Часть вторая 3 страница

— В нем было не меньше бутылки водки. С таким количеством алкоголя человек передвигаться не может. Я имею в виду — самостоятельно передвигаться. В организме срабатывает защитный блок. Что-то в нем, в человеке, стоит на страже... И выключает двигательную систему.

— Если двигательная система выключена, — медленно проговорил Пафнутьев, — то как ему удалось вывалиться из окна?

— Сие есть загадка, — мрачно ответил медэксперт. — В человеческом теле много загадок. Медицина, например, до сих пор не может ответить на вопрос — почему бьется сердце.

— Не может быть! — удивился Пафнутьев.

— Да, это так — безутешно кивнул медэксперт, не отрывая взгляда от трупа. — Сердце десятилетиями гонит кровь, перекачавает ее за жизнь тысячи тонн, но что заставляет его работать... Сие есть тайна.

— Если я правильно понял, — не в силах больше стоять рядом с мертвецом, Пафнутьев отошел к окну, — человек, выпивший такое количество водки, впадает в бессознательное состояние?

— Да, так можно сказать, — с загадкой в голосе проговорил медэксперт и взглянул на Пафнутьева сквозь свои необыкновенно толстые очки. — Хотя известны случаи, когда люди и в таком состоянии совершали весьма осмысленные действия...

— Например?

— Например, сажали самолеты, — эксперт решил, видимо, что не стоит говорить более подробно, вряд ли поймет все сказанное этот полноватый человек с неподвижным лицом.

— Надо же, — без интереса произнес Пафнутьев, — так не бывает, — добавил он, чтобы не огорчить собеседника равнодушием. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы в заключении подробно отразили именно этот момент.

— Какой, простите?

— О котором только что рассказали. О том, что в желудке этого человека обнаружено количество водки, позволяющее предполагать его бессознательное состояние во время происшествия. Ведь это так?

— Я в этом уверен. Учитывая его небольшую комплекцию и полное отсутствие закуски...

— Постойте-постойте! — остановил Пафнутьев. — Подробнее о закуске, пожалуйста.

— Подробнее не получится. В желудке ее попросту нет.

— То есть вы утверждаете, что он выпил бутылку водки не закусывая? Я правильно понял?

— Да, вы понятливый человек, — лицо медэксперта искривилось, и Пафнутьев не сразу сообразил, что это была улыбка. — Меня настораживает данное происшествие... Погибший не был пьяницей. Его внутренние органы в очень хорошем состоянии. Он вел жизнь весьма здоровую. И вдруг это страшное количество водки в пустом желудке... Сие есть загадка. Меня она наводит на размышления, — он посмотрел на Пафнутьева, словно надеясь найти понимание.

— Меня тоже, — кивнул следователь. — Скажите... Нет ли у него в полости рта, на губах, на деснах... или еще где-нибудь... Нет ли там небольших повреждений, ссадин, царапин... Я имею в виду...

— Есть. — Не дал ему договорить эксперт. И внимательно посмотрел на Пафнутьева — оценил ли он смысл его ответа.

— И это будет отражено в заключении?

— Уже.

— Ив заключении можно высказать предположение — откуда могли появиться эти ссадины?

— Уже, — повторил эксперт и, взяв со стола несколько листков, протянул Пафнутьеву.

Тонкая бумага чутко передавала дрожание рук. “То ли волнуется, — подумал Пафнутьев, — то ли в самом деле поддает... ” На последней страничке стояла жирная фиолетовая печать, заковыристая подпись, дата, указано место и время. Пробежав глазами по строчкам и убедившись, что все необходимое в тексте отображено, Пафнутьев сложил листки и спрятал их в карман, неосторожно обнажив рукоятку пистолета.

— И до этого дошло? — усмехнулся эксперт невероятной своей улыбкой.

— Значит, вы утверждаете, что его внутренние органы были совершенно здоровы? — спросил Пафнутьев, не пожелав услышать последнего вопроса.

