Мэгги Стивотер 7 страница

В свою очередь, Гэнси предпочитал французский. Хелен он рассказывал, что язык ему нужен лишь для того, чтобы читать меню, но, на самом деле, просто французский ему легче давался, да и их мама на нём немного говорила. Первоначально он смирился с выбором латыни из-за того, что ему нужно было переводить исторические тексты для поиска Глендовера, но познания Ронана в языке давно обскакали его собственные.

Занятие по латыни проводились в Борден Хауз, небольшом каркасном здании на другой стороне университетского городка Аглионбая от Валлийского зала, главного здания Академии. Когда Гэнси торопливо зашагал через лужайку, появился Ронан, стукнув Гэнси в руку. Его глаза выглядели так, будто он не спал несколько дней.

Ронан спросил сдавленным голосом:

— Где Пэрриш?

— Он сегодня не поехал со мной, — сказал Гэнси, настроение его портилось.

У Ронана с Адамом был совместный второй урок.

— Ты его ещё не видел?

— Его не было на занятиях.

Позади Гэнси кто-то стукнул его по плечу, сказал:

— Старина Гэнси! — и, посмеиваясь, поспешил дальше.

Гэнси без энтузиазма поднял три пальца, приветственный жест команды по гребле.

— Я уже устал названивать ему домой, — сказал он.

На что Ронан ответил:

— Ну так, Бедняжке нужен сотовый.

Несколькими месяцами ранее Гэнси предложил Адаму купить ему сотовый, и, таким образом, запустил самое затяжное воинственное молчание, неделю тишины, которая была нарушена только тогда, когда Ронан сделал нечто ещё более оскорбительное, чем любой из этой четверки мог сотворить.

— Линч!

Гэнси посмотрел в направлении, откуда послышался голос; Ронан и бровью не повел. Обладатель голоса был уже на полпути через лужайку, но сложно было определить его обладателя по англионбайской школьной форме.

— Линч! — снова крикнул голос. — Я тебя, на хрен, урою!

Ронан всё ещё не поднимал глаз. Он поправил ремень на плече и продолжил движение по лужайке.

— О чём это он? — потребовал Гэнси.

— Некоторые люди не умеют проигрывать, — ответил Ронан.

— Это Кавински? Не говори, что ты снова участвовал в гонках.

— Тогда не спрашивай.

Гэнси рассматривал вопрос о том, чтобы установить для Ронана комендантский час. Или ему бросить греблю, чтобы проводить больше времени с ним по пятницам – он знал, что именно тогда Ронан находит проблемы с БМВ. Возможно, он бы смог убедить Ронана...

Ронан снова поправил ремень от сумки на плече, и на этот раз Гэнси внимательнее рассмотрел её. Сумка была явно больше обычного, и он обращался с ней бережнее, как будто та могла расплескаться.

Гэнси поинтересовался:

— Почему ты таскаешься с этой сумкой? О Боже, у тебя там птица что ли?

— Её нужно кормить каждые два часа.

— Откуда знаешь?

— Господи, интернет, Гэнси.

Ронан потянул на себя дверь Борден Хауз, как только они переступили порог, в глаза ударил тёмно-синий цвет ковра, которым было покрыто всё в пределах видимости.

— Если тебя с ним поймают... — Но Гэнси не смог придумать подходящую угрозу. Каким было наказание за пронос живой птицы на занятия? Он не был уверен, что вообще бывал такой прецедент. Тогда он закончил: — Если он умрёт в твоей сумке, я запрещаю тебе выбрасывать его в кабинете.

— Её, — поправил Ронан. — Это она.

— Я бы купился на это, если бы у него были половые признаки. И лучше ему не иметь птичьего гриппа или чего-нибудь подобного.

Но мысли его были вовсе не о вороне Ронана. Он думал об Адаме, которого не было на занятиях.

Ронан и Гэнси заняли свои обычные места в кабинете с тёмным ковром. Напротив Велк записывал глаголы на доске.

