Терри Пратчетт 15 страница

– А ЭТО что такое?

– Плавучий мясной пирог, – подсказал довольный произведеннным эффектом караульный. – Мясной пирог, который плавает в супе. Суповик. Лучшая еда в мире, друг.

– Ах, СУПОВИК. – До Ринсвинда постепенно начало доходить. – Ну конечно! Еще одна полуночная закуска, из тех, которыми питаешься, когда все остальное уже закрыто? И с каким же он мясом? Впрочем, забудь, глупый вопрос. Мне такая еда знакома. Если спрашиваешь: «А с каким ОНО мясом? » – значит, ты слишком трезв. Кстати, ты когда‑ нибудь пробовал спагетти с горчицей?

– А кокосовой крошкой это можно посыпать?

– Наверное.

– Спасибо, друг, обязательно попробую, – сказал караульный. – Но у меня для тебя есть и другие хорошие новости.

– Ты решил меня отпустить?

– О, ты, конечно, шутишь? Чтоб такой стреляный воробей, как ты, воспользовался моей помощью? Познакомься, это Грег и Вине, – он кивнул в сторону сопровождающих. – Чуть попозже они вернутся и закуют тебя в кандалы.

Караульный отступил в сторону. Его похожие на две стены помощники держали в руках цепь, наручники и небольшой, но на вид очень, очень тяжелый шар.

Ринсвинд вздохнул. Какие‑ то двери закрываются, а какие‑ то с лязгом захлопываются.

– Это хорошо, да? – спросил он.

– Ну конечно! – подтвердил караульный. – За это в твою балладу добавят еще одну строфу. И после Луженого Неда ты будешь первым, кого повесят прям в кандалах.

– А я думал, такой тюрьмы, которая могла бы удержать его, еще не построили, – заметил Ринсвинд.

– О, выбраться‑ то он выбрался, – ухмыльнулся караульный. – Но далеко не убежал.

Ринсвинд смерил взглядом железный шар.

– О боги…

– И Винc хочет знать, сколько ты весишь. Чтобы ты правильно упал, нужно вес цепей сложить с твоим весом, – пояснил караульный.

– А что, это так важно – как я упаду? – пустым голосом отозвался Ринсвинд. – Я ведь все равно умру.

– Это да, тут будь спок, но если он ошибется в расчетах, то у тебя либо шея станет шесть футов в длину, либо – только не смейся! – голова отлетит, как пробка!

– Здорово.

– Так случилось с Проныррой Ларри. Пришлось потом весь день шарить по крышам.

– С ума сойти. Весь день, говоришь? – Ринсвинд почесал в затылке. – Ну, я вам таких проблем не доставлю. Когда меня будут вешать, я уже буду далеко отсюда.

– Вот это мне нравится! – Караульный одобрительно хлопнул Ринсвинда по спине. – Биться, так до конца!

Со стороны горы под названием Винc донеслось утробное рокотание.

– Винc говорит, ты его очень обяжешь, если, когда он будет надевать тебе на шею веревку, ты плюнешь ему прямо в глаз, – перевел караульный. – Будет что порассказать внучатам.

– Слушайте, может, вы наконец оставите меня в покое?! – не выдержал Ринсвинд.

– Понимаю, понимаю, тебе нужно время, чтобы спланировать побег, – закивал караульный. – Будь спок. Уже уходим.

– Спасибо.

– Вернемся часов в пять утра.

– Ага, – мрачно отозвался Ринсвинд.

– Есть какие‑ нибудь пожелания насчет последнего завтрака?

– А что у вас тут готовится дольше всего? Пару‑ другую годиков? – спросил Ринсвинд.

– Вот это дух!

– Убирайтесь!

– Будь спок.

Троица удалилась, но караульный через некоторое время вернулся. Вид у него был задумчивый.

– Слушай, кое‑ что ты все‑ таки должен знать. Это касается повешения. Гарантирую, твое настроение сразу улучшится.

– И что же я должен знать?

– На тот случай, если люк виселицы заест три раза подряд, у нас предусмотрена особая, гуманная традиция.

– Какая?

