Эпилог 24 страница

Капитан без церемоний объявил:

— Он погиб. Что-то там повредил во время крушения — не то чтобы сломал, а внутри… ну, вы понимаете. Сначала вроде держался, а потом взял и помер. И теперь… не знаю даже. Наверное, отвезем его домой. Пускай его сестра решает, что с ним делать.

— Какая жалость… Он мне нравился.

— Мне тоже, — признался Клай. — Но с этим ничего не поделаешь. Идем, хватит нам здесь торчать. Мне уже осточертела эта маска. И этот воздух. Хочу поскорее убраться отсюда. Идем. Пора домой.

Не прошло и получаса, как «Наама Дарлинг» оторвалась от земли.

Капитан начал взлет с осторожностью, проверяя работу двигателей, баллонов и руля. Для махины таких размеров дирижабль поднимался довольно легко, и вскоре форт остался далеко внизу.

Кроггон Хейни с ворчанием занял место Родимера и взял на себя роль старшего помощника. Фань, пристегнувшись к креслу, исполнял обязанности штурмана в полном молчании — при помощи жестов и кивков. Брайар с Зиком устроились в углу, у слегка растрескавшегося лобового стекла, и смотрели на город.

— Пока что пойдем низом, через Гниль, — сказал Клай. — Если заберемся выше, напоремся на боковой ветер, а я с этой птичкой хочу быть понежнее, пока не буду уверен, что все работает как надо. А теперь посмотрите вниз и налево. Видите вокзал?

— Вижу, — откликнулась Брайар.

Внизу услужливо подставленными пальцами сплетались пешеходные мостки, ведущие в квартал, где стояло близ прибрежной полосы, вплотную к великой Сиэтлской стене, недостроенное здание вокзала. Света костров вполне хватало, чтобы все разглядеть, а люди, которые за ними присматривали, казались маленькими, как мыши.

«Наама Дарлинг» поплыла в опасной близости от вокзальных часов, и на них тупо уставился пустой циферблат величиной со спальную комнату. Ни механизмов, чтобы отмечать время, ни стрелок, чтобы его показывать. Это был символ тщетных усилий и несбывшихся надежд.

Воздушный корабль скользил над улицами, которые постепенно наводнялись трухляками. Те передвигались кучками и стайками, бестолково отскакивая от стены к стене, как стеклянные шарики, высыпавшиеся из ведра. Брайар прониклась к ним огромной жалостью, всем сердцем желая, чтобы кто-нибудь однажды их всех перебил — всех до единого. Они ведь когда-то были людьми и заслуживали лучшей участи.

Взяв курс на вершину, дирижабль полетел над склоном холма, самого высокого в городе. Брайар подумала о Миннерихте и засомневалась. Пожалуй, лучшего заслуживали не все из них. Лишь некоторые.

И она перевела взгляд на сына, сидевшего рядом. Он тоже смотрел в окно, на тот же город-катастрофу. И улыбался — не оттого, что город был красивым, а оттого, что все-таки победил его и что получит теперь единственную награду, к какой стремился. Брайар поглядывала на него искоса, чтобы не привлечь его внимания пристальным взглядом. Она так хотела, чтобы он улыбался, и гадала, много ли радости еще осталось в этой улыбке.

— Миссис Уилкс, мне не помешал бы ваш совет, — подал голос капитан Клай. — Я знаю, что вы жили где-то на холме, но точного места не назову.

— Туда. — Она показала пальцем. — Вдоль Денни. Выше по склону и слева. Большой такой особняк.

Он вырос из грязной, низко стелющейся пелены газа, подобно крошечному замку, — серый дом, ракушкой прилепившийся к круче и весь как будто бы состоящий из углов. Брайар разобрала очертания плоской башенки и площадки с перильцами на крыше, пышную отделку водостоков. От светлой расцветки милого старого гнездышка осталось ровно столько, чтобы выделять его во тьме.

