Terry David John Pratchett 20 страница

На песок упали игральные кости. Некоторое время они искрились и потрескивали, но потом вдруг испарились.

Море успокоилось. Обрывки тумана свернулись и превратились в ничто. В воздухе еще висела дымка, однако сквозь нее уже проступило солнце – оно больше смахивало на яркое пятно, прилипшее к куполу неба, но все равно…

И снова возникло ощущение, будто вселенная вздохнула.

Внезапно вокруг появились боги, полупрозрачные и мерцающие. Солнечные лучи отражались от золотистых кудрей, крыльев и лир.

А затем боги разом заговорили, слова одних опережали слова других или чуть запаздывали – так обычно происходит, когда группа людей старается в точности повторить слова, которые им приказали произнести.

Ом тоже стоял в толпе, как раз за спиной цортского Бога Грома. Наверное, только Брута заметил, что правая рука Бога Грома была спрятана за спиной, словно кто‑ то, если можно такое себе представить, сильно выкрутил ее и держал.

Каждый солдат услышал слова богов на своем языке. Но общий их смысл был таков:

I. Это – Не Игра.

II. Здесь И Сейчас Вы Живы.

А потом все закончилось.

– Из тебя получится хороший епископ, – сказал Брута.

– Из меня? – не понял Дидактилос. – Я – философ.

– Вот и здорово. Епископ‑ философ нам сейчас весьма пригодится.

– А еще я эфеб.

– Отлично. Значит, ты придумаешь самый хороший метод управления страной. Жрецам тут доверять нельзя. Они не умеют мыслить правильно. Как и солдаты.

– Ну спасибо, – фыркнул Симони.

Они сидели в саду сенобиарха. Высоко в небе парил орел и высматривал на земле все, что угодно, только не черепаху.

– А знаешь, идея демократии мне нравится. Когда под рукой есть человек, которому никто не верит, управлять страной гораздо легче, – сказал Брута. – И все счастливы. Подумай об этом. Симони?

– Да?

– Назначаю тебя главой квизиции.

– Что?

– Я хочу остановить то, что там творится. И остановить безжалостно.

– Хочешь, чтобы я казнил всех инквизиторов?

– Это было бы слишком просто. Я не хочу ничьей смерти. Ну, может, только тех, кто получал от своей работы особое наслаждение… Но только их. А где Бедн?

Движущаяся Черепаха по‑ прежнему стояла на берегу, полузасыпанная принесенным бурей песком. Но Бедн не особо стремился откапывать свое изобретение.

– Насколько я припоминаю, он вроде бы возился с механизмом дверей, – ответил Дидактилос. – Паренек всегда любил ковыряться во всяких замысловатых штуковинах.

– И нам следует особо позаботиться о том, чтобы ему всегда было с чем возиться. Ирригация, архитектура… И все остальное.

– А сам‑ то ты чем займешься? – спросил Симони.

– Буду копировать библиотеку.

– Но ты же не умеешь ни читать, ни писать, – удивился Дидактилос.

– Зато я умею видеть и рисовать. Я сделаю по две копии каждой книги. Одна будет храниться здесь.

– Если спалить все Семикнижье, места ого‑ го сколько будет! – воскликнул Симони.

– Сжигать мы ничего не станем. Всему свое время.

Брута посмотрел на мерцающую линию пустыни. Как это ни смешно, но счастливым он себя чувствовал только там.

– А потом… – начал было он.

– Да?

Брута перевел взгляд на поля и деревни вокруг Цитадели и вздохнул.

– А потом мы займемся делами, – закончил он. – И будем делать их каждый день.

* * *

Прыт Бендж греб домой в некоторой задумчивости.

Последние деньки выдались крайне удачными. Он познакомился с новыми людьми, продал много рыбы. Мало того, он встретился с самим П'Танг‑ П'Тангом и его прислужниками! Бог‑ Тритон лично разговаривал с ним и взял с него клятвенное обещание никогда, никогда не объявлять войну какой‑ то там стране, о которой Прыт Бендж никогда и не слышал даже. И тем не менее Прыт Бендж с радостью дал эту клятву[10].

А еще новые люди научили его удивительному способу испускать молнии. Бьешь по камню чем‑ нибудь твердым, появляются маленькие молнии, которые падают на что‑ нибудь сухое, и оно становится красным и горячим, как солнце. Если добавить немного дерева, огонь станет больше; если положить на него рыбу, она почернеет, но если рыбу положить и быстро снять, она станет не черной, а коричневой и очень вкусной – вкуснее в своей жизни он ничего не пробовал, впрочем, пробовал он не так уж и много. Помимо всего этого ему подарили ножи, сделанные не из камня, и ткань, сделанную не из тростника. Да и вообще, жизнь улыбалась Прыте Бенджу и его народу.

Он никак не мог понять, почему стольким людям хочется треснуть бедного дядюшку Пачи Моджа камнем по башке, но это определенно ускоряло технический прогресс.