– Хочешь верь, хочешь нет, но пару раз такое случалось.

На почерневшей ветке надежды пробилась крохотная зеленая почка.

– И что это за традиция?

– Мы ж не звери какие, мы ж понимаем: бессердечно заставлять человека больше трех раз терпеть такое. Тем более когда он знает, что в любую секунду…

– Ну, ну?

– …А потом все его…

– Ну?

– …Но хуже всего, когда ты…

– Я уже понял тебя, понял! Так что случается после третьего раза?

– На то время, пока плотник починит люк, преступника отводят обратно в камеру, – довольно сообщил караульный. – А если ремонт затягивается, мы даже приносим ему ужин.

– И?

– Ну а когда плотник починит люк и несколько раз его проверит, мы отводим преступника обратно и вешаем. – Караульный обратил внимание на выражение лица Ринсвинда. – И нечего так на меня смотреть, это все равно лучше, чем торчать полдня на улице под палящим солнцем! Так ведь и солнечный удар недолго схватить.

Когда он ушел, Ринсвинд уселся на лавку и уставился в стену напротив.

– Ба‑ а!

– Отвяжись.

Так вот, значит, как все закончится. Осталась одна короткая ночь, а уже следующим утром, если процедурой и в самом деле будут заниматься эти клоуны, радостные ребятишки с папами и мамами будут долго бродить по улицам в поисках его головы. И вы называете это справедливостью?!

– ЗДОРОВЕНЬКИ, ДРУГ.

– О нет. И ты туда же…

– Я ПОДУМАЛ, НЕПЛОХО БУДЕТ ЗАРАНЕЕ ПРОНИКНУТЬСЯ ДУХОМ ПРОИСХОДЯЩЕГО. УСВОИТЬ КОЕ‑ КАКИЕ МЕСТНЫЕ ТРАДИЦИИ. ОЧЕНЬ МИЛЫЕ И ОБЩИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ, НЕ ПРАВДА ЛИ? – заметил Смерть.

Он сидел рядом с Ринсвиндом.

– Тебе что, уже не терпится? – с горечью произнес Ринсвинд.

– БУДЬ СПОК.

– Значит, теперь и правда конец. А мне, знаешь ли, было ПРЕДНАЗНАЧЕНО стать спасителем этой страны. А вместо этого я по‑ настоящему умру.

– О ДА. БОЮСЬ, ЭТО НЕОТВРАТИМО.

– Но больше всего меня злит идиотизм происходящего. Полная глупость! Ведь по сравнению с переплетами, в которые я, бывало, попадал, это полная ерунда! Меня могли испепелить драконы! Сожрать чудовища с гигантскими щупальцами! Не говоря уже о том, что мое тело могло просто распылиться на миллионы частичек.

– БЕЗУСЛОВНО, ТЫ ПРОЖИЛ ИНТЕРЕСНУЮ ЖИЗНЬ.

– А правда, что, когда умираешь, перед тобой проносится вся твоя жизнь?

– ДА.

– Мерзость какая. Даже думать об этом неприятно. – Ринсвинд поежился. – О боги… Я только что подумал о куда более неприятном. Что, если я как раз в эту минуту умираю и все, что сейчас происходит, и есть моя прошлая жизнь?

– ТЫ, КАЖЕТСЯ, НЕ ПОНЯЛ. ПЕРЕД ТЕМ КАК ЧЕЛОВЕК УМРЕТ, ВСЯ ЖИЗНЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОХОДИТ У НЕГО ПЕРЕД ГЛАЗАМИ. СОБСТВЕННО, ЭТОТ ПРОЦЕСС И НАЗЫВЕТСЯ «ЖИЗНЬЮ». КРЕВЕТКУ НЕ ЖЕЛАЕШЬ?

Ринсвинд бросил взгляд на корзину, стоящую на коленях у Смерти.

– Нет, спасибо, что‑ то не хочется. Довольно опасные твари. И должен заметить, не очень‑ то хорошо с твоей стороны приходить сюда и злорадствовать, да еще жрать у меня на глазах креветки.

– ТЫ ЭТО О ЧЕМ?