Некогда стены были выкрашены в бледно-лиловый с серым отливом — ее любимый цвет. Она как-то даже призналась Леви — ему, и никому больше, — что ей всегда нравилось имя «Хизер»; [25] жаль, что оно не пришло на ум ее родителям. Тогда Леви сказал, что можно выкрасить в цвет вереска ее дом и, если у них когда-нибудь появится дочь, Брайар сможет назвать ее, как душе угодно.

Теперь тот разговор вернулся к ней отчетливо и ясно, словно воспоминание застыло и застряло у нее в глотке.

И вновь она украдкой посмотрела на Зика. В те дни она еще не знала о нем. Столько всего случилось, пока у нее зародились первые подозрения, — и ко времени, когда Брайар сообразила наконец, почему неважно себя чувствует и почему ей хочется всякой странной снеди, она уже оказалась на Окраине и дважды похоронила отца. Чтобы выжить, она понемногу продавала столовое серебро, прихваченное из дома Леви. А вокруг города, который был для нее домом, росли стены…

— Что? — Зик почувствовал ее взгляд. — Что такое?

Она издала нервный смешок — такой тихий, что его можно было принять за всхлип.

— Так, думала о разном. Если ты был девочкой, мы назвали бы тебя Хизер. — Потом она обратилась к капитану: — А вот и дерево, видите?

— Вижу, — отозвался тот. — Фань, подготовь швартовочный крюк.

Китаец исчез в грузовом отсеке.

Отъехала панель в днище дирижабля, и в крону мертвого дуба полетел якорь-кошка на канате. Брайар видела из окна, как ломаются давно высохшие ветви, но, когда веревка натянулась и задрожала, якорь остался на месте. «Наама Дарлинг» проплыла еще немного, остановилась и зависла в воздухе.

Возле дерева развернулась веревочная лестница, пары футов не дотянув до земли.

Фань вернулся на капитанский мостик.

— Шибко надолго этого не хватит, но несколько минут у нас есть, — сказал Клай.

Капитан Хейни, поневоле ставший первым помощником, спросил:

— Вам помочь?

Брайар поняла, что его на самом деле интересует:

— Не могли бы вы просто оставить нас наедине на пару минут? А потом заходите в дом, и я помогу вам разыскать остатки золота. Вы тоже, капитан Клай. Я вам очень обязана, так что все, что найдете, можете унести с собой.

— Сколько минут? — не унимался Хейни.

— Как насчет десяти? Мне нужно лишь забрать кое-какие личные вещи.

— Пусть будет пятнадцать, — сказал Клай. И добавил: — Я его задержу, если понадобится.

— Охотно бы посмотрел, как ты это будешь делать, — проронил Хейни.

— Надо думать. Ну а пока давай выделим леди время, которое она просит, хорошо? Идите же, пока трухляки не смекнули, что на вокзале ничего интересного нет, и не повалили обратно на холмы.

Зику второго приглашения не требовалось — он сразу кинулся в трюм, к лестнице. Брайар хотела уже броситься за ним, но Клай покинул кресло и деликатно удержал ее за руку:

— Как у вас с фильтрами?

— Да ничего, свежие.

— Могу ли я чем-нибудь… Можно ли как-нибудь…

Что бы он ни имел в виду, у Брайар на это не было времени. Так она и сказала:

— Просто дайте мне побыть с сыном, ладно?

— Извините. — Он отпустил ее. — Вам, наверное, понадобится фонарь?

— Хм. И вправду что. Спасибо.

Он вручил ей пару фонарей и спички. Поблагодарив его, Брайар повесила их на руку и зажала под мышкой, чтобы не мешали спускаться по лестнице.

Несколько мгновений спустя она стояла посреди своего бывшего двора.

Газон зачах, как и старый дуб; во дворе ничего не осталось, кроме грязи да склизкого ковра из давно сгнивших цветов и травы. Сам особняк стал серовато-коричневого с желтизной цвета, как и все, чего касалась Гниль на протяжении шестнадцати лет. На месте розовых кустов, что росли когда-то у террасы, виднелись лишь хрупкие скелеты растительности.

