Мэгги Стивотер 9 страница

Это была карта с чашами.

Он посмотрел на лицо на карте, а затем на лицо Блу, и Блу знала, что он увидел сходство.

Мора наклонилась и выдернула карту из его пальцев.

— Возьми другую.

— Теперь почему? — спросил Гэнси. — Что неправильно с этой картой? Что она означает?

— Ничего неправильного, — ответила Мора. — Она не твоя.

Сейчас, в первый раз, Блу видела краешек истинной досады на лице Гэнси, и это заставило его понравиться ей немного больше. Возможно, было что-то под внешностью воронёнка. Гэнси легкомысленно вытянул другую карту, отчётливо с этим покончив. Помахав, он перевернул её и хлопнул ею по столу.

Блу сглотнула.

Мора произнесла:

— Вот это твоя карта.

На карте на столе был изображен чёрный рыцарь на белом коне. Шлем рыцарь снял, так что было очевидно, что его лицо оказалось лысым черепом с пустыми впадинами для глаз. Солнце садилось за ним, а под копытами лошади лежал труп.

За окнами позади них ветер шептался с деревьями.

— Смерть, — прочитал Гэнси внизу карты. Это не прозвучало удивлённо или встревоженно. Он просто прочел это слово так, будто бы прочитал «яйца» или «Цинциннати»[24].

— Отличная работа, Мора, — заявила Кайла. Её руки были крепко скрещены на груди. — Ты собираешься растолковать это ребенку?

— Возможно, мы должны возвратить ему деньги, — предложила Персефона, несмотря на то, что Гэнси еще не заплатил.

— Я думал, экстрасенсы не предсказывают смерть, — спокойно сказал Адам. — Я читал, что карта смерти – это только символ.

Мора, Кайла и Персефона издали неопределённые звуки. Блу, предельно уверенная в правдивости судьбы Гэнси, почувствовала себя плохо. Аглионбайский парень или нет, он был всего лишь её ровесник, и, очевидно, у него имелись друзья, которые о нём заботились, и жизнь, которая включала в себя очень оранжевый автомобиль, и было отвратительно знать, что он умрёт меньше чем через двенадцать месяцев.

— Вообще-то, — заговорил Гэнси, — меня это не волнует. — Каждая пара глаз в комнате смотрела на него, пока он держал за кончик карту и изучал её. — Я имею в виду, что карты – вещь очень интересная, — продолжил он. Он сказал «карты – вещь очень интересная» так, как кто-нибудь сказал бы «это интересно» про очень странный пирог, который не хотелось бы заканчивать. — Я бы не хотел обесценивать то, что вы делаете. Но я, правда, пришёл сюда не за тем, чтобы узнать о своем будущем. Я вполне нормально открою его для себя сам. — Он бросил быстрый взгляд на Кайлу, очевидно, понимая, что прогуливается по тонкой грани между «вежливо» и «Ронаном». — На самом деле, я пришел, надеясь задать вопрос об энергии, — продолжал Гэнси. — Я знаю, вы в работе имеете дело с энергией, а я пытаюсь найти энергетическую линию, которая, я думаю, рядом с Генриеттой. Вы знаете что-нибудь о ней?

Журнал!

— Энергетическая линия? — повторила Мора. — Может быть. Я не знаю, слышала ли я это название. Что это?

Блу была немного ошеломлена. Она всегда думала, что её мать была самым честным человеком в округе.

— Это прямые линии энергии, пересекающие земной шар, — объяснял Гэнси. — Как предполагается, они соединяют главные святые места. Адам подумал, вы должны знать о них, потому что имеете дело с энергией.

Было очевидно, что он имел в виду дорогу мёртвых, но Мора не предлагала информацию. Она только сжала губы и смотрела на Персефону и Кайлу.

— Разве этот звонок не звонит для вас обеих?

Персефона указала пальцем прямо в воздух и сказала:

— Я забыла про корочку моего пирога.

Она вышла из комнаты. Кайла выдала:

— Я должна подумать об этом. У меня не очень получаются оригинальности.

