Песнь вторая 9 страница

— В час ночи, в третью смену, грифы заполнили долину, их запах смешивался с дыханием моря. Господин лейтенант, мы — гниющие трупы, я испугался, моя кожа гниет, на один миг они зависли надо мной вдоль луча прожектора, я вылил флакон одеколона на лицо. Они улетели.

— Когда демобилизуешься, не ешь много мучного и сладкого.

— Моя жена говорит: «Залей меня всю спермой, тогда наш ребенок будет красивым».

— Разрешаю тебе приталить твою гимнастерку…

— Не трогайте ее, господин лейтенант, в ее складках — засохшая грязь.

— …любовь моя, своим языком, на котором за целый день скопилась слюна от повторения втайне имени твоего, я умягчу затвердевшую слизь в твоих ноздрях…

— Господин лейтенант, не просовывайте дальше вашу ладонь… я не привык, что меня трогают… моя мать и сестры ругались, а я сидел без трусов, сжимая в ладонях клочки грязной бумаги… моя жена в полдень запирается со мной в туалете бара, после того, как я поел и выпил с товарищами, сидя на тротуаре… она расстегивает мне штаны и, пока я сру, сдувает с моих волос известковую пыль, целует мои губы, шерсть на груди, вдыхая запах дерьма, садится на корточки и целует мой пах, мой вставший член, упирающийся в унитаз; я оборачиваю ее поднятую ко мне голову своей задубевшей от штукатурки рубахой; дерьмо падает в воду, и она брызжет на мою жопу, на нос и губы моей жены, когда она приподнимает мой член и целует его снизу, проводя языком по яйцам… когда я отрываю бумагу, она отнимает ее у меня, наклоняет мой затылок, подбирает полы рубахи и подтирает меня… утром, когда я просыпаюсь, она слизывает языком слезы, текущие по щекам из моих глаз, пену в уголках губ, она не позволяет мне самому одеться, она сжимает в кулаке, подносит к губам мой член перед тем, как я застегну ширинку… говорит, что отдалась бы на крыше моим товарищам, тогда бы они не прогнали ее, и она могла бы смотреть на меня весь день, видеть мои потные мускулы, подстеречь мгновение, когда после резкого движения моя рубаха выбьется из-под ремня и мои бока обнажатся, слышать, как я тяжело дышу, кряхтя под тяжестью мешка, задыхаюсь на лестнице, кричу на подсобника, отвечаю на приказы бригадира, наблюдать, как я расставляю ноги, спускаясь на четвереньках к водосточному желобу, смотреть на складки ткани у меня под мышками, когда я, стоя на лесах, тяну на себя веревку лебедки…

—.. 0 твой член, моя любовь, пулемет моих ночей, повстанцем я рыщу во тьме моей груди, открытой для его прикосновений, я кричу от отчаяния, не находя его, я бросаюсь в луч прожектора, я слышу, как он поворачивается, я вижу тебя, ты направляешь его на меня, обнажаешь его, заряжаешь, я открываю рот, пули блестят на моем языке, скатываются к зубам, я бросаюсь на пальмовое ложе, лицом к земле, пули прошивают мои бока, холодный пот выступил на твоем челе и на твоих плечах, твои влажные пальцы дрожат, посыпая порохом твой расслабленный живот…

— …Господин лейтенант, вы кусаете мне плечо в том месте, где кусала она, а прежде моя мать и мои сестры…

— Смотри… Бали опустошен… не вскрикнет ни петух, ни ребенок… стоячая вода в зарослях тростника потемнела, отяжелела от крови… Грифы улетают, повстанцы бегут, в спины им целится солнце… Повернись, повернись, и, пока твои глаза тщетно будут пытаться воссоздать картину резни, подсвеченную зарей, позволь нежному кинжалу прободать твои чресла, а яду — осушить твои слезы.

Утром Крейзи Хорс сползает с носилок: голова, вены, губы, глаза, нос, волосы объяты пламенем от солнечных лучей, просочившихся из открытой под потолком форточки; сжимая рукой исполосованную шею, он встает на ноги, вытирает одеялом окровавленную подмышку, пинает три раза свою винтовку, стоящую в пирамиде, идет, опираясь на стены, по пустому госпиталю — его ладони и локти оставляют охровый кровавый след на оштукатуренных стенах; выйдя наружу, проводит рукой по розам — и розы окрашиваются кровью; он пролезает под колючей проволокой, бледнея, выбегает на овсяное поле, колени его немеют, он падает на край колодца, заросшего овсом.

До полудня Крейзи Хорс спит под фиолетовым небом, по его горячей спине прыгает саранча, в полуоткрытом рту копошатся черви.

Вечером, под гранатом, он разрывает зубами плоды, в его щиколотки вцепились клыки невидимых псов; среди скал Тифрита он остановился посрать, не раздеваясь, не приседая: дерьмо стекает по его ногам, засыхает на складках носков и на шнурках башмаков.

Ветки с развешанным на них тряпьем скрывают деревню, где Крейзи Хорс блевал и украл будильник, мыло, украшения. При свете луны он смотрит, опершись на ствол, как в его ране шевелятся черви; тряпки шлепают его по затылку. В мясной лавке портреты Бежи и других вождей восстания — днем их снимают — прикреплены к заляпанным кровью стенам: Крейзи Хорс, согнувшись над прилавком, тянет руку; мясник отрубает ее под мышкой, Крейзи Хорс дрожит, его зубы скрипят на окровавленной доске.

