Часть вторая 2 страница

— Ведь вы по убийству? — проницательно спросил его старик, увешанный всем мыслимыми наградами — от звезды Героя до значка передовика производства. — Я сразу вижу, когда по убийству.

— Да, — растерянно кивнул следователь. — Можно и так сказать.

— Отмечаться в очереди приходите на следующей неделе... К концу месяца вас примут.

— А сегодня не получится?

— Сегодня? — удивился ветеран. Желание Пафнутьева было настолько диким и невыполнимым, что старик попросту потерял интерес к разговору.

Потолкавшись в толпе, Пафнутьев убедился, что люди прибыли в редакцию по самым разным делам — у кого-то посадили сына, у кого-то выселили из комнаты мать, дед приехал спасать внука, сбежавшего из армии, жена пыталась доказать, что муж ее, прячущийся где-то в сибирских лесах, никого не убивал. Но больше всего удивился Пафнутьев юридической грамотности очереди. Толпящиеся здесь люди, оказывается, прошли все правовые коридоры, кабинеты, конторы и уже сами могли кому угодно дать консультацию на самом высоком профессиональном уровне, причем реальный совет, а не придуманный, не вычитанный в кодексах и комментариях. В толпе мелькали фамилии прокуроров всех республик, их помощников и заместителей, здесь, не стесняясь, крыли матом самых высоких правовых светил государства, открытым текстом называя взяточников и мздоимцев, причем, с точностью указывали, кто сколько берет, за что, кто отрабатывает, кто только делает вид и дурачит, кто берет натурой, а кто предпочитает канистры с медом, ящики с армянским коньяком, ковры и строительный кирпич, собак и мастеров каменной кладки, кто берет валютой, кто рублями, кто зарубежными путевками, а кто японской радиотехникой. Мелькали на слуху фамилии, кто-то материл следователя, кто-то клялся собственными руками задушить прокурора. Но большинство покорно и обессиленно сидели во дворе длинного дома, похоже, ни на что уже не надеясь, а просто исполняя некий последний долг, чтобы потом, через годы унижений и проклятий, не корить себя за то, что не попытался использовать последний шанс. Молча, с неподвижным лицом, рыдала не первый день женщина, которая, как объяснили Пафнутьеву, хотела узнать лишь одно — расстреляли ее сына или еще нет, а расстрелять его должны были за то, что убил двух бандитов, решивших убить его. Не рассчитал парень своего гнева, не учел собственной жажды жизни и тем самым ножом, которым хотели зарезать его, лишил жизни двух подонков. И все инстанции, включая центральные газеты, Генерального прокурора и Президента страны подтвердили — заслуживает расстрела. А вывод из всего услышанного Пафнутьев сделал только один — никто не читал се жалоб. И судьи, вынося приговор, прекрасно знали — никто после них в дело не заглянет.

Не обращая внимания на возмущенные крики за спиной, отрывая от себя руки, пытающиеся остановить его, Пафнутьев продрался сквозь толпу по ступенькам крыльца, вошел в коридор, отодвинув дверью сразу несколько жалобщиков, и оказался в бестолковом угластом помещении. Вел прием тощий человечишко с пустым рукавом, замусоленными орденскими планками и со странно длинными зубами, которые к тому же были редковатыми и росли как-то вразнобой, словно по нынешним порядкам им была предоставлена слишком уж большая свобода. Человек беззлобно, но яростно кричал на всех, сыпал номерами статей и фамилиями прокуроров, дышал легким водочным перегаром и, как понял Пафнутьев, был посажен здесь, чтобы принимать на себя удары гнева и надежд, отвлекая ходоков от других кабинетов, чтоб не мешали работать — ведь кому-то надо и журнал выпускать. Накричавшись, человек с красными несчастными глазами алкоголика, горестно подперев единственной своей рукой щеку, выслушивал очередную старуху, мог всплакнуть вместе с ней, потом без переходов и без предупреждения начинал орать на нее, отчитывая за упущенные сроки, просроченное время, за то, что не обратилась она к нему в прошлом году, в позапрошлом... Старуха благодарно кивала, однорукий давал ей в утешение какую-то бумажку и она уходила с таким видом, будто уж теперь-то наверняка начнется у нее новая жизнь, куда счастливее прежней.