– О том, что меня ведь наутро повесят.

– ПРАВДА? В ТАКОМ СЛУЧАЕ БУДУ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДАТЬ ВЕСТЕЙ О ТВОЕМ ПОБЕГЕ. НУ А МНЕ ПРЕДСТОИТ ВСТРЕЧА С ЧЕЛОВЕКОМ В… – Роясь в файлах своей памяти, Смерть загадочно поблескивал пустыми глазницами. – АХ ДА. В ЖИВОТЕ У КРОКОДИЛА. В НЕСКОЛЬКИХ СОТНЯХ МИЛЬ ОТСЮДА.

– Но тогда что ты делаешь ЗДЕСЬ!

– Я ПРОСТО ПОДУМАЛ, ЧТО ТЕБЕ ПРИЯТНО БУДЕТ УВИДЕТЬ ЗНАКОМОЕ ЛИЦО. НУ, ПОЖАЛУЙ, МНЕ ПОРА. – Смерть поднялся. – ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ ВЕСЬМА ПРИЯТНЫЙ ГОРОД. ПОКА ТЫ ЗДЕСЬ, РЕКОМЕНДУЮ ПОСЕТИТЬ ОПЕРУ.

– Постой… Но ты же сказал, что я обязательно умру!

– В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ ВСЕ УМИРАЮТ.

Выпуская Смерть, стены разошлись и вновь сомкнулись. Как будто его здесь и не было. Впрочем, если посмотреть на происходящее с его временных позиций, это было довольно близко к истине.

– То есть я все‑ таки убегу? Но как? Я ведь не умею ходить сквозь…

Он опять сел на лавку. В углу жалась овца.

Ринсвинд бросил взгляд на нетронутый плавучий мясной пирог. Ткнул в него ложкой. Суповик медленно ушел в зеленые воды.

В маленькое окошко просачивался городской шум.

Через некоторое время пирог всплыл опять, подобно некоему забытому континенту. Небольшая волна плеснула в край миски.

Ринсвинд улегся на тонкое одеяло и уставился в потолок. Ну, надо же, кто‑ то даже до потолка добрался. И написал там: «ЗДАРАВЕНЬКИ ДРУГ. ГЛЯНЬ НА ПЕТЛИ. НЕД».

Медленно, будто марионетка, приводимая в движение невидимыми нитями, Ринсвинд обернулся и посмотрел на дверь.

Петли были массивными. Их не ввинтили в дверную раму – чтобы какой‑ нибудь узник‑ умелец тут же их и вывинтил? Ну уж нет. Петли представляли собой гигантские железные крюки, намертво вколоченные непосредственно в камень, а к двери были приварены два тяжеленных кольца, на которых она и висела. Ну, и что в этих петлях такого?

Тогда он пригляделся к замку. Массивный железный штырь уходил глубоко в раму. Чем вскрыть такой замок, скорее сам вскроешься.

Подойдя поближе, Ринсвинд некоторое время изучал дверь. Потом плюнул на ладони и, скрипя зубами, попытался приподнять ее со стороны петель. Если чуть‑ чуть напрячься, даже не чуть‑ чуть, а…

…То вполне возможно снять кольца с не полностью вбитых в стену крюков.

А теперь, если слегка потянуть на себя и сделать дрожащей ногой небольшой шажок вот СЮДА, можно выдернуть штырь замка из отверстия и втащить всю дверь в камеру.

Теперь ничто не помешает ему выйти, аккуратно повесить дверь на место и спокойно удалиться.

«Именно так, – думал Ринсвинд, посредством сложных маневров возвращая дверь на петли, – да, да, вот так именно и поступил бы полный дурак».

Это был момент, словно специально созданный для трусости. Но бывают мгновения для бездумной, исполненной ужаса паники, а бывают моменты, когда паника должна быть взвешенной, рассчитанной, ПРОДУМАННОЙ. Сейчас он находился в абсолютно безопасном месте. Да, это камера смертника, но именно поэтому (по крайней мере, в ближайшие часы) здесь не могло произойти ничего плохого. Иксиане не производили впечатления любителей медленных пыток, разве что им опять взбрело бы в голову угостить его местными деликатесами. Так что у него имеется некоторый ЗАПАС ВРЕМЕНИ. Времени, которым он воспользуется, чтобы разработать план действий, обдумать следующий шаг, применить свой недюжинный интеллект для решения насущной проблемы.

