Песнь четвертая 2 страница

— Тебе больно сегодня?

— Нет. На моей повязке выступает соль.

— Я люблю тебя.

— Я грязен.

— Этой ночью мы будем вместе?

— Моя рана может открыться.

— Я тут же закрою ее губами. О, Серж, ради тебя я готова продать себя на площади…

— Блаженна ты, блаженна, затерянная среди нас, покрытая ветром и молоком, запятнанная и остывшая; молодые люди, раздувая губами белую завесу, склоняются над тобой и касаются остывшей грязи у тебя между ног. Во время урока гимнастики ты прячешься, присев на корточки, за угольной кучей, твои колени наливаются кровью; за приоткрытой дверью умирающая старая монахиня поднимает руку и роняет ее на простыню. Ты поднимаешься и входишь в комнату, наполненную запахами соли, сахара, желчи, пара и крови; ты приближаешься к постели, трогаешь простыню, старая монахиня издает белый вздох, она открывает верх своего тела, снимает с него покровы, наклоняется к тебе, умоляет тебя, ты кладешь ладонь на ее правую грудь, на то место, где раньше была грудь, поникший сосок почти врос в тело, ты поднимаешь его зубами и сосешь, молоко брызжет в твой рот, в твои ноздри, старуха гладит тебя по блестящему затылку, по пахнущей мылом ткани на плече:

— Посмотри, дитя мое, что я прячу у себя под кроватью.

— …Ты присаживаешься на корточки, на твоих губах молоко; под кроватью в тазике, привязанном к пружинам матраса, ты видишь кусок свежего сырого мяса, озаряющий красными бликами пыльную полутьму, из мяса струится кровь, засыхающая на дне тазика, ты встаешь, тебя выворачивает наизнанку:

— Каждую ночь я отрываю кусок и съедаю его, глядя на ледяную луну…

…Днем вокруг приюта бродят молодые люди и мальчики, они натягивают луки, выпущенные ими стрелы увязают в плюще, вьющемся по стене; во время сиесты ты слышишь их крики, хлопки луков, слюна клокочет у тебя во рту, ты засыпаешь, но в окно спальни ударяет стрела, ты просыпаешься, тебе кажется, что ты видишь за стеклом смеющееся лицо мальчика, его плечи укрыты шерстяной пелериной, отец ждет его на урок стрельбы.

— Ты слишком много говоришь, у тебя жар. Уйдем с этого берега. Я хочу найти тень. Ты видишь тень? Там, вдали, вдоль пляжа, есть пещеры.

— Внутри их — связки тростника, шевелящиеся от пчел и крыс. Там повстанцы прячут трупы, туда приходят умирать под взглядами крыс голодные дети.

— Я совсем не знаю другого берега моря. После войны мы будем гулять с тобой, танцевать там, где земля и люди не истекают кровью.

— Но мы все будем мертвы, утоплены, зарезаны, задушены, взорваны, наши тени, отпечатавшиеся на стенах, упокоятся в подводном мареве.

— Я люблю твои глаза, залитые светом, синеватую солнечную дымку на твоих веках, дрожь в твоих ослабевших ногах, слюну, сохнущую на твоих губах, о, Серж, ляжем здесь, пусть соль покроет наши раны, пусть песок заполнит наши рты, пусть на нем отпечатаются наши тела.

— Я принадлежу Богу. Пусть Бог тебя поглотит.

— Я тоже хочу поглотить тебя, чтобы ты жил во мне, у меня нет другого голода, другого желания.

— Мы подошли к пещерам. Вдыхай запах смерти. Если ты хочешь поглотить меня, съешь сначала эти трупы, за хороненные без гробов, укрой их в своем теле, а потом и меня в своих внутренностях.

Они проходят мимо пещер, по песку ползают полуголые дети. Эмилиана дрожит, вцепившись в плечо Сержа.

Дети хватают их за колени, она ощущает маленькие ногти, как чертополох, царапающие ее кожу:

— Они жаждут твоей крови.

Мальчик начинает разматывать повязку вокруг колена Сержа.

— Они хотят твоей крови.