— Впечатление такое, что он никогда не пил. Его внутренности можно показывать студентам. Как пример для подражания. И об этом я написал в заключении, — предупредил эксперт следующий вопрос следователя. — Если уж мы с вами заговорили открытым текстом, то могу предположить... Это был здоровый человек Примерно тридцати пяти лет, в которого насильно влили поллитра водки, дождались, пока он опьянеет настолько, что потеряет ощущение реальности, и... — эксперт замялся.

— И выбросили с девятого этажа, — подсказал Пафнутьев.

— Где-то так... Выбросили, сбросили, столкнули...

— Это точно? То что они дождались опьянения?

— Понюхайте его мозг, — эксперт отбросил простыню, заставив Пафнутьева содрогнуться. — Понюхайте, — настаивал он. — От него просто разит алкоголем.

— Верю на слово, — Пафнутьев пожал красную от постоянного мытья руку эксперта. — Кто-нибудь уже интересовался результатами вскрытия? До меня?

— Было.

— Кто?

Эксперт натянул простыню на вскрытый череп, разгладил складки, посмотрел на свою работу, склонив голову, почти стыдливо взглянул на Пафнутьева.

— Зачем это вам?

— А затем, что в эту дурацкую жару я вынужден таскать с собой больше килограмма железа, — он показал на выпиравшую из-под пиджака рукоять пистолета. — Если я правильно понимаю, интересовался человек, который делает это впервые?

— Да, впервые. Раньше ваше руководство подобные вещи не интересовали, — эксперт поднял голову и посмотрел Пафнутьеву в лицо. Его глаза за стеклами очков были расплывчаты и мутны. — Я надеюсь, что вы...

— Договорились, — ответил Пафнутьев. — Спасибо. Большое спасибо, — и он поспешил выйти на свежий воздух, на солнце и зной, к живым людям, которые хотя и ведут себя не очень хорошо, пакостят, ругаются, пьют водку, но все-таки остаются живыми. Посещения морга всегда действовали на Пафнутьева угнетающе.

* * *

Начальник отделения милиции Шаланда сидел в глубокой задумчивости и медленно водил пальцем по столу, выписывая на пыльной поверхности фигуры, сложные и непознаваемые, словно бы отражающие непредсказуемость его мыслей и поступков. На Шаланде был, как обычно, китель, полы которого с трудом сходились на животе, создавая глубокие поперечные складки. Китель тоже казался пыльным, нуждающимся не просто в чистке, а в пропарке и длительном разглаживании.

Только так можно было убить ощущение, что Шаланда в нем и спал, не расстегивая пуговиц на животе.

— Привет, Шаланда, — сказал Пафнутьев, входя и плотно закрывая за собой дверь. — Рад тебя видеть. Вот и опять повстречались.

— А, здравствуй, — ответил тот без выражения. — С чем пожаловал?

— С трупом.

— Знаю, — кивнул Шаланда, — завершая создание очередного узора на пыльном слое стола. — Нехорошо вышло. Не повезло парню.

— С милицией ему не повезло. С тобой. Шаланда.

— Ну, это как сказать...

— Скажи, я просил не выпускать Жехова? Просил не давать ему связи? Ты обещал. Почему же сделал наоборот? Почему ты послушался его, а не меня? Скажи мне, добрый человек, чем этот уголовник лучше меня? Чем он тебя взял? Или вы в одной связке?

Шаланда помолчал, склонив голову к плечу, так что обильная щека легла на погон.

— Паша, ты ведь знаешь ответы на все эти вопросы. Зачем задаешь? Хочешь меня обидеть?

— Я хочу убедиться, что знаю правильные ответы.

— Поэтому ходишь с пистолетом?

— Случай с Жеховым меня убедил, что так будет лучше.

— Тебе поручили расследовать этот несчастный случай? — понимающе спросил Шаланда. — И стало страшно жить?