Была слабая, удивлённая улыбка на лице Гэнси, которая означала, что он понял – они лгали. Странно мудрое выражение лица; и еще раз Блу ощутила, что он был старше парней, которых привёл с собой.

— Я посмотрю, — сообщила Мора, — Если ты оставишь свой номер, я могу позвонить в случае, если что-нибудь выясню.

Гэнси вежливо, но холодно ответил:

— О, ничего страшного, всё в порядке. Сколько я должен за гадание?

Вставая, Мора ответила:

— О, всего лишь двадцать.

Блу подумала, что было просто преступно. Гэнси точно тратил больше двадцати баксов на шнурки для своих топ-сайдеров[25].

Он, нахмурившись, взглянул на Мору поверх своего открытого бумажника. Там лежало много банкнот. Они могли быть стоимостью в один доллар, но Блу в этом сомневалась. Ещё она увидела его водительские права через прозрачное окошечко, не достаточно близко, чтобы разглядеть детали, но достаточно близко, чтобы увидеть, что напечатанное там имя выглядело намного длиннее, чем просто Гэнси.

— Двадцатка?

— С каждого, — добавила Блу.

Кайла кашлянула в кулак.

Лицо Гэнси прояснилось, и он протянул Море шестьдесят долларов. Совершенно очевидно, он ожидал заплатить примерно столько, и теперь в мире всё опять стало правильно.

Именно Адама тогда заметила Блу. Он проницательно смотрел на неё, и она почувствовала себя прозрачной и виноватой. Не только в завышении цены, но и во лжи Моры. Блу видела дух Гэнси, гуляющим по дороге мёртвых, и она знала его имя до того, как он вошел в их дверь. Но, как и её мать, она не сказала ни слова. Так что она была соучастницей…

— Я покажу, где выход, — произнесла Мора. Она чётко стремилась видеть их по другую сторону дома. На мгновение показалось, будто Гэнси почувствовал то же самое, но затем он остановился. Он уделил неуместное внимание своему бумажнику, потом закрыл его и убрал в карман, а затем посмотрел на Мору и сжал губы в линию.

— Послушайте, мы все здесь взрослые люди, — начал он. Кайла поморщилась, как будто она была не согласна. Гэнси расправил плечи и продолжил: — Я думаю, мы заслуживаем правды. Скажите, что вы знаете что-то, но не хотите помогать мне, если это именно так, но не лгите.

Это было храбро или заносчиво, или, быть может, не было достаточной разницы между этими определениями. Каждая голова в комнате повернулась к Море.

Она сказала:

— Я знаю кое-что, но не хочу тебе помогать.

Второй раз за день Кайла выглядела восхищённой. Рот Блу открылся. Она его закрыла. Гэнси однако просто кивнул, не более, не менее огорчённый, чем когда Блу остроумно отвечала ему в ресторане.

— Ну, ладно тогда. Нет, нет, не утруждайтесь. Мы сами как-нибудь найдём выход.

Так они и сделали, а Адам послал Блу последний взгляд, который она не смогла с легкостью истолковать. Секунду спустя Камаро газанул, и визг шин выдал истинные чувства Гэнси. Затем дом стал тих. Это была высосанная тишина, будто бы воронята забрали с собой все звуки по соседству.

Блу кружила вокруг матери.

— Мам! — Она собиралась сказать что-нибудь ещё, но всё, на что её хватало, это повторить громче: — Мам!

— Мора, — произнесла Кайла, — это было очень грубо. — А затем добавила: — Мне понравилось.

Мора повернулась к Блу, будто Кайла ничего и не говорила.

— Я не хочу, чтобы ты когда-либо видела его снова.

Возмущенная Блу закричала:

— Что случилось с «детям никогда нельзя отдавать приказов»?

— Это было до Гэнси. — Мора трясла картой смерти, давая Блу время, чтобы рассмотреть скелет в шлеме. — Это то же самое, если бы я говорила тебе не гулять перед автобусом.