Дождавшись, когда из кабинета выйдет просительница, Пафнутьев решительно шагнул к двери. В него тут же вцепились несколько высохших ладошек, пытаясь остановить, уберечь от греха — старушки решили, что он пытается прорваться без очереди. Но он шел, и постепенно опадали, разжимались на его рукавах слабые старушечьи пальцы.

— Я здесь работаю, — объяснил Пафнутьев. — Я на минутку...

— Товарищ, — строго сказал алкоголик, — вы здесь не работаете. Не вводите людей в заблуждение. Их и так всю жизнь дурачат.

— Нет, работаю, — Пафнутьев показал ему следовательское удостоверение. — Мне нужно к главному редактору. Где он тут у вас сидит?

— Вы правы, товарищ, — охотно подхватил консультант, шало сверкнув глазами. — Он действительно сидит. И пока еще у нас. Но вас не примет.

— Почему?

— Потому что для приема я посажен.

— Значит так... Примет или не примет — это наше с ним дело! — Пафнутьев начинал терять самообладание. — И мы с ним как-нибудь разберемся.

— Без меня? — консультант окинул насмешливым взглядом Пафнутьева. — Что касается вашего удостоверения, то здесь у каждого пятого такое же или очень похожее. Пройдите в конец коридора, увидите дверь с деревянной ручкой. У нас все ручки железные, а на той двери — деревянная. Там и найдете заместителя главного редактора. Зовут его Тюльпин Святослав Юрьевич.

— А главный?

— Товарищ, вам нужно самолюбие ублажить или решить дело?

— Конечно, дело! — усмехнулся Пафнутьев. С этим человеком невозможно было говорить всерьез.

— Вот и идите, куда я направил. В редакции нет главного редактора. Нет, — консультант с дурашливой безутешностью отвел в сторону единственную свою руку. — Дома он сегодня. С женой. Детектив пишут.

— С какой женой? — не понял Пафнутьев.

— Естественно, со своей. С чужой женой обычно занимаются другими делами. А со своей — детективы. Понимаете, вместе они творят — главный редактор и его жена. Есть такое ученое слово — конгениальность. Слышали? Так вот, нашему главному редактору очень повезло с супругой. Как выяснилось, она у него конгениальна, — в глазах алкоголика плясали веселые искорки.

— А он... тоже...

— И он конгениален. Ей. А она ему. И получается оба они по отношению друг к другу конгениальны.

— Понятно, — произнес Пафнутьев, окончательно запутавшись. — И о чем же они пишут?

— А! — консультант махнул тощей, почти лягушачьей лапкой. — Зарезали, повесили, отравили, поймали, посадили. Вот и все. Главное не это, главное я вам уже сказал.

— А они только за столом конгениальны, или в... Алкоголик весело рассмеялся, простодушно откинув голову назад и показав Пафнутьеву все особенности своих зубов. Потом вынул свежий платочек, промокнул глазки, благодарно взглянул на Пафнутьева.

— Это мысль! — проговорил он. — Мы ее обязательно обсудим на наших редакционных летучках. У нас тут, знаете, иногда после работы собираются летучки...

— Как и везде, — кивнул Пафнутьев.

— Совершенно верно. Я работал в суде, в прокуратуре, даже в операх одно время ходил, адвокатский хлеб мне тоже знаком... Везде эти летучки примерно одинаковы. Едва начальство домой, тут и начинается настоящая жизнь. Обещаю — то, чем вы поинтересовались, обязательно выясню. Я ведь и следователем работал, так что для меня это не будет слишком сложно.

— Обязательно приеду к вам еще раз, — заверил Пафнутьев.