— Слушай, Шаланда... Страшно жить или не очень... Это не мешает мне делать свое дело. Но я знаю некоторых людей, которые не боятся ничего на свете, такие они смелые да отважные... Да только что-то мешает им свою отвагу в дело пустить, а. Шаланда? Чего ты испугался? После чего полные штаны наделал? Ведь они у тебя до сих пор полные, до сих пор от тебя дерьмовый дух идет... Ну?

Шаланда распрямился, придвинулся ближе к столу, сложив на нем руки, сразу став официальным и неприступным. Но Пафнутьев заметил, как капитан метнул настороженный взгляд к двери — достаточно ли плотно прикрыта — Не надо, Паша... Остановись. Не будем друг перед другом выворачивать наши штаны наизнанку... У каждого там хватает добра... Ты слышал, как он назвал одну интересную фамилию? И я слышал. Ты настоял на том, чтобы эти слова занести в протокол... Я не возражал. Пошел тебе навстречу. Хотя... нам не следовало этого делать. Тебе это пригодилось? Очень рад. Но не мешай и мне поступать так, как я считаю нужным.

— Зачем ты связал его с Кодовым?

— Он попросил меня об этом.

— А моя просьба не столь важна?

— Не столь, Паша.

— Я только что из морга... По заключению эксперта, который вскрывал его... Не исключено, что парня напоили силком, а потом выбросили из окна.

— Чего-то похожего я ожидал, — Шаланда отвернулся к окну, и по его лицу скользнули тени от листьев. — Не все имена можно произносить вслух... В нашей с тобой компании самое лучшее, что он мог сделать, это засунуть свой язык в собственную задницу.

— Он ошибся, — печально проговорил Пафнутьев. — Он, похоже, новичок...

— Или дурачок.

— Он думал, что эта фамилия прозвучит для нас паролем, что, едва услышав про Колова, мы тут же его отпустим...

— Пароль нужно произносить только своим, — отрешенно заметил Шаланда. — Не стоит, Паша, переживать, не бери это себе в голову. Люди знают на что идут... А наша с тобой задача — уцелеть. Мы ведь меж двух огней... У тебя вон под мышкой что-то выросло за ночь, я свою машинку тоже почистил, в порядок привел. История с Жеховым не кончилась. Ни для тебя, ни для меня.

— Скажи, — Пафнутьев помедлил. — За Кодовым такое водится?

— Знаешь, Паша... Я не удивился происшедшему. Чего-то похожего можно было ждать. Он пожелал связаться с Кодовым по домашнему телефону. Я не мог ему в этом отказать. Просто не мог. Дело в том, что...

— Колов тебе бы этого не простил.

— Ну, вот видишь, — облегченно вздохнул Шаланда. — Все мы понимаем, оказывается. Он дал его домашний телефон. Это уже кое о чем говорит. И я их связал. Колов тут же, по телефону, велел выпустить парня. И сказал, что высылает за ним машину. Мне показалось даже, что Колов опасается, как бы парень не сбежал от него... Пришла машина.

— “Мерседес? "

— Нет, какой-то задрипанный “жигуленок”. Даже номера не заметил, — Шаланда на пыльном столе написал пальцем — 78-69. Убедившись, что Пафнутьев увидел цифры, он смахнул их со стола вместе с пылью. Шаланда был прав — если у Пафнутьева слева под мышкой торчала рукоятка пистолета, то справа неслышно вертелась кассета диктофона. — И я его выпустил. Он расписался в получении своих вещей и вышел. А на улице его уже поджидали ребята. Мне показалось, что он не очень обрадовался, когда их увидел. Но те заулыбались, подхватили его под руки, будто год не виделись... И уехали.

— Увезли, значит, — уточнил Пафнутьев.

— Не правильно себя ведешь, Паша, — сказал Шаланда, глядя в свои пыльные узоры. — Ты завелся. С пистолетом вот ходишь, хотя раньше никогда... Ты же знаешь, пистолет ни от чего не спасает. С ним хуже. Он дает право поступать с тобой, как угодно. Не знаю, Паша, не знаю... Это твое дело запросто может оказаться последним, — Шаланда искоса посмотрел на Пафнутьева, их глаза встретились.