Когда Ронан и Гэнси вошли, Велк остановился на середине слова: internec. .. Хотя вроде бы не было причины думать, что Велка заботила их беседа, Гэнси посетила странная мысль, что кусочек мела в руке Велка замер из-за них, что учитель латыни остановился, чтобы подслушать. На Гэнси реально сказывались подозрения Адама.

Ронан поймал взгляд Велка и удерживал его самым что ни на есть недружелюбным путем. Несмотря на свой интерес к латыни, Ронан еще в начале года объявил учителя латыни социально опасным ничтожеством, а далее объяснил, что тот ему просто не нравится. Поскольку Ронан презирал всех, трудно было на нём основывать мнение о чьём-то характере, но Гэнси пришлось согласиться, было в Велке что-то, приводящее в замешательство. Несколько раз Гэнси пробовал завести с ним разговор о Римской истории, отлично зная эффект, который могла произвести воодушевлённая научная беседа на оценку. Но Велк был слишком молод, чтобы быть наставником, и слишком стар, чтобы быть коллегой, и Гэнси не смог найти точки соприкосновения.

Ронан продолжал таращиться на Велка. В этом он был хорош. Было что-то такое в его пристальном взгляде, что оказывало какое-то воздействие на другого человека.

Преподаватель латыни неловко перевёл взгляд подальше от них. Разбираясь с любопытством Велка, Ронан спросил:

— Что ты собираешься делать по поводу Пэрриша?

— Думаю, отправлюсь к нему после занятий. Как считаешь?

— Наверное, он заболел.

Они обменялись взглядами.

«Мы должны извиниться перед ним», - подумал Гэнси.

Ронан снова внимательно посмотрел в сумку. В темноте Гэнси только мельком уловил клюв ворона. Обычно Гэнси бы ещё разок искупался в мысли о вероятности нахождения Ронаном ворона, но сейчас, в связи с пропажей Адама, это всё не казалось магией. Скорее, годами, проведенными в соединении вместе совпадений, и из всего этого он сплетал странную ткань: слишком тяжелую, чтобы носить с собой, и слишком легкую, чтобы сделать что-нибудь хорошее.

— Мистер Гэнси, мистер Линч?

Велку удалось внезапно появиться возле их столов. Оба парня смотрели на него. Гэнси вежливо, Ронан враждебно.

— Похоже, у вас сегодня чрезвычайно большая сумка, мистер Линч, — заметил Велк.

— Знаете, что говорят о людях с большими сумками? — ответил Ронан. — Ostendes tuum et ostendam meus[20].

Гэнси понятия не имел, что только что сказал Ронан, но по ухмылке того понял, это не было чем-то очень вежливым.

Выражение лица Велка подтвердило подозрения Гэнси, но учитель только постучал пальцами по столу Ронана и удалился.

— Быть дерьмом на уроках латыни не является путём к достижению высшего балла, — заметил Гэнси.

Улыбка Ронана была золотой.

— Так было в прошлом году.

Перед собравшимися в помещении Велк начал занятие.

Адам так и не показался.

— Мам, а зачем здесь Нив? — спросила Блу.

Как и мать, она стояла на кухонном столе. В тот момент, когда она вернулась со школы, Мора заручилась её помощью для замены лампочек в плохо спроектированном творении из цветного стекла, которое повисло над столом. Сложный процесс требовал, по крайней мере, трёх рук и имел тенденцию откладываться на потом, пока большинство лампочек не перегорят. Блу не возражала против оказания помощи. Ей нужно было что-нибудь, чтобы отвлечь мысли от маячившей встречи с Гэнси. Или от не звонящего Адама. Когда она думала о том, как давала ему свой номер прошлой ночью, то чувствовала себя невесомой и неуверенной.

— Она семья, — мрачно ответила Мора. И грубо схватила скрепляющую цепь, когда боролась с упрямой лампочкой.