Полночный бриз освежил рану; Крейзи Хорс, засунув отрубленную руку под рубаху, взбирается на скалу, кровь из руки течет по животу, обволакивает член; Крейзи Хорс ложится на кафельный пол, его голова упирается в подножие схемы ориентирования; стая шакалов, идущая за ним от деревни по кровавому следу, окружила гору; Крейзи Хорс застегивает пуговицы рубахи на отрубленной руке; холодная ладонь покрывает его живот.

Голова Крейзи Хорса скатилась на плечо; под камнями, под плиткой перетекает молоко, оно брызжет из сломанных стеблей, проступает в фиолетовом небе; губы Крейзи Хорса приоткрылись, они целуют кристаллы, звезды, холодные глаза шакалов, рука вылезает из-под рубахи, штаны разрываются на щиколотке, дыра расширяется до колена, язык шакала лижет, согревает коленную чашечку. На схеме ориентирования опочила луна. Кровь резни, насилия, пепел пожарищ питают землю. Губернатор мечтает, чтобы его убили. Военные, разочаровавшиеся в нем, переходят к повстанцам, регулярная армия бездействует, повстанцы из двух противоборствующих групп режут друг друга высоко в горах.

Солдаты, спалив деревни, гонят перед собой до городских ворот женщин и детей. Там они продают их или сдают внаем сутенерам, обитающим под городской стеной в хижинах из дерева и кровельного железа. Командиры не препятствуют этой коммерции. Сутенеров каждую ночь вырезают повстанцы. Дети и подростки на несколько недель заперты в хижинах; мужчины и женщины из города приходят к хижинам и совокупляются перед детьми, развращая их. Плененные женщины поставляются в городские бордели, где их вынуждают заниматься проституцией.

Со временем и сами сутенеры отваживаются сопровождать солдат в операциях; сутенеры или купленные и совращенные ими юноши ждут в деревне за рулем автомобиля или старенького пропыленного грузовика. Дым и рушащиеся в пламени дома гонят прочь женщин и детей; старики падают под горячими камнями, раскаленным железом и пылающими головешками, кожа на их головах, шипя, прилипает к обломкам. Женщины и дети с криком разбегаются, сжимая под мышками почерневшие тюки, волосяные матрасы, обугленные циновки. Сутенеры или их помощники выезжают на своих машинах из пожарища и останавливаются на перекрестках; женщин и детей запирают в кузове грузовика, и тот сразу трогается с места; дальше по дороге солдаты с почерневшими лицами и коленями, с окровавленными руками толкают перед собой перепуганных женщин и детей; они останавливают грузовики и, угрожая оружием, продают свою добычу. Перед тем, как продать, они опрокидывают женщин на обочине и насилуют их, сгребая башмаками землю и траву. Дети кричат, стонут, вцепившись в шины, младенцы ползают под грузовиками, ударяясь головами о горячие грязные рамы. Солдаты, дрожа, встают, топчутся на обочине; женщины стонут, изгибаясь на спине, согнув колени, сутенер и его помощники хватают их за ноги и волочат по грязной траве.

Они тащат женщин к грузовику, те кричат, скользя щеками по покрытой грязью, кровью и спермой траве, ресницы вывернуты, на животах и бедрах блестят следы от солдатских членов, отметины от ногтей и зубов.

Солдаты в свободное время ходят в бордель с оружием. В форме, вооруженные, они набрасываются на голых женщин, лежащих на кожаных диванчиках; сперва они трутся о стены, за спинами женщин, которые бросают на них взгляды, потом трутся о дрожащих женщин, изогнувшись, выставив вставшие под штанами члены, камуфляжные каски надвинуты до бровей. Выпятив животы, внизу живота — пламя, они кружат вокруг женщин, слегка касаясь их, потом каждый выбирает свою и начинает кружить вокруг нее, спотыкаясь о диванчик, касаясь бедром грудей, потом он хватает ее за подбородок, упираясь пальцами в нижнюю губу и в зубы, тянет на себя; женщина бьется и трепещет, как рыба, схваченная за жабры. Солдат отпускает подбородок, обнимает талию женщины, прижимает ее к себе; влажная, теплая, трепещущая вагина касается его бедра, он поднимает к этому теплу колено. Другие солдаты уже овладели женщинами; некоторые поднялись в комнаты, но большинство повалились на пленниц на скамейках или даже на прохладном кафельном полу, среди раздавленных мух и прядей волос, приклеенных спермой или потом; щеки и блестящие виски женщин дрожат под черными шевелюрами солдат, их руки, их ладони извиваются на кафеле, как дождевые черви, перерезанные солнечными лучами, пробивающимися сквозь закрытые ставни.

Солдат обнимает женщину, ее груди перекатываются по его грубой рубахе, она скользит руками по спине солдата, по полоскам пота, пробивающимся сквозь рубаху, от затылка к ремню, она ласкает влажную ткань, мнет ее, солдат вздрагивает от прикосновений, он трясет головой, отрывает свои губы от губ женщины, тянется к виску, открывает рот, его зубы впиваются в почерневшие от пота волосы, его язык слизывает застарелую пудру, стружку, песок, ароматические зернышки, тонкие корочки молока и детской слюны; его ноздри плющатся о висок женщины; сквозь ставни он видит улицу, пыль, поднятую собачьими лапами, черными ногами детей, колесами джипов, беспокойными солдатскими сапогами, видит колючую проволоку, на которой висят сгнившие, высохшие птицы, облепленные муравьями, пучки травы, лоскуты ткани и кожи.