— Буду ждать вас с нетерпением! — проговорил консультант и вдруг закричал свирепым голосом:

— Где же вы были последние два месяца?! Упущены все сроки! Я же говорил! Вон отсюда! Чтоб и духу вашего здесь больше не было! Куда вы?! Назад. Садитесь. Пишите под мою диктовку...

Удаляясь по коридору, Пафнутьев слышал, как за его спиной продолжалась борьба за справедливость в великой безбрежной стране. Оглянувшись, он увидел, что темпераментный алкоголик слушает заплаканную женщину, а та несмело сует ему толстый пакет бумаг в целлофановом пакете. Наверняка это были приговоры, заключения, акты экспертиз, ответы из всех судов и прокуратур, куда только можно было послать крик о помощи. Но знал Пафнутьев — ничто не поможет женщине, и до конца своих дней она будет хранить эти бумажки, время от времени покупать билет и отправляться с ними в очередную столицу. Уже одно то, что она не успокоилась, не смирилась с беззаконием, будет давать ей какое-то удовлетворение в жизни и чувство достоинства. Алкоголик бесстрашно взял пакет, вынул бумаги с печатями, фирменными бланками, подписями и углубился в их изучение. Вот только за это женщина будет благодарна ему, будет слать поздравления к Новому году и благодарить за помощь в трудную минуту, хотя никакой помощи этот человек оказать ей не в силах. Но Пафнутьев искренне восхитился его мужеством и самоотверженностью — он давал людям утешение. Только утешение, но это было не так уж мало. Да они и сами это понимали, и ничего им больше не нужно было — только бы кто-то живой и участливый проникся их горем и возмутился вместе с ними, вместе с ними всплакнул бы...

— Как они могли написать такое! — услышал Пафнутьев отчаянный в своем гневе и возмущении крик однорукого консультанта. И улыбнулся понимающе. Женщине больше ничего и не нужно было. “Какие люди там работают! Какие люди! ” — будет она рассказывать после возвращения из Москвы. И слух о могущественном консультанте пройдет по всей стране.

Заместитель главного редактора благосклонно кивнул, едва Пафнутьев приоткрыл дверь.

— Входите, — сказал он добродушно. — Присаживайтесь.

Тюльпин был откровенно стар, но это была добротная, ухоженная старость человека, который всю жизнь провел на высоких постах, а если что и тревожило его душу, то только по большому счету — состояние преступности в стране, статистика правонарушений, количество опротестованных приговоров.

— Моя фамилия Пафнутьев. Следователь. Веду уголовное дело по факту убийства Пахомова Николая Константиновича. Некоторое время назад он послал в вашу редакцию письмо. Предполагаю, что в этом письме есть сведения о людях, которые с ним и расправились, — с этими словами Пафнутьев положил на стол квитанцию об отправке заказного письма, ту самую квитанцию, которую похитил, преступно воспользовавшись опьянением Ларисы Пахомовой.

— Вы хотели бы получить это письмо?

— Совершенно верно. Если это возможно. Тюльпин поднял трубку, набрал какой-то номер, произнес какие-то слова. И ровно через пять минут в кабинет впорхнула девчушка в миниюбке и, обдав Пафнутьева духами, положила на стол письмо Пахомова с подколотой карточкой журнала. Красная полоса, пересекающая карточку по диагонали, придавала письму вид важного государственного документа. Тюльпин взял письмо, прочитал его, поднял глаза на Пафнутьева.

— Ну что ж, — сказал он с проникновенностью в голосе, — поздравляю. Ваша следовательская интуиция не подвела. Пахомов пишет здесь, что разослал копии в различные инстанции, в том числе и в вашу милицию... Это так?

— Это так, — кивнул Пафнутьев. — Но письмо, посланное в милицию...

— Затерялось? — подсказал Тюльпин с понимающей улыбкой. — Бывает. Но мы вас выручим, — и он легонько подтолкнул письмо через пустой стол к Пафнутьеву.

— Может быть, сделать копию? — неуверенна предложил следователь.

