Терри Пратчетт 24 страница

Ее открыл Газон. В руке он держал бокал с бренди. Улыбнувшись Ваймсу, лекарь отошел в сторону.

Сибилла сидела на кровати.

От изнеможения Ваймс видел все как в тумане, но все же разглядел у нее на руках нечто завернутое в шаль.

– Его зовут Сэм, Сэм, – сказала Сибилла. – И даже не вздумай спорить.

На улице выглянуло солнце.

– Я научу его ходить! – просияв, воскликнул Ваймс. – Я кого хочешь научу ходить!

И он уснул, даже не долетев до ковра.

Он шел по городу, наслаждаясь прохладой раннего вечера. Оставляя за собой след сигарного дыма, Ваймс не спеша добрался до Псевдополис‑ Ярда, где его встретил гром восторженных криков и поздравлений, и поблагодарил всех за чудесные букеты.

Потом заглянул к доктору Газону. Они посидели немного, поговорили о памяти и о том, какие шутки она иногда выкидывает, а также о забывчивости и о том, как выгодна она порой бывает.

Вдвоем они отправились в банк, где лежали деньги Ваймса. Это почтенное заведение любезно согласилось открыться в нерабочее время, поскольку его попросил об этом любимый клиент, герцог, самый богатый человек в городе, командор Стражи и, что немаловажно, человек, всегда готовый вышибить дверь ногой. Здесь сэр Ваймс передал сто тысяч долларов и право собственности на большой угловой участок у Гусиных ворот некоему доктору Газону.

А после, уже в одиночестве, он направился к кладбищу Мелких Богов. Первому Законней‑ Некуда, что бы он там себе ни думал, хватило ума оставить ворота открытыми этим вечером и даже долить масло в фонари.

Ваймс неторопливо шел по поросшим мхом дорожкам. Цветы сирени, казалось, светились в темноте. Их запах висел в воздухе подобно туману.

Путаясь в высокой траве, он подошел к могиле Джона Киля и осторожно, чтобы не потревожить венки, присел на могильный камень. Ничего, сержант наверняка не обиделся – он ведь знает, как устают иногда ноги стражника. Ваймс докурил сигару и стал смотреть на закат.

Через некоторое время слева раздался шорох и земля над одной из могил начала оседать. Из‑ под земли появилась серая рука, сжимающая лопату. Она с усилием отбросила прочь комья глины, и из могилы восстал Редж Башмак. Он уже наполовину вылез на свет, но тут заметил Ваймса и едва не свалился обратно.

– О, ты напугал меня до смерти, господин Ваймс.

– Извини, Редж, – ответил Ваймс.

– Конечно, когда я сказал, что ты напугал меня до смерти… – начал зомби с мрачным видом.

– Да, Редж, я понимаю. Там внизу все тихо и спокойно, да?

– Очень спокойно, сэр, очень спокойно. Впрочем, к началу следующего года придется обзавестись новым гробом. Нынешние так недолговечны.

– Вряд ли кто‑ то из похороненных задумывается о долговечности, Редж, – заметил Ваймс.

Редж принялся аккуратно закапывать могилу.

– Знаю, все считают это странным, но мне кажется, я действительно многим им обязан, – сказал он. – Всего один день в году, но это своего рода… солидарность.

– Типа как лежишь заупокой? – спросил Ваймс.

– Что, сэр?

– Да я‑ то не против, – весело сказал Ваймс.

Вот он и наступил, идеальный момент. Даже Редж, хлопотавший вокруг могилы, тщательно разравнивая и приглаживая грунт, не мог испортить эту минуту.

Метельщик сказал, что придет время, когда все станет ясно. Идеальный момент.

Те, кто лежал в этих могилах, умерли не напрасно. Все говорило сейчас Ваймсу об этом: лучи заката, восходящая луна, аромат сигары, тепло, разливающееся по обессиленному телу.