Несколько воспоминаний пронеслись в голове Блу до того, как она нашла то, что хотела.

— Почему? Нив не видела меня на дороге смерти. Я не собираюсь умирать в следующем году.

— Во-первых, дорога мёртвых – это обещание, не гарантия, — ответила Мора. — Во-вторых, есть другие ужасные участи, кроме смерти. Мы будем говорить о расчленении? Параличе? Бесконечной психологической травме? Что-то действительно неправильное есть в этих парнях. И когда твоя мать говорит не гулять перед автобусом, у неё есть на это хорошая причина.

Из кухни послышался мягкий голос Персефоны:

— Если бы кто-нибудь остановил тебя от прогулок перед автобусом, Мора, Блу бы здесь не было.

Мора бросила хмурый взгляд в её направлении, затем провела рукой по гадальному столу, будто очищая его от крошек.

— Лучший сценарий в данном случае таков: ты подружишься с мальчиком, который собирается умереть.

— Ах, — воскликнула Кайла очень-очень знающим способом. — Теперь я понимаю.

— Не анализируй меня, — велела Мора.

— Я уже это сделала. И скажу снова: ах.

Мора нехарактерно ухмыльнулась, а затем спросила Кайлу:

— Что ты увидела, когда дотронулась до другого парня? Воронёнка?

— Они все воронята, — поправила Блу.

Её мать покачала головой.

— Нет, он больше ворон, чем остальные.

Кайла потёрла пальцами друг об друга, как будто она стирала с них память о татуировке Ронана.

— Это как гадание на магическом кристалле в странном пространстве. От него исходит столько всего невозможного. Помните женщину, которая приходила, беременная четырьмя близнецами? Так вот, здесь похоже, только хуже.

— Но он же не беременный? — не поняла Блу.

— Он созидатель, — сообщила Кайла. — Это пространство – тоже созидатель. Я не знаю, как объяснить лучше.

Блу задумалась, что за созидателя они имели в виду. Она всегда что-то создавала – брала всякое старье, резала его по-разному и получала что-то новое. Брала уже существующие вещи и переделывала их во что-то новое. Вот, что, по ее мнению, люди имели в виду, называя кого-то создающим.

Но она подозревала, это не то, что имела в виду Кайла. Она подозревала, Кайла говорила об истинном значении слова «созидатель»: тот, кто делает что-то там, где ничего не было.

Мора уловила выражение лица Блу. Она сказала:

— Я никогда не говорила тебе, что делать, Блу. Но сейчас говорю. Держись от них подальше.

Ночью после гадания, Гэнси проснулся от совершенно незнакомого звука и пошарил в поисках очков. Звук был такой, словно один из его соседей по комнате был убит опоссумом, или будто это был финальный момент кошачьей битвы. Он не был уверен насчёт подробностей, но то, что тут была вовлечена смерть, сомнений у него не вызывало.

В проёме двери его комнаты стоял Ноа с уставшим и замученным выражением лица.

— Заставь это заткнуться, — попросил он.

Комната Ронана была неприкосновенна, однако уже второй раз за одну неделю Гэнси пренебрегал «правилом закрытой двери» и распахнул её настежь. Он увидел, что лампа была включена, а Ронан скрючился на кровати в одних только трусах. За полгода до этого Ронан сделал себе замысловатую чёрную татуировку, покрывающую большую часть его спины и обвивающую шею, и сейчас одноцветные линии тату, особенно выделяясь в тусклом свете лампы, казались более реальными, чем всё остальное в комнате. Это была особенная татуировка, одновременно порочная и нежная, и каждый раз, когда Гэнси бросал на неё взгляд, он видел совершенно разное в рисунке. Сегодня там, где он раньше видел косу, был различим клюв, зарытый в чернильном поле коварных, красивых цветов.

Резкий звук снова разрезал тишину квартиры.

— Что за новая чертовщина? — весело поинтересовался Гэнси.

