ИНТЕРМЕЦЦО 4

Генерал сидел в кресле, прикрыв глаза, когда в дверь тихонько постучали.

– Да?

Дверь распахнулась, и на пороге появился старший группы встречавших.

– Господин генерал...

– Все готово?

– Да, господин генерал. Аппаратура подключена и настроена. Первичные тесты выдали «оранж».

Генерал поднялся с кресла, пригладил ладонью волосы и кивнул.

– Ну что ж, приступим.

Когда они проходили через холл, все находящиеся там, настолько старательно делали вид, что не обращают на них никакого внимания, что не заметить этого мог разве что человек, страдающий аутизмом. И это еще раз доказывало, насколько все они боятся того, что сейчас должно произойти. Впрочем, генералу этот страх был совершенно понятен. Аппаратура, позволяющая работать с вероятностями, все еще считалась экспериментальной. Вернее, она никак не могла перейти в разряд неэкспериментальных уже около сорока лет. И сегодня никто не мог дать гарантий, что это вообще когда-нибудь произойдет. На самом деле никто, даже ее создатели, до конца не понимали, как она работает.

* * *

Генерал занял кресло старшего оператора. Он обладал не столь большим опытом работы на аппаратуре, как присланный на прошлой неделе из центра специалист, сейчас занимающий кресло второго оператора, но он был главным связующим звеном всей группы, поэтому, чтобы шансы на успех не стали совсем уж призрачными, именно ему надлежало взять на себя ведущую роль.

– Параметры вероятностных колебаний?

– Один и тридцать два – один и тридцать шесть, – быстро ответил второй оператор.

– Планируемое возрастание коэффициента?

– До один и восемьдесят семь.

Генерал кивнул. Изменение серьезное, но в одном из экспериментов, результаты которых смогли зафиксировать, удалось поднять коэффициент вероятностных колебаний до один и девяносто два. Так что некий запас прочности был. Теоретически.

– Сколько прослежено вероятностных линий?

– Шесть, господин генерал. Вот, посмотрите, – и второй оператор развернул перед ним на экране шесть графиков, наложенных на одну координатную сетку. Генерал внимательно всмотрелся в каждую из них, потом поочередно вывел на боковой врезке их параметры. Что ж, также вполне среднестатистически. Он кивнул головой, скорее даже не оператору, а своим мыслям, и негромко спросил:

– И с какой начнем?

– Наиболее низкий коэффициент изменения требуется для линий пять и один, но я бы советовал сначала попытаться воздействовать на линию два. На ней просматривается гораздо большая вероятность получить успешный результат всей операции. Во всяком случае, ключевой узел на ней расположен гораздо ближе к текущей нашей точке, чем на всех остальных. И, видите, он гораздо сильнее окрашен в оранжевые тона, чем узлы на других линиях.

Генерал некоторое время молчал, вглядываясь в линии, медленно колеблющиеся на экране, будто рантунг под легким ветерком, а потом небрежно произнес:

– Ну что ж, давайте поработаем над ней.

И ни он, ни второй оператор, даже не догадывались, что здесь, в этом месте и этом времени, цветом, обозначающим беспрепятственное движение вперед, к цели, считался зеленый. А оранжевый – это цвет, являющийся смесью желтого, здесь обозначающего скорые перемены на что-то прямо противоположенное, и красного...

Когда зазвонил мобильник, Данька вздрогнул и несколько секунд недоуменно пялился на него. Он включил телефон полминуты назад и только для того, чтобы сделать звонок, который, как решили на вчерашнем обсуждении, надо было сделать. Высветившийся номер был незнакомым. У Даньки слегка екнуло под ложечкой. И он уже совсем было решил нажать отбой и сразу же выключить телефон от греха подальше, как вдруг, взглянув на визитку, которую держал в руке, сообразил, что звонит именно тот человек, которому он и собирался звонить. Данька торопливо нажал кнопку ответа и, поднеся мобильник к уху, обрадованно заговорил:

– Игорь Оскарович, добрый день! А я как раз собирался вам звонить...

– Вот как? – Голос Потресова в трубке был энергичен и весел. – Выходит я зря приложил столь невероятные усилия, пытаясь разыскать вас или хотя бы ваш телефон.

– Нет... – Данька смутился. – Извините, Игорь Оскарович, просто я... – и он замолчал, не зная, как объяснить Потресову все, что с ним произошло, и, главное, сомневаясь в том, стоит ли это делать. Но тот не стал дожидаться объяснений.

– Вы в Москве?

– Да...

– А чего ж на занятия не ходите? Я тут с ног сбился. Никто не может сказать, куда вы делись. Что-то случилось? Заболели?

– Ну-у... да, болел я, – промямлил Данька.

– А сейчас как себя чувствуете?

– Сейчас нормально, – брякнул Данька и спохватился: ведь если удастся сделать справку об операции для академки, Потресов может припомнить этот разговор...

Но Данька решил пока об этом не думать. До сессии еще уйма времени, может, и никаких академок не потребуется. Все как-нибудь до сессии само собой рассосется...

– Дело вот в чем, уважаемый студент Джавецкий, я тут переговорил с некоторыми знающими людьми по поводу вашего текста, и они им очень заинтересовались. Возможно, я был не совсем прав, когда считал что текст – подделка.

– Ага, – обрадованно воскликнул Данька, – я потом нашел.

– Что? – не понял Потресов.

– Ну, тот хвостик, про который вы говорили. Тут просто надпись выцвела, и я его не заметил. В свете лампы.

– А-а, ну так отлично. Значит, сам документ, копию которого вы принесли, еще у вас?

– Не... не совсем, – замялся Данька.

– То есть?

– Ну... я его спрятал.

В трубке послышался короткий смешок.

– Что ж, вполне разумно... но надо его достать и привезти ко мне. Вы могли бы зайти на кафедру сегодня часика в три...

– Игорь Оскарович, – поспешно перебил его Данька, – я... мне пока нельзя появляться в университете.

– Почему?

– Ну... у меня это... вирус.

Потресов помолчал.

– Ну, а я к вам подъехать не могу?

– Я... мне... – Данька лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. В принципе, можно было, конечно, пригласить Потресова и сюда, но Барабанщица вчера категорически заявила, что все встречи с посторонними людьми надо проводить только на, как она выразилась, нейтральной территории.

– Ну хорошо, я сам к вам подъеду. Только куда-нибудь не в университет.

– Вот как... – в голосе Потресова послышалась ирония, – ладно, приезжайте ко мне в офис. Рискну персоналом. Записывайте адрес...

После того как Данька нажал отбой, он некоторое время посидел, обдумывая столь неожиданное совпадение, а затем вскочил на ноги и бросился на кухню к Рату.

– Рат, все получилось!

– Что? – спокойно спросил тот, макая котлету во взбитое яйцо, а затем в муку и аккуратно укладывая ее на сковороду.

– Я договорился о встрече с Потресовым.

– Хорошо, – Рат положил на сковороду следующую котлету, – когда и где?

– Сегодня, в четыре. У него на фирме.

– Отлично, – кивнул Рат, закрывая сковороду крышкой, – значит, вполне успеем пообедать.

Данька шумно выдохнул. Вот всегда он так. Вроде бы знает обо всем гораздо больше их, а во время обсуждений только сидит, молча прихлебывая чай, или готовит что-то на кухне. Мол, решайте сами, а я тут ни при чем. Мое дело – сторона. Данька теперь никак не мог понять, как Рат вообще оказался среди них. А вот Барабанщица, похоже, кое-что понимала, поскольку не выражала никакого удивления или неудовольствие такой позицией Рата. А когда народ попытался все-таки раскрутить Рата на более доходчивое объяснение, тот только загадочно улыбнулся и сказал не слишком понятную фразу:

– На свете есть только два достойных для человека занятия – учиться и учить. Вот я и не мешаю вам делать это.

Все недоуменно переглянулись, ничего не поняв, и только Барабанщица серьезно посмотрела на Рата и тихо спросила:

– А помочь?

И Рат столь же серьезно ответил:

– Покарано...

Не успели Данька с Ратом сесть за стол, как в прихожей раздался звонок. Это оказался Гаджет. Ввалившись в прихожую, он тут же повел носом.

– О-о, а чем это так вкусно пахнет?

– Котлетами, – сообщил ему Данька, – Рат сделал. Будешь?

– Ну... – замялся Гаджет.

Рат усмехнулся.

– Не волнуйся, я сделал много – на всех хватит.

– Тогда конечно! – радостно закивал Гаджет. Но только он помыл руки и уселся за стол, как в прихожей опять раздался звонок.

– Ну во-от, – разочарованно протянул Гаджет, – сейчас точно вся толпа припрется. Опять придется в комнате на полу жрать.

Действительно, на крошечной кухне за стоящим у стенки столом могли спокойно расположиться два, максимум три человека. Так что совместные трапезы не оставляли иных вариантов, кроме как комната. Но там не было стульев.

Пришла Барабанщица. Причем одна. И после нее никто больше не появился. Войдя в прихожую, она, так же как и Гаджет, повела носом и спросила:

– Кто-то пожарил котлеты?

– Да, – кивнул Данька, – Рат. Привет, Маш. Ты будешь котлеты? Гаджет уже лопает.

– Ну, Гаджет способен лопать даже подошву от прошлогодних ботинок, – усмехнулась Барабанщица, – только давай. Хотя... все вы, мужики, такие, – махнула она рукой, заходя на кухню. – Ого... а выглядят ничего.

Рат поднялся со своего места.

– Садись.

– Да сиди, я потом, – начала было отнекиваться Барабанщица, но Рат качнул головой.

– Я уже...

Барабанщица посмотрела на чашку с чаем, стоявшую перед Ратом, на тарелку с котлетами и понимающе кивнула, а затем неожиданно спросила:

– А для тебя это принципиально?

– Что?

– Ну... не есть мясо, если ты его сам не добыл.

Рат отрицательно покачал головой.

– Да нет...

– Тогда почему?

Рат улыбнулся.

– Знаешь, есть много вещей, которые я... воздерживаюсь делать. По разным причинам. Но я не утверждаю, что не буду этого делать никогда.

Гаджет и Данька переглянулись. Ну вот, опять все те же непонятные заморочки. Ну неужели нельзя выражаться яснее? Данька вздохнул, Гаджет в ответ покрутил вилкой у виска и вновь вернулся к прерванному занятию. Впрочем, похоже, Барабанщица все-таки кое-что поняла.

– Ты дал обет? – взглянув на него в упор, спросила Барабанщица.

Рат спокойно кивнул.

– Да. И давно... – а затем улыбнулся и добавил: – Но к мясу он не имеет никакого отношения.

Барабанщица задумалась. А Рат, все так же улыбаясь, предложил:

– Давай, я положу тебе котлетку...

Данька вдруг вспомнил, что он еще не рассказал Барабанщице о своих переговорах с Игорем Оскаровичем.

– Маш, я дозвонился Потресову. Он ждет меня с документом у себя в офисе, в четыре часа.

– Насчет документа – обойдется, – отрезала Барабанщица, – копии хватит. Где офис?

– В центре.

– В четыре?

– Да.

– Через пятнадцать минут выходим.

Гаджет, покончивший с третьей котлетой, с видимым удовольствием откинулся на спинку стула:

– Ну вот, теперь я готов к встрече хоть с десятком твоих лысеньких профессоров в дурацких очках.

– Почему это лысеньких? – не понял Данька.

– Потому что человеку, Джавецкий, свойственно мыслить штампами, – усмехнувшись, пояснила Барабанщица, – а у нашего Гаджета в голове этих штампов побольше, чем у других. И один из них такой, что профессора непременно лысенькие и в дурацких очках.

– И ничего не так, – обиделся Гаджет. – Что я профессоров не видел, что ли? Разные они. И вообще...