Пару секунд он таращился в стену, а потом резко выпрямился.

Ну да. Пожалуй, хватит. Пора делать ноги.

Зеленую палубу дынной лодки поделили на две секции – мужскую и женскую. Того требовали приличия. На практике же это означало, что большую часть палубы теперь занимала госпожа Герпес. Почти все время она, укрывшись за ширмой, принимала солнечные ванны. Ее уединение тщательно оберегали волшебники – по крайней мере трое из них на месте убили бы любого, рискнувшего подойти к заветным пальмовым ветвям ближе чем на десять футов.

Таким образом, на судне постепенно создавалось то, что тетушка Думминга (которая его растила), как правило, называла Атмосферой с большой буквы.

– И все равно я считаю, что мне следует взобраться на мачту! – возразил он.

– А‑ а! Шоу «Подгляди сам»? – прорычал главный философ.

– Нет, просто мне кажется, было бы неплохо выяснить, куда мы, собственно, плывем, – ответил Думминг. – Там, впереди, собираются серьезные тучи.

– Отлично, значит, поплывем под дождиком, – отрезал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

– В таком случае почту за честь возвести подходящее укрытие для госпожи Герпес, – вступил в разговор декан.

Думминг побрел обратно на корму, где мрачный аркканцлер ловил рыбу.

– Можно подумать, госпожа Герпес – единственная женщина в мире, – недовольно произнес Думминг.

– А по‑ твоему, дело обстоит как‑ то иначе?

Мысли Думминга панически заметались, периодически сталкиваясь друг с другом.

– Но, аркканцлер, это же полная ерунда!

– А вот этого мы точно не знаем, Думминг. И все же взгляни на происходящее с положительной стороны. К примеру, мы все могли бы утонуть.

– Э‑ э… аркканцлер? А вы горизонт ВИДЕЛИ!

Яростная, ни перед чем не останавливающаяся буря в семь тысяч миль длиной и всего в милю шириной представляла собой гигантскую крутящуюся, кипящую массу разъяренного воздуха. Буря окружила последний континент, как стая лис окружает курятник.

Облака громоздились одно на другое, облачные башни упирались в стратосферу. Эти древние облака так долго участвовали в круговороте природы, что обрели своего рода личность, до предела зарядились ненавистью и, самое главное, электричеством.

И разразилась – нет, не буря! – битва. В толще облачной массы ураганчики местного значения – мелочевка, не больше нескольких сотен миль в длину, – боролись друг с другом за жизненное пространство. По грозовым облакам скакали раздвоенные молнии. Дождь, не долетая до земли добрых полмили, превращался в пар.

Воздух светился.

И под всем этим, с ревом вздымаясь из океана потенциальности, рассекая сотрясаемое громами и неотличимое от плотных дождевых струй море, вставал из темных глубин последний континент.

А в городе Пугалоу, на стенке опустевшей тюремной камеры, на фоне выцарапанных там рисунков, надписей и предсмертных календарей изображение овцы сначала превратилось в изображение кенгуру, а потом и вовсе растворилось в камне.

– Итак? – произнес декан. – Нам следует ожидать небольшой встряски?

Густая серая полоса заполнила ближайшее будущее, неотвратимая, как визит к зубному врачу.

– Полагаю, встряска будет приличной, – заметил Думминг.

– Что ж, в таком случае надо сменить курс. Или галс.

– Но у этой лодки нет руля. К тому же мы не знаем, куда приведет нас этот другой курс. Не говоря уже о том, что вода у нас почти на исходе.

– А может, это большое облако впереди означает, что суша совсем близко? Нет, случаем, такой приметы? – задумчиво произнес декан.

– Тогда эта суша должна быть очень большой, просто гигантской, – откликнулся аркканцлер. – А может, это ИксИксИксИкс?