Перед входом в пещеру мальчик кидает камни в мертвого спрута, кидает, отходит, рычит, снова кидает, отходит, наскакивает, топчет спрута ногами, плюет на него, садится на подрагивающее тело, переводит дыхание, протаскивает щупальце между ног, зажимает в кулаке, приставляет к носу.

— Три дня и три ночи ты подстерегал меня, спрятавшись в луже, закопавшись в песок, вращая огромные шары своих глаз. Ты съел моего отца, мою мать и меня тоже хотел съесть. Мать моя, бегущая по звездам, посмотри, я убил твоего врага, того, кто соблазнил моего отца, зачаровал его, повис на его шее, на его пояснице, украл его заработок. Мать моя, бегущая по звездам, спустись, омой мое лицо, прочисти мои уши. Твои дети, изгнанные с отцовской постели, исхлестанные щупальцами спрута, взывают к тебе, стоя на коленях в навозе, по ночам, их зубы стучат, их колени покрыты кровавыми струпьями. О мать моя, спустись, обними мои бедра руками, я сяду к тебе на живот. На улицах на меня смотрят мужчины, в их руках блестит золото. О мать, забери нас к себе. Посмотри на мою раздавленную ногу: ночью меня сбил джип, солдаты смеются, их рты набиты черным виноградом, лейтенант сжимает между ног рукоятку переключения передач, солдаты хлопают его по плечам, я кричу, извиваюсь на песке, моя нога зажата колесом. Лейтенант приказывает водителю остановиться, солдатам — спуститься и приподнять джип, шофер подает машину назад, солдаты запрыгивают в джип, мои кости хрустят.

— Меня зовут Тижена.

— Что ты делал там ночью? Воровал?

— Спрут хлестал меня щупальцами, пожирал меня глазами. Я был голоден.

— Вам раздают еду…

— Чтобы у нас были силы доносить.

— Посмотри, как блестят его губы и зубы. Уходи отсюда со своей раздробленной ногой. Пусть тебя лечат в одном из ваших подземных госпиталей.

— Мадам, они все приходят в пещеры умирать; ночью там полно обнявшихся трупов. Мать моя, задуши меня, убей меня, привяжи меня к своей спине. Спустись, возьми меня за раненую ногу, унеси меня вниз головой, так, как я вышел из тебя.

Мальчик ложится на мертвого подрагивающего спрута, солнце жжет его лицо, синие камушки останавливают кровь, текущую из плеч, из запястий, из колен.

Эмилиана и Серж идут по костям каракатиц, по коре, пропитанной солью и морской пеной; перед пещерой лежат старики: когда их касается тень Эмилианы, они шевелят голыми ногами. Струи спермы, стекавшие по их ногам, намочили белый песок. Девочка роет норы в этом песке.

— Они уже не слышат шагов тех, у кого есть еда.

— Уйдем отсюда, Серж, или умрем здесь, среди трупов, умрем их смертью, сорви свои повязки, разорви мое платье, я лягу умирать рядом с этим стариком.

По ночам нас будет понемногу засыпать взметенный ветром песок; огромные спруты всасывают песок, разгребают его, но мы уже умерли и окоченели; старик со сломанными костями скатывается на меня, его голова на моей груди, его губы впились в мою шею.

