.

Он должен охранять свои мысли.

Выключив фонарь, Адам бросил его в сумку и пошёл вдоль тоненького ручья, по которому они следовали в первый раз. Из-за дождя тот увеличился, поэтому было легче шагать за ним через недавно разглаженную траву под горку.

Впереди Адам видел медленно движущиеся отражения стволов деревьев, сильного, искажённого, послеобеденного света в водоёме, который они нашли в первый день. Он был почти там.

Он споткнулся. Нога подвернулась на чём-то беспощадном и неожиданном.

Что это?

Под его ногой оказалась пустая широкая чаша. Она была блестящей, ярко-фиолетовой и странно неестественной для этого места.

Глаза Адама озадаченно переместились с пустой чаши у ног к другой чаше примерно в десяти метрах от него, не менее заметной среди розовых и жёлтых листьев на земле. Вторая чаша была идентична первой, только наполнена до краев тёмной жидкостью.

Адам снова поразился, насколько эта вещь была здесь, среди этих деревьев, искусственна и неуместна. Тогда он опять озадачился, так как осознал, что поверхность чаши была нетронута и идеальна, ни листья, ни ветки, ни насекомые не искажали чёрную жидкость. Это означало, что чашу наполнили недавно.

А это означало...

Адреналин ударил в кровь за секунду до того, как он услышал голос.

Связанный на заднем сидении автомобиля, Велк с трудом мог определить, когда он сможет освободиться. Факт в том, что у Нив был чёткий план, что было больше, чем Велк мог сказать про себя. И казалось маловероятным, что она попытается его убить, пока не проработает детали ритуала до мелочей. Таким образом, Велк позволил себе везти его в собственном автомобиле, пропитанном сильным запахом чеснока и полном крошек, к краю леса. Нив была не настолько глупа, чтобы ехать в его машине по бездорожью – факт, за который он был очень благодарен – поэтому она припарковала автомобиль в небольшой удачной гравийной петле, и дальше они отправились пешком. Ещё не стемнело, однако Велк споткнулся о кучку полевой травы.

— Извините, — сказала Нив, — я искала место ближе к парку на Гугл Мэпс.

Велк, которого раздражало абсолютно всё в Нив от её мягких, бархатных рук до смятой юбки и завитых волос, ответил без особой вежливости:

— Почему ты утруждаешься извиняться? Разве ты не собираешься меня убить?

Нив поморщилась:

— Я не хочу, чтобы вы так это называли. Вам предназначено стать жертвой. Жертвоприношение – довольно прекрасная вещь с давними традициями. Кроме того, вы это заслужили. Так будет справедливо.

Велк сказал:

— Означает ли это, что если ты убьешь меня, то по справедливости кто-то должен убить тебя. В перспективе?

Он споткнулся о другую кучку травы, но на этот раз, Нив не извинилась и не ответила на его вопросы. Вместо этого она пристально посмотрела на него. Взгляд был не столько проницательным, сколько детально изучающим.

— Я признаю, Беррингтон, что всего мгновение испытывала лёгкое сожаление по поводу выбора вас. Вы казались довольно милым, пока я работала электрошокером.

Трудно было поддерживать дружескую беседу, когда один из собеседников применил на другом электрошокер, так что оба закончили прогулку в молчании. Это было странное чувство: вернуться обратно в лес, где он последний раз видел Жерни живым. Он думал, что лес – это всего лишь лес, и он не будет переживать, вернувшись, особенно спустя столько времени. Но что-то в атмосфере сразу же перенесло его в тот момент, когда он со скейтбордом в руке отвечал на вопросы умирающего Жерни.

Шёпот то и дело свистел и трещал, как огонь, в его голове, но Велк его игнорировал.

Он скучал по своей жизни. Скучал по всему, что в ней было: по небрежности, экстравагантному Рождеству дома, педали газа под ногами, свободному времени и ощущению благословения, а не пустого проклятья. Он скучал по прогулам занятий и посещениям занятий и распылению баллончика с краской на знак «Генриетта» на трассе I-64 после удивительной пьянки на свой день рождения.

Он скучал по Жерни.

Он старался не думать об этом в течение последних семи лет. Вместо этого Велк попытался убедить себя в бесполезности Жерни. Пробовал напоминать себе о необходимости его смерти.

Но всё же вспоминал крик Жерни, когда первый раз его ударил.

Нив не велела Велку сидеть смирно, пока готовила ритуал. Она выкладывала пять точек пентаграммы незажжённой свечой, зажжённой свечой, пустой чашей, полной чашей и тремя небольшими костями, сложенными в треугольнике. Велк сидел, обхватив колени и подтянув их к подбородку, а его руки всё ещё были связаны за спиной, он пожалел, что не может найти что-то в себе, чтобы заплакать. Что-то, чтобы снять этот ужасный груз внутри.

Нив мельком взглянула на него и предположила, что он был расстроен из-за приближающейся смерти

— О, — обратилась она мягко, — не думайте об этом. Вам не будет очень больно. — Она пересмотрела всё, что сказала, и затем добавила: — По крайней мере, очень долго.

— Как ты собралась меня убивать? Как работает ритуал?

Нив нахмурилась.

— Это не простой вопрос. Всё равно, что спрашивать художника, почему он выбрал ту или иную краску. Иногда это не процесс, это ощущение.

— Ладно, — согласился Велк. — Что ты ощущаешь?