– Надеюсь, что нет. – Парус над головой Думминга захлопал и вздулся. – Но ветер крепчает. Наверное, шторм всасывает в себя воздух. И по‑ моему… Жаль, я забыл чарометр на берегу, потому что у меня складывается отчетливое впечатление, что уровень фоновой магии вокруг существенно повысился.

– Почему ты так думаешь, юноша? – осведомился декан.

– Во‑ первых, все стали какими‑ то нервными, а волшебникам, оказавшимся в присутствии высокоэнергетических магических полей, свойственно впадать в раздражительность, – объяснил Думминг. – Но изначально мои подозрения возбудил тот факт, что у казначея появились планеты.

Планет было две, и они вращались по орбите вокруг казначеевой головы на высоте пары дюймов. Как это часто случается с магическими феноменами, планеты в полной мере обладали виртуальной нереальностью и без труда проходили как сквозь друг друга, так и сквозь голову казначея. А еще они были полупрозрачными.

– Силы небесные, да это же Магрупов Синдром в чистом виде! – изумился Чудакулли. – Церебральная манифестация. Самый верный признак. Вернее канарейки в шахте.

Некий прибор в мозгу Думминга начал обратный отсчет. Три, два…

– А помните старину Задиру Птаха?! – возбужденно воскликнул заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Так вот он…

– Один! – закончил счет Думминг. – Нет, не помню. И что же с ним?

Думминг с удивлением обнаружил, что говорит куда громче обычного, почти кричит. Причем не то чтобы он хотел сейчас наорать на кого‑ нибудь, но…

– Об этом я и собирался поведать, господин Тупс, – спокойно откликнулся завкафедрой. – Так вот, старина Птах был очень чувствителен к высокоэнергетическим магическим полям, и временами, когда мозговая деятельность у него ослабевала – например, когда он начинал подремывать, – вокруг головы у него, хе‑ хе‑ хе, летали такие маленькие…

– Ну разумеется, – быстро откликнулся Думминг. – Нам всем нужно быть очень бдительными на предмет всякого необычного поведения.

– Это среди волшебников‑ то? – хмыкнул Чудакулли. – Господин Тупс, для волшебников необычное поведение – самая что ни на есть норма.

– В таком случае следует обращать внимание на любое нехарактерное поведение! – завопил Думминг. – К примеру, если кто‑ то ни с того ни с сего осмысленно проговорит две минуты кряду! Или если волшебники вдруг начнут вести себя как цивилизованные люди, а не как стадо напыщенных идиотов!

– Тупс, ТАКОЙ тон для тебя нехарактерен, – заметил Чудакулли.

– Об этом я и говорю!

– Ну‑ ну, Наверн, полегче с ним, нам всем сейчас нелегко, – успокаивающим тоном произнес декан.

– А теперь на НЕГО нашло! – заорал Думминг, трясущимся пальцем указывая на декана. – Декан никогда не был таким, как сейчас! Таким агрессивно‑ резонным!

Историки давно уже заметили, что войны, как правило, начинаются во времена изобилия. Во времена голода людям не до того – им бы кусок хлеба найти. Когда люди кушают ровно столько, чтобы едва‑ едва волочить ноги, они ведут себя очень вежливо. Зато когда начинается пир, тут‑ то и наступает момент подробно разобраться, кто где должен сидеть за столом[18].

И Незримый Университет, как подозревали даже сами волшебники, существовал не столько для того, чтобы способствовать развитию магии, сколько чтобы подавлять ее. Мир однажды имел возможность убедиться, что может произойти, если в руках у волшебников сосредоточится слишком много магии сразу. Да, это случилось давно, но и по сей день существуют места, куда лучше не заходить, если хочешь выйти на тех же ногах, на которых вошел.

Когда‑ то, давным‑ давно, слова «волшебник» и «война» считались однокоренными.