Ронан, как обычно, был в наушниках, так что Гэнси прошёл внутрь достаточно далеко, чтобы сдернуть наушники ему на шею. Музыка еле-еле слышно раздавалась в воздухе.

Ронан поднял голову. Когда он это сделал, порочные цветы на его спине переместились и скрылись между лопаток. У него на коленях сидел несформировавшийся воронёнок, его голова запрокинута назад, клюв раскрыт.

— Я думал, мы уяснили, что означает закрытая дверь, — сказал Ронан.

Он держал в руках пинцет.

— А я думал, мы уяснили, что ночь для сна.

Ронан пожал плечами.

— Возможно, для тебя.

— Не сегодня. Твой птеродактиль меня разбудил. Почему он издает такой звук?

В ответ Ронан погрузил пинцет в пластиковый мешок на одеяле напротив. Гэнси сильно сомневался, что хотел бы знать, что это за серая субстанция была зажата пинцетом. Как только ворон услышал шелест мешка, он повторил снова этот звук – режущий ухо вопль, переходящий в бульканье, поскольку он заглотнул то, что ему предложили. Это пробудило одновременно два рефлекса Гэнси: сострадательный и рвотный.

— Что ж, так продолжаться не может, — сказал он. — Ты собираешься сделать так, чтобы он замолчал.

— Она должна есть, — ответил Ронан. Ворон проглотил еще одну порцию. На этот раз это прозвучало больше как уборка пылесосом картофельного салата. — Каждые два часа в течение первых шести недель.

— Разве нельзя её держать внизу?

Тогда Ронан приподнял маленькую птичку в направлении друга.

— Это ты мне скажи.

Гэнси не нравилось взывание к его доброте, особенно когда она боролась с желанием поспать. Конечно, не было никакого способа, которым он спустит ворона вниз. Вероятность этого была крохотной. Он был не уверен, было ли это крайне мило или ужасающе мерзко, и его беспокоило, что им сейчас управляло и то, и другое.

Позади него Ноа вмешался жалостливым голосом:

— Мне не нравится здесь эта штука. Она напоминает мне о...

Он умолк, как часто делал, и Ронан указал на него пинцетом.

— Эй, чувак, оставайся вне моей комнаты.

— Заткнитесь, — велел Гэнси обоим. — Тебя это тоже касается, птица.

— Чейнсо.

Ноа ушел, но Гэнси остался. Несколько минут он наблюдал, как ворон поглощает серую слизь, а Ронан воркует с ним. Это был не тот Ронан, к которому Гэнси привык, но это и не был тот Ронан, которого он впервые встретил. Теперь стало ясно, что за музыка раздавалась из наушников, это была ирландская волынка. Гэнси не мог припомнить, когда в последний раз Ронан слушал кельтскую музыку. Музыку Найла Линча. Внезапно он тоже заскучал по харизматичному отцу Ронана. Но больше всего он скучал по Ронану, который существовал, когда Найл Линч был всё ещё жив. Этот парень напротив него, держащий птицу в руках, походил на компромисс.

Мгновение спустя Гэнси спросил:

— Ронан, что имела в виду экстрасенс? Ранее. Насчёт твоего отца.

Ронан не поднял головы, но Гэнси заметил, как напряглись мышцы его спины, будто на них свалился груз.

— Очень деклановский вопрос.

Гэнси обдумал это.

— Нет. Нет, я так не думаю.

— Да она просто дура конченная.

Гэнси обдумал и это.

— Нет, и про неё я так не думаю.

Ронан нашёл свой плеер рядом на кровати и нажал на паузу. Когда он ответил, его голос был ровным и беззащитным.

— Она одна из тех тёлок, которые проникают в голову и выносят мозг по частям. Она сказала так, потому что знала, это могло вызвать проблемы.

— Например?

— Например, ты, задающий мне вопросы, которые бы задавал Деклан, — сказал Ронан. Он предложил ворону новую порцию серой массы, но тот только уставился на него, протыкая взглядом.