— Скажи мне лучше вот что... Ты можешь написать все, что рассказал? О том, как Жехов связался с Кодовым, как за ним пришла машина, как его увезли... Можешь?

— Конечно, нет, — улыбнулся Шаланда.

— Почему?

— Жить хочется, Паша.

— Разве тебе что-нибудь угрожает?

— Пока нет... Но если напишу... Угроза появится.

— Но ведь у меня все равно есть протокол допроса... Там упомянут Колов, там стоит и твоя подпись.

— Нет у тебя никакого протокола, Паша, — уже без улыбки тихо произнес Шаланда. — Забудь о нем. Колов посоветовал мне выбросить из головы жеховскую историю и все, что с ней связано. Я подумал, что это хороший совет. И выбросил. Твой протокол просуществует до того момента, когда решишь где-нибудь его показать. Сейчас можешь немного с ним поиграться, но не заиграйся, Паша.

— У тебя тоже остались кое-какие документы... Задержание, обыск, то-се... Ты от них избавился? — спросил Пафнутьев.

— Да. Я все отдал Колову.

— Напрасно.

— Почему?

— Ты стал беззащитным. Я бы на его месте постарался избавиться от тебя. Немного подождал бы, пока все затихнет, а потом под зад коленом. Неграмотно ты поступил.

— А как поступить грамотно? — Шаланда лет грудью на стол и посмотрел на Пафнутьева снизу, словно примериваясь к прыжку:

— Дураком прикинуться. Круглым дураком.

— Как ты?

— Да. Как я, — ответил Пафнутьев, поднимаясь. Он пожал руку капитану, с силой встряхнул ее. — За разговор, за номер машины, на которой Жехова от тебя увезли, — спасибо.

— Рад стараться, — проворчал Шаланда. Выйдя на крыльцо, Пафнутьев прищурился от яркого солнечного света и легко сбежал по ступенькам, на ходу выключив диктофон в кармане пиджака.

* * *

С некоторых пор Пафнутьев неожиданно для себя ощутил некую власть над Анцыферовым. Тот продолжал неусыпно контролировать следствие, интересовался самыми незначительными подробностями, высказывал недовольство, как-то даже пригрозил отстранить от дела, но когда Пафнутьев, до того сидев потупившись, вдруг поднял глаза и сказал: “Выгоняй, что тебе мешает, Леонард”, — тот растерянно осекся. И Пафнутьев понял — роли поменялись. Хотя Пафнутьев и выполнял какие-то следственные действия, не получая, правда, видимых результатов, но проявлял явную непокорность, иногда исчезал, иногда надолго. Это беспокоило прокурора.

Понял Пафнутьев и другое — теперь над ним нависла опасность. Не начальственный гнев, не увольнение за бездарность, а нечто более серьезное. Печальная судьба заводского организатора Жехова показала, как все может кончиться. Однако, прикинув свое положение, он решил, что в любом случае у него есть неделя некоторой неуязвимости. Противник не ощутил пока опасности. Да, его кое-что может раздражать, кое-что не нравиться, но все вписывается в естественное развитие событий.

— Послушай, Павел, — с деланным раздражением произнес Анцыферов, — где оперативники? Чем заняты? У меня такое ощущение, что ты совершенно устранил их из расследования!

— Да бестолковые они какие-то, — Пафнутьев виновато развел руками. — Не могу же я всюду бывать с ними только для того, чтобы подсказывать... Что сказать, о чем спросить, как поступить...

— Но если всю работу взвалишь на себя, тоже, пользы будет немного!

— Да загрузил я их... Пусть повозятся. Один отрабатывает общество охотников — стреляли ведь из обреза. Может, обнаружатся какие-то концы. Второй исследует контору Голдобова. Уж если Пахомов был персональным водителем, а убили его не случайные собутыльники, уж если убийство было по всем показателям заказное...

— Так уж и заказное! — вспылил Анцыферов. — Никогда у нас не было заказных убийств!

