Пьер Гийота. Могила для 50 000 солдат. Песнь первая

Пьер Гийота

Могила для 50 000 солдат

Юберу, любимому брату моей покойной матушки, родившемуся в 1920 г. в Челадзи, Верхняя Силезия и скончавшемуся в 1943 г. в лагере уничтожения Ораниенбург — Заксенхаузен,

Песнь первая

В то время война захлестнула Экбатан. Множество беглых рабов переметнулось к победителям, но когда те попытались заговорить с ними о подавлении сопротивления оккупантам, рабы отказались выдать своих прежних хозяев, впадая в ещё большее холопство. Экбатан оставался самой большой сто лицей на Востоке: он раскинулся на пятнадцать километров вдоль берега. Каждый день пляжи у приморского бульвар; покрывались трупами юных бойцов сопротивления, высадившихся ночью и расстрелянных морской стражей. Победа досталась без особых хлопот: победители овладели городом, отринувшим своих богов. Экбатан предался Септентриону, откуда захватчики, упакованные в каски, сапоги и броню, принесли снег на подошвах и лед на ресницах. Сто лет продолжалось похолодание; ученые Экбатана втайне разработали оружие способное вызвать потепление, но оно было перехвачено завоевателями. Был построен самолет, на него погрузили оружие и ученых и отправили в Септентрион. Захватчики преследовали всех, кого столица выплескивала из своих недр: авантюристов скоморохов, солдат. Несколько семей в центре города не пожелали подчиниться порядку, основанному на доносах и пытках их отроки по ночам сбегали внутрь страны или отплывали и: подземных бухт на юге, стремясь соединиться на архипелаг! Букстехуде, еще не завоеванном, но день и ночь накрытом тенями вражеских бомбардировщиков.

Молодой офицер армии Экбатана, прежде терпевший при теснения со стороны Генерального штаба за то, что хотел ускорить военную реформу, в день капитуляции сбежал на архипелаг Букстехуде под предлогом дипломатической миссии в этой союзной стране. Экбатан вскоре осудил мятеж своего полномочного посла, изо всех сил старавшегося убедить правительство архипелага в необходимости и величии своей борьбы Правительство выделило ему сначала комнатушку в приморской гостинице, где он повесил на стену портреты своей жены и детей, оставленных в Экбатане, затем крошечную студию на национальном радио, откуда он посылал воззвания к родине призывая сограждан к сопротивлению, к обновлению, к политической прозрачности; и, наконец, заваленную зарядными ящиками заброшенную казарму с разбитыми стенами. Вскоревесь Септентрион, весь Запад и часть Востока были объяты пламенем. Завоевателю не хватало огня, чтобы осветить потемки своей души, не хватало крови, чтобы разбавить ею свои слезы.

Он вошел в покорный Экбатан на заре дня капитуляции, сел в галерее триумфальной арки и посмотрел на спящий город; его подошвы скребли цементный пол; крыса пробежала по балюстраде — он прижал ее голову сапогом и раздавил; кровь просохла на ветру; стражник встал перед ним на колени и вытер сапог, потом завернул крысу в платок. Завоеватель похлопал по колену поднявшегося стражника:

— Вели отнести крысу на кухню, мы скормим ее этим псам после подписания мира.

Старцы, священники, патриоты выбрали вожака, чтобы тот предстоял за них перед захватчиком. Этот вожак однажды одержал великую победу, отведав солдатского супа. Экбатан еще недавно трепетал от наслаждения после своего триумфа. Его поэты, его музыканты сдохли под бичами в лесах Септентриона. Глубокие глаза его женщин окаменели.

Экбатан был уязвлен речью старого вождя о традициях и национальной гордости: накануне он вновь приобрел универсальное сознание. Это время отмечено появлением новой добродетели по имени здравый смысл — ослабленной формы первобытного обряда. Поэты воспевали орудия труда: лопаты, вилы, животных и людей; за заслуги перед отечеством короновали быков, ленточки с цветами национального флага повязывали на самый тяжелый колосок; старый вождь лично желал награждать детей, спасших из огня или воды братишку или бабушку: малыша вталкивали в приемную, тот прижимал к груди бумажный флажок, о котором нужно было не забыть сказать старику, что он день и ночь хранится под рубахой; наконец старец выходил, лобызал, нагнувшись, ребенка в лоб, затем, по его знаку, адъютант открывал картонную коробку и вынимал жезл из ячменного сахара, раскрашенный в национальные цвета:

— Прими этот символ моей власти, пусть он растет вместе с твоим мужеством!

Вот так и сына раба, освобожденного священником (после совратившим его в качестве платы за благодеяние), однажды привели к вождю; мальчик громко объявил, что от старика воняет мочой, вождь был туг на ухо, потрепал малыша по щеке и всучил ему жезл, который тот тотчас вставил промеж ног:

— Мой быстро вырастет, Ваше Превосходительство, а ваш потеряет в размере и в силе.

Заметив, что мальчик не прочь с ним поболтать, вождь приказал подарить ему два агатовых шарика, которые тот тут же пристроил по бокам жезла, зажатого между ляжками.

Вождь, жмурясь от яркого света, отвернулся и, опираясь на руку адъютанта, исчез в толпе вдов. Ночью, навалившись на мальчика, священник душил его, бил кулаками по вискам; мальчик кусался, плевал ему в глаза, тот, сидя на краешке кровати, грозился снова обратить его в рабство, мальчик сказал ему, что голоден, священник сгреб его в охапку и потащил на кухню; юноша пересек садик и постучал в стеклянную дверь:

— Откройте, откройте, за мной гонятся.

Мальчик потянулся к замку, священник потащил его к себе; выстрел, юноша рухнул на освещенное стекло, в комнату врывается патруль, кровь вокруг головы юноши блестит в лунном свете, священник наливает выпивку, солдат видит кольцо в губе ребенка:

— Этот тоже из них? Выпейте с нами, священник. Эй ты, налей.

И тут же хватает мальчика за талию, привлекает к себе, колет голое тело кончиком кинжала, щиплет и крутит его соски большим и указательным пальцами, ребенок вырывается, падает на порог, его волосы пропитались кровью; священник гладит солдатские медали, спрашивает о значении символов, его рука дрожит на холоде металла, затылки и щеки солдат пахнут морозом и ветром.

Мальчик поднят, стоит за священником, грудь исцарапана, в руке кувшин холодного вина, на висках — кровавые колтуны.

— Священник, продай мальчишку.

— Он свободен, уже не продается.

— Он прислуживает тебе на твоих ночных мессах.

— Я еще не расковал его кольцо. Но могу вам показать акт об освобождении.

— Отдай мальчишку, священник, или я крикну, что ты прячешь партизан, и ты загнешься от холода в Септентрионе.

Священник встает, вытянув руки, отступает, мальчик ставит кувшин на пол, священник прижимает его к стене.

— Отдай мальчишку, я его хочу.

— Только через мой труп.

— За этим дело не станет.

— Убейте меня.

— Вам, попам — расстригам, героизм не к лицу. Ну же, опусти руки, освободи своего любовника и найди схоластическое обоснование своей трусости, как все вы делаете с тех пор, как ваш бог умер.

Священник опустил руки, склонился к ребенку.

— Аисса, ты свободен, выбирай.

Ребенок дрожит, вцепившись в бедра священника, касаясь босой ногой ледяного кувшина, округлившиеся глаза блестят, офицер берет его за плечо, притягивает к себе, пальцем раздвигает его губы, разжимает кольцо на деснах, сдавливает горло и поднимает мальчика, как рыбу за жабры:

— Что ты умеешь делать, малыш? Ребенок задыхается.

— Аисса играет на скрипке, как и все из его племени. Солдат пинает тело юноши — тот еще дышит.

— Возьми свою скрипку. Я тебя покупаю. Священник, даю тебе гарантию безопасности.

Священник с ребенком поднимаются в комнату, на корточках перед комодом они собирают вещи Аиссы, священник втискивает их в чемоданчик, они спускаются, офицер берет ребенка за руку:

— Ты взял свою скрипку? Если мы вернемся в Септентрион, ты мне понадобишься, чтобы прогнать мою меланхолию.

Священник склоняется к мальчику, но солдат поднимает оружие.

Партизан хрипит; три танка остановились перед садиком, солдаты в касках играют на губных гармошках в свете луны, офицер забирается на башню, мальчик, внизу, опирается на гусеницы, офицер сверху протягивает ему руку, мальчик цепляется за нее, взбирается на башню, офицер прижимает его ногой, танки трогаются с места, едут по приморскому бульвару, офицер смотрит на отражение звезд в бурлящей воде:

— Куда ты спрятал свою скрипку?

Он сдавливает кожу чемодана, мальчик открывает его, скрипка на мгновение блеснула в свете луны, офицер трогает ее, гладит, щиплет струны; сука, лежа на боку, кормит Щенков, танк надвигается, давит ее, кровь брызжет на фары; на лестнице Аисса падает на ступени, розовая пена брызжет с уголков его губ; поднимающийся по лестнице солдат наступает на руку потерявшего сознание ребенка, и она раскрывается на доске, увлажненной снегом.

На рассвете офицер, обнаженный, встает, откидывает простыни, пронизанные розовыми бликами; ребенок спит у двери, закутанный в попону цвета хаки, голова на чемодане; офицер идет к окну, выплевывает жевательную резинку, гладит нагревшуюся черепицу, закуривает сигарету; проходят две женщины под синими зонтами; офицер свистит, одна из женщин поднимает голову, видит обнаженного молодого мужчину, сидящего на подоконнике, дымное облачко над головой, блики от стены сеткой на животе и бедрах, офицер улыбается, достает новую сигарету, проводит большим пальцем по верхней губе; женщины поднимаются в садик, разбитый на террасе, усаживаются на стулья, мокрые от росы, одна из них бьет в ладоши, появляется девочка, босые ноги под короткой, шитой золотом туникой, верх туники мокрый, женщина трогает:

— Кто избил тебя до крови? Ладно, молчи, принеси кофе и тосты.

Девочка убегает, на груди — свежая кровь.

— Поваренок ее избил, потому что она ему отказала.

Я поощряю связи между слугами.

Она вновь поднимает глаза на обнаженного молодого мужчину, его ягодицы касаются свежей черепицы, он улыбается, видя полуоткрытую грудь той, что помладше, блестящие капли росы на перламутровой коже, жесткой, как шкура зверя, легкий пушок над верхней губой, он нашаривает ногой сандалии из ослиной кожи, склоняет голову, подсиненный лучами солнца дымок сигареты запутался в ресницах, ест глаза; она видит поднимающийся от линии бедра член, отворачивается, соскребает ногтем следы птичьего помета со стола, зонтик, раскрывшись, скатывается по ее ноге, которую она обнажила до колена большим пальцем, она поднимает глаза к молодому офицеру:

— Нынче заря занялась раньше и ближе к кварталу завоевателей. Ты по-прежнему любишь лейтенанта Иериссоса?

Говорят, его подозревают в организации взрыва поезда из Уранополиса.

Но вождь его защищает: еще до войны вождь увидел его среди нарядных детишек на званом ужине в честь лауреатов; он затащил его в парк, усадил на каменную скамью у фонтана, целовал его ноги, его губы поднялись до коленки мальчика, покрасневшего под кружевом воротничка:

— Ты сирота? Твой отец погиб в битве, которой командовал я, твоя мать — на военном заводе. Ты станешь солдатом, я так хочу. Я дам тебе раба — оруженосца. Пойдем в мой замок. У тебя будет оружие под подушкой.

Мальчик с пожитками сел в джип; машина въехала на брусчатку внутреннего двора, солдаты старой гвардии вождя, сидящие на корточках под бойницами, поднялись, мальчик высунул ногу из джипа, это движение приоткрыло под короткой штаниной пушок на лобке, вождь уже на ногах, он видит, ему сдавило горло; рядом с ним мальчуган с окольцованной губой гнет о мостовую ясеневый дротик:

— Вот твой оруженосец Аравик, он будет служить тебе днем и ночью, спать у твоей двери; вот кнут, чтоб его хлестать, вот ключ от темницы.