Что вообще – они так и не узнали, потому что Гаджет замолчал и обиженно насупился. А Данька внезапно вспомнил, что он ведь тоже сначала записал Рата в бомжи. Сразу приговор вынес – «бомж» и точка. И никак иначе даже и не думал называть. Даже после того, как выяснилось, что он очень необычный бомж... И от этого Даньке стало как-то стыдно и захотелось что-то сделать, чтобы развеять тот штамп ну просто в дым.

– Слушай, Рат, а у тебя есть дом?

Рат улыбнулся.

– Есть.

– А семья?

– Тоже.

– И большая?

Рат задумался.

– Смотря как считать. Если со всеми братьями, сестрами, их родственниками, женами и их родственниками, то... где-то около семидесяти тысяч человек.

– Скока? – переспросил Гаджет.

Но Рат продолжил:

– А если только детей, внуков и их потомков, то чуть больше тысячи, – он замолчал и отвернулся, вновь наливая чай. Гаджет сделал круглые глаза и уже откровенно повертел пальцем у виска. Барабанщица нахмурилась, но никак не отреагировала. А Данька просто пытался хоть как-то привести в порядок свои мысли. Да уж, развеял штамп, блин. Такое ни под какой штамп не подгонишь, разве что под тот, что показал Гаджет...

– Ладно, пора! – Барабанщица вскочила с табуретки. – Лучше придем пораньше. Осмотримся...

* * *

Офис Игоря Оскаровича располагался на одиннадцатом этаже современного офисного здания.

Игорь Оскарович встретил их у лифта.

– Проходите. У нас тут ремонт, так что никого нет. Вообще-то это не я арендую, а один из моих основных клиентов. Чтобы мы были, так сказать, всегда под рукой. Все крыло сняли. Тут грязновато, но в моем кабинете уже все закончили, так что прошу туда.

Кабинет оказался просторным – не кабинет даже, а целый офис. Они расселись вокруг длинного стола для совещаний, примыкавшего к рабочему месту Игоря Оскаровича, а Рат сел в дальнем углу, у стены. Игорь Оскарович приветливо улыбнулся и спросил:

– Чаю?

И не дожидаясь ответа, нажал на клавишу пульта, установленного на небольшой тумбе под левой рукой. Дверь распахнулась, и в кабинет вошел... Артур Александрович.

Данька окаменел. А Игорь Оскарович поднялся из-за стола и, раскинув руки, с радушной улыбкой двинулся навстречу Артуру Александровичу.

– Добрый день, а мы вас уже ждем...

В этот момент Барабанщица, как видно, заметившая состояние Даньки, двинула ему кулаком в бок.

– Что случилось, Джавецкий?

– Это... он, – судорожно сглотнув, хрипло сказал Данька.

– Кто? – удивленно переспросил Гаджет. Но Барабанщица уже все поняла. Она вскочила на ноги и оглянулась, как видно подыскивая, чем бы огреть Игоря Оскаровича, загораживающего проход к двери, но вслед за Артуром Александровичем в кабинет протиснулось еще трое мужчин, а в проеме двери замаячили фигуры еще нескольких. Барабанщица качнулась на каблуках и... влепила обернувшемуся к ним Игорю Оскаровичу хлесткую пощечину.

– Что, а!.. – вскрикнув от неожиданности, Потресов потрясенно отшатнулся от нее.

– Сколько вам заплатили?

Потресов держась за щеку, сделал еще шаг назад, а затем визгливо закричал:

– Уберите от меня эту истеричку!

Артур Александрович грустно улыбнулся.

– Мне кажется, что в этом нет необходимости. Она больше не будет давать вам пощечин. Ведь так, милая Маша?

Барабанщица с вызовом посмотрела на него и, ничего не ответив, уселась обратно на свой стул.

– Вот и хорошо, – с удовольствием кивнул Артур Александрович, обходя стол и усаживаясь в кресло Игоря Оскаровича, – с вашего разрешения, я ненадолго займу ваше место, – мило улыбнувшись, обратился он к хозяину кабинета. Тот, все так же держась за щеку, сделал приглашающий жест другой рукой. Мол, чувствуйте себя как дома.

– Итак, молодые люди... – вновь улыбнулся Артур Александрович, – очень сожалею, что наша встреча проходит в не столь дружественной обстановке, как хотелось бы, но ничего поделать уже нельзя. Тем более что моя вина в этом минимальна. Не так ли, Даниил?

Данька молча отвернулся. А что он мог ответить?

– Ну, хорошо, поскольку Даниил не хочет со мной разговаривать, – после короткой паузы продолжил Артур Александрович, – перейдем сразу к делу, – и он кивнул одному из своих шкафообразных подручных, занявшему позицию у двери.

Тот повернулся и махнул рукой кому-то в холле. Спустя пару мгновений в кабинет вошел еще один человек, одетый точно так же, как и шкафообразные, но несколько меньших размеров, с сумкой в руках. Деловито разместившись за столом для совещаний, он раскрыл сумку и вытащил оттуда ноутбук и еще какие-то устройства, при виде которых Гаджет сделал стойку.

– Кхм... я, с вашего позволения, – начал было Игорь Оскарович, но Артур Александрович не дал ему закончить.

– Останетесь здесь.

– Но позвольте... – возмутился Игорь Оскарович.

– Нет, – Артур Александрович с легкой усмешкой качнул головой, – не позволю. Сидеть! – и подняв глаза, коротко бросил: – Ируан!

Стоявший у двери шкафообразный сделал шаг вперед и опустил руку на плечо Игоря Оскаровича, отчего тот прямо-таки рухнул на пол. Пару мгновений он ошеломленно сидел, а затем, судорожно сглотнув, взмахнул руками.

– Да как вы смеете! Я никому не позволю... кхемк...

Договорить он не успел, потому что шкафообразный, усадивший его на пол, коротко, без замаха вломил ему ногой в живот.

– Все-таки как интересно устроены современные, успешные, интеллигентные и образованные люди... – задумчиво произнес Артур Александрович, – всего несколько часов назад, вы, – обратился он к Потресову, – получив от меня очень крупную сумму денег вкупе с требованием устроить мне встречу с интересующим меня молодым человеком, причем в месте, в котором гарантировано будут отсутствовать посторонние, и так, чтобы он ни в коем случае не догадался, кто на самом деле собирается с ним встречаться, не просто приняли в этом участие, но и показали себя одним из самых деятельных организаторов сего мероприятия. И при этом вы до сих пор продолжаете считать себя интеллигентным и порядочным человеком, которому положено оказывать уважение. Не так ли? – и он направил на Игоря Оскаровича брезгливый взгляд. Тот со страдальческим лицом отвернулся к стене. Артур Александрович еще пару мгновений смотрел на скорчившегося у стены человека, а затем повернулся к Даньке и... включил печально-доброжелательную улыбку.

– Эх, Даниил, – он печально качнул головой, – как все было бы просто, согласись вы на мое первое предложение. Я действительно собирался выплатить вам эти сто тысяч долларов США. И мы бы спокойно разошлись.

Игорь Оскарович, услышав озвученную цифру, вскинул голову и удивленно вытаращил глаза, а Гаджет, до которого только сейчас дошло, кто такой этот тип с крутой охраной, подпрыгнул на стуле. Ну а Барабанщица прошипела:

– Спокойно...

– Да, представьте себе, – развел руками Артур Александрович, – более того, ваше счастье, что мы отыскали вас именно сейчас. Еще пару недель – и вас пришлось бы просто устранить.

Он замолчал, и в кабинете повисла тишина. А затем раздался удивленный голос Гаджета:

– Это как, убить, что ли?

– Не совсем, но что-то вроде того, – все так же печально согласился Артур Александрович и... переключил улыбку с печальной на добродушную, – впрочем, не будем об этом. Мы же встретились сегодня. До того, как ситуация стала столь непоправимой. Достаточно будет просто отдать мне... документ и не сопротивляться, когда мы немного поработаем с вашими воспоминаниями. Арлуар? – обратился он к подчиненному, сидящему за ноутбуком.

Тот поднял голову и пролаял что-то на незнакомом языке. Артур Александрович понимающе кивнул и вновь перевел взгляд на ребят.

– Значит, еще трое... вы не могли бы позвонить им и попросить их присоединиться к нашей компании.

– Не дождетесь, – зло рявкнула Барабанщица.

– Ну что ж, – развел руками Артур Александрович, – в таком случае нам придется обойтись без вас, – и он коротко кивнул. В тот же момент со стороны ноутбука послышались гудки, и спустя пару мгновений раздался голос Кати:

– Привет, чего случилось?

– Привет, Объедальщица, – прозвучал в ответ голос Барабанщицы, – ты где сейчас?

– В «Шоколаднице».

– Бросай все и дуй сюда. Запиши адрес...

– Катька, это подстава, – заорала Барабанщица, – немедленно позвони папе и расскажи все...

–... поняла, еду, – послышался из динамиков ноутбука спокойный голос Кати. После чего раздались короткие гудки. Артур Александрович покачал головой.

– Достойная попытка, но бесполезная. Как вы уже поняли, она вас не слышала. Впрочем, довольно демонстраций, – и он коротко кивнул подчиненному. Звук тут же исчез.

– Ну, а пока мы ждем, когда к нам присоединяться остальные ваши друзья, не могли бы вы, Даниил, передать мне документ.

Барабанщица рассмеялась.

– А вот тут вы пролетели. Ваш документ спрятан в надежном месте.

Артур Александрович мягко улыбнулся и уверенно произнес.

– Этого просто не может быть.

И эта его уверенность была настолько явственной, что все сразу ему поверили. Барабанщица развернулась к Даньке и изумленно начала:

– Джавецкий, ты не...

– Прости, я не... я так и не смог, – виновато ответил Данька.

Барабанщица смерила его презрительным взглядом и, демонстративно отвернувшись, уставилась в противоположенную сторону.

– Итак, Даниил, я жду.

Данька растерянно оглянулся и потянул со спины рюкзачок. И этот момент его внезапно пронзила мысль: «А где Рат? » Все это время никто – ни он сам, ни Артур Александрович, ни его «шкафообразные» – ни жестом, ни поворотом головы, ни каким-либо иным движением не отметили, что заметили, что в кабинете находится Рат. Он повернул голову. Рат сидел там же, где уселся, когда они вошли в кабинет. Данька облизал внезапно пересохшие губы и, стараясь справиться с бешено колотящимся от сумасшедшей надежды сердцем, хрипло произнес:

– Рат... Рат, я прошу...

Рат встал и, сделав шаг вперед, оказался рядом с Данькой. Данька краем глаза заметил, что на лице Артура Александровича отразилось изумление, как будто он только что обнаружил что-то невероятное.

– Рат... – прошептал Данька.

Рат отрицательно качнул головой.

– Нет, Даниил, теперь этого мало.

– Чего?

– Просто хотеть, – пояснил Рат.

– Но... что я могу?

– Как минимум не сдаваться, – серьезно ответил Рат.

– Но...

– Рука, когда захочет – всегда найдет оружие, – мягко ответил Рат на еще невысказанный вопрос. Данька сглотнул, потом повернул голову и, смерив уже начавшего подниматься с кресла Артура Александровича гневным взглядом, вдруг прыгнул вперед и, сграбастав со стола первое, что подвернулось под руку, со всего размаха звезданул им Артура Александровича...