— Я никогда не хотел умереть, и еще меньше вести людей в бой, проливать кровь или сперму, мне больше не ведомы ни высота, ни ширина, ни волны, ни ветер, ни грусть минувших веков; умолкли рты, глаза ослепли. Бог мой, нисходящий из глубин Истории, оставляя людей минувшего в тени бичей и мраморных колонн, Ты, в мудрости своей, Ты, в жестокости своей крутящий и насилующий Землю, о, скверный знаток Истории, Земля ускользает из твоих рук, ты греешь ее, жжешь, чтобы она открылась, чтобы она взорвалась в Твоих руках, чтобы снова увидеть каждую тварь живой; Ты появляешься и я страдаю; Ты против меня во всем, что живо. О Боже, Твое Творение устарело, мы с ужасом смотрим на то, как оно умирает. Сожги, сожги Землю, погрузи нас навечно в это пламя, сбрось наши тени в небытие; сожги эту Землю, служившую нам убежищем от Твоего гнева, вода и пальмовые ветви скрывали нас от Твоих влюбленных взглядов и ласк, Ты протягивал к нам свои руки — мы бежали в девственные леса или, омытые любовным потом, прятались под сень струй; во имя Твое мы катались по простыням со ртами, приоткрытыми, как у плывущих кролем, часто бились наши сердца, на наши животы изливалась жертвенная влага, в золотом воздухе вокруг нас летали перья, прилипая к нашим потным коленям, под кроватями кричали петухи. Эмилиана, не опускай ногу на кафель, петух разорвет тебе ногу, вырвет клювом жилы; взметенные его крыльями пыль и песок прилипают к ране, кровь притягивает лучи и становится золотистой; в углах оконной рамы кишат пчелы и мухи, дети прижались розовыми языками к стеклу, их глаза устремлены на твое раскрытое влагалище; снаружи по реке, по каналу, между кирпичными стенами приюта плывут дым, ладан, пена, клочки буйволовой шерсти, мы оба — брошенные дети, наши шеи огрубели от ветра, наши головы украшены цветами, мы лежим на черной ледяной воде, по нашим спинам скользят плавники рыб и цветы шалфея; мы опускаемся к солнцу, ручьи выносят нас на пляж, мы катаемся по белому песку, покрывшись песком, солью и пеной, мы принесем в жертву перья и кровь, укроем нашу обожженную кожу льняной одеждой, мой сжатый член твердеет, в уголках губ белеет соль под лучами предзакатного солнца.

Ты; я слеп, возьми меня за руку, столкни меня в огонь; по твоим бедрам струится пот, кровь обвивает, как сеть, твои пальцы, ветер разносит дым сгоревших лесов. Покрой меня золотом, вылей чаны с золотыми монетами на мою голову, посвяти меня в сан.

— Брось меня живым на растерзание псам, к основанию крепостной стены, чтобы кипящее масло лилось мне на грудь, чтобы на меня падали трупы шедших на приступ, чтобы все ружья целились в мой живот, чтобы колени солдат сдавили мои бедра.

— Но ты не шлюха. Пусть ветер выстудит желание из моего тела. Боже, вручи мне скипетр. Пусть мой отец умрет, я заступлю на его место, повстанцы подчинятся мне, и я прикажу убить всех священников. Для меня — нескончаемые поездки через сожженные леса, колеса джипов и бронетранспортеров скрипят по пеплу. Для меня и моих солдат — суд над офицерами повстанцев в темных дворах; дым полевых кухонь поднимается к трибуне, с которой я говорю; я оглашаю приговор, солдаты набрасываются на разоруженных офицеров и раздирают их своими ножами; ветер приносит с гор дождевые тучи, дождь хлещет по крышам и смывает кровь с мостовых, прогоняет собак от растерзанных трупов, солдаты в темных казармах пьют, обнимаются, танцуют, прижавшись лицами друг к другу, садятся у окон и смотрят, как сияют трупы под солнечным дождем; один из них выходит, приближается к трупам, наклоняется, задравшаяся на спине гимнастерка обнажает белую кожу, усеянную веснушками; он присаживается на корточки, его ладонь касается вспоротого живота, залезает в карман на бедре, возвращается с зажигалкой; солдат кладет ее в свой карман, обшаривает другие трупы, его ладонь в карманах порой омывает кровь, он выпрямляется, его намокшая гимнастерка прилипла к телу, вода, струящаяся по складкам ткани, смывает кровь — он вытер ладони о грудь и о бедра — солдат сморкается, крутит головой и плюется, как пловец; генерал, освобожденный от наказания, но оставшийся под подозрением, служит простым солдатом в своем эскорте: теперь он постоянно видит возбужденные тела солдат, но те могут побить его, если он к ним притронется; он танцует в казарме с солдатами укрепления, к ним присоединяется моя охрана. Но я возвращаюсь в Энаменас, там меня ждут послы; в головном бронетранспортере на скамье сидит генерал, зажав между ног винтовку, его тело трясется на дорожных камнях и выбоинах, он смотрит на солдата, сидящего напротив, ждет, когда удар или резкий рывок приоткроет его расстегнутую ширинку; навстречу колонне движется груженный фруктами фургончик, мой джип касается дикой виноградной лозы, оторванная гроздь падает мне на ноги; в бронетранспортере вставшие с мест солдаты, прислонившись к бортам, осыпают руганью водителя фургончика: их отвердевшие члены натягивают ткань, упираются в борта. Небо темнеет, запах раздавленного винограда поднимается вверх, расплывается над горизонтом, бросает меня и моих солдат на сиденья машин…