— Семья, которая приходит домой в середине ночи?

Мора кинула на Блу тёмный взгляд.

— Ты родилась с гораздо большими ушами, чем я помню. Она просто помогает мне искать кое-что, пока находится здесь.

Парадная дверь открылась. Ни одна из них даже не задумалась над этим, так как и Кайла, и Персефона дома отсутствовали. Менее вероятно, что это была Кайла, так как она была вспыльчивым, малоподвижным порождением привычек, а Персефона имела свойство быть пойманной за составлением странных планов и сматывающейся куда-то.

Перехватив покрепче цветное стекло, Блу спросила:

— Какого рода кое-что?

— Блу.

— Какого рода кое-что?

— Кое-кого, — наконец, сдалась Мора.

— Какого рода кое-кого?

Но не успела её мать ответить, как они услышали мужской голос:

— Какой странный способ вести дела.

Обе медленно повернулись. Руки Блу были так долго подняты кверху, что, когда она опустила их, то почувствовала, будто они резиновые. Обладатель голоса стоял в дверях гостиной, держа ладони в карманах. Он был не стар, может, лет двадцати пяти, с копной чёрных волос. Он был красив тем самым образом, когда смотрящему на него требуется немного подключить воображение и домыслить для себя весь образ. Все черты его лица казались немного слишком крупными.

Мора взглянула на Блу, приподняв бровь. Блу дёрнула одним плечом в ответ. Он не походил на кого-то, кто здесь для того, чтобы убить или украсть какую-нибудь электронику.

— А это, — сказала её мать, отпуская доставший всех светильник, — очень странный способ входить в чей-либо дом.

— Извините, — произнёс молодой человек. — Там снаружи вывеска, что это место, где ведется бизнес.

Там действительно была вручную раскрашенная вывеска (хотя Блу не знала, чьей рукой), гласившая «Экстрасенс». А ниже это:

— Только по записи, — напомнила Мора мужчине. Она скривилась в сторону кухни. Блу оставила корзину с постиранным бельем на кухонной стойке, и один из сиреневых кружевных бюстгальтеров её матери находился на самом верху, у всех на виду. Блу отказалась чувствовать себя виноватой. Не то чтобы она ожидала, что мужчины будут бродить по кухне.

Мужчина сказал:

— Ну, тогда я бы хотел записаться.

Голос с лестницы заставил всех троих повернуться.

— Мы могли бы сделать вам тройное предсказание, — вмешалась Персефона.

Она стояла у основания лестницы, маленькая, бледная и состоящая в основном из волос. Мужчина уставился на неё, и Блу не была уверена, то ли это из-за размышлений над её предложением, то ли потому что Персефоны было довольно много для первого взгляда.

— Что, — наконец, спросил мужчина, — это такое?

У Блу ушло некоторое время, чтобы понять, что он имеет в виду «тройное предсказание», а не Персефону. Мора спрыгнула со стола, приземлившись с такой силой, что задребезжали стекла в комнате. Блу спустилась более уважительно. В конце концов, она держала коробку с лампочками.

Мора объяснила:

— Это когда мы втроём – Персефона, Кайла и я – считываем ваши карты одновременно и сравниваем наши толкования. Чтобы вы знали, она не предлагает это всем подряд.

— Это дороже?

— Нет, если вы замените эту упрямую лампочку, — сказала Мора, вытирая ладони о джинсы.

— Хорошо, — согласился мужчина, но прозвучало это раздосадованно.

Мора жестом попросила Блу дать лампочку мужчине, а затем обратилась уже не к ней:

— Персефона, позовешь Кайлу?

— Боже мой, — сказала Персефона тонким голосом – голос Персефоны и так уже был тонким, а ее тонкий голос был реально тонюсеньким – но повернулась и поднялась по лестнице. Её босые ноги переступали по ступеням беззвучно.

Мора следила за Блу, задавая вопрос своим выражением лица. Блу пожала плечами, соглашаясь.