Это оказался степлер. Артур Александрович взвыл, прижимая к груди правую руку, между большим и указательным пальцем которой появилась маленькая блестящая полоска, а Данька отлетел к стене от сильного удара. По-звериному извернувшись, он вскочил на ноги, недоумевая почему тот «шкафообразный», что швырнул его на стену (а в том, что это был один из них, сомневаться не приходилось), все еще не навалился на него, и тут же обнаружил причину этого. Причина висела у шкафообразного на спине и колотила его по уху стиснутым кулачком. Гаджет, размахивая стулом, пытался остановить шкафообразных, ломившихся в дверь. А Рат... Рат обвел разворачивающееся сражение насмешливом взглядом и, шагнув вперед, вскинул руку. Из сжатой ладони вверх ударил короткий луч, налившийся ослепительно-белым светом, мгновенно, словно фотовспышка, заливший помещение. Все замерли, болезненно щурясь и отводя глаза. А Рат коротким и точным движением коснулся «шкафообразного», на котором повисла Барабанщица. Хлопок! «Шкафообразный» исчез, а Барабанщица рухнула на пол. И в этот момент мужик с ноутбуком, который за все время не произнес ни единого слова по-русски, внезапно заорал:

– Витязь!!!

И все пришло в движение. Двое «шкафообразных» ринулись вперед, но не на Рата, а к Артуру Александровичу и, подхватив его на ходу под локти, не останавливаясь, вышибли окно и вывалились наружу. Но не рухнули вниз, как следовало бы ожидать, а отчего-то взлетели вверх, во мгновение ока исчезнув за верхним обрезом огромного окна. Еще один ухватил за шкирку мужика с ноутбуком и буквально выбросил его в коридор, и только остальные уже не обращая внимания ни на кого, кроме Рата, рассыпались по кабинету, охватывая его полукругом. Но Рат прыгнул вперед и взмахнул своим мечом-лучом. Грохот обрушивающихся на пол разрубленных стульев и стола. Хлопок! Еще один! И «шкафообразные» ринулись во все стороны, стараясь побыстрее покинуть этот превратившийся в ловушку кабинет...

Данька шумно выдохнул и, выпустив из пальцев бесполезный теперь степлер, обессиленно опустился на пол. Барабанщица шмыгнула носом. А Гаджет, опустив стул, зачарованно произнес:

– Вау, так ты джедай...

– Слушай, Джавецкий, а он действительно сказал, что у него тысяча детей?

Данька открыл глаза и уставился на Кота. Тот вопросительно смотрел на него.

– Нет.

Кот озадаченно уставился на него.

– То есть Гаджет врет?

– Нет, просто он как обычно услышал то, что хотел услышать.

– А-а, – Кот понимающе кивнул. – А на самом деле?

– На самом деле он сказал, что если считать детей, внуков и так далее, то около тысячи. А сколько из них детей – не говорил.

Кот задумался.

– Ну, вообще-то все равно много. – Он заглянул в иллюминатор, из которого, сквозь просветы в облаках была видна нескончаемая тайга: – Интересно, долго еще лететь?

Данька приподнял голову, окинул взглядом салон старенького военного «Ан-24» и вновь втянул шею в воротник армейского бушлата. На той высоте, что шел самолет, за бортом был страшный холод, а теплоизоляция транспортника была значительно хуже, чем у гражданского лайнера. Так что внутри было, мягко говоря, не жарко.

– Не знаю.

Кот покосился на соседей. Всего на борту Ан-24 было два десятка пассажиров. Во-первых, вся их компания в полном составе. Во-вторых, Машкин отец, действительно оказавшийся полковником ФСБ, и десяток его подчиненных. И, наконец, трое каких-то гражданских – мужичок весьма преклонного возраста и типично профессорской внешности (хотя несколько отличающийся от Гаджетова штампа), мужик лет сорока и молодая дама с манерами школьного завуча по воспитательной работе.

С Машкиным отцом они столкнулись еще в офисе. Они только успели немного пригладить свою взъерошенную внешность и выйти в холл, как вдруг за стеклянными дверьми замелькали силуэты в черных комбинезонах и с автоматами в руках, а в следующее мгновение двери взорвались дождем стеклянных осколков и напряженные голоса заорали:

– На пол! Руки за голову!!

Барабанщица рухнула на пол мгновенно. Слегка замешкавшийся Данька получил довольно чувствительный удар по шее и, уже падая, услышал отчаянный крик Гаджета:

– Мы свои! Они сбежали!

Затем раздался испуганный взвизг Игоря Оскаровича. А Рат остался на ногах и, сложив руки на груди и привалившись к косяку разбитой двери, спокойно наблюдал за всей этой суматохой. Спецназовзцы, все время настороженно сканирующие пространство холла, офиса и подходы к ним, отчего-то никак на него не реагировали. Спустя мгновение кто-то из спецназовцев, судя по всему командир, поднял руку к уху и произнес в скрытый микрофон:

– Все чисто, товарищ полковник... да... нет, все целы... слушаюсь... – и, шагнув к Барабанщице, тихо спросил:

– Ваша фамилия Кузнецова?

Маша убрала руки с затылка и, чуть приподнявшись, ответила:

– Да.

В этот момент послышался громкий хруст стекла под ногами и в холл торопливо вбежал мужчина в костюме и легком сером плаще. Окинув взглядом открывшуюся картину, он мотнул головой спецназовцу и тихо приказал:

– Молодежь – поднять, – после чего шагнул к Барабанщице и, присев рядом с ней на корточки, ухватил ее за плечи.

– Ну как ты, цела?

– Да, пап. – Барабанщица, перевернулась и села на полу. – Как ты нас отыскал?

– Неважно... – отец Барабанщицы покачал головой. – Тебе не кажется, что ты должна мне кое-что объяснить.

– Да, пап... – кивнула головой Барабанщица, – только... я не ожидала, что все будет так серьезно.

Данька также уселся на полу, потирая ушибленную шею. И тупо уставился на Рата, который все так же стоял у двери и смотрел на них. Покосившись в его сторону, Барабанщица взяла отца за руку и тихонько заговорила:

– Пап, я должна тебя предупредить...

Ее отец насторожился.

– Что?

– Понимаешь, все эти события имеют под собой... не совсем обычную почву.

Машин отец отреагировал четко. Данька даже уважительно качнул головой... Полковник не стал задавать риторических вопросов типа: «То есть? », «Что значит необычную? », а весь подобрался и коротко бросил:

– Говори...

– Я сама не очень-то понимаю... но здесь есть человек, который может объяснить все гораздо лучше меня, – она сделала паузу и тихо закончила: – Если, конечно, захочет.

Полковник окинул холл быстрым взглядом, задержав его чуть дольше на скорчившемся Игоре Оскаровиче, затем медленно кивнул:

– Хорошо, спасибо. Разберемся, – и, повернувшись к тому спецназовцу, который докладывал ему о результатах операции, отрывисто бросил: – Всех в управление.

В этот момент на сцену выступил Рат. Он выпрямился, оторвавшись плечом от стены, и, похоже, именно в этот момент стал видимым для остальных участников действа. Потому что спецназовцы мгновенно вскинули автоматы, а полковник качнулся вперед, заслоняя собой Машу.

И в наступившей тишине прозвучал голос Барабанщицы:

– Вот, пап, познакомься – это Рат. Я о нем тебе и говорила.

Рат несколько мгновений молча стоял в той же позе. Словно давая всем время привыкнуть к своему присутствию, а затем шагнул вперед и, подав Даньке руку, чтобы помочь тому подняться, заговорил:

– Извините, полковник, что вмешиваюсь, но никто из них не может оставаться в Москве.

Полковник снова отреагировал довольно быстро. Данька зауважал его еще больше. Суметь за несколько секунд переварить целую тучу необычной, не вписывающейся в привычные рамки информации, выделить приоритеты, определить линию поведения, направленную как раз на то, чтобы за минимальный промежуток времени получить максимально возможную информацию, это, знаете ли, надо суметь...

И никаких истерик и глупых вопросов, качания прав, что, мол, я хозяин ситуации, у меня, мол, тут под рукой десяток спецназовцев, поэтому всем молчать и делать, что я скажу. Он просто задал вопрос:

– Почему?

– Потому что вы не сможете ничем остановить... людей, которые пытались захватить здесь всех, связанных с Даниилом и его находкой.

Полковник покосился на вооруженных до зубов спецназовцев, но вновь не стал качать права, а опять спросил:

– Вы так уверены?

Рат просто ответил:

– Да, – и после короткой паузы добавил: – Когда я говорю ничем, я имею в виду ничем, имеющимся на Земле.

Полковник на минуту задумался, потом поднялся на ноги и, шагнув к Рату, тихо спросил его:

– А вы?

– Я – возможно, – серьезно ответил Рат, – но в этом случае вам стоит знать, что каждый из них способен при атаке высвободить ударную мощь... – он на мгновение запнулся, видно подыскивая наиболее понятное определение, – скажем так, равную пяти – семи мегатоннам в тротиловом эквиваленте. – И, после паузы, тихо спросил: – Вы действительно хотите, чтобы в Москве или где-то в ее ближайших окрестностях бушевали такие энергии?

Полковник мгновение раздумывал, а затем быстро спросил:

– Что мы можем сделать?

– Увезти всех, имеющих отношение к этой истории, как можно дальше от Москвы.

– Как далеко?

– Не меньше, чем за четыре тысячи километров, – прикинул Рат.

– И как быстро?

Рат пожал плечами.

– Я думаю, что прежде чем они начнут предпринимать хоть что-то серьезное, у нас есть, как минимум, два часа.

Полковник явно занервничал, но постарался взять себя в руки.

– Хорошо, я доложу...

Он развернулся, собираясь уйти, но Рат придержал его за рукав:

– Вы можете мне верить или не верить, Алексей Юрьевич, но если я прав, то пятнадцать миллионов жителей и приезжих, которые сейчас находятся в Москве, через два часа могут... вскипеть и превратиться в пар...

Полковник замер, потом внимательно посмотрел Рату в глаза и медленно кивнул:

– Спасибо, я понял...

Потом была «Газель» с мигалками, стремительные гонки по московским магистралям, военный аэродром где-то в ближнем Подмосковье и вот уже несколько часов они находились в воздухе, лишь однажды совершив короткую посадку для дозаправки.

Катя успела появиться у подъезда здания как раз в тот момент, когда их загружали в «Газель». Кота и Барабанщицу привезли, когда самолет уже стоял в начале взлетной полосы с работающими двигателями. Последними в салоне появились трое гражданских – старичок, мужик и дама-завуч...

Первый час лета все были еще слишком возбуждены. Кот с Немоляевой и Катя выспрашивали у Даньки и Гаджета подробности произошедшего, Барабанщица и полковник сидели впереди и о чем-то тихо разговаривали. А Рат откинулся к борту и задремал... ну, или сделал вид, что дремлет. Потом полковник ушел куда-то вперед, в кабину к пилотам, а Барабанщица подсела к ним. Гаджет тут же переключился на нее.

– Не, Маш, ну ты и круто... – размахивая руками, восхищался он.

– Чего?

– Ну когда спецназ ворвался – прям сразу на пол упала.

Барабанщица пару мгновений раздумывала, воспринять это как похвалу или как оскорбление, но видно, так и не придя ни к какому мнению, нехотя пояснила:

– Меня папа еще несколько лет назад научил... ну после «Норд-Оста».

– Чему?

– Как действовать в экстремальных ситуациях...

– И че? – не понял Гаджет.

– А то, что надо не права качать или таращиться по сторонам, как некоторые, а стараться максимально не мешать профессионалам, – язвительно пояснила Барабанщица, – каждая лишняя секунда, которую боец потратит на такого тугодума, как ты, дает преимущество террористу. А знаешь, сколько патронов выпускает за секунду автомат Калашникова?

– Не-а.

– Десять!

Гаджет уважительно покачал головой.

– Да уж, серьезно у вас с отцом дела поставлены... а куда летим?

Барабанщица сердито зыркнула на Гаджета и отрезала:

– Не знаю.

Гаджет понимающе кивнул, мол все понятно – военная тайна. А Барабанщица демонстративно отвернулась и, привалившись к данькиному плечу (отчего у него екнуло сердце), прикрыла глаза. Гаджет смущенно потупился, а потом выудил из-под лавки свой рюкзачок, заткнув его под голову, и сам растянулся на лавке.