Исчезновения Лю‑ Цзе не заметил никто, даже Брута. Незаметно пришел, незаметно ушел… Незаметность – один из профессиональных секретов монаха истории.

На самом деле Лю‑ Цзе упаковал свою метлу, прихватил любимые горы бонсай и тайными проходами да окольными путями побрел домой, в затерянную среди центральных гор долину, где его поджидал аббат.

Аббат играл в шахматы на длинной террасе, с которой открывался чудесный вид на горы. В садах пузырились фонтаны, ласточки влетали в окна.

– Все прошло хорошо? – спросил аббат, не отрывая взгляда от доски.

– Очень хорошо, господин, – ответил Лю‑ Цзе. – Правда, пришлось немного подтолкнуть события.

– Нельзя так поступать, – промолвил аббат, задумчиво поглаживая пешку. – Мало‑ помалу, но когда‑ нибудь ты переступишь через границу дозволенного.

– Такова современная история, господин, – откликнулся Лю‑ Цзе. – Очень некачественный материал, господин. Все время приходится латать то здесь, то там…

– Да, да…

– В древние времена история была куда лучше.

– Раньше все было лучше, чем сейчас. Такова суть вещей.

– Да, господин. Господин?

Аббат с легким раздражением оторвался наконец от игры.

– Э‑ э… в книгах говорится, что, после того как погиб Брута, началась эпоха ужасных войн?

– Ты же знаешь, что сейчас мое зрение оставляет желать лучшего, Лю‑ Цзе. Я редко заглядываю в книги.

– Так вот, господин, все… все немножко поменялось.

– Но закончилось все благополучно?

– Да, господин, – с облегчением ответил монах истории.

– Это главное. Следующее задание получишь через несколько недель. Почему бы тебе не отдохнуть немножко?

– Благодарю, господин. Может быть, я отправлюсь в лес и понаблюдаю там за падающими деревьями.

– Неплохая тренировка, очень неплохая. Ты ничуть не изменился, все время думаешь о работе, да?

Когда Лю‑ Цзе ушел, аббат посмотрел на своего соперника.

– Очень хороший работник, – заметил он. – Твой ход.

Соперник долго и пристально изучал диспозицию.

Аббат ждал, что с минуты на минуту должен прийти в действие некий план, сработает некая адская ловушка, давно планируемая его противником. Но вдруг его соперник поднял свой костяной палец и постучал по одной из фигур.

– НАПОМНИ‑ КА ЕЩЕ РАЗ, – попросил он. – КАК ХОДЯТ ЭТИ МАЛЕНЬКИЕ ФИГУРКИ С ЛОШАДИНЫМИ ГОЛОВАМИ?

В конце концов Брута все‑ таки умер и при не совсем обычных обстоятельствах.

Однако он дожил до весьма преклонного возраста, что довольно часто случается со служителями церкви. Данное некогда обещание Брута сдержал – каждый день он занимался какими‑ нибудь делами.

Однажды на рассвете он проснулся и подошел к окну. Встречать рассвет было его любимым занятием.

Двери Великого Храма заменить так и не удалось. Даже Бедн не смог придумать, как убрать огромную груду расплавленного металла. Поэтому пришлось просто сделать над ней лестницу. Через год или два люди приняли их решение и даже начали считать лестницу своего рода символом. Не чего‑ нибудь определенного, но символом. Определенно символично.

Восходящее солнце отразилось от медного купола библиотеки. Брута мысленно отметил себе, что неплохо бы узнать, как продвигаются дела со строительством нового крыла. Слишком много людей стало посещать библиотеку – библиотекари жаловались.

Народ приходил в библиотеку буквально отовсюду. Она была самой большой неволшебной библиотекой в мире. В Цитадель перебралась добрая половина эфебских философов, и даже появилась пара собственных, омнианских. Даже жрецы приходили сюда, чтобы ознакомиться с собранием книг по религии. Сейчас оно насчитывало тысячу двести восемьдесят три религиозных книги, и все они, если верить написанному внутри, были «наиглавнейшими и единственными в своем роде». В общем, шутка удалась. Как говорил Дидактилос, если не смеяться, то что остается?

Брута как раз завтракал, когда вошел поддьякон, в обязанности которого входило уточнять встречи на день и тактично напоминать о том, что Брута снова надел кальсоны поверх верхнего платья.

Дьякон смущенно поздравил Бруту.

– Гм? – промычал тот, обливаясь размазней с ложки.

– Сегодня ровно сто лет, – пояснил поддьякон. – Со времени вашего странствия по пустыне.

– Правда? А я думал, что прошло лет пятьдесят. Ну максимум шестьдесят, вряд ли больше.

– Сто лет, господин. Мы сверились с записями.

– Правда? Целых сто лет? Прошло уже сто лет?

Брута аккуратно отложил ложку и уставился на пустую белую стену. Поддьякон тоже повернулся, чтобы посмотреть, что могло так заинтересовать сенобиарха, но увидел только чистую белую стену.

– Сто лет… – пробормотал Брута. – Гм? Бог мой. Я и забыл. – Он рассмеялся. – Я забыл. Сто лет, да? Но здесь и сейчас мы…

Поддьякон обернулся.

Потом побледнел и подошел ближе.

– Господин?

Он кинулся за помощью.

Тело Бруты с некоторым изяществом повалилось на стол. Миска опрокинулась, и каша потекла на пол.

А потом Брута поднялся. На свой труп он даже не посмотрел.

– Ха! Я ждал тебя, – сказал он.

Прислонившийся к стене Смерть выпрямился.

– ТЕБЕ ОЧЕНЬ ВЕЗЛО.

– Но столько еще можно было сделать…

– ДА. КАК ВСЕГДА.

Следом за костлявой фигурой Брута прошел сквозь стену, но там вместо столь знакомого туалета оказался… черный песок.

Свет был ярким и хрустально чистым, на черном небе мерцали звезды.

– А, значит, пустыня действительно есть. И сюда попадает каждый? – спросил Брута.

– КТО ЗНАЕТ…

– А что там, в конце пустыни?

– СУДИЛИЩЕ.

Брута тщательно обдумал услышанное.

– Да, но какой именно конец имеется в виду? – уточнил он.

Смерть усмехнулся и отошел в сторону.

То, что Брута сначала принял за камень, оказалось сгорбленной фигурой, охватившей колени руками и, казалось, парализованной страхом.

Он долго смотрел на нее.

– Ворбис? – вдруг позвал он.

А затем посмотрел на Смерть.

– Но ведь Ворбис умер целых сто лет назад?

– ДА. ОН ДОЛЖЕН БЫЛ САМ ПРОЙТИ ЭТОТ ПУТЬ. В ОДИНОЧКУ. ОДНАКО ОН ИСПУГАЛСЯ…

– И он сидит здесь целых сто лет?

– ВОЗМОЖНО, МЕНЬШЕ. ВРЕМЯ ЗДЕСЬ ДРУГОЕ. МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО ВРЕМЯ ЗДЕСЬ – ЛИЧНОЕ ДЕЛО КАЖДОГО.

– А, ты хочешь сказать, что здесь сто лет могут пролететь как одна секунда?

– А МОГУТ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ВЕЧНОСТЬ.

Черные зрачки на черных белках с мольбой смотрели на Бруту. Он не задумываясь машинально протянул к Ворбису руку… но дотронуться не решился.

– ОН БЫЛ УБИЙЦЕЙ, – пояснил Смерть. – И СОЗДАТЕЛЕМ УБИЙЦ. МУЧИТЕЛЕМ, ЛИШЕННЫМ СОСТРАДАНИЯ. ЗЛОБНЫМ. БЕССЕРДЕЧНЫМ. БЕСЧУВСТВЕННЫМ.

– Да, я знаю. Он – Ворбис, – кивнул Брута.

Ворбис менял людей. Иногда он менял их настолько, что они становились мертвыми. Но он менял их всегда. И в этом заключался его триумф.

Брута вздохнул.

– А я – это я, – промолвил Брута.

Ворбис неуверенно поднялся на ноги и двинулся за Брутой через пустыню.

Смерть еще долго смотрел им вслед.

[1] Который приверженцы омнианства упорно называют Полюсом.

[2] Безразмерного типа, сорт – с надежными затяжными винтами.

[3] Или пожал бы. Если бы был там. Но его не было. Значит, плечами он не пожимал.

[4] Чтобы поддержать одного человека, чья голова витает в облаках, требуется целых сорок, твердо стоящих на земле.

[5] Слова – лакмусовая бумажка, определяющая тип разума. Если вы окажетесь рядом с человеком, хладнокровно использующим повеление «приступайте», бегите прочь и как можно быстрее. А если услышите «войдите», то даже не задерживайтесь, чтобы упаковать вещи.

[6] При условии, что он не был бедным, чужеземцем или лишенным данного права в связи с тем, что был сумасшедшим, чересчур легкомысленным или вообще женщиной.

[7] То есть перед тем как местные жители позволили козам пастись где угодно. Козы способны превратить в пустыню любую местность, причем значительно быстрее других животных.

[8] Правда, недостаточно сытно.

[9] Как и многие другие древние мыслители, эфебы считали, что мысли возникают в сердце, а мозг является лишь устройством для охлаждения крови.

[10] В языке Прыта Бенджа не было слова, означающего войну, поскольку его народ никогда ни с кем не воевал – жизнь и так не сахар, чтобы еще с кем‑ то там драться. Поэтому объяснение П'Танг‑ П'Танга звучало следующим образом: «Помнишь, Пача Модж как‑ то ударил своего дядю камнем? Так вот, война – это когда очень много бьют по голове».