Официальная же и повсюду пропагандируемая цель существования Незримого Университета заключалась в том, чтобы служить своего рода грузом на стреле всемирной магии, – дабы та раскачивалась с величественным размахом предсказуемого и управляемого маятника, а не вертелась с убийственной целенаправленностью шипастой палицы. Волшебники не разили друг друга огненными шарами из укрепленных твердынь. Вместо этого они сражались словесно, язвя друг друга колкостями и споря по поводу интерпретации протоколов факультетских собраний. И уже давно они с огромным удивлением обнаружили, что получаемое от этого злобное наслаждение ничуть не уступает тому, которое испытывают участники более «реальных» боев. Затем наступало время обильного ужина, а после хорошей еды и отличной сигары даже самый бешеный Темный Властелин размякнет и начнет обниматься с сотрапезниками, в особенности если те предложат ему «еще капельку бренди». Так медленно, шаг за шагом, волшебники обретали самую главную магическую силу, обладая которой, понимаешь, что все остальное – суета сует и всяческая суета.

Загвоздка лишь в том, что нет ничего проще, чем воздерживаться от сладкого, когда не стоишь по колено в патоке и с неба не идет карамельный дождь.

– В воздухе действительно ощущается какой‑ то… привкус, – заметил профессор современного руносложения.

Магия и в самом деле обычно отдает оловом.

– Подожди‑ ка, – прервал его Чудакулли.

Подняв руку и пошарив по поверхности собственной шляпы, он выдвинул один из многочисленных ящичков и достал кубик зеленоватого стекла.

– Вот. – Он вручил кубик Думмингу.

Думминг взял чарометр и пристально в него вгляделся.

– Сам я им никогда не пользуюсь, – пояснил Чудакулли. – Обхожусь народными средствами. Послюнишь палец, поднимешь в воздух, и сразу ясно, откуда ветер дует.

– Но он не работает! – воскликнул Думминг, стуча пальцем по чарометру. Палубу под ногами качало все сильнее. – Указатель… Ау!

Он затряс рукой и выронил раскаленный кубик. Оплавившийся до неузнаваемости чарометр покатился по палубе.

– Но это невозможно! – вскричал Думминг. – Эти приборы выдерживают напряжение в миллион чар!

Облизав палец, Чудакулли поднял его в воздух. Вокруг пальца сразу образовался пурпурово‑ октариновый ореол.

– Н‑ да, примерно столько и есть, – сказал он.

– Но такого количества магии в мире давно уже нет! – прокричал Думминг.

Ветер толкал лодку в корму. Грозовая стена впереди заметно расширилась и почернела.

– А интересно, сколько нужно магии, чтобы создать континент? – задумчиво произнес Чудакулли.

Все посмотрели на облака. И выше.

– Пора задраивать люки, – произнес декан.

– Но у нас нет люков.

– В таком случае задраим хотя бы госпожу Герпес. И спрячьте куда‑ нибудь казначея и библиотекаря…

Со всего разгона они врезались в бурю.

Тяжело дыша, Ринсвинд прислонился к стенке какого‑ то переулка. Что ж, бывали тюрьмы и похуже, подумал он. Иксиане, по сути, очень милые люди, когда не пьяны, или не хотят вас убить, или не то и другое вместе. Чего не хватало, так это караульных, которые, вместо того чтобы таскаться взад‑ вперед по коридору и портить заключенным настроение, собираются в своем закутке с парой банок пива и картами и отдыхают. Это делает атмосферу в тюрьме такой… дружелюбной.

И разумеется, мимо таких караульных гораздо легче пройти.

Он оглянулся – и увидел КЕНГУРУ. Его силуэт, огромный и сияющий, четко вырисовывался на фоне темного неба. Ринсвинд сначала вздрогнул, но потом до него дошло, что он видит всего лишь рекламный плакат на крыше здания, расположенного чуть ниже по склону. Кто‑ то позаботился установить под плакатом отражающие зеркала и направить на него мощные лампы.

Кенгуру украшала шляпа с дурацкими дырами для длинных ушей. В дополнение на нем была жилетка. И все равно в нем сразу узнавался ТОТ САМЫЙ кенгуру. Никакой другой кенгуру не может так ухмыляться. И в лапе он держал банку пива.

– Надолго к нам, добрый господин? – произнес чей‑ то голос за спиной у Ринсвинда.