Немного погодя заснул и Данька. И проснулся только один раз, когда они заходили на посадку для дозаправки. Едва приподняв отяжелевшие веки, он лежал, ожидая, что им скомандуют выгружаться, но никто никаких команд не подавал, более того – ни ученые, ни спецназовцы даже не встали с лавок. Так что Данька вновь закрыл глаза и заснул под грохот каблуков солдат, лазающих по крылу с топливозаправочными шлангами. И вот сейчас его разбудил Кот...

– А ты давно не спишь?

Кот задумался.

– Да часа три уже.

Данька удивленно посмотрел в иллюминатор.

– Странно... и все светло.

Кот хмыкнул.

– Так это уже следующий день...

Данька недоверчиво уставился на Кота.

– Как это?

– Мы же навстречу солнцу летим, – объяснил тот, а потом, понизив голос, доверительно сообщил: – Я сам ни фига не понял. Мне мужики растолковали, – и он кивнул в сторону спецназовцев.

Данька покосился на них, а потом перевел взгляд на Рата. Тот сидел в той же позе, какую принял, когда они только сели в самолет.

– Блин, мужики, а я все думаю, чего мне в жизни не хватает, – раздался недовольный голос Барабанщицы, – оказывается, вот такого занудного будильника.

Данька дернулся.

– Ой, Маш, прости... я это...

– Нет, Джавецкий, – заявила та, протирая глаза кулаками, – и не проси. Больше я сегодня с тобой спать не буду.

Кот вытаращил глаза, а потом не выдержал и заржал. И это послужило сигналом для остальных.

Спустя пять минут все снова сидели тесной кучкой. Гаджет зевал и тоже тер глаза, Катя, вывалив на колени содержимое косметички, пыталась что-то с собой сделать, пользуясь стильным, но совсем уж узеньким зеркальцем, закрепленным на откидной крышечке губной помады. Ее потуги вынудили Гаджета авторитетно заявить:

– Нет, все-таки современные женщины совершенно разбаловались. Привыкли, понимаешь, что зеркала на каждом углу.

Катя на мгновение прервалась, одарила его презрительным взглядом, а затем продолжила свое занятие.

Минут через пять из кабины пилотов вернулась Барабанщица. Рухнув на лавку, она весело заявила:

– Через полчаса начнем снижение.

– Ну, слава богу, – проворчала Немоляева, – а то у меня уже все тело болит. И вообще, у меня завтра должно было быть собеседование по поводу работы. А теперь все рухнуло. И все из-за него, – и она с какой-то подспудной ненавистью посмотрела на сидящего неподалеку Рата.

– Нет, – вскинулся Данька, у которого из-за столь несправедливых обвинений засосало под ложечкой, – не из-за него, а из-за меня... И вообще, – он сделал паузу, облизнул губы и глухо произнес: – Простите меня за то, что я вас всех в это втянул. Я не знал...

– Да ладно, че там... – несколько растерянно пробормотал Гаджет. – Мы ж не в обиде. Вон какая жизнь интересная пошла. Раньше у меня та-акие проблемы были – в универе, с предками и вообще. А сейчас смотрю на них – оказывается, тьфу, а не проблемы...

– Да уж, успокоил, – хмыкнула Барабанщица, а потом положила Даньке руку на плечо и серьезно сказала: – Не вини себя, Даниил. Кто же знал, что ты так вляпаешься. Мы и сами не думали, что все так круто завертится. Да и, в конце концов, к кому бежать, если припрет, как не к друзьям? Правда ведь?

И все принялись бурно утешать Даньку и говорить, что все нормально, мол, это ж такое приключение. Будет что рассказать, когда все закончится...

Минут через пять, когда все как-то успокоились, Катя задумчиво покосилась в сторону Рата и тихо произнесла:

– А все равно странный он какой-то. Я в первый вечер, ну когда мы на кухне пельмени варили и бутерброды резали, включила «Дом-2». Так он бросил взгляд на экран и отвернулся равнодушно. А я спрашиваю: «Рат, а кто вам больше нравиться – Солнце с Маем или Роман с Бузовой? » А он так, ну, по-своему, улыбнулся и говорит: «Извините Катя, но никто из них мне неинтересен». Я так удивилась. Спрашиваю: «Почему? » А он усмехнулся и говорит: «Быт и дрязги крестьян могут быть интересны либо таким же крестьянам, либо этнографам. Я не являюсь ни тем, ни другим». – Она покачала головой. – К чему это он так сказал, до сих пор понять не могу...

– Не странный. Просто... другой, – решительно ответил Гаджет.

– Какой? – не поняла Немоляева.

– Ну, другой, понимаешь... – Гаджет задумался (что случалось с ним крайне редко). – Просто мы смотрим на него и видим, что у него, как у нас, две руки, две ноги, одна голова. Одет тоже вроде обычно. По-русски говорит. Котлеты жарит. И мы думаем, что он такой же, как и мы. Ну, чуть больше знает, немного больше умеет, но в целом... а он другой, совсем другой. – Гаджет замолчал.

Некоторое время все сидели так же молча, размышляя над его словами.

– Да. Ты прав, – согласился Данька. – А мы идиоты.

– Почему? – удивился Гаджет.

– Потому что откуда бы он ни пришел к нам – с другой планеты, из параллельной вселенной или из другого времени, но сейчас он здесь, с нами. А мы бездарно теряем это драгоценное время.

И все повернулись и посмотрели в сторону Рата. А тот, как будто почувствовав их взгляд, открыл глаза и мягко улыбнулся. И все глупо заулыбались в ответ. А до Даньки внезапно дошло, что имел в виду Рат, когда в ответ на Машино: «А помочь? », ответил: «Пока рано... »

Дело было не в том, что он не хотел, а в том, что они еще не были готовы учиться у него по-настоящему.

Кот покачал головой и задумчиво произнес:

– И чем это таким вас там стукнуло...

– Где? – не поняла Немоляева.

– Ну, в офисе у Потресова, – пояснил Кот, – Бара... кхм, извини, Маш, но ты за последние десять часов наехала на Джавецкого только один раз. Да и то скорее по привычке. А Гаджет и Джавецкий вдруг стали говорить какие-то нереально умные вещи... что же там произошло? – Он испытующе уставился на Даньку.

Данька открыл было рот, но не нашел нужных слов, чтобы выразить свои ощущения...

Из кабины пилотов высунулась голова летчика:

– Приготовьтесь, сейчас начинаем снижаться...

Аэродром оказался довольно небольшим. И не слишком обустроенным. Они вылезли из брюха самолета и встали кучкой шагах в двадцати от спецназовцев.

– Да уж, ну и дыра... – покачала головой Катя, зябко кутаясь в шаль. В Москве уже наступила весна и на деревьях появилась первая зелень, а здесь между покосившимися ангарами и пирамидами бочек с горючим еще лежал снег. А чуть вдалеке, там, где начиналась стена тайги, под деревьями виднелись не тронутые весной сугробы.

– Эй, зема...

Данька обернулся. Из кабины бензозаправщика на него смотрел парень в бушлате и шапке-ушанке с кокардой.

Данька подошел поближе к кабине.

– Привет, – парень выпрыгнул наружу и протянул ему руку, – закурить не найдется?

– Не курю, – Данька покачал головой.

– А-а, – парень разочарованно кивнул, – откуда будете?

– Из Москвы.

– Понятно... Экстремалы, значит?

– Чего?

– Ну, на Двугорбую сопку кататься поедете, да?

– Да я не знаю... – Данька замялся, не представляя, как объяснить, кто они и откуда. Да и нужно ли это делать? Но парень уже потерял к нему интерес. Вернее переключил его на другой объект. Объект приближался к ним на высокой скорости, стоял на подножке тентованного «Газ-53», который оглашал окрестности отчаянно визжащем двигателем и вторящим ему редуктором заднего моста.

– Коновалов, ты почему еще здесь? У ноль полсотни первого вылет через час, а ты в ус не дуешь.

– Я счас, товарищ прапорщик, уже еду, – заторопился парень, запрыгивая в кабину.

– Ох, дембельнешься ты у меня в последней партии, – грозно пообещал прапорщик и, хлопнув ладонью по крыше кабины своего «дромадера», проследовал дальше куда-то по своим делам.

– Почему в последней-то... – обиженно заворчал парень, заводя мотор, и, с жутким скрежетом включив скорость, двинулся в путь к таинственному «ноль полсотни первому», так и не попрощавшись с Данькой.

А того внезапно охватило удивительное чувство, что он находиться как раз в какой-то параллельной реальности, где-то в совершенно другом мире. Где властвуют иные ценности и законы, и то, что в их суматошной Москве считается мелочью, здесь – драгоценность, а то, гоняясь за чем они там были готовы не спать ночами, здесь будет валяться на земле и никто даже не нагнется, чтобы это поднять.

Он посмотрел на Рата и мысленно спросил его: «Рат, а есть что-то, что ценно везде, во всей вселенной? » И Рат, который в этот момент, стоял и смотрел на дальние сопки, внезапно повернулся в его сторону, улыбнулся и медленно кивнул...

* * *

До нужного места они добирались еще несколько часов. У Машкиного отца что-то там не срослось, поэтому на аэродроме не оказалось ни одного готового к вылету вертолета. Так что сначала всех отвели в аэродромную столовую, где их накормили до отвала наваристым борщом и гуляшом. А затем им выделили трехосный «Урал» с домиком вместо кузова под смешным названием «КУНГ», в который они набились, как сельди в бочку, и машина тронулась в путь.

Дорога, по мнению водителя, оказалась не шибко тяжелой. Спецназовцы только три раза выбирались из кузова толкать машину. Так что водитель был доволен, приговаривая:

– Счас еще ничего, а вот через неделю, как все таять начнет, вот тогда держись. Полный финиш!

Наконец «Урал», рыча мотором, въехал в распахнутые ворота какого-то военного городка. Все приникли к маленьким окошкам КУНГа. Некоторое время они в молчании смотрели на проплывающую мимо картину, потом Катя изумленно прошептала:

– Ну ни хрена себе... тут была атомная война?

– Я думаю, нет, – усмехнулся Данька и, повернувшись к остальным, предположил: – Похоже, начальство в Москве крайне серьезно отнеслось к возможности взрыва мощностью в три – пять мегатонн в тротиловом эквиваленте. Вот и загнали нас сюда – в случае чего пострадают только эти развалины и старенький аэродром.

Отец Барабанщицы находился в кабине, рядом с водителем, поэтому Данькиных слов не слышал, а вот сама Барабанщица помрачнела.

Машина довезла их до окраины поселка и остановилась у трех больших бревенчатых изб. Из трубы на крыше одной из них тянулся дымок. Водитель, выбравшись из машины, пояснил:

– Михалыч уже пары развел. Это первые здания в поселке. С них дивизия начиналась. Во все трех избах свое отопление – печи, а не батареи. Потом-то здесь поселковая библиотека была, ну, для гражданского населения, и офицерское общежитие. Для холостяков. А в третьей, знамо дело – баня. Так что – располагайтесь.

– Понятно... – кивнул полковник, – а как со связью?

– Завтра пригоним «КШМ» и довезем на вертолете все, что заказали. А сегодня вас тут Михалыч обиходит. Он в этом поселке почитай всю жизнь прожил. С самого сорок шестого, как дивизию сюда передислоцировали после Японской... Сначала служил старшиной роты, а потом, как в отставку вышел, так истопником в кочегарке работал. И вот еще банщиком. Такие бани устраивал, сам командующий округом каждый месяц сюда к нему попариться приезжал... Так что когда сокращения начались и войска выводить начали, для него, можно сказать, личная трагедия наступила. Он к нам в поселок перебрался, но все не то. Так что когда вчера вечером распоряжение пришло, так он чуть не вприпрыжку к машине бежал... – водитель замолчал, бросил взгляд из-под ладони на опускающееся к горизонту солнце. – Разрешите двигаться обратно, товарищ полковник? А то не успею до свету.