Она поставила оба фонаря на крыльцо и зажгла спичку.

Парадная дверь стояла нараспашку. Окно рядом с ней было разбито. Если это был Зик, то она ничего не слышала… Впрочем, кто угодно без труда мог просунуть руку, нащупать задвижку и войти.

— Мам, ты в доме?

— Да, — тихонько ответила Брайар.

Ей не хватало дыхания, и маска тут была ни при чем. Внутри после ее ухода все изменилось, но осталось узнаваемым. Сюда явно наведывались посторонние — в этом сомнений не возникало. Все, что можно украсть, украдено, кое-что поломано. По полу разбросаны осколки сине-белой японской вазы. Шкафчик с посудой разгромлен, содержимое частью отсутствует, частью перебито. Восточный ковер стоптан по краям — мародеры особо не церемонились. Через гостиную к кухне и жилым помещениям тянулись цепочки следов. А в коридоре стоял Зик, пожирая все это взглядом, впитывая в себя все и сразу.

— Мама, ты только посмотри! — воскликнул он, будто и она была здесь впервые.

Она протянула ему зажженный фонарь и сказала:

— Вот, теперь можешь посмотреть по-настоящему.

Гляди, вот диванчик с бархатной обивкой — погребенный под таким слоем пыли, что уже и не понять, какого он цвета. А вот пианино, и нотная тетрадь до сих пор на месте — бери и играй. А вон там, над притолокой, — подкова, которая так и не принесла никому счастья.

Брайар стояла в центре комнаты и пыталась вспомнить, как та выглядела шестнадцать лет назад. Какого все-таки цвета был диванчик? А кресло-качалка в углу? Не на него ли она набрасывала свою шаль?

— Иезекииль, — прошептала она.

— Что, мам?

— Мне надо кое-что тебе показать.

— Что?

— Это внизу. Мне надо показать тебе, где все произошло и как. Показать тебе Костотряс.

Он расплылся в улыбке — Брайар поняла это по прищуру глаз.

— Да! Покажи!

— Сюда, — произнесла она. — Держись рядом. Неизвестно еще, что там с полами.

И тут она заметила одну из старых своих ламп — та висела на стене, словно хозяйка никуда и не уходила. Дутый стеклянный колпак был совершенно цел, даже не треснул. Когда она проходила мимо, свет ее дешевого фабричного фонаря заиграл на колпаке, и на миг показалось, что лампа ожила.

— Лестница вот здесь, — сказала Брайар, и при мысли об очередной порции ступенек ее ноги заныли.

Однако она толкнула дверь кончиками пальцев, и петли привычно заскрипели. Они проржавели, но не рассыпались и выводили все те же визгливые ноты, что и раньше.

От волнения Зик лишился дара речи. Это чувствовалось по тому, как неуклюже он топал у нее за спиной; по улыбке, задержавшейся под маской; по частым, как у кролика, вдохам и выдохам, со свистом вырывавшимся из фильтров респиратора.

У нее назрела потребность кое-что разъяснить.

— Много лет назад русские устроили конкурс. Они хотели добывать золото из-под слоя мерзлоты на Клондайке. Твой отец победил, и тогда ему заплатили, чтобы он построил машину, способную пробурить стофутовый панцирь льда. — С каждым шагом, уводящим ее вниз, она сообщала ему новые детали, пытаясь как-то замедлить их совместный спуск, избежать которого не могла. — Как я поняла, там он никогда не тает и добывать руду очень сложно. В общем, Леви дали на работу шесть месяцев, и он должен был показать машину послу, когда тот прибудет в город с визитом. И вдруг он заявил, что запустит ее раньше срока, потому что получил письмо от посла.

Вот он, подвал.

Она подняла фонарь повыше. Иезекииль встал рядом и спросил:

— Где он?