— Возможно, я ошибаюсь, — миролюбиво протянул Пафнутьев, — но мне так показалось... И я предположил — свели счеты. Или устранили исходящую от него опасность, утечку информации...

— Какое-то уж больно зловещее у тебя понимание этого происшествия!

— Простоват! — Пафнутьев виновато улыбнулся. — У меня же это убийство первое... Всюду мерещатся покушения, погони, трупы... Тот же Жехов... Вечером я с ним потолковал, а утром ему уж вскрытие в морге делала.

— Не вижу никакой связи!

— Я тоже не вижу, может, в самом деле слаб по этому делу, но чудится мне, Леонард, — Пафнутьев доверительно понизил голос, — чудится мне, что и этот труп не последний.

— Ну, ты даешь! — Анцыферов побледнел. — Кто же следующий?

— Откуда мне знать... Приходят в голову мысли, я и делюсь ими. Ведь кто-то же замарал шаловливые свои ручонки об эти два трупа, кто-то приложил усилия...

— Опять ты их связываешь вместе! Ведь установлено — по пьянке вывалился мужик. К бабе полез на соседний балкон!

— — А я что? Я ничего... Пусть так, Леонард Леонидович, пусть так. Тем лучше, как говорится.

— Почему лучше? — опять насторожился Анцыферов.

— Да потому что преступления нет. Есть несчастный случай. И не надо никаких расследований. И статистика в порядке. И все прекрасно. А напился мужик, или с балкона ему дали под зад коленом... Так ли это важно!

Стремительный Анцыферов в темно-синей тройке, голубоватой рубашке, в галстуке с изысканными красно-синими полосами, пробежал по кабинету, мимолетно отражаясь в застекленных шкафах, набитых сводами законов, и, успев оценить прекрасное свое отражение в высоких стеклах, резко остановился перед Пафнутьевым.

— Звонил Колов, — произнес он так, словно все сказанное до сих пор было пустой болтовней и вот только теперь пора приступать к главному.

— Да? — неуклюже повернулся Пафнутьев. — Как поживает? У него все в порядке? Жена? Дети?

— Он просил тебя зайти к нему, — Анцыферов попросту не услышал следователя.

— Но мне нечем его порадовать... Может быть, нашлось письмо, которое исчезло с его стола? Да, наверно, письмо, — утвердился Пафнутьев в своей догадке и поднялся, чтобы уйти.

— Он ничего не говорил о письме, — бесстрастно сказал Анцыферов, с трудом сдерживая гнев. — Он говорил о том, что ты доставил в милицию хулигана, а тот пытался спекулировать его именем.

— Этого хулигана звали Олег Михайлович Жехов, — ответил Пафнутьев, потупив глаза.

— Ты хочешь сказать, — растерялся Анцыферов. — Ты утверждаешь, что...

— Да, Леонард! Именно это я и хочу сказать. Как бы мы с тобой не относились к этому делу, но их двое. Пока двое.

— Кого их?!

— Пахомов и Жехов. И я своевременно ставлю тебя об этом в известность.

Анцыферов некоторое время молчал. Потом посмотрел на часы — в затруднительном положении он всегда смотрел на часы, будто надеялся увидеть подсказку — что сказать, как поступить, какое решение принять. Через некоторое время опять выбросил левую руку вперед и взглянул на часы, похоже, не видя ни стрелок, ни цеферблата.

— Но ты все-таки зайди к нему, — сказал устало.

— Зайду, как не зайти... Прошлый раз он очень хорошо отнесся ко мне... Принял, поговорил...

— Кончай, Павел, трепаться. Куда сейчас?

— Хочу в автоинспекцию заглянуть. Может, чего о мотоциклистах узнаю... Рокеры-шмокеры, мало ли...

— Тоже верно. Сходи... Помощь нужна? Как знаешь.. Тогда — ни пуха.