Эмилиана берет Сержа под руку, склоняет голову на плечо юноши, на его грудь; почувствовав через рубашку медальон и цепочку, она трется щекой об его грудь:

— Я хочу видеть золотую цепочку на твоем обнаженном теле.

— Пусть откроется моя рана, пусть снова кровоточит под твоими губами. Разбуди мою кровь, пусть твои губы разгонят ее по телу и соберут в моем члене.

— Ляжем на песок под ветвями тамариска, будем любить друг друга здесь, на берегу, пусть пена прибоя стекает по нашим сплетенным телам, смывая пот со слипшихся животов, пусть тени облаков скользят по твоей спине; я, задыхающаяся, скованная, бьюсь под тобой на песке, как раненая птица; я вижу, как по нижним, осыпанным песком ветвям тамариска ползают мошки, как они падают на раковины улиток и на куски коры, поднимают их и зарываются в песок, их усики одно мгновение блестят в солнечном луче, вокруг моей талии с хлопаньем обвивается горячий сырой ремешок, и ты овладеваешь мной.

— Моя золотая цепь струится между твоих грудей, из твоих глаз к вискам стекают слезы, ты улыбаешься, откинув голову на песок, твои щеки ввалились, кровь приливает к твоей груди, твои бедра трепещут под моими, между твоим животом и моим хлюпает сперма, я кусаю твой рот, кровь брызжет на мои зубы, подъем моего бедра прижимает низ твоего живота, ты отталкиваешь ладонью мое лицо, твой язык слизывает кровь с моих зубов, я сжимаю их, прикусывая твой язык, ты кричишь, плюешься, слюна покрывает мой подбородок, я тяну твой язык вбок, к уголку губ. О, съешь меня, съешь, я соскользну в тебя, я заберусь в твою утробу через раскрытое влагалище, я войду в тебя взрослым, исторгни меня назад младенцем, храни меня, съешь меня, я — твоя кровь, твое тело, твое желание, твой голод, когда ты смотришь на мужчин, я отливаю от твоих колен и разжигаю низ твоего живота. Все твое тело покрыто моей спермой, ты встаешь, я, голый, остаюсь лежать на спине, ты надеваешь платье, оно прилипает к твоим бедрам, животу, груди, спине; я лежу, скрестив ладони под затылком, ты наклоняешься надо мной, набираешь в ладонь песок и медленно высыпаешь его на мой член, песок, намокший от спермы, понемногу засыпает мой обмякший член, ты наклоняешься ближе и гладишь мокрый песок, зверек, где прячется полевой зверек, не под этой ли кучкой песка?

Под твоей лаской он поднимается, пробивает песок, касается твоих пальцев, ты опускаешься рядом, я перекатываюсь через тебя, я провожу рукой по вороту твоего сырого платья, покрываю ладонью твои груди, глажу плечо перекатываюсь, задираю твое платье, моя ладонь, мои пальцы спускаются по ткани на твой живот, ты стонешь, раздувая щеки, мою ладонь согревает нежный бугорок твоего влагалища; твои груди протыкают платье, я целую их стягиваю ткань, они хлынули в мои губы, я обнимаю их, прижимаю к своим щекам; ты ласкаешь ладонями мои бедра, твои пальцы касаются основания моего члена, ворошат мокрую прядь волос у меня на лобке, член бьется, упирается в твое бедро, ты уже не смеешься, я наваливаюсь на тебя, ты сдавливаешь ляжками мой горячий отвердевший член, ты часто дышишь, твое дыхание колышет твое тело, я приникаю к твоим губам, пью твою кровь, твое дыхание, твои жилы дрожат под моими зубами, основание моего члена прижимается к губам твоего влагалища, я приподнимаюсь, мой член скользит между твоими ляжками, потом твое влагалище, как магнит, втягивает его.