История всегда найдет выход. События изменились, но мертвые остались прежними. Их жизнь закончилась в подлом, бесчестном бою, который стал крошечным пятнышком на исторической картине, но сами они не были ни подлыми, ни бесчестными. Они не сбежали, хотя могли, и никто бы не упрекнул их за это. Они остались, и, может быть, они видели свой путь так же ясно, как Ваймс сейчас. Они остались не потому, что хотели стать героями, это просто была их работа, которую они делали…

– Ну, я пойду, сэр, – сказал Редж, положив лопату на плечо. Его голос прозвучал словно откуда‑ то издалека. – Сэр?

– Да, Редж, хорошо. Спасибо тебе, – пробормотал Ваймс.

Сквозь розовую пелену идеального момента он видел, как капрал зашагал по темнеющей дорожке к городу.

Джон Киль, Билли Букли, Гораций Масхерад, Дэй Дикинс, Сесил Хлопман по прозвищу Пятак, Нед Тренч и, формально, Редж Башмак. Вероятно, не больше двадцати человек во всем городе наберется таких, кто знал их по именам. Никто так и не поставил им памятников, не развесил мемориальных досок. Чтобы знать их, нужно было быть там.

И уж кто‑ кто, а Сэм Ваймс там был. Даже в двух экземплярах.

Солнце садилось, наступала ночь. Она медленно выходила из теней, где пряталась от дневного света, растекалась лужицами, которые сливались в озера мрака. И чувства Ваймса обострялись и ширились по мере того, как вокруг разливалась тьма, словно гигантский темный кот расправлял длинные усы.

За воротами кладбища постепенно стихал городской шум, хотя Анк‑ Морпорк никогда по‑ настоящему не спал. Вероятно, боялся.

В странном умиротворении, охватившем Ваймса, ему казалось, что он слышит все‑ все, как в ту страшную минуту на улице Героев, когда история пришла взять свое. Слабое потрескивание остывающих камней в стене, шорох оседающей земли в опустевшей могиле Реджа, легкий шелест высокой травы вокруг могил… тысячи едва различимых звуков, составляющих ограниченный в пространстве хитросплетенный островок тишины. Это была песня тьмы, и в ней, на пределе восприятия, возник диссонансный аккорд.

Так… Он выставил охрану у дома, поручив ее самым надежным своим людям, тем, кому можно доверять, кто не заскучает на посту, а сохранит бдительность всю ночь напролет. Ему даже не пришлось объяснять, насколько это важно. Значит, о доме можно не беспокоиться. Охрана участков тоже удвоена…

Что‑ то было не так с могилой Киля. На ней всегда лежало яйцо, каждую годовщину, словно шутливый привет из далекого прошлого. А сейчас виднелись лишь осколки скорлупы…

Ваймс наклонился вперед, и клинок просвистел над его головой.

Но зверь был настороже. Зверь не задумывался о стойках и защите. Зверь вообще не думал. Он всегда нюхал воздух, всматривался в темноту и пробовал на вкус ночь, и это зверь заставил Ваймса сунуть руку в карман, прежде чем наклониться.

Пригнувшись, он развернулся и ударил Карцера по коленной чашечке одним из лучших изделий госпожи Пособи. Раздался хруст, Ваймс выпрямился, бросился вперед и повалил Карцера на землю.

Он дрался бездумно и свирепо. Зверь сорвался с цепи и хотел только убивать. Нечасто Ваймсу казалось, что ему выпал шанс сделать мир лучше, но сейчас он не сомневался в этом. Наконец‑ то все было предельно ясно.

И предельно трудно. Когда Карцер упал, его меч отлетел в густую траву. Но Карцер был крепок, как тиковое дерево, и сдаваться не собирался. Очень трудно голыми руками убить человека, который не хочет, чтобы его убили.

Ваймс сбросил с руки кастет, потому что кастет мешал ему вцепиться Карцеру в глотку. Хотя задушить мерзавца тоже не удалось – Карцер попытался большим пальцем выдавить Ваймсу глаз.

Они покатились среди могил, царапаясь и извиваясь в тщетных попытках заполучить преимущество. Кровь заливала левый глаз Ваймса. Его ярости достаточно было бы и секунды, чтобы взять верх, но в этой секунде ему было отказано.