Гэнси удручённо потер подбородок. Кожа неохотно покрывалась щетиной. Он знал, что отклоняется от темы, но позволил себе это.

— Растёт?

— Чувак, ты же не собираешься делать эту бородатую штуку, да? Я думал, ты шутил. Знаешь, это перестало быть клёво веке в четырнадцатом, или когда там жил Пол Баньян[26]. — Ронан посмотрел на него через плечо. У него была легкая щетина, способная расти в любое время. — Просто прекрати. Выглядишь паршиво.

— Это не относится к делу. Она не растёт. Я обречён быть недорослью.

— Если ты собираешься говорить дальше про «недоросль», то давай закончим бесполезный трёп, — сказал Ронан. — Эй, старина. Не опускайся до этого. Когда твои яйца заработают, борода станет больше. Как грёбаный ковёр. Ты ешь суп, он фильтрует картофель. Борода станет как у терьера. У тебя волосы на ногах есть? А то я как-то никогда не замечал.

Гэнси не удостоил его ответом. Вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал на ворона.

— Я возвращаюсь в кровать. Держи эту фигню тихой. Ты мой должник, Линч.

— Плевать, — произнёс Ронан.

Гэнси удалился к себе в постель, хотя спать так и не лёг. Он потянулся к своему журналу, но того не было на месте; он оставил его в «Нино» из-за заварушки прошлой ночью. Он подумывал о звонке Мэлори, но не знал, о чём хочет спросить. Внутри него было какое-то ощущение мрака, прожорливого, ненасытного и всепоглощающего. Он подумал о тёмной прорези вместо глаз у рыцаря-скелета на карте Смерти.

Насекомое гудело у окна, издавая такое жужжание, которое только могут издавать насекомые. Он подумал об Эпинефрине, снимающем анафилактический шок, который валялся в бардачке машины, слишком далеко, чтобы быть полезным. Насекомым, скорее всего, была муха или вонючий клоп, или ещё какая-нибудь долгоножка, но чем дольше он лежал, тем больше он склонялся к мысли, что это могла быть оса или пчела.

А может, ни то, ни другое.

Но он открыл глаза. Гэнси тихо выбрался из кровати, наклоняясь, чтобы отыскать ботинок, который завалился на бок. Подойдя осторожно к окну, он начал вглядываться в темноту в поисках доставучего насекомого. Рядом с ним лежала тень от телескопа, напоминая элегантное чудовище.

Хоть гудение и прекратилось, ему потребовалась всего секунда, чтобы найти на окне насекомое: оса, ползущая по узкой деревянной раме окна, вертелась назад и вперед. Гэнси не двигался. Он наблюдал, как она карабкалась, а потом замирала, а потом опять карабкалась и вновь замирала. Благодаря уличным фонарям снаружи Гэнси видел слабую тень от её лапок, её кривого тельца, крошечную, иллюзорную точку жала.

У него в голове сосуществовали два варианта развития событий. Один был настоящим: оса ползёт по дереву, не обращая на него никакого внимания. Другой был ложным, вероятным: оса жужжит в воздухе в поисках кожи Гэнси, чтобы погрузить своё жало в него, аллергия Гэнси делает её жало смертельным оружием.

Давным-давно по его коже ползали шершни, и их крылья бились даже тогда, когда его сердце остановилось.

Его горло распухло и сжималось.

— Гэнси?

Позади него раздался голос Ронана, тембр которого был странен и не сразу узнаваем. Гэнси не обернулся. Оса только что дернула крыльями, почти взлетая.

— Твою ж мать, чувак! — сказал Ронан.

Они стояли всего в трёх шагах, очень близко к друг другу, пол проскрипел, словно выстрел, а затем из руки Гэнси вырвали ботинок. Ронан оттолкнул самого Гэнси в сторону и со всего размаху ударил ботинком по окну, да так сильно, что стекло должно было бы разлететься вдребезги. После чего сухонькое осиное тельце упало на пол, Ронан поискал его в темноте и шарахнул обовью по нему ещё раз.