— Моя дочь, Блу, будет в комнате, если вы не возражаете. Она сделает толкование более чётким.

С незаинтересованным взглядом, брошенным на Блу, мужчина поднялся на стол, который немного скрипнул под его весом. Он ворчал, пытаясь вкрутить упрямую лампочку.

— Теперь вы видите проблему, — произнесла Мора. — Как вас зовут?

— Ах, — вздохнул он, толкая лампочку. — Мы можем оставить это анонимным?

Мора ответила:

— Мы экстрасенсы, не стриптизерши.

Блу засмеялась, а мужчина нет. Она подумала, что это было довольно несправедливо с его стороны, может, это было немного в дурном вкусе, но забавно.

В кухне неожиданно стало светло, когда новая лампочка была вкручена. Без комментариев он спустился сначала на стул, а затем на пол.

— Мы будем тактичны, — пообещала Мора. Она жестом указала ему следовать за ней.

В гадальной комнате мужчина осматривался с хладнокровным интересом. Его пристальный взгляд прошёлся по свечам, цветочным горшкам, курильницам, тщательно продуманному обеденному канделябру, неотесанному столу, доминирующему в комнате, кружевным занавескам и, наконец, остановился на фотографии Стива Мартина в рамке.

— Подписанная, — похвалилась Мора с некоторой гордостью, заметив его внимание. А затем: — А, Кайла.

Кайла впорхнула в комнату, её брови сдвинулись довольно сердито из-за того, что её потревожили. Она красила губы помадой опасного сливового оттенка, который делал её рот маленьким, сморщенным алмазом под заостренным носом. Кайла наградила мужчину раздирающим взглядом, который проникал в глубины его души и находил, что хотел. Потом она собрала свою колоду карт с полки над головой Моры и плюхнулась на стул в конце стола. За ней в дверном проёме стояла Персефона, сжимая и разжимая руки. Блу торопливо села на стул в конце стола. Комната казалась намного меньше, чем несколько минут назад. Это была главным образом ошибка Кайлы.

Персефона попросила добрым голосом:

— Садитесь.

А Кайла поинтересовалась недобрым:

— Что вы хотите узнать?

Мужчина занял свое место. Мора устроилась за столом напротив него с Кайлой и Персефоной (и волосами Персефоны) по обе стороны от неё. Блу, как всегда, просто немного отдельно.

— Я, пожалуй, не скажу, — ответил мужчина. — Может быть, вы мне скажете?

Сливовая улыбка Кайлы была положительно злодейской.

— Может быть.

Мора двинула свою колоду карт через стол к мужчине и велела перетасовать их. Он проделал это как с мастерством, там и с небольшой неловкостью. Когда он закончил, Персефона и Кайла сделали то же самое.

— Вам гадали раньше, — заметила Мора.

Он только издал неопределенный ворчливый звук, соглашаясь. Блу видела, что он думал, будто любая информация, которую он даст, позволит им сфабриковать гадание.

Мора придвинула свою колоду назад от мужчины к себе. У неё была эта колода столько, сколько помнила Блу, и края были потерты. Это стандартные карты таро, только настолько впечатляющие, насколько она их сделала. Она выбрала и разложила десять карт. Кайла сделала то же самое со своей колодой посвежее – она заменила карты несколько лет тому назад после несчастного случая, который забрал её склонность к предыдущей колоде. Комната была достаточно тиха, чтобы слышать шелест карт по неровной, сучковатой поверхности гадального стола.

Персефона держала свои карты в длинных-длинных руках, глядя на мужчину длительное время. Наконец, она внесла только две карты, одну в начале расклада, а вторую в конце. Блу любила наблюдать, как Персефона раскладывает свои карты, текучее движение её запястья и появление карты всегда заставляли всё выглядеть как ловкость рук или движение в балете. Даже карты сами по себе казались более потусторонними. Карты Персефоны были немного больше, чем у Моры и Кайлы, и изображения на них были любопытными. Небрежные линии и размытый фон предполагали фигуры на каждой карте. Блу никогда не видела другой такой колоды. Мора как-то упомянула Блу, что было тяжело задавать Персефоне вопросы, на которые тебе абсолютно не нужны ответы, и Блу так и не узнала, откуда появилась эта колода.