Он перекатился еще раз и, вытянув руку, нащупал на земле брошенный меч. И когда Ваймс снова вскочил на ноги, он уже был вооружен.

Откатившись в сторону, Карцер тоже поднялся – удивительно проворно для человека, у которого только одно здоровое колено. Ваймс увидел, что он схватился за ветвь цветущей сирени, на темную землю посыпались благоухающие лепестки.

Шорох металла, блеск лезвия в темноте. Карцер захихикал, словно говоря: «Неплохо веселимся, да? »

– И кто же меня сегодня арестует? – спросил он, когда оба немного отдышались. – Сержант Киль или командор Ваймс?

– А кто сказал, что тебя арестуют? – откликнулся Ваймс. – Я имею право на самооборону, Карцер.

– О да, еще недавно ты имел на нее право, господин Ваймс, – хмыкнула тень. – А теперь я стою перед тобой. – Что‑ то со звоном упало на гравийную дорожку. – И я не вооружен, ха‑ ха. Бросил на землю последнее оружие. А безоружного убивать нельзя, господин Ваймс. Ты должен меня арестовать, притащить к Витинари. Чтобы тот выслушал меня, ха‑ ха. Ты не можешь убить меня прямо здесь.

– Мне все равно, что ты болтаешь, Карцер.

– Тогда лучше убей меня, господин Ваймс. У меня нет оружия. И бежать я не могу.

– У тебя всегда есть еще один нож, Карцер, – сказал Ваймс, пытаясь заглушить в себе рев зверя.

– На этот раз нет, господин Ваймс. Да ладно тебе, господин Ваймс. Попытка не пытка, верно? Каждому надо дать шанс, а? Никаких обид?

В этом был весь Карцер. Никаких обид. Дать шанс. Попытка не пытка.

В его устах правильные слова превращались в грязные ругательства.

Ваймс подступил на шаг.

– У тебя есть прекрасный дом, где тебя ждут, господин Ваймс. А что есть у меня?

Он умел говорить убедительно. Такой кому хочешь мозги запудрит. И ты даже забудешь о тех, кого он убил.

Ваймс многозначительно посмотрел ему под ноги.

– Ой, извини, я прошел по твоей могиле, – сказал Карцер. – Не хотел тебя обидеть.

Ваймс промолчал. Зверь завыл. Зверь хотел заставить этот рот умолкнуть навсегда.

– Ты не станешь меня убивать, господин Ваймс. Только не ты. У тебя есть значок. Ты ведь не такой, господин Ваймс.

Ваймс не глядя сорвал с себя значок.

– Да, я понимаю, ты хочешь меня напугать, господин Ваймс, и многие сказали бы, что ты имеешь на это полное право. И догадайся, что я сейчас сделаю? Брошу на землю еще один нож, ха‑ ха, ты ведь знал, что у меня есть еще один, верно?

Все дело в голосе. Из‑ за этого голоса начинало казаться, будто все, что ты знаешь, не более чем ложь.

– Ладно, ладно, я вижу, что ты расстроен, ха‑ ха, неудивительно, и тебе известно, что у меня всегда есть третий нож, смотри, его я тоже бросаю на землю…

Ваймсу оставалось сделать всего пару шагов.

– Вот так, господин Ваймс. Больше никаких ножей. Сбежать я не могу. Сдаюсь. На этот раз без подвоха. Сдаюсь, понятно? Просто арестуй меня. В память о прошлом, а?

Зверь внутри Ваймса истошно завопил. Никто не скажет Ваймсу дурного слова, если он лишит палача десяти долларов и бесплатного завтрака, вопил зверь. И да, убить Карцера сейчас одним ударом меча значит подарить ему легкую смерть, ведь любой палач знает, что казнь может быть разной, и во всей стране не найдется палача, который позволит такому подонку умереть без мучений. Боги тому свидетели, он заслуживает…

…но молодой Сэм смотрел на Ваймса через тридцать разделявших их лет.