— Заживо сожженная, смятая, брошенная на песок, поднятая, избитая, разорванная, съеденная этим влажным ртом, задушенная, побелевшая, покрасневшая, остывшая, отброшенная, созревшая, сварившаяся, поглощенная, выпитая, связанная, развязанная, исхлестанная, туман наплывает на меня, солнечный дождь, рыбы проплывают у меня между ног, ложатся на мой живот, твоя сперма разрезает меня пополам, поднимается к груди, омывает плечи и жжет меня, жжет… она клокочет в моем горле, ты сжимаешь мне шею, чтобы удержать ее, но она брызжет тебе на пальцы, переполняет мой рот, ты приникаешь к моим губам и всасываешь свою собственную остывшую сперму; выпив ее, ты опрокидываешься на песок рядом со мной, растопырив онемевшие от объятий, залитые спермой пальцы, ты раздвигаешь ноги, солнце проникает между твоими ляжками, под его лучами блестят пот и слюна; я лежу неподвижно, оставив на своем теле следы от твоих ладоней и лохмотья моего платья; я раздвигаю ноги, ты привстаешь, держишь их руками, опускаешь лицо к моей вагине, приникаешь к ней губами; я вздрагиваю, ты сжимаешь пальцами мои ляжки, я приподнимаюсь на локте, другой рукой ласкаю твои влажные ладони, твои губы поднимаются вверх по животу, твой язык проникает во впадинку моего пупа, заливает ее слюной, твои ладони скользят по моим бедрам, накрывают мои груди, сжимают подмышки; твое тяжелое, мокрое, блестящее тело поднимается вверх по моему телу, твоя грудь сдавливает мои груди, твои челюсти трещат над моими глазами, твой еще стоящий член скользит по моему животу, омытому спермой, потом и слюной, мои ноги расслаблены, мои руки упираются в твои ляжки, пытаются оттолкнуть тебя, мои пальцы касаются твоих теплых, липких яиц, свисающих под членом, я проникаю ладонью во впадину между членом и ляжкой, я складываю ладонь в этом детском тепле; от моей ласки, от сложенной ладони твой член напрягается до предела, моя ладонь ласкает его у основания, за яйцами, потом поднимается вверх, к нежной синеватой головке, я беру ее в руку, бережно сжимаю, ты движешься на мне, ты стонешь, словно пробужденный ото сна, ты наваливаешься на меня, моя ладонь опускается за яйца, проникает между твоих ягодиц, я держу тебя, мой ребеночек, согнув руку, мой локоть между твоих ног, ладонь на пояснице, я подтягиваю тебя вверх по моему телу, как ребенка, которого купают; на твои джинсы, наполовину засыпанные песком, садятся птички.

— Я кусаю твои глаза, мои зубы скользят по жесткой коже между твоими бровями, мои ноздри упираются в твои волосы. Я пожираю, я раскусываю пальмы, леса, целлулоид нашего детства.

Ты, лишенная детства и я, убивший свое, мы можем любить друг друга, как сироты; наши сердца выброшены на ветер, наши сердца бьются у нас между ног. Нас будут искать, но я убью моего отца, заставшего нас вместе, перед его агонизирующим телом я овладею тобой; в ночи, полной огней, мы устроим избиение священников; мы бросим изуродованное тело кардинала в бассейн; в одной руке я держу факел, другой обнимаю твою грудь; мы освободили маленьких кастратов, они раздирают на куски чернокожего юношу, охранявшего их, от гнева шорты у них между ног окрасились кровью, многие из них к утру умерли; заря дымится в лохмотьях и в лужах; я прохожу по месиву из крови, жил, глаз, отрезанных членов, мои ноги увязают, словно в тине, кишащей червями и лягушками; я иду, опустив голову, факел в моей руке погас, горло сжимает тоска: надо похоронить все эти тела. А ты веселишься в караулке, солдаты положили тебя, полуголую, на пыльное, грязное одеяло и подбрасывают в воздух; когда ты падаешь вниз, они запускают руки в одеяло и щупают, шлепают твое тело в ярком свете лампы; разбуженные охранники смотрят на тебя, сидя на двухъярусных кроватях, одеяло на сапогах, винтовки между ног. Ты смеешься, когда один из тех, кто подбрасывает тебя, трогает тебя за грудь или за низ живота; та же рука, что трогала тебя за грудь и за низ живота, пыльная и горячая, касается пыльной и горячей лампы. Один из солдат расталкивает остальных и уносит тебя на нижний тюфяк, он ложится на тебя, одетый, с оружием, патронташ давит на твой живот, от его губ пахнет вином и мясом, он приподнимается, расставив ноги по краям тюфяка, расстегивает ширинку, вынимает член и входит в тебя.