— Твою ж мать, — снова повторил Ронан. — Ты идиот?

Гэнси не знал, как описать свои ощущения: видеть, как смерть ползёт всего в нескольких дюймах от него, знать, что всего несколько секунд, и он мог бы из «многообещающего студента» стать «студентом, которого не успели спасти». Он повернулся к Ронану, который аккуратно подобрал осу со сломанным крылом, так, чтобы Гэнси не наступил на неё.

— Ты чего хотел? — спросил он.

— Что? — требовательным тоном переспросил Ронан.

— Ты зачем-то вышел из комнаты.

Ронан бросил маленькое тельце осы в мусорную корзину у стола. Мусор и скомканная бумага уже не помещались в корзину, поэтому тельце насекомого выскочило и заставило поискать для себя лучшую щель.

— Да я уже и не помню.

Гэнси просто стоял и ждал, пока Ронан скажет что-нибудь ещё. Ронан суетился из-за осы ещё несколько мгновений, прежде чем сказать что-нибудь, а когда он, наконец, заговорил, то не смотрел на Гэнси.

— Что там насчёт ухода, твоего и Пэрриша?

Этого Гэнси не ожидал. Он не был уверен, как сказать, не задев Ронана. Он не мог ему лгать.

— Ты скажи мне, что ты слышал, а я расскажу тебе, как на самом деле.

— Ноа рассказал, — начал Ронан, — что, если ты уйдешь, Пэрриш уйдет с тобой.

Он разрешил ревности проникнуть в его голос, и это позволило Гэнси ответить холоднее, чем он мог. Гэнси старался не заводить любимчиков.

— А что ещё поведал Ноа?

С видимым усилием Ронан подался назад, отстраняясь. Ни один из братьев Линч не любил проявлять что-нибудь непреднамеренно, только преднамеренно, даже если это была преднамеренная жестокость. Вместо того, чтобы ответить, он спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я шёл с тобой?

Что-то ударило Гэнси в грудь.

— Мне бы хотелось забрать всех вас с собой куда бы то ни было.

Лунный свет создал странную скульптуру лица Ронана, абсолютно законченное изваяние, но неизвестный скульптор по каким-то причинам совсем забыл предать этому лицу сострадание. Он тяжело вдохнул, будто курил, через ноздри, а затем легко выдохнул сквозь сомкнутые зубы.

После паузы он произнёс:

— В ту ночь. Там что-то...

Но потом он остановился, не говоря больше ничего. Умолк совсем, что Гэнси связывал с секретами или виной. Такое случалось, когда ваш мозг уже был готов признаться, но рот в последний момент его предавал.

— Что?

Ронан что-то пробормотал. Он встряхнул корзину для бумаг.

— Там что, Ронан?

Он выдавил:

— Эта фигня с Чейнсо и той экстрасеншей, и с Ноа, и я просто думаю, что что-то странное происходит.

Гэнси не смог сдержать раздражение в своём голосе.

— «Странное» мне никак не помогает. Я не понимаю, что означает «странное».

— Не знаю, чувак, по мне так это уже звучит, как полное безумие. Я не знаю, что тебе сказать. Я имею в виду, странно, как твой голос на диктофоне, — ответил Ронан. — Странно, как дочка экстрасенши. Нечто нарастает. Сам не знаю, что я несу. Я думал, из всех людей ты бы мне поверил.

— Я даже не знаю, во что ты просишь меня поверить.

Ронан сказал:

— Это начинается, старик.

Гэнси скрестил руки. Он мог видеть в темноте, как чёрное крыло мёртвой осы прижалось к сетке корзины для бумаг. Он ждал, пока Ронан всё обдумает, но всё, что выдал другой парень, это:

— Я вижу, что ты снова пялишься на осу, будто бы я собираюсь позволить ей прикончить тебя. Чёрта с два!

Не ожидая ответа, он отвернулся и пошёл в свою комнату.