Стоит человеку сломаться, ломается все. Так устроен мир. Да, обстоятельства могут тебя согнуть, а если хорошенько припечет, то и скрутить в бараний рог. Но нельзя, чтобы они тебя сломали. Потому что сломаешься ты – и начнет рушиться все, пока вообще ничего не останется. Все решается здесь и сейчас.

Ваймс опустил меч.

Карцер вскинул на него глаза и произнес с усмешкой:

– Знаешь, ха‑ ха, терпеть не могу яйца без соли…

Ваймс почувствовал, как рука помимо его воли поднимает меч…

И останавливается. Кроваво‑ красная ярость заледенела.

Зверь был вокруг него. Он не был другом, только зверем. Полезным, но тем не менее зверем. Можно держать его на цепи, заставлять плясать или жонглировать мячиками. Зверь не способен думать. Он глуп. Но ты, ты сам и зверь – не одно и то же.

Ты не обязан делать то, что ему хочется. В противном случае Карцер победит.

Ваймс разжал пальцы, меч упал на землю.

Карцер не сводил с него глаз. Ваймс улыбался, и эта улыбка была куда более зловещей, чем гримаса ярости. В руке Карцера блеснул металл. Но Ваймс уже налетел на него, повалил, перехватил запястье и стал колотить его рукой по надгробию Джона Киля, пока четвертый нож не выпал из окровавленных пальцев. Подняв Карцера на ноги, Ваймс заломил ему обе руки за спину и вдавил грудью в каменную плиту.

– Посмотри на небо, Карцер, – сказал он, прижавшись губами к его уху. – Видишь закат? А звезды? Завтра для моего сына Сэма они будут светить ярче, потому что не будут больше светить тебе, Карцер. Еще не высохнет утренняя роса, как я притащу тебя к Витинари, и у нас будут свидетели, много свидетелей и, возможно, адвокат для тебя, если найдется хоть один, у кого хватит лживости просить за тебя, не меняясь в лице. И тогда, Карцер, тебя отвезут в Танти, на виселицу, без промедления, чтобы ты смог сплясать пеньковый фанданго. А потом, не сомневайся, я пойду домой и, быть может, съем яйцо вкрутую.

– Мне больно!

– Да ну? А ведь и ты говоришь правду, Карцер! – Ваймсу удалось сжать оба запястья убийцы стальной хваткой и свободной рукой оторвать рукав от своей рубашки. – Я действительно делаю тебе больно, но я делаю это по уставу. – Обернув пару раз запястья Карцера рукавом, он крепко затянул узел. – Я позабочусь, чтобы у тебя в камере была вода. Позабочусь о том, чтобы тебе принесли завтрак, все, что пожелаешь. А еще позабочусь, чтобы палач сделал свою работу как надо и ты болтался на виселице, пока не задохнешься. Может, я даже проверю, хорошо ли смазаны петли люка.

Он ослабил хватку, Карцер пошатнулся, и Ваймс подсек ему ноги так, что тот упал, как куль.

– Машина не сломалась, Карцер. Она ждет тебя, – сказал он, отрывая рукав от рубашки арестованного и связывая ему лодыжки. – Город убьет тебя. Нужные шестеренки повернутся, и ты умрешь. Все будет справедливо, я лично прослежу за этим. Чтобы потом ты не мог сказать, что суд над тобой был несправедливым. Чтобы ты ничего больше не мог сказать, ха‑ ха. Об этом я тоже позабочусь…

Он отошел на шаг.

– Добрый вечер, ваша светлость, – сказал лорд Витинари.

Ваймс развернулся, как ужаленный. Во тьме соткался мрак, чем‑ то похожий на человеческий силуэт. Ваймс быстро подобрал свой меч, всматриваясь в темноту. Силуэт приблизился, теперь его можно было узнать…

– Как давно вы здесь? – спросил Ваймс.

– Ну… какое‑ то время, – ответил патриций. – Как и ты, я предпочитаю приходить сюда один, чтобы… поразмыслить.

– Вы не издали ни звука! – с упреком сказал Ваймс.

– Это преступление, ваша светлость?

– И вы слышали?..