Очень знакомый голос. С характерными завывающими нотками. Голос, который бросает по сторонам вороватые взгляды, готовый в любую минуту смыться. В этом голосе звучало все нытье мира.

Ринсвинд медленно повернулся. Если отбросить некоторые второстепенные детали, то фигура перед ним была столь же знакомой, как и голос.

– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы ты был Достаблем, – сказал Ринсвинд.

– Почему не может?

– Потому что… Ладно, и как же ты здесь очутился?

– Очень просто: пришел по Берковой улице, – ответила фигура.

На незнакомце были большая шляпа, огромные штаны и гигантские башмаки – в остальном это была точная копия человека, который в Анк‑ Морпорке, выждав, когда все трактиры закроются, начинает бойкую торговлю своими очень особыми пирожками с мясом. У Ринсвинда даже была теория, гласящая, что свой Достабль есть везде.

На шее у Достабля висел лоток с надписью «Стремительная Ида Достабля».

– Я решил, лучше занять место у виселицы заранее, – сообщил Достабль. – Висельники весьма способствуют аппетиту. Могу я тебе что‑ нибудь предложить, друг?

Вытянув шею, Ринсвинд посмотрел в конец переулка, где виднелась довольно людная улица. Как раз в этот момент мимо переулка прошагали двое стражников.

– Например, что? – с подозрением осведомился он, вновь ныряя в тень.

– Есть отличная баллада на хорошей бумаге, повествующая о том самом славном преступнике, которого будут вешать…

– Спасибо, не надо.

– А как насчет сувенирного обрезка веревки, на которой его повесят? Подлинный экземпляр!

Ринсвинд посмотрел на кусок веревочки, которым соблазнительно помахивал Достабль.

– Что‑ то сильно смахивает на самый обычный бельевой шнурок, – заметил он.

Достабль бросил на шнурок взгляд, изображающий чрезвычайную заинтересованность.

– Естественно, друг, ведь веревку пришлось не только разрезать, но и разделить на части, чтобы досталось всем желающим.

– Слушай, а хоть кто‑ нибудь догадался спросить у тебя: каким образом ты торгуешь этой самой веревкой, если повешение еще не состоялось? Тебе не кажется, что тут есть некий провал в логике?

Не удаляя с лица улыбки, Достабль немного помолчал. Потом произнес:

– Это отрезок веревки, так? Пеньковой, в три четверти дюйма толщиной, как раз такой, какой всегда пользуются в подобных случаях. Значит, это подлинник. Может, даже от того же производителя. Друг, я предлагаю тебе честную сделку. Ну да, наверное, это немного не тот кусок, что обовьется вокруг его грязной преступной шеи, но…

– И твоя веревка всего в полдюйма толщиной. А вот и этикетка: «Бельевые веревки от компании „Холм с компанией“».

– В самом деле?

Достабль опять воззрился на собственный товар – так, словно впервые его видел. Не в традициях Достабля было допускать, чтобы какой‑ то паршивый факт вставал на пути у честного мошенничества.

– И все равно это веревка, – заявил он. – Настоящая веревка. Не согласен? Будь спок. А может, желаешь приобрести образчик подлинного народного творчества?

Порывшись в забитом барахлом лотке, он вытащил квадратную картонку. Ринсвинд смерил товар оценивающим взглядом.

Кое‑ что подобное он уже видел – там, в пустыне. Хотя и не был уверен, можно ли назвать это предметом искусства, поскольку в Анк‑ Морпорке в данное слово вкладывался несколько иной смысл. Скорее это было нечто среднее между историческим трактатом, географической картой и ресторанным меню. В Анк‑ Морпорке принято завязывать узелки на носовых платках, как бы на память. А в этой жаркой стране носовых платков не было, поэтому ее жители завязывали в узелки собственные мысли.

Хотя нечасто встретишь картины из жизни сосисок.

– Называется «Сон Сосиски и Чипсов», – сообщил Достабль.

– Да, такое я вижу впервые, – признался Ринсвинд. – Надо же, даже кетчупу место нашлось.