Мальчик смотрит на Иериссоса, его ресницы касаются шрама, пересекающего лоб по линии бровей, он протягивает дротик Иериссосу, его босые ноги испачканы лошадиным пометом и кровью.

Вождь обнял Иериссоса за плечи, мальчик взвалил на спину его багаж и зашагал по мокрой мостовой — с начала войны льет круглый год. Вождь ведет Иериссоса в центральную галерею замка; на полу у окон расставлены небольшие пушки:

— Это чтобы защитить Королеву Ночи. Ее былые любовники каждую ночь осаждают замок.

Молодая женщина ведет Иериссоса в приготовленную для него комнату; она склоняется над комодом, куда Иериссос бросил верхнюю одежду; Иериссос видит ее груди, его ладони сжимаются и разжимаются, женщина поднимает глаза, улыбается:

— Ты можешь их погладить, если хочешь.

Я — рабыня. Иериссос присел на колени, шорты из серой фланели рвутся, женщина просовывает руку в прореху между его ног, мальчик тянет руку к груди, позолоченной заходящим солнцем, трогает ее, его пальцы сжимают сосок, капелька молока выдавливается ему на пальцы, он ее слизывает, женщина, откинув голову, отталкивает его руку. Иериссос целует эту руку, целует грудь, солнце на его губах, ресницы щекочут соски, женщина склоняет голову к его виску, целует его волосы, ухо, Иериссос ощущает кольцо, скользящее по складкам ушной раковины, он резко выпрямляет голову, хватает губы рабыни, впивается в кольцо, его язычок обшаривает клокочущее нёбо, скользит по зубам, разбитым плетью или кулаком; его кулак опускается между грудями под платье, рука Бактрианы роняет одежду в комод, возвращается на плечо Иериссоса, тянет за ворот рубахи, скользящим кольцом обвивает шею; вот облако укрыло солнце, они поглощены друг другом; дверь в прихожую распахнута, на пороге возникает Аравик, в башмаках из ослиной кожи на деревянной подошве, он держит на вытянутых руках поленья и кору; Иериссос, лежа на постели, согнув ноги в коленях, смотрит на розовеющее облако, Бактриана на корточках укладывает белье, она поднимается, подходит к Аравику, сгружает поленья на мрамор пола; на коре — кровь от пальцев Аравика, который все так же стоит на пороге, вытирая пальцы о бока; Иериссос вскрикнул, Бактриана, поднявшись, подбежала к постели и зажала его рот рукой:

— Жар в твоих глазах, облака проплывают, смешиваясь с дымами, золотые отточенные диски срезают ирисы… Колени Иериссоса прижаты к животу, Аравик удирает, начальник стражи хватает его на лестнице, прижимает его голову к бронзовому шару, а руки к перилам; во рту стражника оскомина от тутового сока, его дыхание на лице Аравика — росистая свежесть, смешанная с грязью; после он освобождает руку и голову Аравика, указывает пальцем на расстегнутую ширинку, выдвигает ногу в расшнурованном башмаке, Аравик присаживается на корточки:

— Я видел на кухне женщину, похожую на тебя, я взял ее на циновке в мясном цехе.

Аравик, зашнуровав башмак, поднимается, его пальцы трогают пуговицы на ширинке, ногти впиваются в подрубленный край материи, обшитый галуном.

— В самом деле, она на тебя похожа.

Пальцы Аравика дрожат на горячих бедрах стража.

— Падая, я ранил ее ножом. Застегивай.

Пальцы Аравика хватают пуговицы, испачканные спермой.

— Пошли со мной.

Стражник ведет Аравика в подвал, где расположена кухня, посреди восточного фасада — окно, завешенное алой узорчатой тканью.

— Вождь ночевал у Королевы Ночи.

Во внутреннем дворе остановился грузовик с дымящимся навозом, стражник запрыгнул на подножку; за рулем — девушка со слюдяным козырьком на лбу, стражник хватает ее голову, целует ее в губы, его пальцы тонут в пыльных волосах рабыни, опускаются под платье, на спину; Аравик прижался животом к колесу машины; по четырем сторонам кузова на бортах, скрестив руки на лопатах, сидят четыре парня, уставившись в небо, на поросший мхом и травой портал: ловушку, где бьются малиновые бабочки под взглядами сонных стражей, застывших на корточках под своими бойницами; стражник на сиденье подминает девушку, мотор гремит, дрожит, подгоняя оргазм, стражник слезает с рабыни, ее руку свело в перчатке, голова подпрыгивает на пружинах сиденья, стражник выходит из машины; рабыня какое-то время остается неподвижной, ее платье завернуто до пупа, парни, опершись на борта, заглядывают через стекло в кабину, девушка вновь берет руль, трогается с места, грузовик пересекает двор, два стражника вспрыгивают на подножку, сопровождают рабыню до огорода, грузовик останавливается у подожженной свалки: стражники велят парням спускаться, те прыгают со своими лопатами:

— Навоз сгружайте здесь. Сначала погасите огонь.

— Воды нет.

Рабыня вместе с парнями идет на свалку, парни сбивают огонь, плашмя шлепая лопатами, затаптывают угли своими кедами, стражники, сидя на подножке, пьют спиртное из горлышка, члены под ширинками набухли, взгляды сонно блуждают по талии, груди, животу рабыни, и только одинокий звук падающего яблока порой нарушает их семенные сны; парни топчут костер, искры, разлетаясь, прожигают их легкие шорты; парни сжимают пальцы на черенках лопат, один вдруг присел на корточки: колечко, сверкнув, прокатилось по лопате, парень схватил его, стражник заметил, он приближается, бьет парня прикладом, тот валится на липкие угли, стражник ставит ногу ему на живот, бьет, еще, по горлу, нагибается, берет кольцо, прячет в нагрудный карман, потом поднимает винтовку, поглаживая спусковой крючок, направляет оружие на работников:

— Вы ничего не видели, даже под пыткой…

Подходит другой стражник, разжимает ладонь первого, шарит по его карманам:

— Это кольцо Королевы Ночи, я видел его вчера у нее на пальце, когда они с вождем пробовали яблоки под луной.

Оба стражника вернулись на подножку. Начальник стражи подтолкнул Аравика к кухне; в цехах женщины и мальчишки готовят мясо, рыбу, фрукты, сласти; стражник идет, одна из женщин в мясном цехе в испуге выронила нож; стражник останавливается у дверей цеха, Аравик бросается вперед, утыкается лицом в живот женщины, она гладит его по голове, Аравик обнимает ее, его руки смыкаются на спине женщины, лампа, забрызганная кровью и ошметками мяса, качается, отбрасывая тени на ноги и бедра мальчика, его спину, сотрясаемую рыданиями, стражник подходит, отдирает мальчика, толкает вглубь цеха, хватает женщину за шею, гнет, она встает на колени, Аравика душит кровавый смех, его ноги скользят в луже, расцарапанная задница торчит из штанов, двумя руками он держится за живот; стражник вынимает член и проводит им по губам женщины, выкатываются яйца, цепляясь за пуговицы ширинки, ударом колена стражник опрокидывает женщину на циновку, в которую ногтями вцепился Аравик, становится на колени, подбирая окровавленную униформу и ложится на женщину; после совокупления он встает, запихивает член в ширинку, женщина поворачивается к разделочному столу, руками, влажными от пота и спермы, пальцами, на которые накрутились черные волоски, давит, рвет мясо, стражник одной рукой поднимает Аравика, тащит его к выходу, женщина отложила нож, гладит мальчика по окровавленным волосам, стражник берет со стола тесак, хватает девушку, склонившуюся над плитой, ее лицо и открытая грудь увлажнились от пара и розовой крови:

— Раздевайся.

Девушка расстегивается до пояса, стаскивает, бросает под ноги, наступает на платье, смятое от бесчисленных объятий стражников; обнаженная девушка прислонилась к ограде плиты, стражник расстегивает пояс, продевает его в петли тесака и застегивает на талии девушки; тесак сверкает между бедрами, над ним выделяется прядка волос, стражник поправляет тесак, погружает ладонь между ног девушки, вынимает влажную ладонь, вытирает об ее грудь и лицо, Аравик вцепился в живот женщины, мясо, которое она режет, давит, кромсает, отражается в его глазах красными бликами, брызжущие ошметки липнут на губах мальчика; стражник покачивает тесак между ног девушки.

— Я хочу, чтобы ты весь день работала голой, чтобы тесак болтался у тебя между ног.

Стражник берет Аравика за плечо; на лестнице сидит молодой стражник.

— Если девка снимет тесак, побей ее. Молодой стражник вскакивает, отдает честь, член под холстиной напряжен, в уголках губ розовая пена, руки на прикладе автомата дрожат, уши в песке; начальник склонился над затылком солдата, вдыхает запахи соли и водорослей:

— Ты видел, Королева Ночи купалась?

— Нет, она не хочет появляться обнаженной перед вождем. Говорят, он взял маленького Иериссоса для ее услады, в утешение за этот отказ. Он теперь в ее спальне, парнишка бьется на койке, пришпиленный, как мотылек.

Вечером Иериссос разбитый, с воспаленным членом, бродит по саду, деревья в испареньях навоза, в копоти горящей свалки, скрипят под тяжестью плодов. Шаги, он обернулся — женщина, высокая, светящаяся — он видит издалека ее грустные глаза — подходит к нему; он хочет спрятаться в цветнике, но надушенная рука тотчас хватает его за плечо, он застывает пред женским чревом, его губы прижимаются к пульсирующему животу; они направляются в оранжерею, укладываются на подстилку из теплой соломы, обнимаются, упиваются своими слезами, смешивают свою слюну; ночь навалилась на стекла парника, соленое дыхание, прилетевшее с моря, окутало сад, два стражника проснулись, первый тянется на деревянной ноге, его спина трется о дверь, холодный пот стекает по лбу, как плевок; шрам, сочащийся кровью каждую ночь, когда он пробуждается от бреда, пересекает его белобрысую голову, толстые красные губы разомкнуты, десны кровоточат, он плетется по плитам, пересекает двор, толкает дверь столовой, опускается на скамью, испачканную кровью, усыпанную клочками ваты; на стене, беленной известью, висит большой портрет вождя, юный страж слышит кухонный шум, крик, смех, плач рабынь, он роняет голову на руки, деревянная нога толкает ножку стола, кровь, стекая по волосам, обжигает кожу на лбу, другие стражники входят, садятся, встают, идут на кухню, тискают рабынь, задирают платья или расстегивают шорты, шарят по бедрам, по заду, крутят рабыням руки, шпарят их кипятком, бьют, швыряют в них черпаки и скалки, в столовой светловолосый страж спрятал голову в руках, рабыня приносит из кухни, минуя стражников, миску мяса с капустой, ее рука на мгновенье задерживается на столешнице, стражник берет ее, целует, его глаза поднимаются к лицу рабыни:

— Моя нога болит весь вечер. Я хочу умереть.

Она раскрывает ворот платья, кровавая рана пронизывает плечо, рабыня запахивает платье и смотрит на солдата.

— Кто тебя ранил?

Он встает.

— Не знаю, он налетел сзади, задрал мне платье на спину, его член тыкался у меня между ног, я вырывалась, он вынул нож и вонзил мне в плечо. Санитарка не хочет меня лечить, потому что я отказала ей прошлой ночью.

Стражник трогает плечо рабыни, прижимает свои губы к ране и отсасывает кровь, затем ведет рабыню в коридор, достает платок, открывает кран, смочив платок, накладывает его на рану, рабыня обнимает стражника, рыдает у него на груди:

— Купи меня. Купи, или меня разорвут на части, вчера они меня схватили и зашили в циновку, прорезали дырку, и все по очереди… я задыхалась, пот разъедал глаза, циновка вокруг дыры почернела и прилипла к животу; я не вижу их, а различаю по членам. Освободи меня, я верну тебя к жизни.

Стражник ласкает ее волосы, виски, гладит страдальчески сморщенный лоб, трепещущую шею, своим животом касается ее постоянно влажного живота, рукой — ее постоянно раскрытой вагины, его деревянная нога давит на ногу рабыни, а та молчит, дрожа и прижимаясь к стражнику.