— К черту! — с веселой злостью ответил Пафнутьев и увидел входящего Фырнина. Робкого, слегка подавленного величием кабинета и собственной незначительностью. Пафнутьева он не узнал, лишь кивнул отстранение и бочком протиснулся в кабинет. — К вам посетитель, Леонард Леонидович, — Пафнутьев закрыл дверь с наружной стороны и, поковырявшись в кармане пиджака, выключил диктофон. Постоял в коридоре, прошелся взад-вперед, ожидая — не пригласит ли Анцыферов для разговора с журналистом? Нет, не пригласил. Не счел. Ну и хорошо. Ну и ладно. Переживем. Переморгаем.

* * *

Двор оказался самым обычным, какой только можно себе представить у девятиэтажного дома, выстроенного на пустыре — со всех сторон он и просматривался и продувался. Зимой здесь, конечно, мела поземка и злые сквозняки выдували тепло и из самого дома, и из прохожих, а сейчас от вытоптанной земли поднимались жаркие волны горячего воздуха. Неизменные старушки сидели у подъезда на скамейках. Пафнутьеву показалось даже, что это одни и те же старушки кочуют за ним от дома к дому, поворачивая к нему свои высохшие лица, на которых неизменно было написано одно и то же — настороженное любопытство.

— Привет, бабули! — поздоровался следователь, присаживаясь рядом. — Ну, рассказывайте, что тут у вас произошло? Что случилось?

— А что случилось? — опасливо зашелестели старушки. — Ничего не случилось.

— Ну как же! У вас что, каждую ночь люди из окон выпадают? Так привыкли, что уж и не замечаете?

— Да, беда, — проговорила одна, скорбно кивая головой. — Ох, беда...

— Хорошо знали парня-то? Ну, который выпал?

— Да знали... Он лет пять здесь жил. Как дом построили, так и вселился. От завода ему квартиру дали.

— Бобылем жил?

— Как сказать... Захаживали к нему девушки, и хорошие девушки, случалось, захаживали... А вот не женился. То ли они ему не очень подходили, то ли он им...

— Может, поддавал крепко?

— Олег, что ли? Да вы что! Ни разу не видела его поддавшим... Не-е-ет! Это наговоры. И в праздник мы его видели, и когда возвращался поздненько... Мой сын как-то попросил его помочь мебель затащить в квартиру... Помог. А от рюмки отказался. Так, из уважения пригубил, поздравил и был таков. Больно общительным его не назовешь, это правда, ну, а с другой стороны — чего с нами якшаться... У него свои друзья.

— И много друзей?

— Были, — кратко ответила старуха. — Были, — повторила она, подумав о своем.

— Заезжали за ним?

— А то как же! И заезжали, и заходили... Без этого нынче и нельзя.

— На машине? — уточнил Пафнутьев.

— И на машине, и на мотоциклах... Вот разве что на велосипедах не видела.

— А машина? — вел свою линию Пафнутьев. — Большая, иностранная, зеленого цвета, верно?

— Не помню... — пригорюнилась старушка. — Иностранная, да еще зеленая? Нет, не могу припомнить такой.

— Не было, — твердо сказала старуха, сидевшая рядом.

— Она знает, — закивали остальные. — Тихоновна — она разбирается. Ты ее слушай, Тихоновну-то.

— Ну, спасибо, подружки... Пойду с его соседкой познакомлюсь. Говорят, невиданной красоты девка, а? И что дружил он с ней душа в душу, а?

— А! — Тихоновна махнула загорелой до черноты рукой. — С ней особенно не задружишь... Да и зачем Олежке с ней путаться? Прощелыга и весь тут сказ, — Тихоновна даже рот вытерла, настолько неприятно было ей говорить о жеховской соседке.

— А там как знать, — рассудительно протянула маленькая старушка, до сих пор не проронившая ни слова. — Соседи, через стенку живут, дело молодое, организм своего требует...