– И что с того? – обиделся Достабль. – Подлинное народное искусство, подлиннее не бывает. Изображение традиционной городской закуски, изготовленное самым настоящим местным жителем. Сделка честная, будь спок.

– А, сейчас до меня вдруг дошло. Талантливый абориген в данном случае не кто иной, как ты? – догадался Ринсвинд.

– Угу. Подлинный и неподдельный. Есть возражения?

– Слушай…

– Но я готов это доказать! Родился на Паточной улице, в Плутджери, там же, где мой отец и дед. И его дед. Я‑ то не приплыл сюда на бревне, как прочие выскочки, – не будем показывать, кто именно, хотя я могу. – По крысиному личику Достабля пробежала тень. – Припираются сюда, занимают наши рабочие места… Так как насчет произведения искусства? Бери, друг, не пожалеешь. Честная сделка.

Какое‑ то мгновение Ринсвинд раздумывал, не проще ли сдаться Страже.

– Ладно, мне пора, – торопливо произнес он, снова оглядывая улицу. – Приятно познакомиться с человеком, кому небезразличны проблемы местного населения.

– Местного?! Да что они знают о жизни, полной ежедневного труда? Пускай гребут туда, откуда приплыли! – распереживался Достабль. – Работать им, видите ли, не ПО НУТРУ!

– Так для тебя ж это только хорошо, – подсказал Ринсвинд. – Они не хотят работать, значит, не могут лишить тебя твоей работы.

– Да я куда больше местное население, чем эти! – воскликнул Честная Сделка Достабль, тыча самым что ни на есть местным пальцем себе в грудь. – Я свое право быть местным ЗАСЛУЖИЛ.

Ринсвинд вздохнул. Порой логика уже не помогает – дальше нужно подхватываться и кидаться вперед очертя голову.

– И главное для тебя – честная сделка, – сказал он. – Правильно?

– Точняк!

– Так… есть такие люди, которые не должны катиться туда, откуда пришли? По‑ твоему?

Честная Сделка Достабль надолго задумался.

– Ну, САМО СОБОЙ, я, – пожал плечами он. – Еще мой друган Дункан, потому что Дункан – мой друган. Ну и, конечно, госпожа Достабль. И еще парочка‑ троечка друганов из рыбной лавки. Многовато народу набирается.

– Вот что я тебе скажу, – произнес Ринсвинд. – Я ОЧЕНЬ хочу отправиться туда, откуда явился.

– Молодец!

– Твой социополитический анализ очень на меня подействовал.

– Зыко!

– А не мог бы ты подсказать мне, как именно отсюда быстрее всего убраться? Где здесь, к примеру, доки?

– Я бы, конечно, ПОДСКАЗАЛ, – нерешительно произнес Достабль, разрываясь меж противоречивыми устремлениями. – Только через два часа будут вешать, а у меня еще пироги не разогреты.

– А я слышал, что казнь отменили, – заговорщицки сообщил Ринсвинд. – Тот тип смылся.

– Не может быть!

– Точно тебе говорю, – заверил Ринсвинд. – Сам подумай, буду ли я вешать тебе на уши креветок.

– А последнее слово он какое‑ нибудь сказал?

– Вроде как «Всем пока».

– А как же обязательная перестрелка со стражей? Ее что, не было?

– Видимо, не было.

– И это называется побегом? – разочарованно протянул Ч. С. Достабль. – И чего только я сюда перся? А ведь у меня было отличное торговое место на Гале. Но что, спрашивается, за казнь без хорошего пирога? – Воровато оглядевшись, он наклонился поближе к Ринсвинду. – Кстати, что бы там ни говорили, на Гале очень даже неплохо. Деньги там такие же, как везде, вот что я тебе скажу.

– Гм… да. Наверняка. Иначе это были бы… другие деньги, – согласился Ринсвинд. – ТАК ВОТ, раз уж вечер для тебя все равно испорчен, может, ты мне подскажешь, в какой стороне тут доки?

Лицо Достабля выразило некоторую неуверенность. Ринсвинд сглотнул. На него нападали пауки, злющие люди с копьями и падучие медведи. Но момент истины в его общении с этим континентом настал только сейчас.