– Давайте, – махнул рукой Кузнецов. А что тут было говорить?

Когда машина скрылась за поворотом, Немоляева провожавшая ее растерянным взглядом, уныло произнесла:

– И сколько нам здесь торчать?

И тут раздался спокойный голос Рата:

– А у кого ты это спросила, Таня?

– Главная ценность человека – это свобода!

Катя гордо вскинула подбородок и обвела всех сидящих у костра вызывающим взглядом. Словно приглашая попытаться с ней поспорить.

– А что такое свобода, Катя? – спросил Рат.

Та на мгновение смешалась, но затем с вызовом углубила тему:

– Независимость. Возможность делать то, что тебе хочется. Поступать по своей воле.

– Независимость от кого?

– От всех. Чтобы никто не мог меня заставить сделать то, что я не хочу.

Рат подумал.

– Ну хорошо, о независимости поговорим позже. Давай лучше я спрошу тебя вот о чем – ты видишь разницу между тем, чтобы «делать то, что тебе хочется», и «поступать по своей воле»?

Катя неуверенно покосилась на остальных.

– Ну... нет.

Рат улыбнулся.

– А между тем разница огромная, – он замолчал, обводя задумчивым взглядом горизонт, а затем тихо продолжил: – Бог создал все, что вокруг нас. Во всем – вот в этом камне, в той сосне, вон в той шустрой белке – есть частичка его самого, его овеществленной воли, его... преодоления изначального ничто. Но во всем этом, – он обвел рукой горизонт, – Его и Его воли мало, слишком мало, чтобы все это можно было бы считать Его образом и подобием... Ведь, согласись, не руками же, ногами и не слишком толковой головой мы являемся Его образом и подобием. А именно возможностью обрести волю. Свободную волю. Подобную Его. Но для этого нам необходимо научиться преодолевать в себе животное. Животное не имеет воли, но... оно способно поступать как ему хочется. Делать то, что захочет. Причем, – тут Рат улыбнулся, – буквально все, что захочется, в любой момент и... под любым ближайшим кустиком.

И все тихонько засмеялись, заставив Катю густо покраснеть. А Рат дождался, пока все успокоятся, и так же тихо закончил:

– Поэтому, извини, Катя, но тебе придется выбирать, либо поступать так, как тебе хочется, либо по своей воле, – он замолчал. И все некоторое время сидели, обдумывая его слова.

– И что, значит, только так – либо верующий, либо не человек? – спросила Немоляева. – А если я не хочу всю дорогу поклоны бить. Поститься там... Если мне нравиться жить весело, ходить на дискотеки. Так я что же, не человек?

Рат улыбнулся.

– Ну, если я так сильно замучил тебя своими постами и поклонами, то да...

Тут все снова засмеялись. А Рат между тем продолжил:

– Но если ты спрашиваешь меня, будешь ли ты, став человеком, жить так, как тебе нравится, то могу тебе ответить совершенно точно – будешь. Просто, то, что тебе будет нравиться, немного поменяется. Но это же произойдет в любом случае. Разве не так? Вот, смотри, маленькому человечку, ребенку, сначала нравиться ползать, а не ходить. Сосать пальцы. И... писаться в штанишки, а не на горшок...

Новый взрыв смеха был более громким.

– А что, – продолжал Рат, – это же так весело и прикольно. Тут же поднимается суматоха – мама хватает на руки и несет в ванную. Откуда не возьмись – появляется новая одежда. Ты все это время находишься в центре внимания. Если у родителей гости – так все они сразу побоку, и все занимаются только тобой. Чистый гламур! – Рат делано сокрушенно вздохнул. – Да уж, с тех пор, как придумали памперсы, у детей сразу стало намного меньше возможностей по настоящему гламурного самовыражения...

Смех перешел в откровенный хохот. Рат дождался, пока все немного успокоятся, и продолжил:

– Но потом проходит немного времени, и ты уже понимаешь, что то, что тебе нравилось, пока ты был в совсем нежном возрасте, меняется на нечто совершенно иное. Тебе начинает нравиться рисовать, танцевать, путешествовать. В общем, вещи весьма простые, но все же гораздо более сложные, чем сосать пальчики, – он усмехнулся, – впрочем, многие на этом этапе и задерживаются. Просто вместо пальчиков во рту они используют шприц с дозой, а вместо любимой погремушки – любимый «Феррари»... Но это не предмет нашего сегодняшнего разговора. Я просто хочу показать тебе, что на следующем шаге роста тебе вполне могут понравиться другие вещи. И никто не помешает тебе заниматься тем, что тебе нравится. Потому что ты станешь по-настоящему свободной. И будешь поступать по своей воле, а не так, как захочется твоему животному. Ибо человек – это всегда некая точка на туго натянутой нити между высоким, божественным, и низким, животным. Но даже для того, чтобы просто оставаться на месте, приходится все равно постоянно прилагать усилия... так сказать, работать руками. Потому что даже если решишь, что все, ты уже стал человеком и больше никаких усилий прилагать не надо – тебя тут же утянет вниз.

Рат замолчал.

– И что, вера – единственный вариант? – подала голос Барабанщица.

– И нет, и да, – пожал плечами Рат, – на самом деле начинать ПУТЬ можно очень многими способами. Но потом все равно приходишь к Нему.

– Рат, – тихо спросил Даниил, – а как нам уверовать? Ведь, как я понимаю, просто начать носить крест, ходить в церковь по церковным праздникам, знать какому святому для чего свечку ставить, – этого мало?

Рат кивнул.

– Это точно. То, о чем ты говорил, на самом деле не вера. Это суеверие. То есть вера дольняя, суетная, внешняя. Ничего страшного, если внутри нее имеется настоящая, но если нет – то, в общем, совершенно не важно – ходишь ты в церковь или нет. Знаешь ли и читаешь молитвы – тоже. Все – зря.

– Так что, молитвы можно не учить? – обрадовано вскинулся Гаджет. И все засмеялись...

– И прийти к вере вы сможете только сами, – серьезно продолжил Рат, когда смех утих. Ибо у каждого устанавливается свое, только ему присущее единение с Ним. Так, чтобы кто-то взял и вложил в тебя это – не будет. Потому что невозможно. В каждом из вас – только своя частичка Его.

– Но... показать, чтобы мы хоть что-то поняли, можешь? – тихо спросил Данька.

Рат улыбнулся.

– Ну, если вы до сих пор вообще ничего не поняли, то я уже даже не знаю...

И все снова заржали. А когда отсмеялись, Рат внезапно поднялся на ноги.

– А насчет показать... Кто из вас знает какую-нибудь молитву?

– Я знаю, – отозвалась Барабанщица. – «Отче наш» подойдет?

– Вполне, – кивнул Рат, – давайте попробуем ее прочитать. Ты начинаешь, а мы повторяем за тобой.

Барабанщица кивнула и, набрав в легкие воздуха, начала:

– Отче наш...

И все повторили:

– Отче наш...

– Иже еси на небеси...

– Иже еси на...

– Что вы делаете? – тихо спросил Рат. И все внезапно вздрогнули. Такой явной была горечь или даже боль в его голосе, когда он произносил эти слова.

– Зачем?

– Что? – испуганно пискнула Немоляева.

– Зачем сотрясать воздух ничего не значащими словами? Для чего вы читаете эту молитву?

Гаджет удивленно пожал плечами.

– Ну... ты ж сказал...

– То есть ты считаешь, Борис, что молитву можно читать точно так же, как, скажем, объявляют станции метро или объясняют приезжему, как быстрее добраться до Кремля?

Они переглянулись.

– А... как? – спросила Катя.

Рат вздохнул.

– Мне казалось, что вы уже должны были это понять. Ну что ж, попробуем еще раз. Ответьте мне, для чего вы читаете молитву?

Все смущенно покосились друг на друга, но ответить никто не рискнул. Кроме Гаджета. Он пожал плечами и пробурчал:

– Так это... положено так.

Рат покачал головой.

– Хорошо. Тогда попробуем по-другому. Ответьте себе, для чего вы будете сейчас читать молитву?

– Чтобы... достучаться до него, – робко произнесла Барабанщица.

Рат медленно кивнул.

– Уже теплее.

– Чтобы... соединиться с Ним, – тихо пробормотал Данька.

– Вот, – оживился Рат, – так. Соединиться. Слиться. Стать частью Его. Получить силу, жизнь, знание, увидеть Путь, осознать бремя, что лежит на твоих плечах, – он замолчал и обвел их внимательным взглядом, а затем тихо... попросил: – А теперь попытайтесь прочитать ее именно так, чтобы вам все это удалось.

Некоторое время на полянке висела тишина, а потом Данька тихо-тихо прошептал:

– Отче наш...

В поселок они вернулись, когда уже почти стемнело. Слегка ошеломленные тем, что у них получилось... Ужин прошел в полном молчании, а потом они разбрелись кто куда. Рат же отправился в соседнюю избу, где у одного из тех гражданских, оказавшихся учеными, которых начальник полковника сумел мгновенно сорвать с места и отправить вместе с ними, была оборудована лаборатория. Двое других – старичок и женщина – приборами не занимались и таскались по холмам и перелескам вместе с Ратом, ребятами и парой спецназовцев, которые, по указанию Машкиного отца, сопровождали их команду в то время, когда они покидали поселок. Вроде как для охраны. Хотя какая охрана могла быть лучше Рата?..

Из лаборатории Рат вышел спустя буквально десять минут. И присел на завалинку, глядя в быстро темнеющее небо. Вдалеке послышался вой армейского уазика. Это возвращался еще вчера уехавший на аэродром отец Барабанщицы. Через пару минут уазик вынырнул из переулка и, разбрызгивая грязь, притормозил у первой избы. Полковник Кузнецов выбрался наружу и протянул Рату руку.

– Ну, как дела?

Рат молча пожал плечами.

– Понятно, – пробормотал полковник, подумав, а потом опять спросил: – Гостей не предвидится?

Рат серьезно посмотрел на него.

– Предвидится. Но, я думаю, несколько недель у нас еще есть.

Полковник озабоченно нахмурился.

– И что?

– Не волнуйтесь, Алексей Юрьевич, когда опасность станет реальной – я вас предупрежу, – спокойно пообещал Рат.

– Да уж, – хмыкнул тот, – хотелось бы... Ужинали?

– Мы – да, а вот что касается остальных – не все.

– Понятно. Ну, тогда и я пойду перекушу.

* * *

На ужин, состоящий из приготовленных Михалычем густых, наваристых щей с олениной (старик исповедовал принцип – три первых в день лучше, чем одно) и макарон с тушенкой, Алексей Юрьевич пригласил всю научную группу, которая, как выяснилось, также еще не ужинала. Так что первое время за столом слышалось только тихое прихлебывание и хруст разгрызаемых костей. И только минут через десять Алексей Юрьевич, отодвинув от себя пустую тарелку, повернулся к старичку и спросил:

– Ну, что скажете, Петр Израилевич?

– Знаете, господин полковник, тут, похоже, нужен специалист несколько другого профиля. Скорее философ, чем естественнонаучник. Потому что все, что я понял, это заслуга не столько моего образования и многолетней научной практики, а скорее, юношеских увлечений. Я в молодости, знаете ли, увлекался востоком, даже йогу практиковал... – он сделал паузу, а затем продолжил: – Господин Рат практикует очень интересные вещи, присущие, по мнению большинства, некоторым древним восточным учениям. Скажем, по моему разумению, он использует молитву, как некий аналог мантры, то есть некоей формулы, ввергающей человека в особое психо-физиологическое состояние. А о совместной литургии рассказывает так, что я, например, тут же припомнил курс лекций академика Ираклиешвили о методиках коллективной интенсификации сознания и мышления, – старичок усмехнулся, – и сам, грешным делом, заслушался. И знаете, к какому выводу пришел?