— А зачем? Автор, как вы утверждаете, убит, отвечать ему нет надобности. Вам же, как я понимаю, проще работать именно с оригиналом, а не с копией. А подобных писем у нас... Сорок человек в редакции отвечают авторам писем. Сорок человек. А вся редакция — пятьдесят человек. Так что — берите, не стесняйтесь. Желаю успешного расследования. Ни пуха! — Тюльпин встал, протянул широкую, чуть усохшую ладонь.

— К черту, — замявшись, произнес Пафнутьев, а про себя подумал, что он вот так просто с письмом бы не расстался. — Простите, а вы не хотите послать к нам своего корреспондента? — неожиданно спросил Пафнутьев, хотя секунду назад ничего подобного у него и в мыслях не было. — Все-таки, знаете, ваш автор, прислал письмо, его убили, в результате следствия разоблачения подтвердились...

Тюльпин несколько мгновений смотрел на Пафнутьева в полнейшем недоумении, потом перевел блекло-голубой взгляд на окно, отбросил назад упавшую на лоб благородную прядь чистой серебряной седины и, все еще пребывая в раздумьях и колебаниях, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша. Дородная, спокойная, с замедленностью в движениях и во взгляде. На Тюльпина посмотрела с легкой укоризной — дескать, что это вы, Святослав Юрьевич, взялись беспокоить меня по пустякам?

— Фырнина ко мне, пожалуйста.

Секретарша посмотрела на Тюльпина на этот раз даже осуждающе, но промолчала и вышла все с той же невозмутимостью. Пафнутьеву показалось, что она не все поняла. Но тем не менее минуты через три в кабинет вошел Фырнин. Был он светловолос, лысоват, в сером костюме, на Тюльпина смотрел с почтением, но не слишком большим. На Пафнутьева взглянул только для того, чтобы поздороваться.

— Знакомьтесь... Это Фырнин. Виталий Алексеевич. Лучший наш очеркист.

— Очень приятно. Пафнутьев. Следователь.

— В командировку не хотите? — спросил Тюльпин.

— Хочу, — ответил Фырнин.

— Вот с этим товарищем...

— Когда? — спросил Фырнин.

— Сегодня, — ответил Пафнутьев.

— У них там человека убили, — пояснил Тюльпин с легкой зависимостью в голосе. — А тот успел перед смертью нам письмо написать. И отправить успел. Его письмо мы нашли. Но вмешаться не успели. Товарищ Прокофьев...

— Пафнутьев, — поправил следователь.

— Извините. Этот товарищ ведет расследование. Он уже добился больших успехов, вышел на банду расхитителей народного добра. В деле, оказывается, замешан начальник управления торговли, но взять его оснований пока нет. Однако, с этим письмом все упрощается и можно поспеть как раз к главным событиям... Я правильно понял?

— В общих чертах, — Пафнутьев восхитился способностью Тюльпина несколькими словами изложить суть происшедшего.

— Все ясно, — сказал Фырнин, — поезд отходит сегодня вечером, утром будем на месте, — он вопросительно посмотрел на Пафнутьева, и тот кивнул — все именно так.

— Тогда готовьтесь, Павел Николаевич сейчас к вам зайдет, вы подробно обсудите положение, познакомитесь с письмом, наметите план действий... И так далее.

— Все ясно, — повторил Фырнин и вышел, осторожно притворив дверь.

Все решалось так быстро, что Пафнутьев ощутил какую-то легковесность. Ни вопросов, ни сомнений, к которым он так привык...

— Видите ли, Святослав Юрьевич, — начал он, стараясь подорвать слова наиболее уместные и не обидные для Тюльпина. — Положение у нас в городе довольно своеобразное... Послушайте, пожалуйста... Очевидно, ваш корреспондент очень способный человек...

— Очень! Это вы верно подметили.