– Как ты безупречно произвел арест, – закончил Витинари. – Мои поздравления, ваша светлость.

Ваймс опустил взгляд на незапятнанный кровью клинок.

– Да, возможно, – сказал он, временно перестав поспевать за мыслью собеседника.

– Я имел в виду рождение сына.

– Ах… да. Конечно. Да, спасибо.

– Здоровый мальчик, как мне сообщили.

– Мы были бы не менее счастливы, если бы родилась дочь, – резко произнес Ваймс.

– Несомненно. В конце концов, какая разница, в нынешнее‑ то время? О, кажется, ты где‑ то потерял свой значок…

Ваймс бросил взгляд на высокую траву.

– Вернусь и найду утром, – сказал он. – А вот это, – он поднял с земли стонущего Карцера и кряхтя взвалил его на плечо, – попадет в Псевдополис‑ Ярд еще сегодня.

Оставляя позади аромат сирени, они неспешно двинулись прочь по посыпанной гравием дорожке навстречу привычному смраду живого мира.

– Честно говоря, – сказал Витинари после долгого молчания, – мне неоднократно приходила в голову мысль, что эти люди заслуживают памятника.

– В самом деле? – рассеянно спросил Ваймс. Кровь в ушах все еще стучала. – Может быть, на одной из главных площадей?

– Да, неплохая мысль.

– Этакой картины в бронзе? – с насмешкой уточнил Ваймс. – Все семеро поднимают флаг?

– В бронзе, да, – согласился Витинари.

– И с каким‑ нибудь вдохновляющим на подвиги призывом? – не успокаивался Ваймс.

– Да, несомненно. Может, что‑ нибудь вроде: «Они просто делали свою работу»?

– Нет. – Достигнув фонаря у склепа, Ваймс вдруг остановился. – Да как вы смеете? Как вы вообще смеете! В такое время! В таком месте! Они делали работу, которую не должны были делать, и погибли из‑ за нее, и вы ничего не можете им дать. Понимаете? Они сражались за тех, кого все бросили, сражались друг за друга, а их предали. Таких людей всегда предают. Какой прок от этой вашей статуи? Она лишь заставит новых дураков поверить в то, что они могут стать героями. Им, покойным, это бы не понравилось. Оставьте их в покое. В вечном покое.

Они продолжали путь в тяжелом молчании.

– Кстати, – сказал Витинари как ни в чем не бывало, – один новый священнослужитель, дьякон, неожиданно услышал зов.

– Да, и кто же его позвал? – спросил Ваймс, все еще злой из‑ за памятника.

– Я не слишком хорошо разбираюсь в вопросах религии, но, по‑ моему, у него возникло непреодолимое желание распространять слово божье среди закоснелых язычников.

– Где?

– Я предложил Тинлин.

– Но это же на другом конце света!

– Доброе слово не знает преград, сержант.

– Что ж, по крайней мере, это положит…

Ваймс остановился у главных ворот, под следующим фонарем, и бросил Карцера на землю.

– Вы знали? Черт возьми, вы все знали, да?

– Еще секунду назад нет, не знал, – ответил Витинари. – Командор, скажи откровенно, ты никогда не задумывался над тем, почему я тоже ношу веточку сирени?

– Задумывался, – признался Ваймс.

– Но никогда не спрашивал.

– Никогда, – отрубил Ваймс. – Это просто цветок. Все имеют право носить цветы.

– В такое время? В таком месте?

– Ну хорошо. И почему же вы ее носите?

– Я помню день, когда выполнял срочное поручение, – сказал Витинари. – Должен был спасти одного человека. Честно говоря, не совсем обычное поручение для наемного убийцы. Незадолго до этого я уже спас его.

Он выжидающе посмотрел на Ваймса.

– Застрелив того типа, что целился из арбалета? – уточнил Ваймс.

– Удачная догадка, командор! Да. У меня наметан глаз на… все уникальное. Но тогда моим главным врагом было время. Улицы были заблокированы. Кругом царил хаос и неразбериха, а я даже не знал, где смогу найти того, кого должен защитить. В конце концов мне пришлось воспользоваться крышами. Я добрался до Цепной улицы и увидел там неразбериху совсем другого рода.