Вопрос был совершенно риторическим, поэтому никто на него не ответил. Да Петр Израилевич этого и не ожидал.

– Зря мы считаем, что именно восток является хранилищем некоего недоступного нам тайного знания. В нашем домашнем, посконном, привычном и даже банальном православном христианстве сокрыто много тайн и загадок. И многие чудеса, описанные в христианских священных книгах, вполне могли быть совершенно реальны. Ну, к примеру, хождение по воде аки по суху или, скажем, случай со Святым Денисом, который, после того как ему отрубили голову, взял ее в руки и прошел еще шесть верст от Монмартра до следующего холма, который теперь в его честь называется Сен-Дени.

– Сен-Дени – это во Франции?

– Ну да, ну да...

– Но... там же католики.

– В то время, когда проповедовал Святой Дионисий, никаких католиков еще не было. Католики – первые раскольники церкви. Знаете, как они появились?

Алексей Юрьевич отрицательно покачал головой.

– Все просто. Некая группа церковных иерархов, во главе с иерархом самого знаменитого, густонаселенного и одного из самых богатых городов Римской империи, а именно Рима, решила, что им недостает власти и влияния. И отделилась от единой церкви. Папа, кстати, до сих пор еще и епископ Рима. По традиции, так сказать... И никакого другого епископа Рима, кроме него, не существует, – Петр Израилевич задумался. – Знаете, а ведь именно после раскола количество христианских чудес заметно пошло на убыль. Может, именно тогда, после раскола, церковь увлеклась внутриконфессиональным противоборством и стала терять то, чем обладала? Потому что то, что прекрасно срабатывало против язычества, во внутриконфессиональной борьбе действует слабо. Ведь если некой силой обладают обе стороны, то это вроде как не сила, а бессилие. Вот и сделали ставку на земную власть и силу оружия...

– Ну, мы с вами, Петр Израилевич, не богословы и не историки церкви. Поэтому оставим подобные предположения на будущее, для обсуждения в более расширенном составе. – Алексей Юрьевич повернулся ко второму мужчине: – А как ваши дела?

Тот раздраженно раскинул руки в разные стороны.

– Ничего?

– То есть?

– А вот так. Совсем ничего. Я пытался делать все возможное с той аппаратурой, которая у меня имеется. И могу констатировать: единственное, в чем я теперь совершенно уверен, так это то, что с имеющимися у нас методами измерения установить что-то достоверное об этом... человеке, или, наверное, будет правильнее сказать – существе, поскольку ни один человек не способен такое вытворять, не представляется возможным.

Алексей Юрьевич несколько мгновений размышлял над сказанным, а затем осторожно предложил:

– Поясните.

– А что тут пояснять. Я попытался снять энцефалограмму. Сначала – полный ноль. Вот посмотрите, – и он продемонстрировал бумажную полоску с ровной полосой. Такое впечатление, что датчики закреплены на трупе. А потом вот, – он показал другую полоску. Все склонились над ней. Петр Израилевич хмыкнул:

– Да уж, оригинально...

– Вот и я о том же, – мужчина уныло вздохнул, – подключил потенциометр – та же картина. Сначала – полный ноль, а затем – зашкаливает. Я переключаю на диапазон х10 – зашкаливает, х100 – зашкаливает, х1000 – зашкаливает! Такое впечатление, что если ему дать в руки пару проводов, а другие концы присоединить к лампочке – загорится. Причем внешне – никаких проявлений. Как лежал на кушетке, забросив руку под голову, так и лежит. Пульс, давление, любые иные параметры возьмите – как захочет, такие результаты и будут. Так прямо и говорит: «Андрей Андреевич, сколько надо? Сто? Пожалуйста». Получается, что все наши методы объективного контроля по отношению к нему – чушь и фикция. Шарлатанство. И мы такие же гадалки с магическими шарами, картами и амулетами, чьими объявлениями так пестрят «желтые» издания. Я тут уже совершеннейшим агностиком стал, право слово...

Петр Израилевич усмехнулся.

– Ну-ну, не стоит так уничижаться, Андрей Андреевич. В конце концов, так оно и есть. И любая научная теория, построенная на совершенно достоверных сведениях, полученных методами самых совершенных и абсолютно объективных измерений, через пару десятков лет оказывается совершенно неверной, а зачастую попросту глупой. Обратитесь к истории науки. Многие научные теории прошлого вызывают у нас снисходительную усмешку. Кажутся милой, даже детской чушью. И мы нередко объясняем наивность предков во многом тем, что они, мол, слишком мало знали об окружающем мире. Да и не могли узнать. Потому что у них, мол, не было таких точных и современных инструментов изучения мира и себя, как у нас, – Петр Израилевич покачал головой. – А разве можно быть уверенными, что наши приборы так уж точны и объективны. И что они в будущем не покажутся нашим потомкам такими же милыми благоглупостями?

Полковник задумался. Да уж, с этим, как выразился Петр Израилевич, «господином Ратом», с самого начала было ничего не понятно. Начальство ему уже даже начало намекать, а не ошибся ли он, когда поверил в ничем не подкрепленные утверждения совершенно неизвестного лица и увез всю компанию подальше от столицы. В самые глухие места. Максимально далеко от основных научных кадров и стационарного оборудования. Но он сильно сомневался, что наличие этих самых основных научных кадров и стационарного оборудования что-то кардинально изменили бы...

– Ну, а вы что скажите, Инна Александровна? – обратился Алексей Юрьевич к четвертой участнице совместной трапезы. Та пожала плечами.

– Что можно сказать... Уважаемый господин Рат действует чрезвычайно профессионально. С точки зрения психологии и педагогики – просто блестящий расчет времени и объема усваиваемого материала. И использование педагогических методик также блестящее. Но... я, если честно, не заметила в его методах ничего из ряда вон выходящего. Гипнозом не пользуется. Иных методов внушения не применяет. Смена подвижных и неподвижных фаз при усвоении материала в общем-то известная и вполне стандартная. Просто работает практически без ошибок. С этой стороны – никакой мистики. Только блестящие навыки, хотя... – она задумалась. Все молча сидели, глядя на нее и ожидая, что Инна Александровна расскажет, что же все-таки необычного она сумела углядеть. Инна Александровна долго молчала, размышляя над чем-то, а затем удивленно покачала головой.

– Надо же, а я только сейчас поняла... ну, после всего, что вы рассказали. У него очень необычная подача материала. Он... не столько учит, сколько заставляет думать. Пропускать через себя каждое слово, каждую мысль... примерять ее на себя. Эдак все время провоцирует – я считаю так, а вы? Со мной происходит вот так, а с вами? У меня это выходит вот таким образом, а как у вас? То есть все время испытывает на прочность свой авторитет учителя. А выдержит ли он это, а вот еще это выдержит? – Она развела руками. – Но бог ты мой, как он все это скрытно проделывает... – Она вновь покачала головой и нервно рассмеялась. – Вроде как все обычно, даже скучновато как-то. Но я сейчас поняла, что они ведь все время думают, практически каждую минуту... Десяток фраз – и снова думают. Короткий тренинг – и опять. Я еще нигде не встречала такого результата. Даже у подготовленной аудитории, а уж у таких... – и она вновь задумалась.

– То есть, – задумчиво заметил Петр Израилевич, – вместо того чтобы просто их учить, он их развивает и... как бы это поточнее выразить, настраивает, что ли? Ну, как музыкальный инструмент.

Какое-то время все молча обдумывали высказанное Петром Израилевичем предположение, а затем полковник тихо спросил:

– Это опасно?

– Батенька мой, – вздохнул Петр Израилевич, – ну откуда же нам знать? Мы даже не представляем, чего он хочет достичь. Что он собирается... сотворить из них. Не истово верующих монахов-отшельников же, в конце концов... – он запнулся и пожал плечами, – хотя, как знать... – и после короткой паузы добавил: – А впрочем, скорее всего, чрезвычайно опасно. Они же еще дети, хотя считают себя вполне взрослыми. У них еще крайне неустойчивая психика, при таких нагрузках, о которых нам только что поведала Инна Александровна, они очень даже могут запросто слететь с катушек...

Алексей Юрьевич резко отодвинул стул и поднялся на ноги.

– Я бы вам не советовал...

– Что?

– Сразу идти разговаривать с дочерью. Вы ведь к ней собрались?

– Почему? – тихо спросил полковник.

– Потому что это бесполезно. – Петр Израилевич сделал паузу и бросил на полковника крайне выразительный взгляд. Но тот упрямо набычился и снова спросил:

– Почему?

– Потому что вы – отец. А он – Учитель. Причем не просто Учитель, а Учитель, Который Знает Все. То есть непререкаемый авторитет.

Но Алексей Юрьевич не сдавался.

– У меня с дочерью всегда были доверительные отношения.

– Так радуйтесь, – уважительно кивнул профессор, – если в таком возрасте, когда столь легко рушатся все и всяческие авторитеты, вы все-таки сумели сохранить свой авторитет в глазах ребенка, значит, у вас в семье правильно был построен процесс воспитания. Честь вам и хвала. Большинство современных родителей, знаете ли, не могут этим похвастаться. И, мой вам совет, не делайте ничего, что сможет обрушить подобные отношения... Например, то, что собираетесь.

Полковник еще минуту стоял молча, размышляя над словами профессора, а затем медленно сел и придвинул к себе тарелку с макаронами.

– Значит, мне остается только... надеяться.

– У каждого родителя наступает в жизни такой момент, когда ему остается только надеяться на то, что он сумел развить в своем ребенке достаточно стойкости и ума, чтобы тот справился с тем бременем, которое свалилось на его плечи. А самому в этот момент, действительно остается только надеяться и... молиться. И, знаете, что я вам скажу: Господь обычно подбирает нам бремя по силам. И самое главное для нас в этот момент не испугаться, не начать себя жалеть и... не позволить никому постороннему, даже из самых лучших побуждений – из жалости, из безграничной любви, из страха за нас, скинуть с наших плеч это бремя. Иначе нам может и не выпасть второго шанса стать... тем, кем мы смогли бы стать, если бы вынесли то, что сначала возможно и нам самим казалось непосильным, – Петр Израилевич сделал паузу и тихо добавил: – Ведь все, что нас не убивает – делает нас сильнее.

– Все, я больше никуда не пойду. – Немоляева рухнула на землю и вцепилась руками в пожухлые стебли прошлогодней травы.

Данька остановился и, тяжело дыша, вытер пот.

– Я больше никуда не пойду, – вновь повторила Немоляева и обвела всех вызывающим взглядом.

Рат махнул рукой, давая команду прекратить движение, и, подойдя к Немоляевой, присел рядом с ней на корточки. Та несколько мгновений все так же с вызовом смотрела ему в глаза, а потом не выдержала и отвела взгляд.

– Я больше не могу... – Теперь ее голос звучал не вызывающе, а жалобно. – Я устала. У меня все болит – руки, ноги, спина. Я уже забыла, когда мылась. У меня просто чудовищные волосы, кожа, ногти... Я же женщина, в конце концов, а не ломовая лошадь. Я больше не могу.

Рат понимающе кивнул и, выпрямившись, коротко приказал:

– Привал.

Все с глухими стонами опустились на землю. Данька скинул с плеч армейский вещмешок, отцепил от него скатку с плащ-палаткой и, раскатав ее, улегся сверху, подсунув под ноги рюкзак, так, чтобы ступни оказались выше головы.