Свет фонаря озарил практически пустое помещение, лишь кое-где валялись полотнища, которыми раньше накрывали машины и прочее оборудование.

— Не здесь. Это еще не лаборатория, а просто подвал. Тут он хранил все свои свежие изобретения, которые надеялся кому-нибудь продать. И те, которые не придумал еще, как использовать.

— Что с ними стало?

— Я так думаю, Миннерихт перетащил к себе все, что только мог. Большая часть того, что мы видели на вокзале — ну или очень многое — как раз отсюда. Те красивые светильники, например… ты же видел их? Работают на электричестве, а откуда электричество — поди разбери. А ружье его помнишь, трехстволку? Здесь она мне не попадалась, зато я видела чертежи. Вон на том столе.

Возле стены приткнулся длинный приземистый верстак. Сейчас на нем не было ничего — ни клочка бумаги, ни самого распоследнего огрызка карандаша.

— Миннерихт, или Джо Фостер, или как его там… Сдается мне, он прибрал тут все, что плохо лежало. По крайней мере все, что было на виду и поддавалось перевозке. Но Костотряс он и с места бы не сдвинул, даже если бы знал, где искать.

Она выдвинула верхний правый ящик стола, нащупала пальцами скрытую панель и нажала кнопку.

Раздался щелчок, потом треск, и в стене прямоугольником проступила дверь.

Зик бросился к ней с радостным криком.

— Осторожнее, — предостерегла его мать. — Дай покажу.

Она подошла к углублению в стене и провела руками вдоль контура, затем толкнула створку в определенном месте. Та со скрипом отъехала, и глазам их предстала еще одна лестница.

— Ну что ж, — произнесла Брайар, высоко подняв фонарь, чтобы осветить всю комнату. — Похоже, потолок выдержал.

Зато досталось всему прочему.

Часть стены и весь пол сгинули начисто, превратились в фарш. С потолка свисали провода толщиной с палец, в беспорядке падая на груды камня, которые с легкостью, точно снег, раскидала гигантская машина, вынырнув из недр холма в старую лабораторию.

Костотряс же был невредим, но весь усыпан обломками, которых сам же и понаделал в таком изобилии. Он засел в самом центре помещения, будто пустил там корни.

Света фонарей не хватало, чтобы полностью разогнать мрак, однако Брайар различила между фрагментами обвалившейся кладки исцарапанную стальную обшивку и чудовищные измельчители, торчащие, словно клешни исполинского краба, — видно было лишь два из четырех.

Машина не то чтобы разломала, а скорее стерла в порошок три длинных стола, на руинах которых поблескивали осколки стекла. Еще она опрокинула и смяла ряды стеллажей и шкафчиков; даже то, чего она едва коснулась, разлетелось в щепки.

— Удивительно, как еще она не обрушила весь дом! — прошептала Брайар. — Знаешь, а я ведь тогда уже настроилась, что так и будет.

Даже сквозь маску чувствовалось, что воздух здесь стылый и спертый, пропитавшийся за шестнадцать лет плесенью, пылью и Гнилью.

— Угу, — буркнул Зик.

Сейчас он согласился бы со всем, что она скажет.

Создавалось впечатление, что машина лежит на боку, однако это был лишь оптический обман, навеянный пропорциями комнаты. На самом деле Костотряс застыл носом кверху, на треть выдаваясь из пола. При вращении его буры — каждый размером с пони — разворотили и перекрутили все вокруг; Брайар вспомнила, как ей подумалось тогда об огромных вилках, наматывающих на себя спагетти. И хотя режущую кромку буров с их лопастями и канавками тронула ржавчина, они по-прежнему выглядели страшнее, чем сны дьявола.

Брайар сглотнула комок. Зик сжался в пружину, готовясь сорваться с места, но она остановила его жестом:

— Видишь стеклянный колпак в верхней части машины?

— Вижу.

— Там-то он и сидел, когда управлял ею.

— Я тоже хочу посидеть. Можно? Люк открывается? Как думаешь, машина еще работает?