Часовой с вышки укрепления видит за колючей проволокой убегающего священника, он направляет на него прожектор и кричит; все солдаты, кроме того, который лежит на тебе, выбегают из караулки, перепрыгивают через мешки с песком, бегут по выжженной траве, пролезают под колючкой, кричат, свистят, засунув пальцы в рот; священник петляет налево, направо, они ловят его, валят на пепел, вынимают ножи, отрезают ему голову, выбрасывают ее из круга света прожектора в заросли бамбука; они срывают с трупа одежды и повязывают обрывки сутаны на бедра и вокруг головы, старослужащий отрезает член священника и прикрепляет себе на ремень; часовой на вышке радостно вздрагивает, его ладони дрожат на стальном листе, стражники возвращаются в укрепление под вышку, раздвигая плечами ветви эвкалиптов; они поют; насекомые, летящие на свет прожектора, ударяются в их лбы и глаза. Пляшите, пляшите, кричите, войте вокруг меня, свистите, пейте, стащите с себя рубахи, кусайте их, мухи, кусайте свет и огонь, бросьте ваши рубахи в пыль и топчите, топчите пот, льющийся с ваших щек. Тем временем солдат, лежащий на тебе, обшаривает твой живот; твои глаза блестят, ты запрокинула голову на окровавленную подушку, но солдат поднимает твою голову к своему лицу и целует твои губы; по мешкам с песком бегают крысы, один шакал, потом два, потом десять теребят труп священника, по их шкурам стекает вода и тина; на реке паводок, болото подступает к колючей проволоке; одеяла в караулке отсырели, солдаты вокруг меня греются, переступая с ноги на ногу, легкие каски прижаты к животам; генерал смотрит на солдат, опершись на дверь караулки, его штаны топорщатся от вставшего члена. Сражайтесь, рвите друг друга на куски, принесите себя в жертву на моих глазах, перережьте горла друг другу у моих ног, поверните ваши шеи, подставьте их под нож; по лезвию стекают капли дождя, за эвкалиптами ревут моторы грузовиков; солдаты, стоя на трупах, прокалывают их штыками; на улицах нижнего города истекающие кровью дети цепляются к бортам грузовиков, фары слепят кошек и собак, из хижины выходит старуха с кошками, вцепившимися в ее лохмотья, она подходит ко мне; кошки мертвы, их зубы впились в тело старухи, их перерезанные горла черны, по запекшейся крови ползают красные насекомые; в нижнем городе по реке плывут трупы священников и офицеров — повстанцев. Я ненавижу вас, я вижу вашу кровь, я вижу ваши сердца. Кровь освещает праздник, который я вам устроил, вы не узнаете меня, я вырвал мое сердце и сжег его. Мне больше не нужно сердце, возьми его, священник наполнивший его, съешь его вместо моего члена, который заставлял тебя вздрагивать и преследовал тебя, как Иисус Христос. Съешьте мое сердце, мой член, мой мозг. Мне останутся зубы и руки, чтобы хватать и пожирать, мама, зачем ты не отказалась от меня?

— Я повисла у тебя на плечах, прижавшись животом к твоему животу, но ты поднял руки, твой взгляд блуждает. Я обнимаю твои колени, они трясутся от гнева. Посмотри, что они сделали со мной; но перед тем, как они проникли в меня, в утробу Земли проскользнула рыба.