— Что ты несешь?! — возмутилось сразу несколько ее подружек, а Пафнутьев, воспользовавшись общим гамом, нырнул в подъезд. За спиной его продолжалось осуждение безнравственного заявления маленькой старушки, а он уже мчался в грохочущем лифте. Убедившись, что диктофон на месте, нажал кнопку на запись и позвонил в квартиру. Его долго рассматривали в глазок, но, наконец, то ли любопытство взяло верх, то ли внешность Пафнутьева успокоила хозяйку, замок щелкнул, дверь приоткрылась. На пороге стояло существо вида весьма странного. На девушке было малиновое трико и длинный, растянутый свитер. Нечесаные волосы торчали во все стороны от миловидного личика, и прошло какое-то время, пока Пафнутьев убедился, что кавардак на голове и есть прическа.

— Ну? Что скажешь, папаша? — спросила девица. — С чем пожаловал?

— Моя ты деточка! — усмехнулся Пафнутьев. — Ты сначала в дом пригласи, водой хотя бы угости, вон жарища какая стоит, спасу нет... А потом уж вопросы задавай. Сказок не читаешь, наверно, а там все про это написано.

— Про бабу-ягу, что ли? — она прищурилась, склонив голову. — По-твоему, я на бабу-ягу похожа?

— Не вся, конечно, — миролюбиво сказал Пафнутьев, осторожно придерживая дверь, чтобы девушка не успела ее захлопнуть. — Так, местами.

— Ну, тогда входи... Только без этих... Без глупостей.

— Постараюсь, конечно... Хотя, глядя на тебя, сдержаться будет нелегко.

— Это почему же? — она вызывающе откинула голову с невероятной своей прической.

— Больно соблазн велик!

— Ну ты, папаша, даешь! — она рассмеялась на удивление простодушно. — С тобой не соскучишься! Ладно уж, заходи, хватит в темноте топтаться, — и она первой прошла в залитую солнечным светом комнату.

Пафнутьев осмотрелся. Странное жилище предстало перед его изумленным взором. Громадная кровать, сооруженная, скорее всего, из раздвинутого дивана, на кровати мохнатый ковер красного цвета, перед ним телевизор, расположенный так, чтобы можно было смотреть, не вставая с кровати, а включать и выключать — собственной пяткой. Вместо штор висели простыни, косо прихваченные к проволоке бельевыми прищепками. Простыней, видимо, не хватало в этом доме, и на окне болталась и скатерть, залитая винными пятнами...

— Да, — протянул Пафнутьев. — А ничего, уютно.

— Шторы в стирке, — смущенно пояснила девушка. — Пришлось повесить что попало. А то, знаешь, заглядывают... Внаглую. Все им интересно, как люди в кроватях ворочаются.

— А что, сон плохой?

— Это почему?

— Если всю ночь ворочаться приходится...

— Ну, ты даешь! — рассмеялась девушка. — С тобой и в самом деле не соскучишься. Молоток, папаша!

— С тобой, я вижу, тоже не заскучаешь, а?

— Стараюсь, — она смутилась.

— Это хорошо. Старательность — отличное качество для молодой девушки. Ну, ладно, порезвились и будя, — он сел в низкое продавленное кресло. — Пафнутьев моя фамилия. Следователь. Занимаюсь твоим соседом, который вот с этого балкона, говорят, свалился прошлой ночью.

— С моего? Ты что, ошалел?! Никто с моего балкона не сваливался! И нечего мне мозги пудрить.

— Тебя как зовут?

— Вика. Виктория, если хочешь. Это значит, победа. Понял? Так и заруби себе на носу — победа. А фамилия Инякина.

— Тогда слушай меня внимательно, гражданка Инякина, — Пафнутьев вместе с креслом сдвинулся в сторону — солнце, бьющее в окно, слепило его, заливало комнату безжалостным светом, обнажая запыленные углы, захватанные стеклянные дверцы стенки, полировку телевизора. — Что произошло... Парень свалился с балкона. Разбился насмерть. Я только что из морга. Его уже успели вскрыть. Смерть наступила от сильнейшего удара об асфальт. На вашем асфальте внизу еще пятна крови не успели смыть, — Пафнутьев сознательно наговорил кучу ненужных вещей, зная, что небогатый разум красотки будет подавлен жутковатыми его словами. — По данным, которыми располагает следствие, в деле оказалась замешанной и ты... Слушай и не перебивай, — сказал он, заметив, что Вика рванулась было возразить. — А потом скажешь все, что пожелаешь. Свидетели утверждают, будто Жехов лез к тебе на балкон, но сорвался.