Гэнси медленно подобрал свой батинок с того места, где Ронан его оставил. Когда он выпрямился, то осознал, что Ноа покинул свою комнату и стоит рядом с Гэнси. Его обеспокоенный взгляд блуждал от Гэнси к корзине. Тело осы сместилось на несколько дюймов, но она всё ещё была видна.

— Что? — спросил Гэнси.

Что-то в тревожном лице Ноа напомнило ему об испуганных лицах, окружавших его, шершнях на его коже, голубом небе и смерти над ним. Давным-давно ему предоставили ещё один шанс, и в последнее время груз необходимости доказать, что это того стоило, давил всё сильнее.

Он отвел взгляд от Ноа к стене, состоящей из одних окон. Даже сейчас Гэнси казалось, что он мог чувствовать болезненное присутствие близлежащих гор, словно пространство между ним и вершинами было материальным. Это было так же мучительно, как представлять спящий лик Глендовера.

Ронан был прав. Нечто нарастало. Может, он не отыскал линию или сердце линии, но что-то происходило, что-то начиналось.

Ноа сказал:

— Не упускай.

Несколько дней спустя Блу проснулась немного раньше рассвета.

Её комната была заполнена неровными тенями от ночника в гостиной. Так происходило каждую ночь после того гадания, мысли об элегантной фигуре Адама и воспоминания о склонённой голове Гэнси вторгались в её разум, как только сон сдавал свои позиции. Блу не могла себе помочь, проигрывая в памяти в хаотичном порядке те эпизоды снова и снова. Беспечный ответ Кайлы Ронану, личный язык Адама и Гэнси, тот факт, что Гэнси был не только духом на дороге мёртвых. Но она беспокоилась не просто о парнях, хотя, к сожалению, теперь совсем не казалось, что Адам вообще позвонит. Нет, вещь, за которую она крепче всего ухватилась, состояла в запрете её матери делать что-то. Это сжимало, подобно кольцу.

Блу откинула одеяло. И встала.

Она испытывала скупую нежность к странной архитектуре Фокс Вей 300, это была своего рода нерешительная привязанность, связанная с ностальгией больше, чем с любым другим чувством. Но её чувства ко двору за домом были смесью всего. Большой, раскидистый бук укрывал почти весь двор. Его красивая, совершенно симметричная крона простиралась от одного забора до другого столь плотно, что она окрашивала даже самый яркий день в сочно-зелёный. Только самый сильный дождь мог проникнуть сквозь листву. У Блу имелся целый рюкзак воспоминаний о том, как она стояла у массивного, мягкого ствола в дождь, слушая его шорох и удары капель по кроне, и они никак не попадали на землю. Стоя под буком, она представляла себя буком, будто капли катились по её листьям и коре, мягкой, как кожа, напротив её собственной.

С небольшим вздохом Блу отправилась на кухню. Она открыла заднюю дверь, используя обе руки, чтобы тихо закрыть её за собой. После наступления темноты двор был её собственным миром, личным и туманным. Высокий деревянный забор, покрытый жимолостью, закрывал свет от соседского крыльца, а непроницаемая крона бука блокировала лунный свет. Обычно ей бы пришлось ждать несколько длинных минут, чтобы глаза привыкли к темноте, но не сегодня.

Сегодня мрачный, неуверенный свет мерцал на стволе дерева. Блу колебалась недалеко от двери, стараясь найти объяснение распыляющемуся свету, который перемещался на бледной, серой коре. Положив руки на стену дома – та всё ещё была теплой от жары дня – она наклонилась вперёд. Отсюда она увидела свечу вокруг другой стороны дерева, укрытую змеевидными корнями дерева. Дрожащее пламя исчезало, удлинялось и снова исчезало.

Блу сделала шаг от поломанной кирпичной террасы, затем другой, обернувшись ещё раз, чтобы увидеть, наблюдает ли за ней кто-нибудь из дома. Чьих рук это дело? В нескольких шагах от свечи были другие спутанные гладкие корни, и озерцо чёрной воды, собравшейся в них. Вода отражала мерцающий свет, будто была другая свеча под чёрной поверхностью.