Иллитан бежит в горы, в полдень он достигает вершины, падает к ногам часового перед гротом. Разбуженный Бежа вскакивает, выходит из пещеры, поднимает Иллитана; двое часовых несут командира на походную кровать в глубине пещеры, перед окном; Бежа открывает ему рот, дует в него; женщина приносит большой стакан свежей воды, Бежа приподнимает за затылок голову Иллитана и вливает ему в рот немного воды; Иллитан открывает глаза, видит присевшую перед ним женщину; повернувшись на бок, гладит ее по голове; все выходят, женщину, несущую стакан, у выхода из пещеры грубо прижимает к себе часовой и целует в шею; Бежа вынимает колючки чертополоха из рук и ног Иллитана:

— Они пытали тебя?

— Да, но это ничего. Я привык.

— Ты болен?

— Я видел губернатора. Не надо его убивать. Если он останется у власти, война затянется в нашу пользу. Если умрет, власть перейдет к генералу и офицерам — экстремистам, стоящим за его спиной. Предупреди все взводы. Наша борьба подходит к концу. У меня нет больше сил. Вся пролитая кровь подступает к моему горлу; займи мое место, пусть зрелище нашего освобождения разворачивается вдали от моих глаз. Оставь меня, я хочу спать. Если хочешь, убей меня во сне. Иллитан переворачивается на другой бок, кладет ладони под голову и засыпает.

Бежа видит следы от веревок на его запястьях: «Я буду вождем». Ветер вносит в пещеру солнечный свет: «Я займу город». Часовой опрокидывает женщину на скалу: «Я убью своих лейтенантов». Он впивается в ее губы своей пастью: «Я буду править один». В полдень народ снова восстает, подстрекатели, прибывшие накануне в нижний город с указаниями Бежи, обходят улицы, дворы, лестницы.

Они вырезали в борделях сводников и сводниц, мужчин, развлекавшихся с мальчиками на тюфяках, солдат, пришедших к женщинам; толпа на улице криками одобряет каждое убийство; мальчики и шлюхи убегают, толпа с триумфом проносит их на руках; на их губах и коленях еще не просохла сперма; сводники, сводницы, клиенты, брошенные на кафель и на тюфяки, еще хрипят, толпа тащит их тела в общий зал и сваливает у стойки, в том самом месте, где над пустыми рюмками происходят первые прикосновения, первые пожатия рук, первые объятия; тела изрезаны ножами и штопорами, покрыты плевками, залиты мочой, ящики выдвинуты, деньги украдены; мальчики и шлюхи возглавляют разгром; в погребе толпа обнаружила двух мальчиков, связанных друг с другом по ногам, с серебряными колечками в губах; в небольшой комнате, смежной с погребом, стоят, прислонившись к стене, восемь мужчин, голый мальчик ласкает их и дрочит им по очереди, его грязные ладони блестят от угольной пыли; толпа врывается в комнату, набрасывается на мужчин, мальчик протискивается под ногами и убегает; толпа отхлынула, мужчины сползают по стенам в кровавые лужи; толпа хватает мальчика, тот отбивается, его тело и лицо покрываются кровью, шлюхи защищают его, уводят с собой, что — то шепчут ему на ухо, но взгляд его затуманен; наверху опьяневшие подстрекатели совокупляются со шлюхами; толпа велит мальчикам показать тайники, один из мальчиков ведет толпу за собой, но когда он указывает пальцем на тайник, толпа отбрасывает его, топчет и набрасывается на деньги и съестные припасы.

Во второй половине дня толпа, отягощенная деньгами, вином, мукой, принуждает мальчиков раздеться и совокупляться со шлюхами; один из мальчиков отказывается, двое мужчин, выйдя из толпы, приказывают шлюхам зарезать его; брызжет кровь, толпа возбуждается, лакает вино; в суматохе голый мальчик выбирается из борделя, бежит в нижний город, к ручью, у которого спит Кмент, вокруг него скулят голодные дети, мальчик наклоняется: «Кмент, Кмент».

Парень просыпается:

— Кмент, Кмент, иди быстрей, надо предупредить Бежу перед приходом солдат. Он говорит на ухо Кменту.

Кмент поднимается, отряхивает свои лохмотья:

— Иди к Джохаре, она тебя оденет.