В оранжерее под стеклами, сверкающими, как зеркала, Королева Ночи стоит на коленях, вцепившись руками в колени Иериссоса:

— Убей меня, убей всех рабов в замке, освободи меня и их, маленький раб без кольца, с голыми губами. Он взял меня в Опере, где я тогда пела, его солдаты пили и бесчинствовали на окровавленном снегу, освещенном огнями Оперы, они швыряли куски мяса в высокие окна, он взял меня за руку; солдаты делили танцовщиц и мальчиков из обслуги; весь город в огне, солдаты выбросили труп короля в окно, принца, в пижаме, растерзали в его постели, раздавили решетками красного дерева, куски тела раскидали по углам детской. Два года я не давалась ему, днем сидела взаперти, ночью убегала, босиком по блестящим камням, он кидался на меня, обнимал, мои глаза сверкали, он отпускал меня, врывался в казарму, ударом каблука будил спящую рабыню, тащил ее в свою спальню, наваливался на нее, потом душил, открывал окно ледяному ветру и высовывал руки в мятущийся мрак: «Видишь эти руки, ты мертва, задушена».

Ветер окутывает труп рабыни на разоренной постели; я иду в сад, мои губы блестят под луной, я рада, что тело и душа отпущены на волю. Он зовет стражников, приказывает выбросить труп на свалку и засыпает; я ощущаю себя богиней, ради меня человек истязает и убивает жертву, как если бы он хотел убить бога; как богине, эта жертва мне приятна, она освобождает для меня наперсницу моего одиночества. Убей меня, убей руками, ногами или зубами. Ночью он поднимается и рыскает под моей дверью, рабыни разбегаются, тогда он выбегает во двор, пряжка расстегнутого пояса блестит на боку, выбившуюся рубаху раздувает ветер, он спускается в кухню, путается в занавеске, сгорбившись, на ощупь, бредет во тьме, шарит по циновкам, где спят нагие или накрытые передниками поварята. Его рука хватает ступню, голень, поднимается к бедру, сжимает член, мальчик просыпается, вскакивает, пятится к краю, но вождь дергает за член, удерживая мальчика на подстилке:

— Выходи, выходи, я тебя вижу.

Он отпускает член мальчика, сжимает и разжимает мокрую от пота ладонь, мальчик встает, идет по циновке, лунный луч пронзает занавеску, освещает живот мальчика, мутит тенью вмятину пупка; мальчик откидывает занавеску, заходит в кухню, вождь обнимает его за плечи, толкает к отдушине, мальчик прислонился к стене, по хребту к ягодицам стекает селитра, глаза полуприкрыты веками, голова склонена на плечо, вождь поднимает ее, ласкает напряженные мышцы шеи, его глаза устремляются на живот, на курчавый лобок, на бедра, на лоснящиеся колени; он берет мальчика за руку, выволакивает из подвала на двор, ветер овевает заспанного ребенка, его голова болтается на шее, широко раскрытые глаза залиты луной; в спальне вождя сон снова настиг его, он весь обмяк, бронзовая кожа стала бархатной; всю ночь до рассвета вождь, рыдая, причитая, бросает, крутит, раскрывает, поддерживает, рвет это сонное тело, и лишь один слабый вздох, в момент оргазма, исторгает оно в полумрак и разор простыней.

Иериссос отталкивает Королеву Ночи, она хватает его руки, сжимает их на своем горле, он прерывистым движением, как большой кузнечик, отскакивает от нее, песчаная струя царапает стекло, ее тень пересекает открытую грудь Королевы Ночи. Иериссос поднял глаза вверх, она вновь хватает его руки и сжимает ими свою шею, пока не умирает, Иериссос вырывается, безжизненное тело, холодным потом омывая покров, падает к его ногам; Иериссос бежит к выходу, открывает дверь, на пороге большая неподвижная черная птица, подняв голову, смотрит на Иериссоса; мальчик делает шаг, птица кидается на его голую ногу, Иериссос бежит, птица вцепилась в его колено, бьет по нему клювом, разрывает плоть, расширяет рану когтями, Иериссос выбегает в сад, кровь течет по ноге, пропитывает носок. Иериссос подбегает к порталу, будит светловолосого стражника, спящего у каменной тумбы, солдат выпрямляется на деревянной ноге, заряжает автомат, птица, услышав клацанье затвора, поднимает голову, стражник бьет ее прикладом, птица сжимается, когти еще глубже вонзаются в мясо, до кости, Иериссос стонет, солдат снова и снова бьет птицу, ее голова разбита, веки залеплены кровью, от очередного удара она отцепляется от колена Иериссоса, падает на плиты, стражник топчет ее сапогами, мальчик вытирает рану ладонью, стражник, присев, отрывает клюв и лапы птицы, раздирает ей грудь, ногтями вскрывает зоб, на его ладонь, сверкая в кровавом месиве, перьях и обломках клюва, выкатывается кольцо, стражник, при свете луны, крутит его на пальце:

— Кольцо Королевы ночи.

Стражник берет Иериссоса за руку, ведет на кухню, поднимает занавеску алькова, будит рабыню, Иериссос в бельевой будит Бактриану; светловолосый стражник подгоняет джип, они с Иериссосом поднимают тело Королевы Ночи; стражник вышибает маленькую дверь в дальнем углу сада, джип мчится, с рассветом останавливается на песке; на заднем сиденье рабыня и Бактриана вытирают лицо Королевы Ночи; Иериссос вбегает в бурун, макает платок в розовую пену, Бактриана кладет его на лицо Королевы Ночи; светловолосый стражник спит, уронив голову на руль, банда маленьких оборванцев спит за грядой водорослей, с вершины мыса доносятся выстрелы: солдаты былой армии Экбатана продолжают войну два года спустя после ее окончания, правда, на сей раз, против правительства, под знаменами которого они сражались — поражение не отстранило его от управления страной: солдаты думали уничтожить внутреннего врага, истребляя врага внешнего, большинство из них было рабами, сыновьями рабов — власти и не подумали отменить рабство.

Солдаты жили на скалистом мысе Лектр, ни армия, ни правительство, ни обыватели не пытались их оттуда выкурить: иногда они спускались в город, в полном обмундировании, увешанные оружием, маршировали по улицам, полицейские прятались, граждане рукоплескали, женщины трепетали, дети, с криками или молчком, бежали следом. Иериссос, две рабыни и светловолосый стражник поднимаются на Лектр, дети и солдаты бросают цветы на капот джипа.

Вождь частенько навещает Иериссоса на Лектре, Иериссос носит на пальце кольцо Королевы Ночи. Юношей Иериссос спускается в Экбатан, вождь производит его в лейтенанты. Вернувшись в замок, Иериссос находит всех рабов вождя мертвыми: лежащие, сидящие на корточках, прислонившиеся к тумбам скелеты, кнут обернут вокруг шеи, нож торчит из челюсти. Иериссос идет в сад, толкает дверь оранжереи, встает на колени, целует утоптанную землю в том месте, где упала Королева Ночи; стекла залеплены песком, с каждым дыханием моря дверь, колеблемая ветром, качается на петлях; вождь ждет во внутреннем дворе, пиная ногой скелеты. Иериссос сидит на каменной скамье под пыльными пальмами и крутит на пальце кольцо Королевы Ночи, у надкушенного яблока привкус крови, он проводит пальцем по пушку, пробивающемуся над верхней губой; он напевает баркаролу, которой выучилась Бактриана у Королевы Ночи, когда та спрятала ее у себя в комнате от преследовавших ее стражников. Вождь подходит, раздвигает ветки, гнилые яблоки лопаются под его сапогами. На пустынном Лектре дети играют в войну, однажды Лектр открылся для беглых рабов и соблазненных сирот, а потом закрылся за ними, Экбатан присмирел.

Обитатели Лектра устраивали совместные трапезы, летом — у обрыва, зимой — в старой разрушенной церкви или под остовом корабля, все садились за стол, даже младенцы. Иностранные корреспонденты взбирались на мыс снимать дикарей; светловолосый стражник жил с рабыней в деревянном доме; всю ночь он корчился и стонал на постели, днем заводил джип, подгонял его к обрыву и смотрел на море, рассеянно лаская детей, приходивших потрогать его деревянную ногу; если ветер доносил до него шум города, на его губах выступала пена, он не знал, куда деться от своих рук: словно руки, как бичи, хлестали его.

Однажды он направил свой джип на скалы под обрывом и умер, голова раздроблена колесом, оторванная рука зажата рулем. Он мог заниматься любовью лишь стоя, у дверей или заборов.

Вождь подсаживается к Иериссосу:

— Лишь одна маленькая рабыня осталась мне верна. Экбатан забыл меня. Еще немного, и вы меня позовете; в Септентрионе вынимают оружие изо льда, женщины и дети закаливают пули, орошают раскаленную сталь пушек. Здесь женщины волочат шлейфы платьев по подножкам лимузинов и покупают малолетних рабынь для своих развратных сынков. Нынче рынок раскинулся на берегу лимана, множество азиатов закуплено торговцами Септентриона и перепродано в приграничные города Экбатана; рабы закованы в цепи и брошены на пол в бараках и ангарах, построенных в конце войны, торговцы покупают их за бесценок целыми семьями; одна семья для муниципального туалета; жена сидит у кассы, муж с сыновьями чистят выгребные ямы, дочери надраивают плитки; вторая семья для официального скульптора; третья — для школы; учителя накачивают рабов вином, чтобы внушить детям отвращение к пьянству; еще одна семья — в колледж, где директор, следуя последним септентрионским педагогическим изысканиям, дает своим ученикам уроки полового воспитания; всю семью выводят на эстраду и заставляют отца спариваться со своей женой, потом с дочерью, дочь с братом; потом, чтобы показать все безобразие противоестественных отношений, отца с сыновьями, сыновей друг с другом и с их матерью, затем ее с дочерями и дочерей между собой, учитель дотрагивается до совокупляющихся тел, напряженных и потных, своей линейкой, объясняет позиции, предупреждает о возможных ошибках, собирает на конец линейки капли спермы и проносит ее по рядам.

По возвращении в растревоженный, переполненный рабами Экбатан, откуда целые семьи уже готовились дать деру, на главной улице города вождь был встречен рукоплесканиями, его машина медленно прорезает толпу, он сжимает ладонь Иериссоса, в сумеречном свете капот переливается голубым и красным, газеты в руках маленьких рабов пестрят смутными угрозами; наплыв азиатских рабов предвещает продвижение септентрионских армий. Экбатан, связанный союзными договорами со странами, на которые собирался напасть повелитель Септентриона, исподволь готовился к войне, которая, при всей своей неотвратимости, казалась выдуманной, переносилась на неопределенное время; мир сделал реальность вымыслом, Экбатан, чье могущество зиждилось на труде тысяч рабов, убаюканный их заботой, изнеженный излитыми на них похотью и жестокостью, успокоенный и одураченный их лестью, их коварной верностью, Экбатан скользит глазами по этим газетам, проходит и растворяется в осеннем тумане, и вдруг, в толпе невинных рабов, его колени сводит страх.

На рассвете, в то время, как Государство склоняется перед вождем, Иериссос, проходя под портиком Дворца правительства, поднимает глаза на еще освещенное окно второго этажа; появляется вождь, видит Иериссоса, улыбается, Иериссос целует ему пальцы. После освобождения вождь упрятал низложенное правительство в столовой госпиталя, приписанного к министерству, к ним для услуг приставлена рабыня; Иериссос входит, рабыня протягивает ему чашку обжигающего кофе, Иериссос берет чашку двумя пальцами, пар поднимается к его лицу, он трясет ладонью, берет чашку другой рукой, подносит ее к губам; сквозь пар он видит лицо юной рабыни, верх ее блузки в пятнах от кофе и варенья, кольцо, блестящее на верхней губе; Бактриана подходит сзади, гладит его плечи; в темном проеме двери молодые солдаты в распахнутых пижамах, с забинтованными головами, встают с коек, опираясь на стены, плетутся в вестибюль, зовут Бактриану, сдирают окровавленные бинты, издавая короткие слабые вопли, на губах пена, щеки покрыты ночной коростой: слезы, слюни, сопли; Бактриана возвращается в коридор и уводит солдат одного за другим в их постели; Иериссос, попивая кофе, смотрит на юную рабыню, протирающую чашки, ее черные опущенные долу глаза поднимаются, когда обод чашки скрывает глаза Иериссоса; Иериссос возвращает чашку, рабыня берет ее, встряхнув полотенце; ее пальцы стирают следы, оставленные пальцами Иериссоса; над столом — большая фотография вождя; Иериссос смотрит на юную рабыню, она кладет не протертую чашку в карман передника, Иериссос, повернувшись к вождю, выслушивает угрозы, сожаления, страхи, решимость наступать и склонность к переговорам; юная рабыня заканчивает накрывать на стол, Иериссос, вернувшись на то место, где пил кофе, склоняется к рабыне, ее пальцы дрожат на белоснежной скатерти, где сплетения нитей сверкают, точно кристаллы льда:

— Как тебя зовут?