Не успела она и слова сказать, как он перемахнул через провал и соскочил на лестницу, примостившуюся на краю комнаты, в стороне от завалов.

— Погоди! — крикнула Брайар и прыгнула вслед за ним. — Не трогай ничего! Тут повсюду битое стекло.

Какое-то время после прыжка фонарь в ее руке еще раскачивался, и казалось, будто в пыльной разгромленной лаборатории полным-полно звезд.

— А я в перчатках, — откликнулся Зик и полез по кучам мусора к водительской кабине, держась подальше от буров.

— Стой! — окрикнула она, подпустив в тон нотку приказа.

Он остановился.

— Позволь мне все объяснить, не хочу дожидаться, пока ты потребуешь объяснений.

Она сбежала по ступенькам и вскарабкалась к нему, перебравшись через нагромождения камней, щебня и бывших стен, в которые Костотряс закутался, как омар — в панцирь. И начала:

— Он утверждал, что это была авария. Якобы что-то не заладилось с рулем и двигателем и он потерял управление над машиной. Но при этом, как ты сам прекрасно видишь, пригнал ее прямехонько в подвал, как только закончил.

Зик кивнул. Встав на колени, он принялся очищать корпус от пыли, чтобы получше разглядеть стальную обшивку с крупными, с кулак, вмятинами.

— Он клялся, что ничего не знает о судьбе банковских денег, потому что не брал их, и что у него в мыслях не было кому-то навредить. И хочешь верь, хочешь нет, скрывался здесь несколько дней. Никто точно не мог сказать, куда направилась машина. И поначалу никто не догадывался, что он попросту увел ее домой, как тележку на колесиках.

Но тут явился твой дедушка — он разыскивал Леви. В общем-то, его все тогда искали, но если кто и знал, куда он подевался, то это я, так что ко мне отец и пришел.

Я не разговаривала с ним с тех пор, как убежала из дому и вышла замуж. Папе Леви никогда не нравился. Он думал, что Леви для меня слишком стар, — и, по-моему, был прав. Более того, он считал Леви прохвостом — и опять-таки угадал. В итоге, когда мы с твоим дедушкой встретились в последний раз, я обозвала его лжецом за то, что заклеймил моего мужа как мошенника. И соврала ему в лицо, будто не знаю, где Леви. Но он-то был прямо здесь, в этой самой лаборатории.

— Эх, хотел бы я встретиться с ним, — вставил Зик. — С твоим папой, в смысле.

Она растерялась и не сразу смогла выдавить из себя ответ:

— Я бы тоже этого хотела. Он не был особенно приветливым человеком, но ты бы ему понравился. Думаю, он гордился бы тобой. — Откашлявшись, она продолжила: — Но в нашу последнюю встречу я повела себя ужасно — вытолкала за порог — и больше уже не видела его живым. — И добавила — больше для себя, чем для сына: — И надо же было так случиться, что это Клай отнес его домой. Мир тесен.

— Капитан Клай?

— Да. Именно Клай, хотя тогда он был помоложе и не дорос еще до капитана, надо полагать. Может, он сам тебе все расскажет, как вернемся на корабль. Узнаешь, как на самом деле проходил побег, — тебя ведь всегда это интересовало. Если кто и может прояснить картину, то это Клай — он ведь был там.

Но тем же вечером, как выпроводила папу, я спустилась в лабораторию, хотя и знала, что меня там не ждут. Твой отец весь избрюзжался, чтобы я не ходила сюда без разрешения. Но я все равно пробралась в подвал и тихонько вошла. Он возился с какими-то там болтами или гайками как раз под этим колпаком — зад снаружи, голова внутри. В общем, он меня не видел.

Зик понемногу придвигался к водительскому месту — к стеклянному пузырю со стенками в ладонь толщиной. Он поднял фонарь над головой, насколько позволяла длина руки, и вгляделся в расцарапанную поверхность:

— Там что-то есть.