Нив прижала идеальный фиолетовый ноготь к своей губе, оценивая работу.

— Я сделала пентаграмму. Она усиливает любое заклинание, и я хорошо с ней работаю. Другие считают её затруднительной или слишком притесняющей, но меня устраивает. У меня есть зажжённая свеча, дающая энергию, и незажжённая, приглашающая её. Гадальная чаша, чтобы видеть другой мир, и пустая чаша, чтобы этот другой мир наполнить. Я перекрестила косточки лап трёх воронов, которых убила, чтобы показать дороге мёртвых природу заклинания, которое собираюсь сделать. И затем, думаю, я налью вашу кровь в центр пентаграммы, призывая линию пробудиться.

Она тяжело посмотрела на Велка при этом и добавила:

— Я могу что-нибудь поменять в процессе. Такие вещи должны быть гибкими. Люди редко проявляют интерес к технике моей работы, Беррингтон.

— Мне очень интересно, — сказал он. — Иногда процесс – это самое интересное.

Когда она повернулась спиной, чтобы взять свои ножи, Велк высвободил руки из верёвок. Потом он выбрал упавшую ветку и ударил Нив по голове с такой силой, какую только смог собрать. Он не думал, что этого будет достаточно, чтобы убить её, потому что ветка была ещё зелёной и гибкой, но это, безусловно, повалило её на колени.

Нив застонала и медленно покачала головой, поэтому Велк ещё раз на всякий случай ударил её по голове. Он связал её теми же верёвками, которыми был связан сам – только покрепче, учась на её ошибках — и потащил её почти бессознательное тело в центр пентаграммы.

Затем он поднял взгляд и увидел Адама Пэрриша.

В первый раз Блу чувствовала, что для неё опасно находиться в Энергетическом пузыре – опасно, потому что она делает вещи громче. Сильнее. К тому моменту, как они зашли в лес, ночь уже вступила в свои права. Ливень уступил место моросящему дождю. Комбинация насыщенных чувств и дождя заставили Блу бросить на Гэнси встревоженный взгляд, когда он вышел и автомобиля, но его плечи едва намокли, и он не был одет в форму Аглионбая. Он определенно был в свитере с вороном, когда она видела его у церкви, и его плечи точно были более мокрыми. Естественно, ей не удалось достаточно изменить его будущее, чтобы сегодняшняя ночь стала ночью, когда он умрёт, правда? Естественно ей было предназначено встретить его, так как предполагалось, что она либо убьет его, либо влюбится в него. И естественно, Персефона бы не отпустила их, если бы почувствовала, что сегодня ночью Гэнси погибнет.

Осветив себе путь фонариками, они обнаружили Свинью, припаркованную рядом с тем местом, где обнаружился Мустанг Ноа. Несколько протоптанных дорожек вели от машины к лесу, будто Адам не мог решить, где он хотел туда зайти.

При взгляде на Камаро лицо Гэнси, которое и без того было мрачным, стало абсолютно каменным. Никто из них ничего не говорил, пока они не достигли приграничных деревьев.

На краю леса чувство ценности, возможности сразу же стало ярче выражено. Плечом к плечу они вошли в лес, и между одним взмахом ресниц и вторым они обнаружили себя, окружёнными сказочным послеполуденным светом.

Даже будучи связанной с магией, Блу затаила дыхание.

— О чём думает Адам? — пробормотал Гэнси, не обращаясь ни к кому конкретно. — Как он может связываться с... — Он потерял интерес к собственному вопросу.

Перед ними стоял Мустанг Ноа, в неземном золотом свете выглядящий ещё более нереально, чем тогда, когда они его в первый раз обнаружили. Солнечные лучи падали сквозь непрозрачные кроны, оставляя полосы на покрытой пыльцой крыше.

Стоя перед автомобиля, Блу привлекла внимание парней. Они присоединились к ней, разглядывая лобовое стекло. С тех пор, как они последний раз были на поляне, кто-то написал слово на пыльном стекле. По кругу строчными буквами: «УБИТ».

— Ноа? — спросила Блу пустой воздух... хотя, он не чувствовался очень пустым. — Ноа, ты здесь, с нами? Ты написал это?

Гэнси произнёс:

— Ох.

Это был безжизненный звук, и, вместо того, чтобы попросить его объяснить, Блу и Ронан последовали за его взглядом на боковое водительское стекло. Невидимый палец выписывал новые буквы на стекле. Хотя Блу чувствовала, что Ноа должен быть тем, кто написал первое слово на стекле, в её голове он имел тело, когда это делал. Куда тяжелее было наблюдать, как буквы появлялись спонтанно. Это заставляло её думать о Ноа с тёмными углублениями вместо глаз, с разбитой щекой, едва напоминающей человеческую. Даже в тёплом послеобеденном лесу она ощутила холод.

«Это Ноа, - решила она. - Тянет из меня энергию. Я чувствую».

На стекле сформировалось слово.

УБИТ

Началось другое слово. Не хватало места между «Т» и новым словом, поэтому второе слово частично стёрло первое.

УБИТ

Снова и снова, пересекая друг друга:

УБИТ

Написание продолжалось до тех пор, пока стекло со стороны водителя не стало чистым, полностью вытертым невидимым пальцем, пока не появилось так много слов, что ни одно нельзя было прочитать. Пока не осталось просто окна в пустой машине с воспоминаниями о бургере на водительском сидении…