Блу задержала дыхание и сделала ещё один шаг.

В свободном свитере и юбке Нив стояла на коленях у свечи и маленького корневого водоёмчика. С руками, сложенными на коленях, она была неподвижна, как и дерево, и также темна, как и небо над головой.

Блу порывом выпустила воздух из лёгких, когда сначала она увидела Нив, а потом, когда подняла глаза к её едва заметному лицу, её дыхание дёрнулось еще раз, как если бы она удивилась снова.

— Ой, — Блу втянула воздух. — Извини. Я не знала, что ты здесь.

Но Нив не ответила. Когда Блу присмотрелась, она увидела, что глаза Нив не сфокусированы. Именно её брови сказали это Блу, они каким-то образом ничего не выражали. Даже больше пустыми, чем глаза, были эти бесформенные брови, ждущие какого-то сигнала, натянутые в две прямые, нейтральные линии.

Первая мысль Блу была чисто медицинская – не было ли это симптомом припадков? что их вызвало? – но затем она подумала о чашке клюквенно-виноградного сока на кухонном столе. Намного вероятнее, что она помешала какой-нибудь медитации.

Но это не выглядело как медитация. Это походило на... ритуал. Её мать не проводила ритуалов. Мора однажды горячо заявила клиенту: «Я не ведьма». И один раз печально сказала Персефоне: «Я не ведьма». Но, может, Нив ею была. Блу не была уверена, что в данной ситуации существовали правила.

— Кто там? — спросила Нив.

Но это был не голос Нив. Это было что-то глубокое и далёкое.

Противные маленькие мурашки пробежали по рукам Блу. Где-то выше, в дереве свистнула птица. По крайней мере, Блу думала, что это была птица.

— Подойди к свету, — потребовала Нив.

Вода в корнях переместилась, или, возможно, это было просто отражение движущегося пламени одинокой свечи. Блу окинула пристальным взглядом всё вокруг, она заметила пятиконечную звезду вокруг бука. Одной точкой была свеча, другой – ёмкость с тёмной водой. Незажжённая свеча стояла в третьей точке, а пустая чаша – в четвёртой. На мгновение Блу подумала, что она ошиблась, и звезда была не пятиконечной. Но потом поняла: Нив была заключительной точкой.

— Я знаю, ты там, — произнесла Не-Нив голосом, который звучал как тёмные места, далёкие от солнца. — Я могу чувствовать твой запах.

Что-то очень медленно ползло сзади по шее Блу, по внутренней стороне её кожи. Это чувство было ужасно реальным, что она мучилась желанием ударить или расцарапать кожу.

Она хотела зайти внутрь и притвориться, что и не выходила, но ей не хотелось оставлять Нив, если что-то...

Блу не желала думать, но не получалось.

Ей не хотелось оставлять Нив, если что-то в неё вселилось.

— Я здесь, — сказала Блу.

Пламя свечи очень, очень сильно вытянулось.

Не-Нив спросила:

— Как тебя зовут?

Блу пришло в голову, что она не была точно уверена, двигались ли губы Нив, когда та говорила. Было тяжело смотреть на её лицо.

— Нив, — солгала Блу.

— Подойди, чтобы я могла рассмотреть тебя.

Что-то определённо двигалось в маленькой чёрной емкости. Вода отражала цвета, которых не было в пламени свечи. Они перемещались таким образом, который совершенно отличался от движения огня.

Блу вздрогнула.

— Я невидима.

— Аххххх, — вздохнула Не-Нив.

— Кто ты? — поинтересовалась Блу.

Пламя свечи тянулось всё выше и выше, становясь всё тоньше у основания. Оно тянулось не к небу, а к Блу.

— Нив, — ответила Не-Нив.

Теперь в тёмном голосе появились лукавые нотки. Что-то понимающее и вредоносное, что-то, заставляющее Блу хотеть обернуться. Но она не могла отвести взгляд от свечи, потому что боялась, что иначе пламя её коснётся.