Брайар заговорила быстрее:

— Едва я открыла дверь, на глаза мне попались мешки с надписью «ПЕРВЫЙ СКАНДИНАВСКИЙ БАНК». Стояли себе рядком вон там, на обломках стола, и чуть ли не лопались от денег.

Я замерла, но он все-таки меня заметил и даже подпрыгнул на кресле. С такой яростью на меня еще никто не смотрел. Он начал орать. Велел убираться отсюда, но потом сообразил, что я видела деньги, и попробовал зайти с другой стороны. Сознался в краже, но уверял при этом, что знать ничего не знает про газ. Мол, это была трагическая случайность.

— А что сталось с деньгами? — спросил Зик. — Они еще где-то здесь?

Обшарив несчастную комнату взглядом и ничего не обнаружив, полез к кабине.

Брайар ответила:

— Б о льшую часть он уже припрятал. А я наткнулась на остатки, которые Леви не успел перетащить в тайник. Кое-что я взяла с собой, когда уходила из дому, и берегла каждый пенни. На эти деньги мы жили, когда ты был совсем маленьким, а я еще не работала на очистной станции.

— А остальное?

Она набрала в грудь воздуха:

— Спрятала наверху. — И затараторила еще быстрее, надеясь выложить всю правду до того, как Зик увидит все своими глазами: — Леви стал заговаривать мне зубы — что-то насчет того, чтобы вместе бежать и начать жизнь заново в других краях, только мне этого не хотелось. И вообще, было ясно как день, что он планировал бежать без меня. Он начал кричать, а я была рассержена и напугана. А на столе… на столе, который стоял вон там, лежал один из револьверов, из которых он подумывал сотворить что-то покрупнее и почуднее.

— Мама!

Она не позволила сбить себя с набранного темпа:

— Я взяла его и наставила на Леви. Он расхохотался. Велел подняться в дом и собрать вещи, потому что через час мы уезжаем из города на Костотрясе. Или же я могу остаться здесь и погибнуть, как все остальные. И он повернулся ко мне спиной — залез обратно в машину и продолжил работу, словно меня здесь и не было. Он ни в грош меня не ставил, — добавила она, словно раньше ее эта мысль не посещала. — Считал молоденькой дурочкой — достаточно смазливой, чтобы украсить гостиную. Думал, беззащитную овечку нашел. Что ж, он ошибся.

Теперь Зик стоял совсем близко к кабине, так близко, что различил неуклюже развалившуюся фигуру, когда поднес фонарь к разбитому стеклу.

— Мама, — произнес он.

— И я вовсе не говорю, что он угрожал мне, пытался ударить. Все было совсем не так. А было вот как: он забрался в Костотряс, а я подошла сзади и выстрелила.

Зик нащупал защелку на высоте колена. Склонился над ней и замер в нерешительности.

— Ну же, — сказала она. — Посмотри. А то всю жизнь потом будешь гадать, врал тебе Миннерихт или нет.

Мальчик бросил последний взгляд на застывшую у двери мать, на ее фонарь, затем надавил на защелку и потянул на себя дверцу. Стеклянная крышка, посаженная на пару петель, с шипением отошла и начала подниматься.

Внутри сгорбился, завалившись лицом вниз, мумифицированный труп мужчины.

Затылок у него отсутствовал, хотя кусочки его поналипали повсюду — на стекле, на приборной доске… Разлетевшись когда-то брызгами, со временем они высохли и почернели или посерели. На трупе был светлый рабочий халат и кожаные перчатки, доходившие до самых локтей.

Брайар проговорила медленно и негромко:

— Я не могу даже прикинуться, будто защищала тебя. О том, что у меня появишься ты, я узнала лишь через несколько недель, так что оправдание никудышное. Ну вот, теперь тебе все известно. Я убила его. Если бы не ты, вряд ли бы это что-то значило. Но ты сейчас здесь, и ты мой сын и его тоже, заслужил он тебя или нет. И это кое-что значит, как бы я к этому ни относилась.