Теперь, когда все карты были разложены, Мора, Кайла и Персефона изучали их. Блу пыталась как-то протиснуться, чтобы рассмотреть картинки, которые они закрывали своими головами. Она старалась не обращать внимания, находясь так близко к этому мужчине, что он источал сильный запах мужского геля для душа. Такие обычно продаются в чёрных бутылях и называются как-нибудь вроде «БОДРЯЩИЙ» или «ОСВЕЖАЮЩИЙ» или «НЕПЕРЕДАВАЕМЫЕ ОЩУЩЕНИЯ».

Первой заговорила Кайла. Она перевернула три меча к мужчине, чтобы тот мог взглянуть. На её карте три шпаги вонзались в тёмное кровоточащее сердце цвета её губ.

— Вы потеряли кого-то близкого.

Мужчина взглянул на свои руки.

— Я потерял... — начал было он, а потом, прежде чем продолжить, взвесил всё у себя в уме, —... много чего.

Мора поджала губы. Одна из бровей Кайлы придвинулась к её волосам. Они переглянулись друг с другом. Блу достаточно хорошо знала обеих, чтобы понять смысл этих переглядок. Мора спросила: «Что думаешь? » Кайла ответила: «Фигня». Персефона ничего не сказала.

Мора коснулась краёв пяти пентаграмм.

— Обеспокоенность деньгами, — отметила она.

На её карте был изображен хромой с костылём, который шагал по снегу, а над ним красовалось витражное окно, в то время как женщина закуталась в шаль и держала руки под подбородком.

Она добавила:

— Из-за женщины.

Взгляд мужчины не дрогнул.

— Мои родители имели значительные ресурсы. Мой отец был вовлечен в бизнес-скандал. Теперь они в разводе и денег нет. И у меня.

Он сообщал это какой-то странной неприятной манерой. Безжалостно выдавая факты.

Мора вытерла ладони о свои штаны. Она показала на другую карту.

— А теперь у Вас нудная работа. Может, она и не так уж плоха, но вам она порядком поднадоела.

Его губы сжались в плотную, тонкую линию, будто соглашаясь с правдивостью сказанного.

Персефона прикоснулась к первой карте, которую она выложила. Рыцарь Пентаклей[21]. Человек одет в кольчугу и латы, взгляд его холоден. Он восседает на своем скакуне, держа в руке монету. Блу даже показалось, если она внимательно присмотрится, то сможет разглядеть, что на этой монете изображено. Три кривых линии, длинный, похожий на птичий треугольный клюв. Рисунок, который она видела на кладбище, тот, что нарисовала Мора, и в журнале она тоже его видела.

Но нет, когда она пристальнее посмотрела, то это оказалась слегка изогнутая пятиконечная звезда. Пентаграмма, в честь которой и названа карта.

Наконец, заговорила Персефона. Её детский ясный голосок поведал мужчине:

— Ты что-то ищешь.

Голова мужчины дёрнулась в её сторону.

На картах Кайлы рядом с Персефоной также выпали рыцари. Это было необычно, что на двух столах так похоже легли карты. Ещё более странно было увидеть, что и у Моры на карте рыцарь Пентаклей. Три рыцаря, осматривающие холодными глазами владения, простирающиеся перед ними.

Вновь три.

Кайла с горечью сказала:

— Вы готовы сделать всё возможное, чтобы отыскать это. Вы долгие годы над этим трудились.

— Да, — резко сказал мужчина, удивив их всех своим жестким ответом. — Но как скоро? Найду ли я?