– И что же вы там увидели?

– Увидел, как человек, которого звали Карцером… исчез. А еще увидел, как погиб Джон Киль. По крайней мере, я своими глазами видел его тело.

– Ну да… – пробормотал Ваймс.

– И тогда я вступил в бой. Взял веточку сирени у павшего бойца и, признаюсь, зажал ее в зубах. Смею надеяться, мне удалось повлиять на исход схватки, я лично убил четверых, хотя гордиться тут нечем. Они были бандитами, громилами. Вряд ли можно назвать их искусными бойцами. Кроме того, их предводитель бежал, очевидно захватив с собой весь их боевой дух. Должен сказать, что люди с сиренью сражались как тигры. Да, им недоставало мастерства, но когда они увидели, что их командир погиб, то просто разорвали врагов в клочья. Поразительно. Позже я осмотрел тело Джона Киля. Это действительно был Джон Киль. В этом не могло быть никаких сомнений. Он был весь в крови. Впрочем, крови везде хватало. Но его раны мне показались несколько… старыми. Смерть, как мы знаем, меняет людей. Но я помню, что подумал тогда: «Неужели настолько? » В тот день я решил, что столкнулся с частью головоломки, а сегодня… сержант… мы нашли оставшуюся часть. Поразительно, как люди могут быть похожи друг на друга, не правда ли? Наверное, даже твой сержант Колон ни о чем не заподозрит. В конце концов, Джон Киль погиб у него на глазах, а ты, наоборот, вырос…

– К чему вы клоните? – спросил Ваймс.

– Ни к чему, командор. Что я могу доказать? И главное, зачем мне что‑ то доказывать?

– В таком случае я промолчу.

– Честно говоря, даже не представляю, что именно ты мог бы сказать, – пожал плечами Витинари. – Да. Я согласен. Давай оставим мертвых в покое. Но что касается тебя, командор, в качестве небольшого подарка по случаю рождения…

– Мне ничего не надо, – перебил его Ваймс. – Повышать по службе меня некуда. Подкупить ничем нельзя. Я и так получил больше, чем заслуживаю. Стража работает нормально. Нам не нужна даже новая мишень для дротиков…

– В память о покойном Джоне Киле… – произнес Витинари.

– Я вас предупредил…

– …я могу вернуть тебе улицу Паточной Шахты.

Повисшую тишину нарушал только пронзительный писк охотившихся в тополях летучих мышей.

– Дракон сжег то здание, – пробормотал Ваймс. – А в подвалах поселились гномы…

– Да, командор. Но гномы… с такой милой непосредственностью относятся к деньгам. Чем больше денег город предлагает, тем меньше становится гномов. Конюшня сохранилась, и старая башня шахты тоже. Обнесенная крепкой каменной стеной. Все можно восстановить, командор. В память о Джоне Киле, человеке, который за несколько коротких дней изменил судьбы многих и, возможно, помог сохранить частицу здравомыслия в обезумевшем мире. Думаю, уже через несколько месяцев можно будет зажечь над дверью фонарь…

И снова стал слышен только писк летучих мышей.

«Может, даже запах вернется, – подумал Ваймс. – И над уборной снова будет окно, которое можно открыть, стукнув в нужном месте. Новые стражники, но старые фокусы…»

– Все верно, еще один участок нам не помешает, – с некоторым усилием согласился он.

– Вижу, тебе понравилось мое предложение, – сказал Витинари. – И если завтра утром ты соблаговолишь заглянуть ко мне в кабинет, мы утрясем…

– Завтра будет суд, – резким тоном перебил его Ваймс.

– Ах да, конечно. Справедливый суд, – подчеркнул патриций.

– Иного не допущу, – сказал Ваймс. – Я хочу, чтобы эту сволочь наконец повесили.

– Хорошо, – согласился Витинари. – А потом мы могли бы…

– А потом я пойду домой, к своей семье, – снова перебил его Ваймс.