— Мантинея.

— Как долго ты в рабстве?

— С самого рожденья, моя мать пела в Опере, когда ваши солдаты взяли город.

— Мои родители погибли на войне, которую мы вели против вас, мы с тобой брат и сестра.

Он берет руку рабыни, целует ее, поднимаясь до рукава блузки.

— Не трогайте меня, завтра меня продадут вдове вашего прежнего принца, у нее четыре сотни рабынь в ее домах и угодьях, восемь сотен на заводах и в рудниках, они мрут по десятку в день, и их тут же заменяют новыми. Говорят, что она людоедка. Она покупает меня, чтобы сожрать.

Рассеянный отблеск зари смешивается с газовым светом лампы на потолке. Лица бледны, глаза закрыты, кровь струится в венах рук, Бактриана в коридоре отбивается от раненого, она оттаскивает его от стены, он держит ее за плечи, перебинтованными пальцами пытается сорвать с нее блузку, тянется губами к губам Бактрианы; другие раненые, лежащие и сидящие в кровавой полутьме палаты, вопят, хрустят суставами, сдирают повязки, смеются, распахивают пижамы, вынимают члены, впиваясь глазами в раненого, держащего Бактриану; Иериссос отнимает руку от руки Мантинеи, выбегает в коридор, вырывает Бактриану, бьет солдата по лицу, рот раненого разорван, на кулаке Иериссоса кровь, раненый плачет:

— Господин лейтенант, вы ударили раненого.

— Не можешь сдержать себя — все вы как несмышленые щенки. Иди спать.

Солдат, понурившись, пижама спущена до середины ягодиц, возвращается в палату, закрывая разбитые губы ладонью; Иериссос стирает кровь платком, облокачивается на подоконник; серенькая заря проявляет башни, купола и флаги дворца, по террасе проходят жрецы, их сандалии из ослиной кожи мокнут в ледяной воде луж, листами их книг играет ветер; внизу, на винтовой лестнице, неподвижно застыли их маленькие рабы с орарями в руках, ожидая конца мессы, ткань рубашек и шортов трепещет на ветру; на перекрестках разворачиваются взводы, наброшенные плащ — палатки трещат на свежем ветру, как горящий бензин; группы рабов, беглых, ищущих защиты, жмутся к воротам дворца; солдаты отсекают, стреляют, топчут, оглушают, рабы рассеиваются, бегут, прижимаясь к домам, залпы сбрасывают их на тротуар или кидают на стену; муниципальные поливальные машины опрыскивают улицы; блестят обмытые трупы с разделенными струей воды проборами; окрашенная кровью вода стекает по мостовой, взбивая пену вдоль тротуаров, дворники наваливают трупы в пасти грузовиков вместе с остывшим пеплом и экскрементами.

Священники спускаются, опираясь на плечи маленьких рабов, отирая орарями холодный пот со лбов. Агония закончена; их свободные руки скользят по перилам лестницы; голуби планируют на балюстрады, скаты, оттаявшие крыши, сливающие дождь, росу, птичий помет; сонные вороны ищут свои щели, натыкаясь на пасти драконов, груди граций, антенны и стяги; рубашки и шорты маленьких рабов под дождем прилипли к торсам и бедрам; Иериссос возвращается в зал столовой, Мантинея дрожит, Иериссос трогает ее плечо, Мантинея склоняет голову, ее щеки и ресницы соприкасаются с ладонью Иериссоса, который поднимает пальцы к губам Мантинеи; взгляд вождя и порыв ветра из двери застают их врасплох, Мантинея снова берет со скатерти свое полотенце, прижимаясь животом, стянутым блузкой, к столу, Иериссос кладет руку ей на грудь; он догоняет вождя у двери, министры сторонятся, некоторые оглядывают его с ног до головы.

В машине, рядом с вождем, дремлющим в надвинутой на лоб черной шляпе — Иериссос, поднятый воротник закрывает мочки ушей; маленький раб в набедренной повязке из мешковины присел на корточки у кровавого ручейка; его руки шарят в сливе водостока, он вынимает их, перепачканные кровью до локтевого сустава, поднимает над головой, смотрит на Иериссоса блеклыми зрачками, налитыми кровью; Иериссос сжимает подлокотник, мальчик бежит за автомобилем, обхватив руками лысый череп; рука вождя трогает бедро Иериссоса:

— И все-таки я разбил этого врага.

Иериссос поворачивает голову, протирает заднее стекло; мальчик бежит, пританцовывая, кровь стекает ему на грудь, заполняя впадину пупка; шофер видит его в зеркале заднего вида; вождь снова засыпает, Иериссос замечает начертанный на блестящем затылке шофера крест, полуприкрытый шарфом; машина замедляет ход, мальчик обгоняет ее, его окровавленная рука скользит по стеклу, шофер со стуком открывает свою дверцу, мальчик прыгает на тротуар, шофер жмет на газ, он видит кровавый крест на стекле рядом с Иериссосом, направляет машину на ребенка, тот, подвернув ногу, падает, правое переднее колесо давит его голову, волочит по шоссе; проснувшийся вождь двумя руками вцепился в спинку переднего сиденья, капля слюны стекла на его подбородок; Иериссос открывает свою дверцу, выбегает, опускается на колени перед ребенком, освобождает его голову, вывихнутые кости плеча перекрещены где-то в горле; машина отъезжает, шофер дрожит, уткнув голову в рукава пальто, размотавшийся шарф висит на руле, Иериссос поднимает тело на руки и убегает. Вечером:

— Хозяин, лейтенанта Иериссоса видели в руинах Лектра. Арестовать его?

— Нет, после каждого из своих побегов он возвращался еще послушнее, еще нежнее, его щеки и плечи хранили аромат ветров. Пусть он побегает, покроет потом свой лоб, мороз сделает твердыми его губы, пальцы, его член, а потом весна смягчит его кожу.

Враги вновь вошли в Экбатан. Иериссос спустился с Лектра в предместье рабов, однажды вечером остановился перед одной из лачуг и услышал обращение того офицера, что сбежал на Букстехуде, голос призывал к сопротивлению даже тех, кого Лектр лишь недавно пропустил за свою ограду:

— Эта битва, что ведется против врага, способного поработить ваших хозяев, для своего победного завершения требует вашего участия, тогда вы избавите своих детей от еще более тяжкого ига, а я обещаю вам, что заставлю ваших хозяев, после того, как вы их освободите, даровать вам волю.

Иериссос входит, видит рабов, собравшихся за столом у транзистора. Солнце освещает вершину Лектра, острия ограды, угли сожженных столбов, вражеские всадники скачут по берегу, копыта лошадей топчут тела юных бойцов сопротивления, расстрелянных ночью, присыпают их песком; всадники поднимаются на дюну, галопом пересекают улочки предместья, топчут детей, играющих на песке в бабки; каска одного из всадников падает на окровавленный песок, всадник спрыгивает с седла, лошадь мчится дальше, всадник с каской в руке бежит за эскадроном, исчезающим за воротами Экбатана в облаке кровавой пыли и взметенных отбросов; рабы выходят из хижин, подбирают детей, ласкают их раздавленные руки и ноги; один из них держит ребенка за челюсть, выбитую ударом копыта, ребенок кричит, пальцы ног вывернуты; Иериссос в разорванной в клочья униформе бежит за ребенком, у которого оторвано ухо и выбиты зубы, тот взбирается на скалу Лектра, Иериссос хватает его за плечи и отводит в свою хижину; с полотенцем на шее, он выходит в садик, мыло щиплет ему глаза; два танка ползут по берегу, взбираются на дюну, гусеницы срывают дерн и корни, башня поворачивается, пулемет прошивает буруны, потом вершину Лектра, где на ограде белеет разорванный парашют: партизан прячется в руинах, руками сбивая пепел с обгоревших столбов; Иериссос возвращается в хижину; два раба, посланные вождем, стучатся в дверь; мать прячет в углу раненых детей, Иериссос открывает дверь:

— Хозяин хочет знать, здоров ли ты.

— Скажите хозяину, что я один, что бремя власти переполнило меня страхом, что дворец населен убийцами.

Раб вцепился рукой в член Иериссоса, тот отпрянул, отдирая ладонь раба от ширинки форменных штанов.

Рабы ушли. Они направились в Экбатан; тот, что касался Иериссоса, поднес ладонь к губам вождя.

Иериссос с полудня до ночи готовил выступление тайной армии рабов; одному из них вплавь удалось достичь Букстехуде, он вернулся сквозь пулеметный огонь и упал, истекая кровью, на циновку Иериссоса; в его сжатом кулаке нашли смятый листок, покрытый указаниями и обещаниями оружия.

Рабы понемногу организовывались в отряды: танки поджигались, склады взрывались, свободные бойцы вначале испытывали некоторое отвращение к своим новым товарищам по борьбе, во время привала жаловались на вонь, на неуклюжесть и разболтанность этих рабов, привезенных бог весть откуда.

Однажды вечером Иериссос вошел в спальню вождя, тот сидел в кресле перед освещенным столом, заваленным бумагами, над ним склонился лакей; Иериссос подошел, вождь повернулся в пол — оборота, прогнал лакея ударом кулака по заду, встал, Иериссос подошел ближе, вождь положил ему руку на бедро:

— Я знаю, ты командуешь армией подростков и рабов. Проведи меня как — нибудь ночью в твой лагерь, я хочу смотреть, как они спят: оружие между колен, в горле трепет, пупок открыт, губы и щеки лоснятся от жира и вина, грудь волнуется, член вздыблен голосами и образами мечтательной дремы. Ты здесь и капитан на Букстехуде — вот две артерии моего сумеречного сердца. Я прикрываю вас с двух сторон, а когда война во всем мире будет закончена, Септентрион повержен и разорен, вы оба приговорите меня к смерти. Ты оставлял меня не раз, чтоб спасти какого — нибудь раба от мучений. Теперь я предаюсь тебе. Ты живешь за меня в свете и суете, из которых я не могу зачерпнуть и горсти. Ты едва позволяешь мне испить с твоих щек, с твоих ладоней пот твоих деяний. Я был рожден даровать волю, а не составлять, день за днем, списки заложников. Они навязывают мне септентрионских лакеев, они выворачивают мои носки, их шпионы смеются за дверью, когда я сажусь на унитаз. Ты воняешь рабом. Они тебе подчиняются? Сегодня утром я видел одного на крыше дворца, он менял чугунный водосток, кровь стекала с его пальцев на искореженный металл; выпрямившись, он долго смотрел, как дым, выходящий из трубы, на которую он опирался, тает в свете дня; он перехватил мой взгляд, опустил глаза; ветер раздувал его рубаху; он поднял глаза, они были омыты росой и кровью, я едва сдержался, чтоб не столкнуть его в пропасть, как камень. Ты останешься на ночь? Он накрыл ладонями уши Иериссоса:

— Мои ноги ослабли, мне трудно выпрямить их под умывальником.

Лакей готовит столик у изголовья: флаконы, пакетики, вата, шприцы. Иериссос садится на диван, вождь обнимает его за бедра:

— Только я могу совладать с врагом, но мое правительство ночью или в час моей сиесты подписывает временные договоры, которые я обязан выполнять. Никто из внешних и внутренних врагов не проникал в эту комнату, где я сражаюсь в одиночку. Я приклеиваю мои послания на брюхо пса, подаренного мне крестьянами, у которых я благословлял стада и инвентарь, однажды я выпущу его на волю, мои приказы будут обнародованы — я тоже буду взрывать мосты и поезда. Вот этот пес, крестьяне хотели подарить мне суку, но я предпочел кобеля Што. По ночам я толкаю его, он запрыгивает ко мне на кровать, я треплю его лохматую морду руками, его глаза блестят, я тискаю его брюхо, хранящее мой секрет, его язык лижет мои ладони, мои губы. Словно сам Экбатан, взыскующий свободы, смотрит мне в глаза и трепещет под моей рукой.