— Но положение таково, что способности сами по себе не столь важны... Он в любом случае разберется, со мной или без меня, за два дня или за две недели... Разберется. — Пафнутьев сложил письмо Пахомова, аккуратно поместил его во внутренний карман пиджака, а потом для верности еще и застегнул на пуговицу. — Но мне бы хотелось быть уверенным только в одном его качестве...

— Это любопытно! — воскликнул Тюльпин. — Какое же качество вас тревожит более всего?

— Мне бы хотелось быть уверенным в том, что когда ему предложат пять, десять или сто тысяч рублей, он не потеряет самообладания.

— Он его не потеряет, — сказал Тюльпин, поджав губы. — В этом можете не сомневаться.

— А возьмет?

— Не знаю... Но в любом случае напишет правду.

— У вас были возможности в этом убедиться?

— Да, — сказал Тюльпин. — Должен вам сказать, многоуважаемый Павел Николаевич, что Фырнин довольно странный человек, мы здесь не всегда его понимаем.. Наверно, как и он нас. Скажу больше... Если ваша позиция, если ваши действия не очень правомерны, скажем так... Или не слишком мужественны... Он может вас разочаровать.

— А в противном случае? Не разочарует?

— Восхитит.

— Это меня устраивает, — Пафнутьев протянул руку. — Спасибо за помощь.

— Желаю удачи. Позвольте предположить, что если уж вы приехали к нам вот так неожиданно... И не просите отметить командировочное удостоверение...

— У меня его нет.

— Я так и подумал... Сложная обстановка?

— И даже более того.

— Тогда Фырнин — тот человек, который вам нужен. Не сомневайтесь в нем. Некоторые его поступки могут показаться странными, каковыми они кажутся и нам в редакции... Не обращайте внимания.

Пафнутьев вышел от заместителя главного редактора, ощущая в кармане приятное похрустывание письма. Больше всего его радовало именно письмо. Тем более, что этот листок прошел через отделы журнала. Адрес, почтовый штемпель, красная полоска на учетной карточке, дата получения... Это уже не просто личное письмо Пахомова, это документ. Первоклассный документ для хорошего уголовного дела. “Спасибо тебе, Коля! ” — искренне воскликнул про себя Пафнутьев, обращаясь к Пахомову.

Фырнин сидел в маленькой комнатушке, где с трудом помещались два письменных стола. Редакция размещалась в первом этаже жилого дома — несколько квартир соединили одним проходом. В этой комнатушке скорее всего была кухня — убрали раковину, газовую плиту, еще какие-то удобства и поставили столы.

— А, привет, — Фырнин улыбнулся Пафнутьеву, как старому знакомому. — Освободились от нашего старика?

— Да, вроде...

— Отлично. Давайте письмо.

— Как? Вам...

— Копию надо снять. Не могу же я ехать с пустыми руками. Да и начальству вашему надо что-то предъявлять..

— А это обязательно — предъявлять?

— Как договоримся, так и сделаем.

— Лучше бы уклониться.

— Заметано, — Фырнин взял письмо из дрогнувших пальцев Пафнутьева и вышел. Вернулся он минут через десять. Письмо уже было перепечатано на машинке. Копию он взял себе, оригинал вернул Пафнутьеву. И тот взял его с явным облегчением, словно и не надеялся снова получить в руки заветный конверт. — А теперь коротко, в двух словах — что у вас случилось?

Выслушав Пафнутьева, как тому показалось, совершенно безучастно, Фырнин только и произнес:

— Ни фига себе! Кто-нибудь знает, что вы здесь?

— Нет.

— Это мне нравится, — Фырнин посмотрел на Пафнутьева с интересом. — А теперь скажите... Зачем я вам нужен? Хотите очерк о следствии?

— Нет, об очерке я не думал... Мне показалось, что будет не лишним иметь... Скажем так — еще одну систему отсчета. Могут быть неожиданности, я человек служивый, со мной им проще... Отстранили от дела — и весь сказ. С вами сложнее... Если мы будем вместе, они совсем заскучают, так мне кажется. А очерк... Решать вам.

— Тоже верно, — согласился Фырнин. — Союзники у вас есть?