Мальчик опускает глаза. Кмент уходит. Мальчик стоит посреди детей, вдыхает свежий воздух, гладит себя по рукам, по груди, по животу, по бедрам. Дети ведут его к прачечной, он входит:

— Кмент сказал, что ты меня оденешь.

Она наклоняется над корзиной, он стоит в тени у нее за спиной, его член приподнимается, девушка оборачивается, видит стоящий член, краснеет:

— На, возьми вот это.

Она протягивает ему порванные на коленях и на заднице джинсы, мальчик берет их, отворачивается, поднимает ногу, натягивает джинсы, застегивает пуговицы, улыбаясь, поворачивается к девушке, та опускает глаза, мальчик оглядывается вокруг: в корзинах и на плечиках, повсюду — кители и гимнастерки, хорошо ему знакомые, принадлежащие офицерам, солдатам, чиновникам, приходившим ласкать его и отдаваться ему; он подходит к плечикам с висящей на них формой; берет штаны, разводит их, подносит ко рту гульфик и дважды плюет на него.

— Что ты делал в этом доме? Я тебя уже давно не видела.

— Кмент знает.

— Что ты делал в этом доме, Драга?

— Пил.

— Где Кмент?

— Пошел к Беже.

— Однажды его схватят.

— Нет, он знает много военных. Я тоже, я тоже… Его голос стихает, он свистит, подходит к девушке, тихо смеясь, кружит вокруг нее:

— Оставь меня, Драга, оставь, от тебя как-то странно пахнет, оставь меня.

— Ты полюбишь этот запах.

Он прижимается губами к затылку девушки:

— Кмент пахнет не так, оставь меня, у тебя мокрые ладони.

Он обнимает ее за талию, она вырывается, грудь мальчика нагревает ее спину, голова Драги опускается по ее щеке, его волосы касаются ее ресниц, его ладони обнимают ее груди, нежно покачивают их; Джохара больше не сопротивляется, ее глаза наполнились слезами, мальчик говорит ей тихо на ухо, свистя губами, брызгая слюной:

— Я пахну мужчиной, я мальчик из борделя, там женщины и мужчины склоняются надо мной, выбирают меня, бросают деньги на стойку, обнимают за плечи, приказывают сделать то и это, ласкают меня так и этак… раздвинув колени, я опираюсь затылком на спинку кровати… Джохара вздрагивает.

— Я поднимаю свободную руку, шарю в карманах висящей на стуле одежды, сводня требует денег, все время хочется есть, если утаишь деньги — отстегают хлыстом, не дадут спать. Во второй половине дня женщина присылает за мной своего шофера, в машине солдат гладит меня по животу.

— Мой муж проводит войсковой смотр. Ты хочешь развлечься? Покажи мне, что ты умеешь делать.

…Я, голый, стою перед ней, из шкафа с криками вылезают другие женщины, они набрасываются на меня; потом, когда мы все выбились из сил, входит солдат, он сворачивает ковер, перепачканные простыни и покрывала; он возвращается с подносом, на котором стоят чашки с чаем, я набрасываюсь на хлеб, солдат стоит за моей спиной, женщины кричат, солдат наваливается на меня, сжимает ляжками мою голову, я кусаю ткань его штанов и его задницу; женщины садятся на корточки, хватают мой член, тянут его, мои ягодицы скользят по бархату дивана, одна из женщин подносит чашку с остывшим чаем к моему члену, полощет его в чашке, протягивает чашку другим женщинам, ставит ее на паркет; сидящие на корточках женщины лакают из чашки чай, одна из них встает, блестя губами:

— Как тебя зовут?

— Драга.

Она приближается к моему члену, берет его губами, лижет и сосет его, ее подбородок упирается в мои яйца.

— Твоя мать жива?

— Нет, она умерла два года назад.

— Ее придушили в борделе. Она была шлюхой. А твой отец?

— Он погиб в маки.

— Его убил мой муж. Однажды вечером он втолкнул его, закованного в цепи, в эту комнату; я сосала у него, как сосу у тебя, потом мой муж оглушил его передо мной, на этом диване, он бил его головой о деревянную спинку, я сосала до тех пор, пока обмякший член не выпал у меня изо рта. У твоего члена тот же вкус…