А может, ему кто помог.

— А кто ему мог помочь?

— Конечно, 1ы.

— Та-а-к, — протянула девушка озадаченно. — Вон оно что выстраивается... Интересно. С тобой надо ухо востро — я сразу это поняла.

— И я сразу понял, что девушка ты умная, красивая, образования и разговаривать с тобой одно удовольствие.

— Не надо, папаша! — она выставила вперед узкую ладошку. — Я видела, как ты болтал с нашими старухами и знаю, что они могли сказать обо мне.

— Как же он все-таки свалился? А, Вика?

— А черт его знает!

— Но сама-то ты его знаешь? Вы знакомы?

— Слегка... Не очень.

— Подожди, что значит — не очень? Если Жехов вздумал пробраться на твой балкон, значит, бывал здесь? — Пафнутьев окинул долгим взглядом широкую кровать.

— Не надо нас дурить, — она опять выставила вперед ладонь с длинными красными ногтями на пальцах. Вика вытащила из-под подушки сигареты, зажигалку, прикурила, пустила дым к потолку и лишь после этого взглянула на Пафнутьева. По ее взгляду он понял, что Инякина не столь проста и не столь глупа, как ему показалось с первого взгляда. — Закуришь? — спросила она, протянув сигареты.

— Не курю.

— Все понятно, значит, пьешь. Но выпить у меня нечего.

— Я слушаю тебя, Виктория.

— Ничего не знаю, ничего не видела, ничего никому не скажу. И кончен бал.

Пафнутьев с трудом выбрался из низкого кресла, подошел к балкону... И ужаснулся. Он весь был завален хламом — велосипед, сани, лыжи, громадная кастрюля, самовар без ручек, размокшая коробка с бельем, ножки стола, мотки проволоки... Воспользоваться балконом, чтобы войти в квартиру... Нет, это было совершенно невозможно.

— Жаль, что разговор у нас не получается, — Пафнутьев опять опустился в кресло. — Я надеялся, что мы покалякаем полчасика без свидетелей и на том дело закончим. А раз ты так... Получишь повестку, придешь в прокуратуру...

— А если не приду?

— Пришлем еще повестку. А на третий раз доставим силком. С помощью наряда милиции. Проведем допрос со всеми формальностями. Запросим характеристики, ты же где-то работаешь или хотя бы числишься? А?

— Учусь.

— Значит, с места учебы... Ректор или учебная часть выделят своих представителей, общественных обвинителей... Или защитников... В зависимости от того, как к тебе относятся.

— Ты что, папаша? Офонарел?

— Человек погиб. Моя задача — выяснить обстоятельства. По нашим данным, он к тебе добирался по балкону.

— Что же это получается... Я влипла?

— Похоже на то, девочка.

— Я не девочка. И не надо, понял? Не надо.

— Хорошо, не буду называть тебя девочкой. Хотя тебе это слово идет. Но как же тебя называть? Гражданкой последственной?

— Если поговорим по-человечески, отстанешь?

— Отстану.

— Честно?

— Послушай, Вика... Если скажешь нечто важное и я увижу, что ты не имеешь к этой истории никакого отношения... Мы с тобой встретимся только если сама захочешь.

— И подписывать ничего не придется?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Я уже пообещала ничего не подписывать.

— Кому?

— Так ли уж это важно, — она легко махнула рукой, показавшейся Пафнутьеву тонкой и беззащитной.

— Записывать ничего не буду. С тобой больше не встречаемся. Дорогу к этому дому забываю до конца жизни. Мы должны поговорить. Ты же сама предложила условия. Я их принимаю. Ну? Смелее.