— Найдем, — с легкой заминкой ответил Пафнутьев.

— Ясно... Значит пока нет. Вариант “Одинокий бизон”.

— Не понял?

— Это я для себя определяю. Вы — один. Их расчет — на вашу управляемость. И в деле вы до тех пор, пока они не почувствуют опасность, верно?

— Примерно, — согласился Пафнутьев.

— Вот я и говорю — одинокий бизон. Теперь по делу... Сегодня вы отправляйтесь один. Я вылетаю завтра.

— Гостиницу сделаем, — заверил Пафнутьев.

— Ни в коем случае! Прилетаю, звоню вам, встречаемся, обмениваемся новостями, намечаем коварные планы. Встречать меня не надо. Говорить обо мне никому тоже не стоит. Встретит меня или прокурор, или кто-нибудь... Из управления торговли. И гостиницу устроят.

— Не понял? — Пафнутьев был ошарашен. — Но ведь они... они...

— Замараны? — усмехнулся Фырнин. — Ничего. Всегда полезно иметь в друзьях людей могущественных, обладающих возможностями, связями... Верно? Не переживайте. У вас есть маленькие профессиональные тайны? У меня тоже. Поэтому гостиницу заказывать не надо. Они все сделают, ваши клиенты. Глядишь, еще и оплатят, а? — Фырнин рассмеялся.

* * *

Приближаясь к прокуратуре, Пафнутьев увидел бежавшего навстречу эксперта. Худолей был чем-то взволнован, дышал часто и виновато, перед следователем остановился, не в силах перенести дух, прижав к груди красновато-прозрачные ладошки.

— Паша, — с трудом выговорил он. — Паша... Это самое... Я сейчас все объясню...

— Конечно, объяснишь, куда ты денешься!

— Я сейчас...

— Давай-давай, я подожду, — Пафнутьев не столько рассматривал Худолея, сколько принюхивался. Но никаких подозрительных запахов не уловил.

— Паша, ты должен знать, что вчера... Тебя не было, правильно? Я искал, но не нашел... Водка, понял?

— Вот как сказал “водка”, так я сразу все и понял.

— Подожди, не злись... — взяв Пафнутьева под руку, Худолей отвел его в ближайший сквер, усадил на скамейку, сел рядом. Дыхание его восстановилось и он смог, наконец, произнести несколько связных слов.

— Паша, ты просто обязан мне поверить, у меня есть свидетели и они подтвердят... Твою бутылку я унес с собой в тот же вечер. Угостил ребят... Они знали, что я приду с бутылкой. Предупредил, что один хороший человек, по доброте душевной... Ты понимаешь, я имел в виду тебя... Здесь я не выпил ни капли, даже не открыл бутылку... Уходя, сунул в портфель и унес с собой.

— А потом в портфеле ее не оказалось? — предположил Пафнутьев.

— Нет! — досадливо отверг Худолей оскорбительную догадку. — Все в порядке, она оказалась там, куда я ее положил.

— Вы ее выпили?

— Во единый дух! Прекрасная водка! Просто на удивление... Ты веришь, что я унес бутылку с собой? Веришь?

— Если еще произнесешь слово “бутылка”, я набью тебе морду. Понял? Нет сил слушать.

— Хорошо, пусть так. Тогда сразу... Пленка пропала.

— Какая пленка? — охнул, как от удара, Пафнутьев.

— На которую я снял место происшествия. Нет пленки. Прихожу утром пораньше, думаю, к твоему приходу отшлепаю пару десятков снимков, а это... Ее нет. Она висела возле увеличителя. У меня всегда так... Пленка, которая в работе, висит на виду, чтоб я не забывал о ней... А ее нет.

— Снимки?

— И снимков нет. Ни одного.

— А дверь? Опечатана?

— Знаешь, когда я открыл ее, то не заметил повреждений. Явных повреждений не было, это точно. А если бумажку заменили, или надорванную подклеили... Это возможно, но и этого не заметил.

— Так... — произнес Пафнутьев осевшим голосом. — Так... Жить стало лучше, жить стало веселее, шея стала тоньше, но зато длиннее.

— Паша, я ушел трезвым... Если бы дверь осталась открытой, вахтер поднял бы шум, он перед сменой осматривает все двери... Я был в порядке.

— Остановись, Виталий... помолчи. Очень много слов... Я так не могу... Ты пришел на работу за полчаса до начала, так?

— Понимаешь, когда ты мне сказал, что...

— Заткнись. Я задаю вопрос, ты отвечаешь. И все. Ты пришел за полчаса?

— Да. Даже минут за сорок.

— И ни пленки, ни снимков не было?

— Скажу больше — рядом в корзине валялись пробные отпечатки. Понимаешь? Там недодержка, там передержка, всегда первые снимки оказываются бракованными. Я их выбрасываю в корзину. Они плохие...

— Их тоже нет?

— Ни единого. На полу валялись несколько незакрепленных, изображение на них просто почернело... И тех нет. Паша, сними грех с души, скажи... Два отпечатка, которые ты отобрал — рубчатая подошва и треугольничек на протекторе... Они целы?

Пафнутьев с удивлением смотрел на Худолея, задумался на секунду и несколько суетливыми движениями раскрыл папку, вынул черный конверт, заглянул внутрь... И облегченно перевел дух.

— Слава Богу! — Худолей воздел глаза к небу. — Хоть что-то осталось!

— А теперь слушай меня внимательно, — Пафнутьев положил руку на тощую коленку эксперта, усмиряя его восторги. — Ты кому-нибудь говорил о пропаже?

— Ты что?! Думаешь, я дурак? Да? Ты в самом деле думаешь, что я спившийся идиот? Так и скажи! Скажи! Ну?!

— Виталий, дорогой... Заткнись. Помолчи. Отвечай на вопрос. И больше ни слова. Ты говорил хоть одной живой душе о пропаже в лаборатории?

— Нет, Паша, клянусь.

— И не скажешь. Понял?

— Но тебе-то я уже сказал...

— Значит, знаем об этом только мы двое. Не считая похитителя. Ты ведешь себя так, будто ничего не произошло. Ничего у тебя не пропало и никогда не пропадало. Если хочешь жить.

— Ты пугаешь или предупреждаешь?

— Предупреждаю. Но не преувеличиваю. Если доложить о пропаже, Анцыферов выставит тебя в течение часа. По статье.

— Паша... Как перед Богом!

— Я предупредил. К тебе будут разные вопросы... Ты должен стоять, как скала. У тебя все в порядке, ты прекрасный работник, а лаборатория — образец для подражания. И ты тоже — образец для подражания. А теперь — катись. Нам лучше встречаться в рабочей обстановке, а не в тени скверов и парков.

— Паша! — Худолей прижал ладошки к груди, склонил голову к одному плечу и прикрыл глаза, выражая покорность, благодарность и твердость. И тут же повернувшись, странной подпрыгивающей походкой, в которой все шаги, казалось, были разной длины, удалился в сторону прокуратуры.

Проводив взглядом эксперта, Пафнутьев посидел еще несколько минут, привыкая к неожиданной новости. “Вот тебе, Павел Николаевич, и ответный удар... Чтоб не думал ты, будто очень умный... ” Он поднялся и медленно побрел к подъезду, украшенному красными и черными стеклянными вывесками. И по мере приближения к прокуратуре, лицо его становилось привычно благодушным, даже немного сонным. Не желающие быть причесанными вихры торчали над одним ухом более вызывающе, нежели над другим, а тесноватый костюм выдавал человека не очень удачливого, если не сказать незадачливого.