Весна в этом году оказалась неожиданно поздняя. Но снег в тайге за тот месяц, что они провели здесь, уже окончательно сошел, а неделю назад сквозь потемневшие прошлогодние листья и старую траву буйно полезла молодая.

– Тань, не сиди на земле, простудишься, – послышался голос Барабанщицы.

– О господи, да отстаньте от меня все, – со стоном произнесла Немоляева.

– Ага, – спокойно кивнула Барабанщица, – вот только подстели плащ-палатку, и я сразу же отстану, ладно?

Немоляева еще несколько мгновений молча сидела на земле, а потом нехотя поднялась и принялась расстегивать ремешки, которыми плащ-палатка была приторочена к вещмешку.

Данька покосился на остальных. На следующий день по прибытии Рат попросил отца Барабанщицы обеспечить всех сменной одеждой. Ведь из Москвы улетали в чем были... Так что еще через день старенький трехосный ЗИЛ-131 привез несколько комплектов армейского камуфляжа и шесть укомплектованных вещмешков – с котелками, фляжками, сменным бельем. Немоляева, увидев безразмерные синие трусы, закатила жуткий скандал!

– Я это надевать не буду, – кричала она.

Рат молча выдержал полчаса непрерывной истерики, а потом только сказал:

– Ходить будем много. По тайге. Поэтому прошу всех позаботиться о том, чтобы у каждого были сменное белье и комплект сменной одежды. Если нет своего – подберите из имеющегося ассортимента.

После чего просто вышел из комнаты. Немоляева проводила его ошеломленным взглядом, а затем расплакалась. Но на следующее утро вышла в форме, которая, впрочем, неожиданно сидела на ней довольно кокетливо...

Пока они отдыхали, Рат успел подняться дальше по склону и осмотреть горизонт. Данька удивлялся, как легко он шел сквозь любой бурелом. Причем именно сквозь. Там, где им приходилось рубить ветки и растаскивать сцепившиеся сучья, Рат проходил так, будто там была как минимум хоженая тропа, а то и... эскалатор.

Привал продлился пятнадцать минут. Потом Рат скомандовал:

– Подъем!

Все начали нехотя подниматься и увязывать вещмешки. И только Немоляева с упрямым видом осталась лежать на земле. А когда Рат подошел к ней, с вызовом повторила:

– Я же сказала, что никуда не пойду!

Рат несколько мгновений смотрел на нее, а затем вновь присел на корточки.

– Хорошо, Таня, давай договоримся так. Я тебе сейчас расскажу одну историю. А потом, если ты захочешь, я отправлю тебя прямо в Москву. Домой. Причем сделаю так, что тебя там никто не тронет. Для одного человека я сумею так сделать...

Он сделал паузу и начал:

– В одном теплом и мелком заливчике жили моллюски. Им там было очень хорошо – тепло, уютно, тихо. Вода заливчика представляла из себя густой бульон, переполненный сытным планктоном. Короче, не жизнь, а малина. Все, что только может хотеть моллюск, – под боком. И так они и жили, не напрягаясь и не заморачиваясь, и не сильно размышляли о том, что там твориться в большом мире, за пределами заливчика. А зачем? Все и так классно. Просто супер.

Рат замолчал и окинул всех проницательным взглядом. Ребята слушали, затаив дыхание.

– И все было бы ничего, как вдруг нескольким моллюскам внутрь раковины попались... песчинки. И им стало... больно. Тяжело. Неуютно. И весь этот теплый и уютный мирок ничем не мог им помочь. Помочь себе они могли только сами. И... одни из них приложили все свои усилия, суматошно замельтешив ресничками, чтобы только выбросить из себя эту гадкую, противную и ужасную вещь и снова жить легко и приятно. И умереть в свой срок, превратившись в питательную среду для того самого планктона, которым будут питаться следующие поколения моллюсков. А другие... о-о, другие оказались не робкого десятка. Они прислушались к себе и поняли, что они смогут сделать с этой болью что-то иное. Использовать ее, как рычаг, как ресурс, который позволит им понять, зачем они действительно появились на этом свете, что есть их истинная суть и жизненное предназначение. И они не стали бороться с этой болью, а преодолевая ее и терпя лишения, иногда даже испытывая голод, начали обволакивать эту песчинку перламутром. Слой за слоем. Слой за слоем. И принесли в этот мир жемчужины... – Рат замолчал. Все тоже сидели и молчали. Молчала и Немоляева. Так прошла минута, вторая, потом Немоляева потянулась к вещмешку и, вытащив из-под себя плащ-палатку, принялась крепить ее ремешками. После чего поднялась, закинула вещмешок за плечи и поправила лямки.

– Ну, чего уставились? – воскликнула она. – Я женщина или нет? Я что, ни одной истерики уже закатить не могу? Пошли.

До сопки, которую Рат определил как цель, они добрались только к полудню. Взобравшись на вершину, без сил рухнули на землю. Даже не подстилая плащ-палатки. Рат несколько мгновений смотрел на них, вконец измученных десятичасовым ночным переходом и трехдневным постом, который он устроил им накануне, а потом мягко попросил:

– Вставайте.

Все ошалело уставились на него. Как? Привала не будет? У них же совершенно нет сил. Ну, ни капельки. Ведь все эти три дня поста он таскал их по лесам не просто так же, как и в предыдущие дни, а максимально взвинтив темп. Почти перестав делать столь частые в предыдущие дни остановки, на которых они учились входить в молитву. А потом и управлять собой в этом состоянии. Все поначалу обзывали эти тренинги более привычным для современного человека словом «медитация», но потом почему-то перестали. Хотя Петр Израилевич и Инна Александровна упорно продолжали его использовать.

Ученые вообще, похоже, жили в каком-то своем мире, где для всего было объяснение. Термины. Причем совершенно отличные от того языка, который использовал Рат. Всякие «состояние самадхи», «всеобщий разум» и так далее. Но при этом они почему-то даже не пытались ничего сделать. Только смотрели со стороны и обменивались, так сказать, мнениями... Впрочем, в последние несколько дней, не выдержав темпа, который задал Рат, они перестали ходить с ребятами, а потом откололись спецназовцы. То ли Алексей Юрьевич убедился, что Рат вполне может управиться сам и защитить от любой опасности, то ли были какие еще причины...

А вчера Рат придумал для ребят что-то совершенно жуткое. Как можно спокойно высидеть, когда вокруг тебя вьются тучи гнуса. И жалят, жалят, жалят... А Рат, буквально окутанный ноющим-жужжащим облаком, только улыбается и повторяет своим тихим, спокойным голосом:

– Концентрируйтесь. Вы же в молитве. Не все ли равно, что происходит снаружи, если внутри вы соединяетесь с Ним. Забудьте о своем теле. Забудьте вообще о мире вокруг. Все самое главное происходит внутри вас...

Михалыч, тот вообще заявил, что в это время в тайге гнуса еще нет. И, ткнув рукой в сторону их лиц, хмыкнул:

– И-и-и, милаи, ежели бы вас гнус покусал, рази ж вы такими бы были? Вся бы рожа полыхала. А тут...

И действительно, все те прыщи, которые сначала было повыскакивали у них на лицах, потом, когда им, одному за другой, получилось... войти внутрь молитвы, отчего-то исчезли с их лиц. А когда ребята вновь вынырнули наружу, в обычный мир – от гнуса не осталось и следа. Только легкий ветерок, негромко шумящая тайга и кроваво-красное заходящее солнце...

– Вставайте, пора, – еще раз сказал Рат.

Первой, кривясь от боли в окаменевших от долгого напряжения мышцах, неуклюже начала подниматься Барабанщица. Потихоньку ее примеру последовали остальные.

– Разбейтесь на пары и станьте друг напротив друга, – приказал Рат. – Так. А теперь вытяните вперед руку и коснитесь друг друга ладонью.

Данька протянул руку и коснулся ладони Барабанщицы. Она была маленькая, но твердая. С бугорками мозолей на подушечках (ну, еще бы, после всего того, что Рат делал с ними в течение этого месяца). И прохладная.

– Ну, Джавецкий, ты и печка, – улыбнувшись, шепнула Маша.

Данька кивнул. Ну конечно, если для него ее ладонь прохладная, то для нее его – горячая.

– Плотнее соедините ладони, – послышался тихий голос Рата, – хорошо... А теперь... попытайтесь дотянуться до Него через того, с кем вы соединены.

Данька чуть прикрыл глаза и уже почти привычно... соскользнул в молитву. Некоторое время он, как обычно, плыл в неком безвременьи и непространстве, а затем почувствовал боль. В ноге. И только спустя несколько мгновений он понял, что это боль не его. Маша натерла здоровенную мозоль, которая не так давно прорвалась. И сейчас ее ступню терзало и дергало. От этих накатывающихся болевых волн Данька едва не вылетел из этого своего состояния, но затем, то ли испугавшись, то ли разозлившись, сделал что-то такое, что... убрало эту боль. Просто сняло ее, как снимают кожуру с апельсина. Отламывая по кусочку, полосками и клочочками, стараясь при этом не повредить нежную мякоть, не раздавить ее и не забрызгаться соком... Затем он почувствовал боль от закрепощенных мышц. Но и тут все, как выяснилось, оказалось достаточно просто. Он нежно коснулся пальцами туго натянутых мышечных волокон. Они были в чем-то липком и потому и сами слиплись друг с другом. Данька осторожно, стараясь не причинять больше боли, принялся очищать их от этого самого липкого, сбрасывая его легким потряхиванием кисти...

Спустя некоторое время все было закончено. Он радостно улыбнулся и двинулся дальше. Куда-то, откуда лился яркий свет. Он не видел его, потому что здесь глаза были бесполезны, как руки и все остальное, он просто ощущал его и пользовался привычными понятиями.

Данька поднимался все выше и выше, открывая для себя новые и новые цвета, структуры, сливающие в какой-то странный причудливый калейдоскоп, и постепенно проникаясь, приближаясь, выходя на грань понимания того, что это мельтешит вокруг него. А потом он резко, рывком, как ныряльщик, пробивающий головой тонкую пленку воды, просто провалился в понимание...

Барабанщица разорвала контакт резко, буквально отпрыгнув от него. Ее глаза горели гневом.

– Джавецкий... ты... ты... – но она так и не успела ничего сказать, потому что тут раздался вопль Кати.

– Это нечестно!

Все обернулись. Катя стояла в двух шагах от явно смущенного Гаджета и гневно смотрела на него.

– Что случилось? – послышался мягкий голос Рата.

– Он... он был в моей голове! Он читал мои мысли!!

Рат понимающе кивнул, а затем спросил:

– И что?

– Как что?! – возмутилась Катя. – Он... он... залез в мою голову! В мое... приватное пространство.

– А ты?

– Я... – тут Катя слегка смутилась. – Ну... я не хотела. То есть я даже не думала, что это... ну, так получится.

– И это тебя извиняет, – вновь понимающе кивнул Рат, – а Борис, значит, все прекрасно знал, представлял, и все равно, значит, делал. Так?

Катя, подумав, нехотя покачала головой.

– Нет, наверное... откуда он мог знать.

Рат демонстративно задумался.

– Хм... тогда какая-то нестыковочка получается. То есть то, что вполне оправдывает тебя, ничуть не оправдывает его. Или я что не так понял?

Катя неуютно поежилась, но потом упрямо тряхнула челкой.

– И все равно... нельзя так.

– Как?

– Лезть человеку в голову. У человека всегда должно быть приватное пространство.

– Что? – изображая непонимание, переспросил Рат.

– Приватное пространство. Ну, некое место, где он мог бы побыть один. Совсем. Без никого.

Рат удивленно покачал головой.

– Как это?

Катя недоуменно уставилась на него.

– Ну... я смотрела передачу. И там один психолог, говорил, что...