Она умолкла и стала ждать, что теперь будет делать ее сын.

Сверху, из гостиной, донесся звук тяжелых шагов, потом голос капитана Клая:

— Миссис Уилкс, вы здесь?

— Мы внизу, — прокричала она в ответ. — Дайте нам еще секундочку, скоро поднимемся! — Затем Брайар вымолвила: — Скажи что-нибудь, Зик. Умоляю тебя, мальчик мой. Что-нибудь!

— Что я должен сказать? — спросил он. Судя по тону, он действительно не знал.

И она сделала попытку:

— Скажи, что не презираешь меня. Что все понимаешь — а если нет, скажи, что ничего в этом страшного. Скажи, что услышал то, о чем всегда хотел услышать, и что не сможешь отныне упрекать меня в скрытности. А если не можешь меня простить, то так и скажи, ради бога! Скажи, что поступила с тобой дурно, как и с ним много лет назад. Скажи, что отказываешься понять меня, что мог остаться на вокзале с Миннерихтом и теперь жалеешь. Скажи мне, что не желаешь больше меня видеть, если такова твоя воля. Скажи хоть что-нибудь. Только не заставляй меня стоять перед тобой и мучиться неизвестностью.

Зик повернулся к ней спиной и вновь уставился на скопление кнопок, рычагов и потухших огоньков. Пристально взглянул на ссохшееся тело — лица он никогда уже не увидит. А затем взялся за стеклянную крышку и опустил ее, щелкнув замком.

Мальчик съехал с корпуса машины и остановился в нескольких шагах от матери, которая от ужаса не могла даже плакать, хотя и очень хотела.

Он спросил:

— Что теперь будем делать?

— Теперь?

— Да. Что мы теперь будем делать?

Сглотнув, Брайар разжала пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в ремень сумки. Ей нужно было знать.

— О чем ты?

— Ну, как поступим-то — поднимемся в дом, заберем денежки и вернемся на Окраину?

— Ты думаешь, нам лучше остаться здесь? Угадала?

— Ага, о том тебя и спрашиваю. Какой вообще смысл возвращаться на Окраину? А вдруг тебя уже уволили? Тебя не было несколько дней, меня тоже. Может, нам лучше взять остатки денег и попросить капитана, чтобы отвез нас на восток? Война ведь когда-нибудь закончится. Может, если забраться подальше на север или на юг… — Он сбился с мысли, и фонтан идей иссяк. — Короче, не знаю, — заключил он.

— Я тоже, — призналась Брайар.

И Зик добавил:

— И я тебя не презираю. Не могу. Ты пробралась в город, чтобы найти меня. Никто на свете, кроме тебя, даже пальцем бы ради этого не шевельнул.

В носу у нее захлюпало, на глаза навернулись слезы. Она потянулась смахнуть их и вспомнила, что на ней маска.

— Ладно. И хорошо. Очень хорошо, я рада это слышать.

— Пошли наверх, — сказал Зик. — Посмотрим, не завалялось ли там чего. А потом… потом… что сама предложишь?

Брайар обвила рукой его талию, крепко-накрепко прижала к себе, и они в обнимку поднялись по лестнице.

На верхних этажах шумели воздушные пираты — рылись в комодах, перебирали содержимое шкафов и полок.

— Давай-ка им поможем, — проговорила Брайар. — В полу спальни, под кроватью, есть сейф. Я всегда была уверена, что когда-нибудь к нему вернусь. Не знала просто, как скоро. — Она отчаянно гундосила и чувствовала себя почти счастливой. — Ведь так или иначе, а у нас все будет хорошо, правда?

— Очень даже может быть.

— Ну а насчет того, что нам делать дальше… — Дальше она пошла первой и вывела его обратно в коридор, и узкий проход затопил теплый свет их фонарей. — Времени на решение у нас не так уж много. Здесь оставаться нельзя. Подполье — не лучшее место для мальчика.