В кабинете еще никого не было, он пришел раньше положенного — прямо с поезда. Усевшись за стол, Пафнутьев обвел взглядом помещение, унылые стены, вещдоки, загромождавшие подоконники и шкафы. Взгляд его остановился на листочке папиросной бумаги, испещренной фиолетовыми строчками под копирку — ежедневная сводка о происшествиях уже лежала на столе. Пафнутьев механически придвинул ее поближе, продолжая думать о своем — мелькали перед ним очеркист Фырнин, эксперт Худолей, ограбленная его фотолаборатория, похищенная пленка. Потом он еще раз продумал причину вчерашнего отсутствия... “Скажу, что выезжал в район, где, якобы, пропал мотоцикл — не на нем ли совершено преступление.. Как-нибудь припудрю мозги нарядному Анцышке”, — и тут взгляд его зацепился за знакомую фамилию в сводке, что-то в нем напряглось, и Пафнутьев уже со вниманием вчитался в строчки... “В третьем часу ночи в состоянии алкогольного опьянения выпал из окна девятого этажа Жехов Олег Михайлович, работавший на заводе “Коммунар” в качестве спортивного организатора. Смерть наступила немедленно”.

Пафнутьев ощутил, как на него словно бы дохнуло холодком. Лицо его уже нельзя было назвать сонным. Он все-таки надеялся, что в печальных событиях последних дней большая доля случайностей и недоразумений. Теперь же понял, с кем имеет дело, понял насколько небезопасно его собственное положение.

— Прикинем, — Пафнутьев тяжело навис над столом, уставившись в шелестящий под его дыханием листок папиросной бумаги. — Пленка пропала. И снимки исчезли. Это ты, Павел Николаевич, усвоил. Погиб Жехов... Это уже крутовато. Отказаться от дела? В конце концов, твоя специальность куда проще... А с убийствами пусть возится кто-нибудь другой... Но ты уже завяз...

А Жехова убрали... Объяснение может быть только одно — он назвал Колова. И письмо пропало со стола Колова... Да, Жехов назвал Колова. И это отражено в протоколе. А где протокол? У следователя Пафнутьева, то есть, у тебя, дорогой Павел Николаевич. Что из этого следует? Из этого следует, что надо открыть сейф, вынуть пистолет и повесить его себе на одно место...

Придя к этому выводу, Пафнутьев, не торопясь, запер входную дверь, все с той же основательностью, но не теряя ни минуты, подошел к облезлому сейфу, открыл его, вынул пистолет в исцарапанной запыленной кобуре, дунул, встряхнул ремень и принялся влезать в эту упряжь, покряхтывая и раздражаясь — носить пистолет под мышкой в такой зной было сущим наказанием. Затянув пряжки, Пафнутьев надел пиджак, подвигал плечами, стараясь придать пистолету то единственное положение, которое позволяло бы его терпеть. Потом одернул рубаху, запихнув складки за брюки, и почувствовал себя готовым к будущим схваткам.

* * *

Скорбно, но с интересом Пафнутьев рассматривал тело человека, с которым так свирепо дрался совсем недавно — прошло с тех пор всего две ночи. Жехов умер, видимо, мгновенно, падение с высоты девятого этажа на асфальт оканчиваете! счастливо только в газетных заметках, посвященных всевозможным курьезам.

— А он вроде и без больших повреждений, — обернулся Пафнутьев к медэксперту.

— У него очень большие повреждения... Нам не сразу удалось придать ему столь приличную позу... Переломы, разрывы, потеря крови... Шансов не было.

— Надо же, как неудачно... — Пафнутьев постепенно подбирался к главным вопросам.

— Он был пьян, — сказал медэксперт, неотрывно глядя в серое лицо Жехова. — Просто очень пьян, — оторвав взгляд от трупа, медэксперт, не меняя выражения, так же пристально и отстранение посмотрел на Пафнутьева, — тому даже стало как-то по себе от этого взгляда больших прозрачно-голубых глаз на изможденном кривоватом лице. Сквозь толстые стекла очков глаза его казались неестественно громадными.

— Это интересно, — проговорил Пафнутьев, с трудом стряхнув с себя оцепенение... “Поддает этот эксперт, что ли... Конечно, поддает, тут не удержишься”. — А очень — это как?