Три женщины вновь склонились над картами в поисках ответа на его вопрос. Блу тоже заглянула в карты. Может, она и не видела никакого знамения, но она знала значения карт. Её внимание переместилось от Башни, которая означала, что его жизнь кардинально изменится, к последней карте гадания, карте с чашами. Блу взглянула на свою нахмурившуюся мать. Не то чтобы эта карта несла нечто отрицательное в своём толковании. На самом деле, это была карта, про которую Мора всегда говорила, что именно она представляет Блу, когда она гадает для себя.

«Ты - карта с чашами, - как-то сказала Мора. - Взгляни на весь этот потенциал, которым наполнен кубок. Гляди, она даже похожа на тебя».

И вновь не обошлось одной картой с чашей. Как и в случае с рыцарями Пентаклей, таких карт выпало в раскладе три. Трое молодых людей держали кубок, наполненный возможностями, и у всех было лицо Блу. Выражение лица Моры становилось с каждой секундой всё мрачнее, мрачнее и мрачнее.

У Блу мурашки забегали по коже. Неожиданно она почувствовала, как будто не было никакого конца судьбам, к которым она привязана. Гэнси, Адам, это незримое место в магической чаше Нив, этот странный человек рядом с ней. Её пульс зачастил.

Мора поднялась со стула так быстро, что стул облокотился спинкой о стену.

— Гадание окончено, — резко сказала она.

Персефона удивленно подняла глаза на Мору, сбитая с толку, а Кайла выглядела озадаченной, но явно в восторге от назревающего конфликта. Блу просто не узнавала мать.

— Извините… — не понял мужчина. — Но остальные карты...

— Вы её слышали, — ядовито согласилась Кайла. Блу не могла разобраться, то ли Кайла тоже увидела нечто такое в своих картах, то ли просто поддерживает Мору. — Гадание окончено.

— Убирайтесь из моего дома, — отрезала Мора. А затем, видимо, для того, чтобы как-то это сгладить, добавила: — Спасибо Вам. И всего хорошего.

Кайла двинулась в сторону Моры, чтобы вихрем пронестись мимо той к входной двери. Мора указала мужчине на дверь.

Мужчина поднялся на ноги.

— Меня невероятно оскорбили.

Мора ничего на это не сказала. Как только он оказался за порогом, она тут же захлопнула за ним дверь. Из кухни вновь послышался звон посуды.

Кайла подошла к окну. Она одёрнула занавески и прислонилась лбом к стеклу, чтобы посмотреть, как мужчина уходит.

Мора возле стола расхаживала взад и вперёд. Блу решила задать вопрос, затем передумала, затем снова надумала. Затем опять передумала. Казалось неправильным задавать вопросы, когда остальные ни о чём не спрашивают.

Персефона произнесла:

— Какой неприятный молодой человек.

Кайла позволила занавескам медленно закрыться. Она отпустила замечание:

— Я запомнила номер его машины.

— Надеюсь, он никогда не найдет то, что ищет, — сказала Мора.

Вернув себе две карты со стола, Персефона с ноткой сожаления в голосе отметила:

— Он очень сильно старается. Я, скорее, склоняюсь к тому, что он всё же отыщет, что искал.

Мора повернулась к Блу.

— Блу, если ты когда-нибудь встретишься вновь с этим человеком, просто развернись и иди в другую сторону.

— Нет, не так, — поправила Кайла. — Вдарь ему по яйцам, а затем со всех ног мчись в другую сторону.

Хелен, старшая сестра Гэнси, позвонила, когда Гэнси ехал по пыльной дороге к Пэрришам. Отвечать на звонки в Свинье всегда было хитрым делом. Камаро, во-первых, имел механическую коробку передач, во-вторых, гремел, как грузовик, и между этими двумя вещами было множество проблем с рулём, электрикой и грязным рычагом переключения передач. Как результат: Хелен едва слышно, и Гэнси почти угодил в канаву.

— Когда мамин День Рождения? — поинтересовалась Хелен.

Гэнси одновременно был рад слышать её голос и был раздражён, что его побеспокоили из-за чего-то столь пустякового. По большому счету, они с сестрой были в хороших отношениях. Родные Гэнси были редкой и сложной породы, и им не надо было притворяться кем-то, кем они не являлись друг другу.

— Ты же устроитель свадеб, — сказал Гэнси, как только из ниоткуда появилась собака. Она раздраженно лаяла, пытаясь укусить шины Камаро. — Разве даты не должны быть твоим коньком? Это ж по твоей части, как-никак…

— Значит, не помнишь, — вздохнула Хелен. — И я больше не устроитель свадеб. Ну... Чуть-чуть. Ладно. Не чуть-чуть. Но не всегда.

Хелен не нужно было никем быть. У неё не было карьеры, у неё были хобби, в которые вовлекались жизни других людей.

— Помню, — напряженно ответил он, — десятого мая.

Помесь лабрадора, привязанная перед первым домом, грустно лаяла на него, проезжающего мимо. Другая собака продолжила беспокоиться о его шинах, рычание сливалось с двигателем. Три ребёнка в рубашках без рукавов стояли в одном из дворов, расстреливая молочники из пневматических пистолетов. Они прокричали: «Эй, Голливуд! » И нацелили оружие на шины Свиньи. Они притворились, что держат телефоны у ушей. Гэнси ощутил внезапную своеобразную боль из-за этих троих, их духа товарищества, их связи, как результата окружения. Он не был уверен, жалость это или зависть. Всюду была пыль.

Хелен спросила:

— Где ты? Судя по звукам, ты на сеансе фильма Гая Ричи.

— Еду повидать друга.

— Важного или так, который белый мусор?

— Хелен.

Она исправилась:

— Извини. Я имела в виду: Капитана Фригидность или мальчика из трейлер-парка?

— Хелен.

Адам технически не жил в трейлер-парке, так как каждый дом был сдвоенным. Адам говорил, что классические мобильные дома убрали несколько лет назад, но говорил он это с иронией, как будто даже ему было понятно, что увеличенный вдвое размер трейлеров ничего не менял.

— Папа называет их и похуже, — отмахнулась Хелен. — Мама передавала, что одну из твоих странных новомодных книг доставили вчера. Ты приедешь домой в ближайшее время?

— Может быть, — ответил Гэнси. Так или иначе, встречи с родителями напоминали ему о том, как мало он достиг, насколько похожими были он и Хелен, как много красных галстуков у него было, и как медленно он шёл к тому, чтобы быть тем, кем так боялся становиться Ронан. Он притормозил напротив светло-голубого сдвоенного трейлера, где жил Пэрриш. — Может, на мамин День Рождения. Мне надо идти. А то получится ужасно.

Динамик мобильного сделал смех Хелен похожим на шипение.

— Слушая тебя, прямо представляю, насколько ты крут. Спорим, у тебя играет CD под названием «Звуки криминала», пока ты разъезжаешь по девкам, одетым в Old Navy[22] на своём Камаро.

— Пока, Хелен, — сказал Гэнси.

Он нажал «отбой» и вышел из машины.

Жирные, блестящие пчёлы-плотники налетели на его голову, отвлекаясь от работы по разрушению лестницы. После того, как постучал, он посмотрел на блёклую, безобразную поляну с мёртвой травой. Мысль о том, что нужно платить за красоту в Генриетте, должна была прийти к нему раньше, но не пришла. Не важно, сколько раз Адам говорил, что он тупит по поводу денег, он, казалось, не становился в этом вопросе мудрее.

Гэнси понял, что здесь не было весны, и эта мысль оказалась неожиданно мрачной.

На стук ответила мать Адама. Она была тенью Адама – те же вытянутые черты лица, те же глубоко посаженные глаза. По сравнению с матерью Гэнси, она казалась старой и жёсткой.

— Адам на заднем дворе, — сказала она ещё до того, как он спросил о чём-либо.

Она мельком осмотрела его, не задержав на чём-нибудь взгляд. Гэнси никогда не удивлялся тому, как родители Адама реагировали на аглионбайский свитер. Они знали всё, что нужно о нём ещё до того, как он открывал рот.

— Спасибо, — поблагодарил Гэнси, но слова прозвучали, будто рот наполнен опилками, и, в любом случае, она уже закрыла дверь.

Под старым навесом за домом он нашёл Адама, лежащего под старым Бонневилем, поднятым на подъёмник, поначалу невидимого в прохладной, голубой тени. Из-под автомобиля торчала пустая канистра из-под масла. От машины не раздавалось никаких звуков, и Гэнси предположил, что Адам не столько работал, сколько избегал находиться дома.

— Привет, тигр, — поздоровался Гэнси.

Адам согнул колени, будто бы собирался сорваться с места прямо из-под автомобиля, но не сделал этого.

— Что стряслось? — безжизненно произнес он.

Гэнси знал, что это означало – отказ немедленно вылезти из-под машины – и гнев и вина сдавили его грудь. Самое расстраивающее во всей ситуации с Адамом было то, что Гэнси не мог её контролировать. Ни одного кусочка. Он уронил тетрадь на стол.

— Это лекции за сегодня. Я не мог сказать, что ты болен. Мы пропустил слишком много в прошлом месяце.

Голос Адама звучал монотонно.

— Тогда что ты им сказал?

Один из инструментов под автомобилем издал вялый царапающий звук.

— Давай, Пэрриш. Вылезай, — попросил Гэнси. — Завязывай с этим.

Гэнси подпрыгнул, когда холодный собачий нос уткнулся ему в ладонь – дворняга, что ранее так жестоко напала на его колеса. Он неохотно почесал пса за одним из коротких ушей и отдернул руку, когда тот залаял на ноги Адама, потому как они начали двигаться. Порванные на коленях штаны цвета хаки Адама показались первыми, затем его поношенная футболка Кока-Кола и, наконец, лицо.

Синяк покрывал его скулу, красный и опухший, как галактика. Более тёмный расползался по переносице.

Гэнси незамедлительно выдал:

— Ты уходишь со мной.

— Станет только хуже, когда я вернусь, — возразил Адам.

— Я имею в виду навсегда. Двигай в Монмаут. Хватит.

Адам встал. Собака восхищенно резвилась вокруг его ног, будто бы он вернулся с другой планеты, а не вылез из-под машины. Устало он спросил:

— А что будет, когда Глендовер заберёт тебя из Генриетты?

Гэнси не мог сказать, что такого не случится.

— Ты пойдешь с нами.

— Я пойду с вами? Скажи-ка мне, как такое может сработать. Я потеряю всё, что наработал в Аглионбае. Придётся играть в эту игру заново в другой школе.

Адам однажды сказал Гэнси: «Как выбиваются из грязи в князи — не та история, которую хочется слушать, пока она не закончилась». Но это была история, которую трудно завершить, когда Адам пропускал школу всё больше и больше. Не бывает хэппи-энда без нормальных оценок.

Гэнси продолжил:

— Ты не должен ходить в школу наподобие Аглионбая. Это необязательно должна быть Лига Плюща. Есть много способов стать успешным.

Адам тот час же произнёс:

— Я не сужу тебя за то, что ты делаешь, Гэнси.

И это было неудобное место, потому как Гэнси знал, что Адаму многого стоило принять его причины преследования Глендовера. Адам имел множество причин быть равнодушным к туманному стремлению Гэнси, к его вопросам, почему вселенная выбрала его, чтобы родиться у богатых родителей, есть ли какая-то великая цель у его жизни. Гэнси знал, что должен был это различать, должен был оставить заметный след в мире, потому что на старте он получил преимущество, или он худший из людей.