– Подожди, – Рат нахмурил лоб, – я ничего не смогу поделать с тем, что ты веришь тому, что говорят по телевизору. Но... ведь ты уже сама сумела почувствовать. Увидеть, что Он есть. Так?

– Ну... да.

– И Он в тебе. Ибо по-другому невозможно. Если ты есть, значит, в тебе частичка Его, ибо вне Его ничего существовать не может. И то, что ты не верила в Него, и не могла Его почувствовать – ничего не меняло. Так?

Катя медленно кивнула.

– Так о каком приватном пространстве ты говоришь? – Рат сделал паузу и обвел всех удивленным взглядом, как бы предлагая всем поудивляться вместе с ним.

– Ведь Он уже знает все твои мысли и желания. Причем сразу, как только они возникли в твоей голове. И потом, если некоторые из них вызывают у тебя чувство стыда или смущения, то разве это не твоя проблема. Ведь это же твои мысли, не так ли?

Катя медленно кивнула. Она уже, как и они все, перешла в режим напряженного осмысления. Все, о чем говорил Рат, требовалось не просто запомнить, а именно осмыслить, пропустить через себя, примерить на себя и, если оно все-таки еще вызывало отторжение, найти то, что являлось его причиной. И еще раз взвесить, насколько оно, то, что вызывает отторжение, все еще тебе нужно. Не мешает ли оно тебе двигаться вперед, и тогда его следует со спокойной душой отринуть, отбросить.

– И если Он, Высший судия, – продолжил Рат, – уже и так знает все, разве так уж важно, что твои мысли могут узнать другие? Близкие тебе люди, готовые всегда понять и поддержать тебя, подставить плечо... и простить? Или нет? – И Рат вновь обвел всех вопросительным взглядом. Все молчали.

– Так что тебе следует сделать, Катя? – улыбнулся Рат. – Продолжить изливать свое возмущение на бедного Бориса или все-таки разобраться со своими мыслями? Навести порядок в своей голове. И... быть может, принять для этого помощь друга...

Катя несколько мгновений стояла, напряженно нахмурив лоб, а потом подняла голову и, бросив взгляд на Гаджета, тихо произнесла:

– Прости... – а затем, повернувшись к Рату, попросила: – А можно я... потом... ну, когда немного разберусь там, у себя. Сама... – и она тряхнула головой, будто указывая себе на лоб.

– Конечно, – улыбнулся Рат, – я так понял, что... это требуется всем?

И каждый из шестерых молча кивнул в ответ.

– Ну, тогда – в обратный путь.

– Как?! – возмутился Гаджет. – Живого ж места нет...

– А ты уверен? – хитро прищурился Рат.

– Да... – начал Гаджет и осекся.

И все удивленно уставились друг на друга. А Барабанщица недоверчиво прошептала:

– Так ты чего, Джавецкий, мозоль мне залечил, что ли?

И Данька растерянно кивнул. Он и сам не чувствовал ни капли усталости и никакой боли в мышцах. Наоборот, мышцы были переполнены звенящей силой и здоровьем, как будто он недавно проснулся после долгого и крепкого сна и даже успел слегка размяться...

Обратный путь они проделали едва ли не в два раза быстрее, чем путь на ту сопку. Причем только уже на подходе к поселку Данька обнаружил, что как только мышцы вновь начинают наливаться усталостью, а вещмешок тяжелеть, он, чисто рефлекторно, соскальзывает сознанием в то состояние, в которое он погружался, когда читал молитву. Только теперь даже слова были не нужны. И там, в этом состоянии, все быстро проходило – и усталость, и тяжесть, и боль...

А когда он догнал Рата и поделился с ним своим открытием, тот только улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

– А ты что, все еще считаешь, что молитва – это слова?..

* * *

В поселке их встретил рассерженный Алексей Юрьевич.

– Почему вы ушли ночью, никого не предупредив?

Рат взмахом руки отправил их умываться и переодеваться, а сам, повернулся к полковнику, мягко спросил:

– Алексей Юрьевич, а разве я кого-нибудь когда-нибудь предупреждал?

Полковник смутился.

– Нет, но... я же отвечаю за вас.

– Перед кем?

– Перед... – Алексей Юрьевич запнулся, внезапно осознав, что все его начальники ничего не значат для Рата.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Рат. – Когда мы уйдем совсем, я вас обязательно предупрежу.

Полковник открыл было рот, собираясь рассердиться, но Рат уже прошел мимо него и начал подниматься по ступенькам на крыльцо.

* * *

Ужин выдался на славу. Михалыч, который очень неодобрительно отнесся к затее Рата «дитев» голодом морить, узнав, что сегодня им разрешен прием, так сказать, пищи, расстарался вовсю. Так что когда они, после бани, ввалились в столовую, стол буквально ломился от всяких вкусностей. Соленые грибы, шаньги с рыбой, печеный картофель, черемша, холодная копченая оленина и, как вершина, фирменная михалычевская уха из омуля и лосося. Увидев все это великолепие, Гаджет аж замурлыкал от удовольствия. Да и Данька сглотнул слюну.

Впрочем, как выяснилось, насытились они довольно быстро, не съев и четверти от того, что Михалыч выставил на стол. К его искреннему огорчению. Но Данька действительно наелся всего лишь половиной того объема, который с удовольствием навернул бы еще пару недель назад. Судя по всему, так же обстояло дело и с остальными. Но выходить из-за стола как-то не хотелось. После всего, что произошло на сопке, они внезапно начали ощущать, что через эту боль в натруженных мышцах, через эту отупляющую усталость, через вечный недосып и головные боли они стали кем-то другим. Причем как каждый из них в отдельности, так и все они вместе. Серьезно. Они вместе тоже стали кем-то. Кем именно, они еще не до конца поняли. Но точно стали. Поэтому им хорошо было вот так вместе сидеть за одним столом и просто ощущать рядом присутствие других.

– Рат, – внезапно подала голос Катя, – а помните, вы сказали... ну, когда я спрашивала про «Дом-2»...

– Помню, – кивнул Рат. – Быт и дрязги крестьян могут быть интересны либо таким же крестьянам, либо этнографам. Так?

– Да, – подтвердила она, – так вот я хотела спросить – почему крестьян?

Рат откинулся на спинку стула и задумался. И все заерзали, устраиваясь поудобнее, потому что было понятно, что Рат собирается ответить подробно и обстоятельно...

– Это уже вопрос онтологии, Катя. Понимаешь, при всем разнообразии профессий и дел, которыми человек может заниматься в своей жизни, Путей перед ним на самом деле всего три. Он может стать либо крестьянином, либо воином, либо... князем. И различаются эти Пути только одним – тем, что он делает. То есть деятельностью. Потому что крестьянин работает, воин служит, а князь трудится, – он замолчал и обвел их внимательным взглядом.

– А в чем разница? – подал нужную реплику Данька. И внезапно осознал, что он не спросил, а именно подал нужную реплику, вставил необходимый стежок в полотно беседы. И, похоже, это поняли и остальные. Потому что Данька уловил на себе одобрительные их взгляды. Ну типа тех, что бросают на соратника члены команды и болельщики, когда он делает пусть и не голевую, но точную и нужную в данный момент передачу.

– В предназначении, – ответил Рат, – потому что работа – это в первую очередь для себя. Служение – это уже не только себе, но и кому-то еще. А труд – Ему.

– А я слышал, – задумчиво сказал Гаджет, – что многие князья не очень-то себя забывали. Ну, до революции, я имею в виду.

Рат усмехнулся.

– Просто не путай Путь и... титул. Ведь когда я говорю «крестьянин», я тоже не имею в виду человека, который растит хлеб. Среди таких было и много воинов и даже князья. В то же время многие из тех, кто носили титулы, перестали быть князьями, то есть сошли с Пути за много поколений до революции. Это случилось сразу после того, как вера для них превратилась в суеверие. Все, что составляло самую ее суть, было отринуто, а Господь стал термином, фикцией или, в лучшем случае, просто традицией, элементы которой сохранялись из уважения к предкам или по привычке, – он обвел их внимательным взглядом и добавил, – князь, Государь – это ведь во многом сакральные роли. И если убрать из них трансцендентальное, то останется всего лишь слово, которое, по сути, будет ничем не отличаться от таких слов, как Президент, Председатель совета директоров или Генеральный секретарь. Но ведь вы-то теперь понимаете, что на самом деле это не так.

– Хорошо, – подала голос Барабанщица после того, как в головах у всех немного улеглось, – но я что-то не поняла, это же выходит, что крестьянин может стать богаче князя?

Рат задумался.

– Знаешь, я попробую привести такую аллегорию. Представь себе, что в неком затерянном месте самым дорогим является... ну, скажем, древесина. Лес. И, как совершенно понятно любому по-житейски умному человеку, чем больше у тебя древесины, тем ты более богат, и тем крепче, так сказать, стоишь на ногах. То есть ты более успешен, скажем, более завидный жених или просто, как сейчас модно говорить, спонсор... И тем больше к тебе уважения со стороны таких же по-житейски умных людей, знающих, что на самом деле имеет в жизни ценность, а что – глупости, бредни...

И вот в этом мире появляется человек, который начинает... рубить дорогу. Через лес. То есть с точки зрения по-житейски умных людей, он делает глупость. Ведь ему приходится таскать лес все дальше и дальше. И затрачивать все больше и больше усилий, чтобы доставлять богатство до своих закромов. И лишь только когда дорога пройдет сквозь лес, для некоторых, хотя и далеко не для всех по-житейски умных людей, станет понятно, чем он на самом деле занимался... – Рат сделал паузу, давая им несколько мгновений, чтобы осознать и уложить в память его притчу, и, повернувшись к Барабанщице, закончил: – Так что на твой вопрос, Маша, я отвечу так – крестьяне почти всегда богаче князей. Просто для них богатство – это самоцель, а для князей – инструмент для труда.

– Значит, сейчас время крестьян? – тихо спросил Данька.

– Да, – Рат кивнул, – и все, что имеет ценность в вашем мире – золото, нефть, газ, сталь, особняки и автомобили, самолеты и угольные шахты, телеканалы и верфи, – это все древесина. А единственное, чем заняты ваши... богатые крестьяне – это как бы срубить ее еще и еще побольше. А князей, – Рат вздохнул, – на Земле почти не осталось.

– А воины? – встрепенулся Кот.

– А как ты думаешь, – повернулся к нему Рат, – можно ли прорубить дорогу через лес в одиночку?

Кот отрицательно качнул головой.

– На самом деле, – продолжал Рат, – собрать дружину... ну, или принять ее, так сказать, от отца, деда либо другого ушедшего князя и сделать ее своей дружиной – это один из первых тестов на то, что ты способен встать на Путь Князя. А сами воины... это те, кто уже не хочет быть крестьянами, но еще не готов подставить плечи под бремя князя. Только... – Рат улыбнулся, – давайте на этот раз обойдемся без... недодуманных вопросов, типа того, насколько соответствует Пути Воина тот стройбатовец, к которому старший прапорщик обращается со словами: «Эй, воин, а ну-ка, возьми лом и бегом сюда».

Когда все отсмеялись, подала голос Немоляева:

– А вот я еще слышала, что есть какой-то Путь Монаха?

Рат согласно кивнул.

– Да. Я знаю. Названий много. Некоторые интерпретации выделяют еще так называемый Путь Шута. Если вам будет интересно – разберитесь в этом сами. Это будет полезно. Но если брать в целом, то достаточно выделить три Пути.

– И все? – задумчиво спросил Данька. – Других вариантов нет?

Рат повернулся к нему и уставил на него спокойный взгляд.

– Ну, почему же. Есть. Можно не трудиться, не служить и не работать.

– И тогда ты кто?

Рат обвел всех ясным взглядом, улыбнулся и произнес:

– Есть хорошее, очень точное и верное русское слово. Быдло...