– Отлично сказано! – произнес Витинари, не смутившись ни на мгновение. – Не могу не оценить твой ораторский дар. – И Ваймс услышал в его голосе едва различимые нотки вежливого предупреждения, когда он добавил: – Здесь и сейчас, командор.

– Можете называть меня сержантом при оружии, – сказал Ваймс. – Здесь и сейчас.

Он схватил Карцера за шиворот и поволок навстречу справедливости.

Была уже глубокая ночь, когда Ваймс возвращался домой на Лепешечную улицу. Неожиданно он остановился. Это же те самые задворки! Там сидит ростовщик, а вот та сомнительная лавчонка, что выходит на Глиняный переулок. И раз он стоит примерно посредине между ними, значит, вот за этой стеной – двор храма.

Ваймс перебросил через стену окурок сигары. Раздался тихий стук, а потом едва слышный шорох гравия.

И тогда Ваймс пошел домой. А мир повернулся навстречу утру.

[1] Игорь, медицинский эксперт и по совместительству фельдшер Стражи, был достаточно молод (насколько можно было судить о его возрасте, учитывая, что конечности и другие полезные части тела передавались от Игоря к Игорю по наследству, как карманные часы) и придерживался современных взглядов. Он носил молодежную прическу с длинной челкой и башмаки на каучуковой подошве, а еще иногда забывал об убервальдском акценте.

[2] Убервальдская Лига Трезвости, состоящая из бывших вампиров. Черные ленты на их одежде призваны показать, что они дали зарок полностью отказаться от своей кусачей привычки, йа‑ йа, натюрлих, и ныне предпочитают петь хором и играть в очень полезный для здоровья пинг‑ понг.

[3] Знаменитый университетский колокол, прозванный Старым Томом, отбивает время не звоном, а тишиной. Точнее, поглощающим все шумы беззвучием, которое заполняет мир оглушительным молчанием.

[4] Библиотекарь быд орангутаном еще с тех пор, как в Библиотеке произошел один давно забытый несчастный случай с участием магии. Забытый настолько крепко, что люди уже начали забывать, что он, библиотекарь, орангутан. Хотя, казалось бы, забыть об этом нелегко, ведь даже небольшой орангутан мгновенно занимает все свободное пространство, но для волшебников и большинства горожан библиотекарь был просто библиотекарем, и точка. И если бы кто‑ нибудь сообщил им о том, что в Библиотеке видели орангутана, волшебники, вероятно, немедленно обратились бы к библиотекарю с вопросом, правда ли это.

[5] Названы так в честь Уоллеса Сонки, человека, без чьих экспериментов с тонкой резиной проблема перенаселения Анк‑ Морпорка была бы куда более насущной.

[6] Подобно тому как древние леса превращаются в уголь, древние заросли дикого сахарного тростника под гнетом тысячелетий превратились в то, что в разных частях Диска называют хоки‑ поки, свиной патокой или каменной мелассой. Но для того чтобы получить густой золотистый сироп, который горожане считают медом, эту массу приходится очень долго кипятить и очищать, так что в последнее время сироп доставляют в Анк‑ Морпорк из более богатых и доступных залежей ирисочной массы в окрестностях Щеботана.

[7] То же самое, что и отбивная, только отбивается значительно дольше и тщательнее.

[8] Он говорил чистую правду. «Плюнь ты на эти башмаки, – мог бы посоветовать Шнобби рядовой Габитасс. – Придется подкупать кого‑ нибудь в обозе, чтобы набрать солидный запас, а в итоге выручишь всего пару‑ другую долларов. Украшения – вот где навар. И места совсем не занимают». Рядовому Габитассу довелось побывать на стольких полях сражений, что, когда поминали «славу» и «доблесть», он даже не морщился.

[9] Силачии и Вентурии взяли за правило в подобных случаях разговаривать только на те темы, по которым не может возникнуть разногласий. Учитывая историю обеих семей, количество таких тем было весьма ограниченно.

[10] Но конечно, следует добавить, что у «никогда» тоже есть своя цена.