Он подсаживается к Иериссосу, привлекает его к себе на колени; по улице проходит патруль с шумом гальки, влекомой прибоем. Иериссос гладит старца по щеке, на его пальцы накручиваются седые локоны, сквозь них видно, как кровь приливает к губам, его ногти замирают на распечатанных ресницах, под которыми сияет пара голубых ирисов. Рука вождя проникает меж бедер Иериссоса, расслабленного теплом, ароматами, блеском флаконов; рука вождя, погружаясь до запястья, мнет юное сонное тело, пальцы расстегивают пуговицы, стягивают трусы, скользят по локонам; вторая рука сжимает конверт, скручивает его и прячет в паху Иериссоса. На рассвете старец храпит в постели, раскидав волосы по подушке, лакей, склонившись над ним, шарит руками по его шее; Иериссос, вскочив, опрокидывает лакея, вождь, всхрапнув, переворачивается на бок. Иериссос наступает на горло лежащего под кроватью лакея, выходит из комнаты, сбегает по лестнице, под порталом дождь сечет его по лицу и рукам; он проходит по Экбатану, опрокидывает вражеские плакаты и пустые помойные баки, где спариваются кошки, спускается к лиману; под крышами барж речной спасательной службы огромные коты щетинят шерсть, намокшую от спермы и дождя, трут спины о просмоленный брезент и босые ноги моряков; он поднимается к центральному вражескому кварталу, останавливается у стены, поддерживающей террасу дворца вдовы принца Экбатана, слышит крики рабов и пыхтенье печей, доносящееся снизу, через отдушину кухни; перед ним заросли террасы, площадки, печные трубы, коньки, башенки; окна, оконца, форточки — раскрытые, запотевшие, затянутые, забитые штанами, рубашками, майками, платками, носками, вывешенными для просушки, скрывают тяжелый сон и смутное беспокойство вражеских солдат и офицеров.

Две женщины медленно поднимаются по улице, где рыбья кровь и желчь стекают между плитами; голубой зонт нацелен на струи ливня; они проходят рядом:

— Ты? Пошли во дворец, позавтракаем вместе. Ты?

— Да, ваше высочество.

Две женщины, скрытые вуалями, поднимаются впереди Иериссоса по маленькой лестнице; пальцы на перилах порхают по лепесткам, одна поворачивается — роза вплетена в локон у виска, принцесса держит за руку молодую женщину, сжимает фаланги, гнет ногти, стягивает кожу, щиплет вены, Иериссос касается бедра молодой женщины, идущей перед ним; наверху два раба, опершись на сырые столбы, запахивают рубахи, ручейки дождя стекают по мышцам шеи: «Теперь лежать! », ткнув в грудь наконечником сложенного зонта; рабы всполошились, две женщины выходят на веранду высотой в пятнадцать метров, бронзовые откосы, витражи в половину высоты; две ели в каменных кадках вытянулись до купола, выше колокольни; в сплетениях ветвей Иериссос замечает сломанные игрушки, обрывки штанишек и рубашек, автоматные магазины, ожерелья из зубов; множество рабов, мужчин и женщин, снует по террасе с полными руками цветов, фруктов, холодного мяса.

— Сегодня я пригласила на завтрак высших офицеров оккупационной армии. Хочу показать им богатства Экбатана. Вождь отказался от участия в празднестве, он предпочитает свое рагу и минеральную воду. Ты останешься здесь на целый день, Иериссос? Как мне надоели вонючие рабы! Эти ели принц привез мне из лесов Септентриона вместе с птицами и белками, изловленными сетями. Тогда ты только — только родился. Войну затеяли крысы. Горсть грязи, смерть. Принц бросился в мои объятья, под его бровями бились ночные бабочки, на его лбу я разглаживала метку от смотровой щели. Все рабы погибли на войне, наступившая потом зима прикончила раненых и безумных, вернувшихся по домам, двери дворцов и поместий были распахнуты.

Я танцевала ночи напролет, а днями, нежась под мехами моей постели, по телефону истязала моих любовников. Принц накалывал на булавки своих бабочек. Мы славно ладили с Республикой. Садись. Я скоро вернусь.

Она выходит. Молодая, нарядно одетая женщина сидит на софе, прислонив голову к вазе с гниющей водой:

— Мантинея, я знал ее, тебя это удручает? У нее была тысяча любовников с четырех сторон света, она мазалась ваксой для негра, открывала груди…

— Ночью ее бриллианты крошат мои зубы. Все рабы ревнуют меня, они оживают, когда я прохожу мимо, их кости и мышцы мигом встают на места, кровь наполняет их жилы. Они вбивают гвозди между планок паркета. Свободные меня презирают, рабы ненавидят. В каждой комнате звонок может позвать меня к ее изголовью, звонок на каждом дереве, на ограде каждого фонтана. Тогда рабы высовывают головы, плюют мне вслед против ветра, плевки возвращаются им на лица; они гребут землю, скребутся в паху, кидают к моим ногам бумажные короны. Склонившись над ней, я стараюсь сдерживать грусть, но она видит, как дрожат мои веки, приподнимается на локте, берет меня за подбородок, булавка от ее парика воткнута в подушку, ее рука касается моих ресниц; я закрываю глаза, я хотела бы любить ее, я трусь щекой о ее ладонь, она улыбается, ее рука скользит к моему горлу, я мягко ее отстраняю.

— Любила б я тебя, будь ты свободна?

— А мертвой вы любили бы меня?

Я примостилась рядом с ней на ее постели, мои глаза считают золотые звезды балдахина, ее рука расстегивает ворот моей блузки, накрывает под тугим шелком мою правую грудь, расстегивает пуговицы до талии, скользит по пуговицам вдоль выреза наверх; из складок портьер летят пылинки; рабыня на цыпочках пересекает комнату, поднимает покрывало с подножья постели, нитки на плече ее платья рвутся, принцесса, увидев обнажившуюся плоть, приподнимается:

— Приведи ее, Мантинея!

Рабыня стоит неподвижно, скомкав покрывало, я встаю, беру ее за талию и веду к изголовью, толкаю, наклонив ее голову к лицу принцессы, руки рабыни обмякли, шея под моими пальцами напряжена, покрывало соскальзывает на пол, принцесса вцепилась рабыне в горло, притягивает ее:

— Поверни ее, выкрути ей руку.

Я выворачиваю руку рабыни, принцесса впивается зубами в прореху платья, прокусывает плоть, рабыня сидит на краешке кровати, платье вбито между бедер, руки прижаты к пупку, шея стиснута руками принцессы, уставилась на меня, плечо и ткань платья на груди и на спине смочены слюной; зубы смыкаются, рабыня поджимает плечо к щеке, ее растрепанные волосы на простыне, сведенный судорогой живот ввалился; с десен принцессы брызжет кровь, руки рабыни, слабея, поднимаются к груди, принцесса запрокидывает торс рабыни себе на грудь, не прекращая грызть плечо, сжав зубы на мышце и дергая ее, как струну, рабыня закусила губы, запрокинула голову, открывая омытую потом и кровью шею; она кричит, выбрасывает руки вперед, снова складывает их на животе; открытые колени блестят от пота, стекающего по ногам до ступней, платье, прилипшее к телу, топорщится в сухих местах; я глажу лоб принцессы, брови, забрызганные кровью, веки, принцесса разжимает зубы, отпускает шею рабыни, откидывается на подушку, розовый пот смочил ткань у щек и волос; рабыня по-прежнему сидит на краешке постели, я беру ее за голову, поднимаю, запускаю руки под мокрое, липкое платье, она закрывает рукой рану, встает, я толкаю ее к двери, она прислонилась к стене; ее плечо над вазой, полной зеленой воды и сгнивших цветов; я возвращаюсь к постели, сгребаю белье, складываю, отношу рабыне, кровь из раны струится на горлышко вазы, стекает, касается воды и алой вуали; я вкладываю белье в здоровую руку, открываю дверь, вывожу рабыню в коридор; когда я закрываю дверь, она кидается на меня, впивается мне в руку, держит ее своими сломанными зубами, я прикрываю рот, слезы стекают на ладонь, катятся по моим ноздрям, рабыня разжимает зубы, сплевывает мою кровь и убегает, волоча по ковру развернувшееся белье.

Когда я вновь возвращаюсь к принцессе, она чует, видит кровь на моей ладони, она тянет ее к себе, подносит раной к губам, всасывает кровь, обшаривая рану языком, я укладываюсь рядом, она продолжает лизать рану, запекшаяся кровь осыпается с ее ресниц, ее глаза закрыты, голова откинута на подушку, моя кровь стекает на ее грудь, смешиваясь с кровью рабыни; она любит кровь рабов, мужчин и женщин, кровь и сперму; потеря крови и спермы выводит нас, рабов, на какое-то время из рабского состояния, они насыщают, возвращают к жизни свободное тело, непостижимое для нас. Вы, вольные люди, любите пить кровь и впитывать сперму рабов; небесным огнем они прожигают вас до глубин души: свобода через подчинение силам небесным, выстуженным вашим одиночеством — этим рабам, возлежащим с вами, нечувствительным к силам земным; в их чрево вы вливаете свое отравленное семя, играя, вы убиваете нас, нас, которые уже мертвы.

Принцесса возвращается, садится рядом с Иериссосом; кругом снуют рабы, некоторые, в испачканных вином и воском шортах, прислонившись к стене, открывают бутылки, зажав их между колен; женщины с вцепившимися в подол детьми накрывают на стол; молодой раб с полными руками бутылок с вином и медом толкает ногой дверь веранды, выходящей во двор погреба, колено под закатанной штаниной кровоточит, дождь замывает кровь; принцесса, рука которой покоится на бедре Иериссоса, а волосы соприкасаются с его волосами, вздрагивает, увидев окровавленное колено, упирается пальцами в пол, раб приближается, она хватает его за ногу, он теряет равновесие, бутылки бьются о плиты, осколки ранят босые ноги детей; раб стоит, руки по швам, опустив голову, принцесса, вцепившись ему в колено, тянет ногу к себе, раб подходит поближе, принцесса впивается в рану, кусает до кости, лижет ногу, поднимает ступню к губам, слизывает кровь с большого пальца, раб, стоя на одной ноге, держится за подлокотник дивана, руки принцессы обнимают его ступню.

Иериссос молчит, склонившись к Мантинее, перебирая пряди ее волос. Рабы, собирая осколки стекла, режут себе руки и ноги, винная лужица подтекает под диван, принцесса подбирает ноги, рабыня кидает на плиты большую тряпку; чайки, обосновавшиеся на колокольне собора, бьют крыльями по стеклам; принцесса отпускает омытую ногу раба с раной, смягченной слюной, тот отступает к столу; принцесса поворачивает к Иериссосу окровавленное лицо с приоткрытым ртом, розовая слюна скопилась на деснах:

— Видишь ли, кровь, даже самая подлая, разгоняет мою меланхолию. Когда не льется их кровь, когда, во дворце ли, в саду ли, они работают, не раня себя, меланхолия снова сжимает меня, она дробит мои кости, я встаю с ложа, преследую рабов, мешаю им, чтоб они поранились; я даю острый нож мальчику, иголку или ножницы девочке, сидящей у меня на коленях. А вот кровь животных повергает меня в ужас. Поутру я встаю, бужу Мантинею, мы выходим в Экбатан; на улице я склоняю увядшее за ночь тело к кровавому ручейку; я собираю в ладони кровь рабов или партизан, застреленных ночью, и пью; Мантинея, отвернувшись, дрожит на тротуаре, струя из-под колес грузовика окатывает мое платье, холодит мой лоб и там, внизу, смягчает лихорадку, которая его распирает. Вернувшись во дворец, я ложусь, и выпитая кровь запечатывает мне уста до вечера.

В полдень, оставив спящую принцессу в ее спальне, Иериссос и Мантинея поднялись на крышу дворца; высшие чины выходят из своих авто, толпятся на маленькой лестнице, ведущей на террасу, их шоферы, развалившись на переднем сиденье, зажигают сигареты, достают из карманов бутылки и фрукты, снимают шляпы, включают радио, свистят вслед девицам, свободным или рабыням, привставая на сиденьях и опускаясь, когда они проходят.

Иериссос, вскинув руки, лицо в паутине, падает на Мантинею, погребенную в корзине со старыми шалями, растянувшись на ней, он разрывает покрывающие ее шали, ловит ее губы, прижимается бедрами к ее животу; их слюна увлажняет лоскуты, пряди шерсти застревают в зубах; Иериссос прижимает губы и десны с двумя выбитыми зубами — в детстве он упал на камень, убегая от вождя — к горлу Мантинеи; зубами он расстегивает ворот платья, прикусывает грудь до соска, на который он сплевывает; Иериссос встряхивает пыльной шевелюрой, потом, отступив на корточках, задирает ее платье, двумя руками накрывает ее живот, спускается к влагалищу, лижет его, его губы трепещут под прядью волос, колени Мантинеи сжимают плечи Иериссоса, ее руки обвивают его тело, его руки, в складках которых сверкают блестки пота.

Посреди пира один генерал по неловкости переворачивает соусник на голову маленького раба, который сидит у его ног, вцепившись в подол материнского платья; она, зажав соусник в кулаке, сидя на корточках, стирает соус с черепа ребенка подолом платья, ребенок задыхается, лежа на спине, ресницы сожжены, глаза залиты соусом, губы плотно сжаты, поднятые колени сведены судорогой, ладони прижаты к бедрам; рабыня, не говоря ни слова, щеки залиты слезами, поднимает ребенка на руки, швыряет соусник на стол и выбегает в вестибюль; принцесса, вся обмякнув, с пылающим лицом, смотрит на елки:

— Этот ребенок умрет; его отец — сын проститутки, принц взял его совсем маленьким из борделя, где тот жил, целый день голый, кости и кровь насыщены желчью, суставы разбиты от выкручивания и пинков; во дворце, несмотря на свои болячки, он очаровал всех девушек, всех женщин, его каморка в погребе до рассвета оглашалась их криками и смехом, это хороший производитель.

Раб, посланный из кухни, склонился и прошептал что-то на ухо принцессе.

— Ладно, принеси его пожитки и закинь на елку.

Раб выходит, потом возвращается, в его руках костюмчик маленького раба и его игрушки: кораблик из коры и волчок; принцесса трогает вещи:

— Они пахнут молоком. Горе мне, пьющей кровь.

И раб забрасывает все на елку.

Мантинея, стоя за принцессой, смотрит на Иериссоса; его пальцы дрожат на полу обглоданной голове перепелки, его зубы дробят глазные впадины, череп; принцесса замечает его улыбку, адресованную Мантинее, она продолжает разговор с генералом, сидящим напротив, но вечером, когда Иериссос ушел в Лектр, она набросилась на Мантинею, лупила ее кулаками, пинала ногами, потом, увидев ее раненой, избитой, потерявшей сознание, она пила кровь изо всех ран, покрывая тело руками, слезами, волосами.

На рассвете, одна, она идет пить кровь вдоль тротуаров; она рыщет по бойням — чтобы увидеть кровь забойщиков, поранившихся своими ножами, она пересекает мощеный двор; ее платье на пояснице надувается свежим ветром, подол скользит по крови, цепляя отрубленные головы овец, коров, свиней, коз, головы катятся, из них выскакивают крысы, перемазанные кровью; ноги принцессы слабеют, она подбирает платье и становится на рельс; молодые рабочие, опершись на вагонетку, режут кукурузные лепешки, прижимая их к груди, принцесса наблюдает, как нож рассекает хлеб и останавливается на большом пальце; она входит в главный корпус; от криков животных дрожат стекла; принцесса пробирается между вагонетками, подсобники снуют по кровавым лужам, стирая кровь с волос, у одного на щеке отметина от козьего копыта; вода стекает на плиты из загонов, унося клочки шерсти и навоз; два подсобника дерутся между покачивающимися, звенящими крюками, принцесса поднимает завесу загона, где подсобники под предводительством мастера — забойщика — голого по пояс, в переднике, спадающем на бедра — удерживают животных и перерезают им глотки, волосы разметаны в свете неоновых ламп, рога животного упираются в пупок. Лоб принцессы, поддерживающей завесу, покрыт капельками розоватого пота; мышцы подсобников напряжены; ноги парней близ лошадиных копыт; подсобник добивает неудачно забитую лошадь, вывалившийся лошадиный язык обвился вокруг запястья подсобника, лошадь упирает копыто передней ноги в бедро юноши, копыто задирает шорты до паха, приоткрывая прядь волос и гениталии; подсобник склонился к лошади, одной рукой проворачивает нож в ее горле, другой — вцепился в дымящиеся ноздри. После он вынимает нож, лошадь, взбрыкнув, толкает руку с зажатым в ней ножом, лезвие скользит по лобку, оставляя зарубку под волосами, кровь сочится на черную прядь; подсобник, не выпуская ножа, большим пальцем трет пораненное место; принцесса бросается к нему, расталкивая подсобников с мастером, садится на корточки, ухватившись за ногу парня, ее пальцы пробираются к бедру, губы устремляются в проем шортов, язык обшаривает окровавленные волосы у основания члена, грудь упирается в копыто, вывернутые, обкусанные губы блестят; подсобник, не смея шелохнуться, держит нож над головой принцессы, взгляд блуждает, губы трепещут, ноздри дрожат, пот застилает глаза, склеивает ресницы, мышцы ноги и бедра напряжены; принцесса сосет кровь, волоски щекочут ей ноздри, правый глаз накрыт штаниной, левый впился в подернутый мутью глаз умирающей лошади. Забойщик и его подмастерья сгрудились вокруг них у стены загона; парнишка, которого принцесса держит за колено и зад, положил свой нож на голову принцессы, гладит ее волосы на висках и на плечах, пропускает их между пальцами, накручивает на ладонь, его ногти скребут открытые виски; ноги принцессы под платьем раздвинуты, губы влагалища сочатся смазкой, она сильнее жмет его зад и колено, она прикусывает основание члена, надавливая на ранку, из которой уже не течет кровь, член подсобника твердеет, поднимается к ноздрям принцессы, но, втянув язык в рот, переполненный кровью, она поднимается, скользнув ладонями по его бедрам, вытирает губы его ладонью, окидывает взглядом подсобников и выбегает из загона; парнишка сжимает нож, склоняется к лошади, копыта которой скребут по плитам, ударом кулака поднимает ей голову, вонзает нож рядом с первой раной, лошадь поводит головой, ее спина дрожит под босыми ногами подсобника, ему в глаза брызжет струя крови, стекая на щеки, на грудь, на живот, на колени, затекая под шорты. Два подсобника, присев, держат ноги лошади, забойщик берет в углу загона свинцовую болванку, высоко ее поднимает; парнишка отскакивает в сторону, болванка падает на череп лошади; ее ноги, сжатые руками подсобников, дергаются, она хрипит, глаза закатываются, пар из ноздрей летит в разорванное горло, рот приоткрывается, кровь, смешанная со слюной, течет между зубов и из ноздрей.

Принцесса в перепачканном платье бежит вдоль стены, из поросших мхом щелей выпархивают трясогузки, задевая крыльями ее волосы и щеки; часовые, навалившись грудью на гранитные бордюры, царапают камень своими ножами. Один из часовых дремлет, уронив голову в каске на гранит, его рот, наполненный сонной истомой, сдувает кварцевую крошку; принцесса спотыкается о клубок водорослей, из него вываливается детская ручка, источенная червями; подол платья, зацепившись за клубок, распутывает его, раскрывая нагое тело ребенка с отметинами от гусениц танка. Крыса, выбравшись из-под останков, вцепилась зубами в край платья; другая крутится в консервной банке, вспрыгивает на живот мертвого ребенка и пробирается к горлу, оставляя на бледной груди ржавые следы.

Старуха — кольцо в губе заросло кожей — присев на корточки у стены, бросает щепки в костерок, разведенный между ногами:

— Пейте, ешьте, малыши, вгрызайтесь в сладкую плоть, пусть его кости и жилы станут клеткой для вас.

Она охотится на крыс: зверьки сбегаются на приманку, прогрызают тело, проникают в раны, мордами поднимая кожу, шевелятся во рту, под мышками, между ягодицами и в животе; увидев, что все крысы достаточно углубились, старуха встает, нагибается над трупом, накрывает отверстия кусками просмоленного брезента; крысы возвращаются к проходам, пытаясь вырваться, но старуха, сжимая им головы пальцами, швыряет их, еще живых и пищащих, в костер. Чтобы изловить тех, что засели внутри, старуха шарит по телу, они перекатываются под ее пальцами, она гонит их к суставам, к полостям в животе и горле, там она их давит, прорывая кулаками стылую, забрызганную кровью кожу.

Одна из крыс вгрызается в челюсти и щеки, от ее движений поднимаются веки и шевелятся уши; старуха двумя руками сдавливает виски; десны, разорванный язык, нёбо — одна кровавая дыра, прикрытая зубами, крыса поворачивает в эту эмалированную кровавую ванну, старуха затыкает рот куском брезента; крыса, увязшая в горле, тянет брезент, вцепившись в него зубами, потом снова поворачивается, проталкивается через горло и выходит в легкие; старуха встает, подбирает в грязи палку, обвитую колючей проволокой, ударяет ею по груди мертвого ребенка; крыса протискивается под легкими, разорванная плоть скрежещет; крыса оказывается в наполненном дождевой водой животе. Старуха бьет по животу, колючая проволока разрывает живот и накалывает крысиную морду, старуха снова бьет, крыса верещит, сучит ногами в крови, прячется под кости таза, палка их дробит, старуха через дыру достает крысу и бросает ее в костер; потом, присев на корточки, она пожирает зажаренных крыс и засыпает до полудня, прислонившись к стене; когда она просыпается, крысы снова покрывают труп, старуха давит и оглушает их; кровь, зажженная вечерним солнцем, золотым дождем омывает ее запястья. Когда труп весь изодран и больше не может служить приманкой, она тянет его на костер и жарит на медленном огне; пожирает и его, отрывая руки и ноги, покрывая зубы теплым пеплом; она растягивается на костях и спит, подставив раскрытый рот ночному дождю, до зари; проснувшись, идет вдоль стены к свалке и, когда видит лежащий сверху или заваленный отбросами трупик с раскрытым ртом, сердце в ее груди учащенно бьется, ее руки дрожат под дождем, когда она подходит к телу, которое треплют за волосы, за пушок под мышками и на лобке крупные крысы; тогда она берет мертвого ребенка на руки, или, если он слишком тяжел, волочит его за ноги к стене; маленький раб пришел на свалку с ведром экскрементов, ручка ведра врезалась в ладонь, босые нога увязают в грязном снегу.

Старуха видит ребенка, достает из-за пазухи перьевую ручку из фальшивой слоновой кости, крутит ее на солнце, ребенок подходит; его босые ноги забрызганы мочой; его хозяин — старик, свободный, но бедный, имеющий лишь одного раба, вставая с постели, помочился ему на ноги; старуха хватает его за плечо; принцесса бежит вдоль стены; ребенок дотрагивается до ладони старухи, та подносит перо к его глазам:

— Посмотри внутрь, там виден остров Энаменас, который отобрали у твоих предков экбатанцы.

Мальчик широко раскрыл глаза, вцепившись в ладонь старухи, а та подносит ручку к его лицу, направляет к губам и вонзает в рот ребенка, мальчик кричит, плюется, сжав ручку зубами, царапает ногтями запястье старухи, ручка раздирает ему нёбо, кровавая пена стекает на его подбородок, на грудь; принцесса повернулась, бежит назад; старуха вталкивает ребенка в каморку, где хранится инвентарь мусорщиков; мальчик, пятясь, вступает в ведро с экскрементами, измазав в них ногу и штанишки; старуха опрокидывает ребенка на инструменты и закрывает дверь.

Принцесса, роняя с губ розоватую пену, обегает вокруг каморки, наваливается плечом на дверь, трется об нее; старуха извлекает ручку изо рта ребенка и втыкает ему в грудь, ручка сгибается, мальчик хрипит, из его рта доносятся звуки перекатывающейся гальки, пальцы вцепились в зубья вил; старуха хватает вилы и протыкает руку ребенка; его ноги прижаты к животу. Принцесса, плечо разодрано о набитые в доски гвозди, рычит, стонет, кусает дверную щеколду; до полудня, возбужденная запахом крови, разлитым по примятой траве, она извивается у двери и кровь подсобника под лучами солнца засыхает на ее губах и щеках. Старуха, усевшись верхом на ребенка, пьет его кровь, заглатывает куски мякоти; ребенок свободной рукой гладит ее волосы, но та, присосавшись ртом ко рту мальчика, лижет его губы и щеки и вынимает зубами куски, оторванные пером; ребенок, запрокинув голову, блюет черной кровью, которую старуха тут же выпивает. Наверху, на влажном розовом ветру, звучит труба; мальчик отпускает запястье старухи, пробитой рукой упирается в ее рот, она кусает руку и лижет рану; после, толкнув дверь, прижимая коленом тело ребенка, она высовывает голову из каморки, вытаскивает тело, волочит его по грязи вдоль свалки; принцесса наскакивает, хватает голову, подпрыгивающую на коробках и обломках утвари, ее широко раскрытые губы трепещут над красными губами ребенка.

Старуха оборачивается, хватает кусок железа и швыряет его в спину принцессы, склонившейся над ребенком, лицо к лицу, рот в рот; руки, впиваясь в шею, подбородок, щеки, царапают бледную кожу, смягченную дождем; старуха втягивает тело на железную кровать с гнутыми решетками, наваливает на живот ребенка матрас; мальчик задыхается, принцесса глотает отрыгнутую кровь; два здоровенных раба ищут ее на бойне, где подсобники мечут ножи им в ноги, под стеной, где часовые швыряют в них комья земли и мочатся на них сверху; они находят ее впившейся в рот умирающего ребенка, в сбившиеся волосы впились пружины матраса; старуха бьет палкой по отбросам, выслеживая крыс; рабы подходят, гладят живот ребенка, член, волосы на лобке, где свернулись мелкие слизни, бедра, колени со спущенными окровавленными шортами.

— Ваше высочество, кровь сворачивается, мальчик умирает.

Она открывает глаза, отлепляет свои губы от губ мальчика, ее ладонь, сжимавшая горло, чтобы, ослабляя хватку, направлять порции крови в рот, разжимается, раскрывается, опадает; на щеках и на лбу принцессы — следы губ и зубов ребенка; принцесса протягивает руки рабам, те приподнимают ее; пальцы, вцепившиеся в их плечи, оставляют на них кровавые следы; старуха, сидевшая на ящике, подходит к кровати, вытягивает тело из-под матраса и бросает на отбросы; крысы тотчас набрасываются на него, шевелят голову, ладони, член; одна из них, втискиваясь в рот, кусает десны, ребенок хрипит, крыса подпрыгивает и выскакивает изо рта, зацепившись когтями за ноздри; когда старуха зажарила и съела всех крыс, она втащила тело, волоча запрокинутую набок голову по углям, на костер; подбородок и щеки мальчика в огне, колени прижимаются к животу, он хрипит сквозь зубы, из его рта вытекает струя крови, запекаясь на огне, голова скатывается на тлеющие синим пламенем угли; старуха переворачивает тело, подгребает жар обломком лопаты и набрасывает сверху; зажарив низ живота, она тянет труп за ступни, разводит ноги и сдувая пепел с бедер, вгрызается в пах.

Принцесса лежит в своей постели, солнечные лучи, просачиваясь через закрытые ставни, жалят ее в лоб, она шевелит губами; Мантинея сидит у ее изголовья, изнемогая от запаха смерти и крови, разлитого по простыням; она держит ее за руку до пробужденья.

Голый септентрионский офицер гладит черепицу, прижимает теплую ладонь к бедру, встает, пересекает комнату, пинает голову Аиссы, спящего у двери, мальчик просыпается, потягиваясь:

— Садись на окно.

Мальчик вскакивает, одеяло соскальзывает с плеч, офицер подталкивает его к окну, тот усаживается; сдергивая с мальчика шорты и рубашку, обвивающую его нагие бедра, ласкает его затылок, не спуская глаз с принцессы, которая сидит с окровавленным ртом в саду, опустив руку на стул, где еще недавно сидела Мантинея.

Когда девушка возвращается, стоящий член офицера упирается в поясницу мальчика; Мантинея садится, принцесса убирает руку, склоняется к ее лицу, Мантинея кончиком пальца отталкивает этот рот, дымящийся кровью.

В порт входит военный корабль, его орудийные башни надвигаются на печные трубы и стяги Экбатана; маленькие рабы купаются в лимане под мысом Лектр, вражеские часовые, плечи которых, натруженные тяжелой экипировкой и винтовочными ремнями, залиты солнцем, стреляют в эти маленькие белые тела со следами ногтей и зубов, примостив ствол на камень или дерево; пули, дымясь, рикошетят от блестящей на солнце воды, прошивают тела, брызжет кровь, волосы погружаются, раскручиваясь под водой, обвиваясь вокруг ног, шей и рук, смешиваются с кудрями на лобках, кровь наплывает, скрывает лица умирающих, сжатые кулаками члены; часовые смеются, бьют прикладами по камню или дереву.

Женщины, вцепившись в волосы, бегут вдоль лимана, кричат, натыкаются на пни, падают в ил, поднимаются, входят по пояс в воду, задыхаются, у одной из них в руке черпак, вымазанный овсянкой. Они погружаются с головой, вытаскивают тела детей на сушу и взваливают их на плечи. На берегу они укладывают их на сухую бугристую землю, покрытую опавшими листьями. Часовые стреляют снова, пули взбивают пыль под листвой, разрывают колени мертвых детей и ладони, гладящие их.

От звука выстрелов рука принцессы вздрогнула на царапине, которую Мантинея сделала на своей щеке, поднимаясь с постели. Принцесса прижимается ртом, лижет ранку кончиком языка, Мантинея, положив ладони на грудь, склонила голову на плечо, кровь с губ принцессы, кровь, смешанная со слюной, течет по ее щеке, и принцесса сама слизывает ее вниз до шеи.

Молодой офицер дрожит, прижав Аиссу к животу, мальчик обмяк в солдатском поту, рука офицера, пробравшаяся в шорты, играет с членом Аиссы. Груди Мантинеи напряглись на безжалостном солнце, кровь горит во рту принцессы, по ноздрям Мантинеи катятся слезы, принцесса собирает их и пьет. За стеклами веранды толпа дрожащих рабов, их глаза и уголки губ в коросте, пялится на принцессу в кровавой тени. Их дети спят у их ног, от их дыханья на окнах появляется мутная влага, их губы прилипли к стеклу.

Мантинея с двумя здоровенными рабам ищет принцессу; на берегу лимана, охраняемого отделением, молодой офицер, сидя на подножке бронетранспортера, слушает игру Аиссы; мальчик стоит, прислонившись к крылу; мелкие крысы снуют по гусеницам, волоча хвосты по грязи.

Солдаты видят рабов и за ними Мантинею. Бросаются, хватают их за запястья, подводят к офицеру:

— Кого вы ищете?

— Принцессу.

Рассвет холодит кровь в жилах и края шрамов.

— Подойди, ты.

Он проводит рукой по бедрам Мантинеи, солдаты ставят рабов к бронетранспортеру, руки на капот. Мантинея сидит на коленях у офицера, Аисса положил скрипку на крыло.

— Играй.

Офицер смотрит в белки глаз Мантинеи, его щеки отливают серебром:

— Согрей меня. Вас, женщин, ненавижу. Я промерз. Кровь в моих венах черна, люби меня, пронзай меня, открой меня, пусть кровь моя исходит вместе с семенем. И ночью я плачу, и днем, но слезы мои не мешаются с кровью.

Положив голову на грудь Мантинеи, он кусает верх ее платья, ветер взметает пыль и песок под днищем бронетранспортера и швыряет их на голые ноги Аиссы. Офицер поднял голову:

— Отнесите ее в кабину.

Солдаты берут Мантинею за голову и ноги, поднимают, бросают ее на сиденье, голова упирается в руль; офицер поднимается на подножку, один из солдат опустил свою холодную руку на голый живот Мантинеи — задравшееся платье зацепилось о рукоятку переключения передач; офицер бьет солдата по лицу, ложится на Мантинею, раздвигает ее ноги, сведенные холодом, ловит губами рот Мантинеи, его слюна блестит на ее ушах, на волосах, прилипших к вискам. Когда он поднимается, блестящая на солнце сперма стекает на живот Мантинеи, черная пыль присыпает ее глаза и лоб. Сжав кулаки, офицер запрокидывает голову, слезы вновь наполняют его глаза, стекая по лицу к волосам; солдаты, вынув ножи, вонзают их в ноги рабов, кровь брызжет, струится по росе; рабы с перерезанными сухожилиями падают на песок.

Аисса играет на скрипке, смычок дрожит на струнах, колени его подгибаются; рабы стонут, их лица бледны, черепа под волосами раскрашивает кровь. Офицер, достав пистолет, бьет их рукояткой в висок. Мантинея в кабине встает, одергивает платье. Выстрелы в Экбатане: сто пленных, челюсти и колени раздроблены, сердца в огне, падают в грязь центральной тюрьмы.

— Убейте, убейте их всех, пусть кровь их смоет прилив.

Он еще не застегнулся, член свисает из ширинки, крик, сотрясая его, выжимает последние капли спермы, они брызжут на ноги Аиссы. Офицер берет Мантинею за руку, ведет девушку к воде, усаживает ее в пену прибоя, сам садится на корточки, набирает в ладони воду, обмывает лоб и губы Мантинеи, потом показывает на член, девушка соединяет ладони, набирает в них воду, офицер полощет свой липкий член.

Напротив, на берегу Лектра, горит дом, вокруг бегают солдаты, огонь перекидывается на деревья, ползет по траве, полыхает, пожирает снег по бокам лимана; птицы, застигнутые пламенем, вспархивают, и, бездыханные, с одеревеневшими грудками, валятся в снег, лапками кверху; офицер прислонился бедром к щеке Мантинеи; в морозном воздухе поет скрипка; кровь рабов стекает в трещины застывшей земли.

Вечером, по дороге в Уранополис, Иериссос напоролся на отряд вражеского офицера; засада грохочет во тьме, раненые отползают в ельник и прячутся за стволами; Иериссос преследует офицера в высокой заиндевелой траве, тот проваливается в замерзшее болотце, Иериссос вонзает свой кинжал ему в грудь, лезвие пробивает лед, офицер стонет, кровь хлещет из его рта; Иериссос уловил исходящий от раненого тела запах Мантинеи; лед подается, оплывает под головой офицера; Иериссос встает, целится в грудь, стреляет, тело на льдине дергается и погружается в черную воду, забрызгав кровью прозрачный лед; на бронетранспортере рабы и солдаты — нож к ножу, тело к телу. Конский волос из подушек обвивается вокруг их ног, раненые грызут окровавленную еловую кору; солдат и раб, по пояс в башне, вцепились друг другу в горло, раб бьет солдата коленом в живот, солдат плюет ему в лицо, слюна течет по кольцу, раб ее пьет; солдат освобождается, воткнув кинжал рабу в живот, потом оглушает раба прикладом винтовки, проводит рукой по его застывшему горлу, проворачивает кинжал в животе раба, вынимает его, вытирает лезвие о волосы поверженного врага; солдат спрыгивает с брони, Иериссос его видит, стреляет в него, но его ступня скользит по снегу, Иериссос падает навзничь; выскакивают два вражеских солдата, прятавшиеся за бронетранспортером; Иериссос встает, опершись на руку, выпускает очередь в солдат, те падают головами в следы гусениц, предсмертные вздохи плавят снег под их ртами.

Аисса бежит к болоту, его скрипка падает на лед, скользит в лунном луче; вокруг смычка трепещут стрекозы, вспорхнувшие из тени тростника; Аисса бредет по болоту, его ноздри раздуты от запаха крови и льда, он подбирает скрипку, которую ветер бережно катит по льду; сквозь хрусткий панцирь он видит труп офицера, затянутый под лед, губы прилипли к льдине, блестки вместо глаз.

Пленные, взятые Иериссосом, сбежали перед рассветом, уведя с собой Аиссу; поскольку сражение наполнило их желанием, они направились в бордель, толкая Аиссу перед собой; не имея денег, они продали мальчика в обмен на проститутку каждому на все ночи, оставшиеся до отправки на септентрионский фронт.

Служитель борделя втолкнул Аиссу в каморку, отделенную завесой из волнистого железа:

— Ты будешь любить мужчин и женщин, которые поднимут завесу и сядут к тебе на кровать; ты будешь играть им на скрипке, пока они будут тебя раздевать.

На септентрионском фронте враг втиснут в сукно и железо, вены и губы трещат от мороза, моча и сперма застывают, едва излившись, рваная жесть ранит руки и спины, холодная сталь стволов липнет и сдирает кожу, ноги повешенных стучат по лицам солдат, население гниет на соломе, вгрызаясь в сталь и дерево рам, забрызганных экскрементами. Поверженный, помороженный враг околевает в теплых утробах своих жертв; холод и провода ломают ветки, рука полководца дрожит, дрожат и его губы; весной у разрушенной стены осажденного города он гладит щеки и глаза усталых детей, призванных на фронт, гладит волосы, вьющиеся из-под касок или фуражек с синим слюдяным козырьком.

В освобожденном Экбатане капитан, примчавшийся с Букстехуде, провозгласил республику, но за морем народы, подчиненные Экбатану, освободив его, возомнили, что обретут независимость; Иериссос в столице вырывал рабов его былой армии из рук новых владельцев; он тайно встретился с вождем, преданным суду, приговоренным к смерти, после помилованным, на острове, где тот был заточен; Экбатан смеялся, совокуплялся с варварами; в кабаках танцевали голые парни, мокрые от пота и вина, намотав на живот вражеские знамена, политые кровью патриотов; девки шастали между столами, груди и лобки покрыты свастиками — символом разбитого полководца — и фотографиями истощенных голодных детей; на сцене мальчик из Септентриона, спасенный от голодной смерти, сквозь дым и пар изображал пантомиму бомбардировки его квартала; офицер, которому он принадлежал, продавал его за плошку икры.

Капитан и Иериссос построили укрепленные поселения для разоруженных рабов, отпущенных на волю Экбатаном; у ворот поставлены вооруженные часовые; подростки, дети прежних хозяев этих рабов, приходили кричать у ворот, вызывающе бросать камни в каски часовых; капитан выкупил более двух сотен рабов и поселил их в этих деревнях.

Экбатан, оскверненный, раздираемый чистками, ослабленный, низведенный в ранг подчиненных народов, смотрел на своих патриотов, возвращающихся из септентрионских лагерей с печатью смерти на челе, с бесценным революционным инвентарем; родилось искусство, исключившее, для пущей безопасности, присутствие человека. Мыло, которым в ванной, заполненной вломившимся сквозь стекла солнечным светом, терли себя девушки, воняло и было дряблым, как мертвечина.

Бог, после трехвековой агонии, умер. Тщетно его жрецы, опрощая ритуал поклонения, забеливали стены храмов. Бог скрывал глубины человечьего сердца, человек познал в сердце своем зверя, с глаз его спала печать, звериный дух теснит его дыханье, Бог умер теперь, когда человек более всего одинок.

Ночью Иериссос с капитаном идут под дождем по спящему Экбатану; песчаная пена лимана бьет в борта сверкающих огнями кораблей; там расхристанные матросы играют в карты, смеются и ласкают груди девок с лоснящимися от спермы и вина губами.

Вдоль причала освещенные магазины ломятся от фруктов, металла, зерна; Иериссос с капитаном поднимаются по лесенке, обжитой крысами, в магазинчик на задворках; за запотевшими стеклами, покрытыми плевками и экскрементами — узкий коридор, разделенный пополам откидной стойкой и заставленный ящиками на салазках; в ящиках и на полу, покрытом опилками и обрывками упаковки — маленькие девочки в лохмотьях, по три в ящике, сидя на корточках ищут вшей, облизывают губы и ладони, растрепанные волосы в резком неоновом свете; на решетках — таблички: стоимость, страна происхождения. Иериссос слышит сквозь стекло, как они шевелят губами, сглатывают слюну, сжимают и разжимают мышцы.

Экбатан правит, подавив восстания колоний. Капитан отстранен от управления государством. Боевая армия становится полицейской. Государство — в руках участников сопротивления, видевших в освобождении Экбатана лишь изгнание и уничтожение внешнего врага; те, кто рассчитывал на освобождение от врага внутреннего, разочарованные, разоруженные, подозрительные даже для близких, нашли прибежище на ниве спорта и образования. Понемногу наименее правоверные из них согласились вернуться в государственные структуры; вскоре им пришлось принять и колониальные репрессии, и новых союзников.

Но их пребывание в государстве вызывает чрезмерный рост общественного сознания; рабы освобождены или предназначены только для войны и развлечений. Новые законы защищают их право на труд, на отдых, на обучение их детей; для них одних строятся города; им незачем больше бунтовать; многие бывшие хозяева, разоренные падением патриархального режима, сотрудничавшего с оккупантами, и появлением в Экбатане слишком дорогого промышленного оборудования и слишком смелых методов инвестирования, завидуют им.

Иериссос идет по разоренному Лектру, Мантинея сидит на деревянной скамье, он касается ладонью разрушенных палисадов и хижин; внутри разбитых лачуг он пинает, давит ногами сломанные целлулоидные игрушки; на штукатурке надпись: «Рабия — моя любовница»; горло Иериссоса сжимается: Мантинея в развевающемся на плечах шарфике смотрит на море и на отраженную в нем пастушью звезду. Иериссос подходит, он гладит ее волосы, под его ногтями — засохшая кровь засады под Уранополисом:

— С радостной дрожью вступаю я в безверие. Пусть сдавит мой лоб перекрестье носилок, пусть плечи мои покроет блевотина. О сомнение, единое вечное.

Потом, проспав до зари меж рук и влажных грудей Мантинеи, он встает, спускается в кузницу, садится, подставив огню обнаженные плечи и ноги, и велит вставить кольцо себе в нижнюю губу; после операции кузнец выталкивает его во дворик над лиманом:

— Постой на ветру, пусть серебро остынет.

Его губы распухли; кузнец ставит на кроличью клетку ящик для инструмента, наполненный потемневшими кольцами:

— Эти я вынул из губ освобожденных рабов, мужчин, женщин, детей; после на их грудь стекала кровь, их руки дрожали. Посмотри на это колечко, я вынул его у мальчика, он укусил меня в руку, он потерял сознание, я дал ему стакан вина, я утешал его, я водил его за руку по дворику, кровь забрызгала его рубаху и шорты до бедер; один из моих кроликов, весь белый, выскочил из клетки и из валялся в крови. Иногда я вынимаю за день до двадцати колец; моя ладонь, грудь, когда я ложусь спать, покрыты пеной, кровью и слезами.

Вечером в Экбатане газеты вырывают друг у друга из рук: Энаменас ночью восстал в десяти стратегических пунктах, колонисты вырезаны, их дети забиты ударами топоров или сброшены в колодцы. Правительство издало указ об отправке войск на остров.

Пароход отходит из Экбатана, солдаты на причале кричат, блюют на канаты. Вечером, в открытом море, Иериссос и Мантинея, снова взятые на службу принцессой, разносят солдатам чаны с супом; пьяные солдаты, грудь и воротник пропитаны блевотиной, сбивают Иериссоса с ног и окунают его голову в чан с горячим супом, пока он не умирает. Город поднялся из болот, с востока ограниченный морем, с запада — лиманом реки Себау. Старый квартал, населенный беднотой, увяз в болоте близ реки, там хижины из бамбука и рифленого железа день и ночь дрожат на сваях. Новый жилой квартал построен на насыпном холме и скрыт от хижин завесой из лип, миндальных деревьев и эвкалиптов, где застревают воздушные змеи детей офицеров и государственных служащих. Солдаты оккупационной армии и сил поддержания порядка, а также подразделения из внутренней части острова, выводимые время от времени на отдых, живут под этими деревьями напротив особняков и дворцов в бараках из бетона и крашенного зеленой краской алюминия.

Ночью они наклоняются над крышами старого квартала, они кричат, поют, они блюют в лунном свете и в шелесте листвы, и запах гнили опускается на молчаливые лачуги. Там живут семьи, поредевшие от мобилизации и предательства, теснимые голодом, вожделением, страхом. По ночам стаи оборванных детей, волосы прилипли к черепу от чьей-то крови, бродят по грязным улицам, падают в отбросы, копошатся в перепачканной траве, проваливаясь по колено в наслоения человеческих и звериных экскрементов. В свете приоткрытых дверей женщины с прилипшими к напомаженным ртам волосами зазывают, подтягивая чулки под платьем. Крики несутся от дровяных куч, с углов улиц, из кустов, из заброшенных уборных. Мужчины курят у домов, усевшись в кружок на грязную землю. Ночь раздирает выстрел, приглушенный стон в бараке. Дети, отталкивая матерей, занятых застегиванием подвязок, набрасываются на суп, коты скребут когтями железо крыш.

Вдали по ночным тропам бродят голодные звери, разрывая в клочья раненых аистов и заблудившихся детей.

Крики людские и звериные поднимаются от земли, но люди безразлично смотрят в искалеченную ночь.

Грузные звери бегут, спрятав когти, к вершинам холмов, перепрыгивают овраги, сжав в зубах бьющуюся добычу. Источники рождаются во мраке.

По утрам юные нищие, валяющиеся на земле, как отбросы, спят — затвердевшие члены стиснуты между животами и сырыми камнями. Проснувшиеся спозаранку дети топчут нищих с хриплыми криками. Трава покрыта инеем, нищие катаются по ней под взглядами часовых третьей стражи. Женщины, пригвожденные к своим циновкам, надеются на возвращение, на освобождение. Разбуженные нищие трясут свои лохмотья и плетутся на благоуханные лужайки, где солнце курит фимиам.

В деревне неверная жена оплакивает любовника и своих потерянных детей. Любовник бежит в заросли, истекая кровью. Вокруг грузовика молодые солдаты с бритыми затылками бьют себя в грудь кулаками. В кабине один из них просыпается, его полузакрытые глаза видят человека, склонившегося к земле, как куст; солдат кричит. Все вскидывают винтовки и стреляют. Человек подпрыгивает, скрестив руки, и падает на локти, на колени, поднимается и пытается бежать. Солдаты подбегают, хватают его, сбивают с ног. Один двумя руками упирается в его затылок, двое других прижали коленями к земле его спину и ноги. Человек умолк, его кожа и мышцы размягчились. Четвертый солдат достает из гимнастерки кинжал и быстро перерезает ему горло, кровь брызжет на грязь и на ноги солдат. Тот, что держал голову, отдергивает руку:

— Ты порезал меня. Блядская армия. Блядская армия.

И он кидается на убийцу, вцепляется ему в горло испачканными в крови пальцами; поднявшиеся солдаты пинают окровавленную, наполовину отрезанную голову ботинками, задубевшими от холода. Под ослепительным сияньем неба трава наполнилась движением.

Так просыпается нижний город. С другой стороны завесы из деревьев, на насыпном холме в тонких чашках дрожат какао и чай; накинуть что — нибудь на плечи, спровадить заспанного любовника; тоска, ожидание прислуги, побудка часовых, принятие командования, одевание детей.

Напротив солдаты с голым торсом, полотенце вокруг шеи, окунают головы в резервуар. Унтер — офицер, погоны перекошены, колет их плечи и локти стеком. Пленные выходят из казематов, часовые с заряженными винтовками подталкивают их к отхожему месту. У резервуара солдаты со щеками, покрытыми окровавленной пеной, смотрятся в треугольные обломки зеркала.