— И для женщины, как я слышал.

— Может, и для женщины. — Она не стала упорствовать. — Только к нам это не обязательно относится. В конце концов, я убийца, а ты… ты из дому убежал. Может, мы с этим городом и этими людьми друг друга стоим. И может быть, из этого выйдет что-то хорошее. Вряд ли жизнь тут будет намного хуже, чем за стеной.

В гостиной их нескладной тенью встретил капитан Клай. В парадную дверь вошел Кроггон Хейни, на ходу поправляя маску и все еще сокрушаясь вполголоса по своему ненаглядному кораблю. В антракте между ругательствами он заметил:

— Странно все это, миссис Уилкс. Кажется, меня ни разу еще не приглашали ограбить чей-нибудь дом.

Она окинула взором свернувшиеся в трубочку сырые обои, размякшие ковры, непонятной расцветки квадраты на стенах — на их месте когда-то висели картины. Вдоль стены и возле камина стояли пустые скорлупки мебели; острые края стекол, торчащих из оконных рам, отбрасывали причудливые тени, словно бы выжженные на грязных стенах. Там, за окном, вставало солнце. Света худо-бедно хватало, чтобы разогнать царившие в комнате потемки, но ему недоставало яркости, чтобы придать ей по-настоящему трагичный вид.

Улыбка Зика давно истаяла, но он нацепил ее снова, как флаг, и сказал:

— Прямо и не верится, что в этой развалине еще может быть что-то ценное. Но мама говорит, наверху припрятаны денежки.

Она обняла мальчика и с нежностью притянула к себе — насколько он позволил. А пиратам заявила:

— Это мой дом. Если здесь еще осталось что-то путное, то самое время пойти и взять. А мне здесь больше делать нечего. Я собрала что могла, на жизнь должно хватить.

Зик стоял неподвижно, не мешая матери ерошить ему волосы, потом повернулся к капитану Клаю и спросил:

— А вы правда участвовали в побеге? Мама сказала, это вы принесли моего дедушку домой.

Клай кивнул:

— Истинная правда. Я и мой брат. Давайте-ка обчистим это местечко, вернемся на борт, и уж там я расскажу тебе об этом, если хочешь. Во всех подробностях.

Эпилог

На станции хмурый бригадир, облаченный в очень толстые перчатки, поведал Хейлу Куортеру, что нет, миссис Блю не вышла на работу в этот день. Собственно, за всю неделю она не оттрубила ни одной смены и, по мнению бригадира, больше здесь не работала. Нет, он не знает, что с ней такое случилось. И нет, он понятия не имеет, куда она могла подеваться и чем сейчас занимается.

Но если Хейлу сильно надо, или просто любопытно, или нечего делать, то он смело может осмотреть ее личные вещи, если какие-то еще остались. Насколько известно бригадиру, никто пока не удосужился опустошить ее ячейку.

Не было у Брайар ничего такого, чтобы заинтересовать других.

Кивнув, молодой биограф оттянул пальцем воротник рубашки; в помещении стояла невозможная духота. Из щелей в больших машинах сочился, выплескивался, а иногда и бил струей пар; из котла в котел шипящими, пенистыми водопадами тяжело переливалась кипящая вода, готовая к обработке. Рабочие посматривали на Хейла с недоверием и открытым презрением, хотя не знали даже, зачем он сюда пришел. Им было достаточно того, что одет он щеголевато, а под мышкой носит блокнот, и того, что на нем очки, запотевавшие каждый раз, как над его головой, чуть в стороне, расставалась со своим горячим содержимым очередная подвесная емкость. Он был человеком совсем другой породы, и рабочие не готовы были проявить доброжелательность. Они хотели, чтобы он прекратил мешаться у них под ногами и убрался.

Хейл угадал их желание и поспешил прочь из главного цеха, оскальзываясь на влажных от пара решетках, которые играли роль перекрытий между этажами. Уже на самом выходе он прокричал, сбиваясь на кашель: