Terry David John Pratchett 15 страница

Некоторое время Брута смотрел на ближайшую пещеру.

– Чем тебя так удивило логово льва? – поинтересовался Ом.

– Всего‑ навсего тем, что туда ведут ступени, – ответил Брута.

Дидактилос буквально чувствовал толпу, заполнившую амбар.

– Сколько народу сюда набилось? – спросил он.

– Сотни! – ответил Бедн. – Сидят даже на стропилах! И… учитель?

– Да?

– Среди людей я заметил пару жрецов и очень много солдат!

– Не волнуйтесь, – успокоил Симони, присоединяясь к ним на временном помосте, сооруженном из бочек для инжира. – Так же, как и вы, они верят в Черепаху. У нас есть друзья в самых неожиданных местах!

– Но я не… – беспомощно произнес Дидактилос.

– Собравшиеся здесь люди ненавидят церковь всеми фибрами души, – провозгласил Симони.

– Но это не…

– Они только и ждут, чтобы кто‑ нибудь их возглавил!

– Но я никогда…

– Да, да, знаю, ты нас не подведешь. Ты – здравомыслящий человек. Бедн, иди‑ ка сюда. Хочу познакомить тебя с одним кузнецом.

Дидактилос повернулся лицом к толпе. Он кожей ощущал жар взглядов.

* * *

Каждая капля собиралась несколько минут.

Они словно гипнотизировали. Брута смотрел и не мог оторвать глаз. Капли росли почти незаметно, но они так росли и падали уже многие тысячи лет.

– Но как? … – спросил Ом.

– Вода просачивается вниз после дождя, – объяснил Брута. – Скапливается в скалах. Неужели боги не знают таких простых вещей?

– Нам это без надобности. – Ом огляделся. – Пошли отсюда. Не нравится мне это место.

– Всего лишь старый храм. Здесь ничего нет.

– Именно это я и имею в виду.

Храм был наполовину засыпан песком и всяческим мусором. Свет сочился сквозь дырявую крышу и падал на склон, по которому они спустились. Интересно, подумал Брута, сколько источенных ветром камней в пустыне были раньше прекрасными зданиями? Когда‑ то на этом месте высилась огромная, быть может, величественная башня. А потом пришла пустыня.

Здесь не было слышно даже тихого щебетания богов. Мелкие боги предпочитали держаться подальше от заброшенных храмов – так люди предпочитают держаться подальше от кладбищ. Тишину нарушали только капли воды.

Они капали в небольшое углубление перед сооружением, похожим на алтарь. От углубления вода пробила дорогу к яме, которая казалась поистине бездонной. Рядом валялись несколько статуй, тяжеловесных, однообразных, похожих на вылепленные детьми глиняные фигуры, только воплощенные в граните. Стены когда‑ то были покрыты барельефами, сейчас осыпавшимися, за исключением нескольких мест, на которых сохранились странные изображения, напоминавшие главным образом щупальца.

– Что за народ здесь жил? – спросил Брута.

– Понятия не имею.

– А какому богу они поклонялись?

– Тоже не знаю.

– Статуи высечены из гранита, но гранита близости нигде нет.

– Значит, они были очень набожными и притащили его откуда‑ то.

– А алтарная плита испещрена канавками.

– О. Чрезвычайно набожные были люди. Эти канавки предназначены для стока крови.

– Ты действительно думаешь, что здесь приносили в жертву людей?

– Я не знаю! Мне просто не терпится убраться отсюда!

– Почему? Здесь есть вода и прохладно.

– Потому что… здесь жил бог. Могущественный бог. Ему поклонялись тысячи людей. Я чувствую это, понимаешь? Это сочится из стен. Еще один Великий Бог. Обширны были его владения, и могущественно слово. Армии шли вперед во имя его и побеждали, и сражали противника. И все такое прочее. А теперь никто, ни ты, ни я, никто не знает, что это был за бог, как его звали, как он выглядел. Львы ходят на водопой в святое место, а эти мохнатые существа на восьми ногах заползают за алтарь. Кстати, одно из них сидит у твоей ноги, такое с усиками, как ты их называешь? Теперь ты все понимаешь?

– Нет, – ответил Брута.

– Ты не боишься смерти? Ты же человек!

Брута обдумал вопрос. В несколько футах стоял Ворбис и тупо смотрел куда‑ то вверх.

– Он очнулся, просто не говорит.

– Кого это волнует? Я тебя не о нем спрашивал.

– Ну… иногда… когда я дежурю в катакомбах… в таком месте волей‑ неволей боишься… я имею в виду, все эти черепа, кости… и в Книге говорится…

– Вот и все, – с горьким торжеством в голосе произнес Ом. – Ты не знаешь. Это и только это удерживает вас от сумасшествия. Неуверенность, надежда на то, что в конечном счете все будет не так уж плохо. Но с богами дело обстоит иначе. Мы как раз знаем. Слышал историю про воробья, летящего через комнату?

– Нет.

– Не может быть. Ее все слышали.

– Но не я.

– О том, что жизнь похожа на летящего по комнате воробья? Снаружи – сплошная темнота, а он летит по комнате, и это всего лишь один краткий миг тепла и света!

– А окна открыты? – спросил Брута.

– Ты можешь представить себе, каково быть этим самым воробьем и знать о темноте все? Знать, что потом вспоминать будет нечего – кроме этого момента тепла и света?

– Не могу.

– Конечно не можешь. А это очень похоже на жизнь бога. Что же касается этого места… это – морг.

Брута окинул взглядом древний мрачный храм.

– А ты знаешь, каково быть человеком?

Голова Ома на мгновение спряталась в панцире, по‑ другому пожимать плечами он не умел.

– По сравнению с богом? Очень просто. Рождаешься. Соблюдаешь некоторые правила. Делаешь то, что говорят. Умираешь. Забываешь.

Брута пристально смотрел на него.

– Я не прав?

Брута покачал головой. Потом встал и подошел к Ворбису.

Дьякон послушно напился из протянутых рук Бруты. Его словно выключили. Он ходил, он пил, он дышал. Или это был не он – что‑ то управляло им. Например, его тело. Темные глаза были открыты, но, казалось, они видят то, что Брута видеть никак не мог. Хотя создавалось впечатление, что этими глазами смотрит кто‑ то живой. Брута был уверен, что, если он уйдет, Ворбис будет сидеть на этих самых каменных плитах до тех пор, пока не упадет. Тело Ворбиса присутствовало здесь, но место нахождения его разума невозможно было отыскать ни в одном атласе.

Вдруг, совершенно неожиданно, Брута почувствовал себя таким одиноким, что даже Ворбис показался ему хорошей компанией.

– Чего ты с ним возишься? Он послал на смерть тысячи людей!

– Да, но, возможно, он думал, что этого желаешь ты.

– Никогда не проявлял столь извращенных желаний.

– Да, тебе было просто наплевать, – кивнул Брута.

– Но я…

– Заткнись!

Ом аж рот разинул от удивления.

– Ты мог помочь людям, – продолжил Брута. – Но ты только топал копытами и ревел, чтобы люди тебя боялись. Ты был похож… на человека, бьющего палкой осла. А люди, подобные Ворбису, усовершенствовали эту палку, и осел стал верить только в нее.

– Может сойти за притчу, если чуть‑ чуть подработать, – мрачно произнес Ом.

– Я говорю о реальной жизни!

– Я не виноват, что люди злоупотребляют…

– Виноват! Ты виноват! Если ты запутал сознание людей только для того, чтобы они в тебя верили, значит, ты несешь ответственность и за то, как они потом поступают!

Брута долго смотрел на черепашку, а потом отошел к куче мусора, которая занимала часть разрушенного храма, и принялся рыться в ней.

– Что ты там ищешь?

– Нам нужно во что‑ то налить воду!

– Ничего ты тут не найдешь. Люди ушли. Земля иссякла, и они ушли. И все взяли с собой. Можешь не утруждаться.

Брута не обратил внимания на его слова. Из‑ под камней и песка что‑ то проглянуло.

– И чего ты так беспокоишься об этом Ворбисе? – заныл Ом. – Лет через сто он все равно умрет. Мы все умрем.

Брута вытянул какой‑ то изогнутый осколок керамики. Он оказался двумя третями широкой чаши, расколотой поперек. Чаша была широкой, как расставленные руки Бруты, но вместе с тем она была разбита, так что никто не удосужился утащить ее.

Она была совершенно бесполезной. Но когда‑ то люди находили ей применение. Ободок был украшен выпуклыми фигурками. Чтобы немножко отвлечься от зудящего в голове голоса Ома, Брута принялся рассматривать их.

Похоже, фигурки изображали людей. Судя по ножам в руках, разыгрывалось некое древнее религиозное действие (убийство, совершенное во славу бога, убийством не считается). Центр чаши занимала более крупная фигура, несомненно очень важная, скорее всего это и был бог, ради которого все происходило…

– Что? – спросил он.

– Я сказал, мы все умрем. Лет через сто.

Брута продолжил рассматривать фигурки на чаше. Никто не знает, кто был их богом, эти люди давным‑ давно ушли. В святом месте поселились львы, и…

«…Многоножка пустынная обыкновенная», – подсказала хранящаяся в его памяти обширная библиотека…

…Заползает за алтарь.

– Да, – сказал он, – умрем.

Брута поднял чашу над головой и повернулся.

Ом быстро спрятался в свой панцирь.

– Но здесь… – Брута, стиснув зубы, закачался под весом чаши. – …И сейчас…

Он бросил чашу. Она ударилась об алтарь. В разные стороны брызнули осколки древней керамики. Эхо разнеслось по храму.

– …Мы живы!

Он поднял прячущегося в панцире Ома.

– И мы вернемся домой. Все. Я это точно знаю.

– И кто же это сказал? – раздался приглушенный голос Ома.

– Это сказал я! А если будешь спорить… Из панциря черепахи выйдет очень неплохой сосуд.

– Ты не посмеешь!

– Кто знает! Может, и посмею. Лет через сто мы все умрем, ты сам так сказал.

– Да! Да! – отчаянно завопил Ом. – Но здесь и сейчас…

– Вот именно.

Дидактилос улыбался, а это всегда давалось ему нелегко. Дело не в том, что он был угрюмым человеком, просто он не видел улыбок окружающих. Для улыбки требуется задействовать несколько дюжин мышц, а возмещения усилий – никакого.

Он частенько выступал в Эфебе, но неизменно перед философами, чьи крики «Полный идиотизм! », «Ты это только что придумал! » и другие подобные реплики заставляли его чувствовать себя спокойно и непринужденно. А все потому, что в действительности никто не придавал его словам никакого значения. Все думали не над его речью, а над тем, как бы половчее ответить.

Но эта толпа заставила его вспомнить Бруту. Люди слушали так, словно хотели, чтобы он своими словами заполнил гигантскую пустую яму. Одна беда – он объяснял философию, а они слышали тарабарщину.

– Вы не можете верить в Великого А'Туина, – твердил он. – Великий А'Туин существует. Нет смысла верить в то, что существует на самом деле.

– Кто‑ то поднял руку, – подсказал Бедн.

– Да?

– Но, господин, наверное, верить стоит только в то, что действительно существует? … – спросил молодой человек в форме сержанта Священной Стражи.

– Если что‑ то существует, в это совсем не обязательно верить, – ответил Дидактилос. – Это просто есть. – Он вздохнул. – Ну что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я только описал то, что люди и так знают. Горы возникают и исчезают, а под ними плывет вперед Черепаха. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи процветают и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а Черепаха по‑ прежнему Движется. Черепаха Движется.

– Это и есть истина? – раздался голос из темноты.

Дидактилос пожал плечами.

– Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце огибает его один раз в день и тащит за собой свой свет. И это будет происходить – без разницы, что именно вы считаете истиной. Это действительность. А насчет истины не знаю. Это куда более сложное понятие. По правде говоря, я лично думаю, что Черепахе абсолютно наплевать, истинна ли она или нет.

Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.

– Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что‑ нибудь сделать?

– Извини? – не понял Бедн.

– Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.

– В которой еще живут осы, – указал Бедн. – Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.

– Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.

Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем‑ то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.

– Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто‑ нибудь поймет, что происходит, – с мрачной решимостью произнес Симони. – Ты говорил с кузнецом?

– Да…

– И что? Получится?

– Думаю… что да. Правда, это несколько не то…

– Его отец умер под пытками. А пытали его всего‑ навсего за то, что он повесил в кузнице подкову, хотя все знают, что у кузнецов – свои обычаи. А сына этого человека забрали в армию. И у него много помощников. Они буду работать всю ночь. Тебе остается только руководить.

– Я сделал несколько эскизов.

– Хорошо. Послушай меня, Бедн. Церковью управляют люди, подобные Ворбису. Вот почему происходят такие жуткие вещи. Миллионы людей погибли… ради какой‑ то лжи. И мы можем это остановить…

Дидактилос закончил свою речь.

– Он все испортил, – горько промолвил Симони. – Он мог веревки из них вить, а сам лишь перечислил факты. Людей фактами не воодушевишь. Им нужен повод. Нужен символ.

* * *

Они покинули храм перед самым закатом. Лев уполз в тень, но все‑ таки поднялся на шаткие лапы, чтобы проводить их взглядом.

– Он пойдет за нами, – простонал Ом. – Типичная львиная привычка. Он будет тащиться, милю за милей.

– Мы выживем.

– Мне бы твою уверенность.

– Но у меня есть Бог, в которого я верю.

– Больше разрушенных храмов нам на пути не встретится.

– Встретится что‑ нибудь другое.

– Не будет даже змей, которых можно съесть.

– Но я иду со своим Богом.

– Только не в качестве закуски. К тому же ты идешь не туда.

– Берег вон там, а я иду в противоположную сторону.

– Именно это я и имел в виду.

– Как далеко может уйти лев с такой раной?

– Какое это имеет значение?

– Непосредственное.

Через полчаса они вышли на след, похожий на черную линию в серебристом свете луны.

– Здесь прошли легионеры. Нам остается лишь идти по их следам, и мы попадем туда, откуда они пришли.

– Ничего у нас не получится!

– Мы путешествуем налегке.

– Да, конечно. Они‑ то были нагружены едой и водой, – с горечью в голосе произнес Ом. – Как нам повезло, что у нас нет ни того, ни другого.

Брута посмотрел на Ворбиса. Он уже передвигался без посторонней помощи, правда при любом изменении курса его нужно было аккуратно поворачивать.

Но даже Ом вынужден был признать, что по человеческому следу идти куда веселее. В некотором смысле эти следы были живыми, подобно эху. Здесь не так давно прошел человек. Значит, в мире еще остались люди. Где‑ то кому‑ то удалось выжить.

Или нет. Через час они подошли к небольшому холмику. На нем лежал шлем, рядом в песок был воткнут меч.

– Много солдат умерло только ради того, чтобы добраться досюда как можно быстрее, – промолвил Брута.

Люди, потратившие время, чтобы похоронить своих мертвых, начертили на песке могильного холмика некий символ. Брута почти ожидал увидеть черепаху, но ветер еще не успел стереть грубое изображение пары рогов.

– Ничего не понимаю, – сказал Ом. – Они напрочь не верят в мое существование, но рисуют на могилах мое стилизованное изображение.

– Это трудно объяснить. Думаю, они поступают так потому, что верят в свое существование, – ответил Брута. – Они – люди, и он был человеком.

Он вытащил меч из песка.

– Зачем он тебе?

– Может пригодиться.

– Против кого?

– Может пригодиться.

Еще через час к могиле подковылял лев, все это время тащившийся по следу Бруты. Он прожил в пустыне шестнадцать лет, и прожил он столь долгую жизнь потому, что не умер, а не умер потому, что не давал пропасть впустую питательному протеину. Лев принялся рыть землю.

Люди постоянно растрачивали попусту полезный протеин – начиная с того самого момента, как стали задумываться, кем именно этот протеин являлся при жизни.

Но, если разобраться, желудок льва – не самое плохое место погребения. Есть места и похуже.

На каменистых островках обитали змеи и ящерицы. Вероятно, они были очень питательными, и каждая обладала своим, неповторимым вкусом.

Воды больше не попадалось.

Зато встречались растения – или нечто в этом роде. Их можно было бы принять за кучу камней, если бы не центральный стебель с цветком ярко розового или лилового цвета.

– Где они берут воду?

– В ископаемых морях.

– Вода, превратившаяся в камень?

– Нет. Вода, просочившаяся в землю тысячи лет назад. Прямо в коренную породу.

– Ты сможешь до нее докопаться?

– Не глупи.

Брута перевел взгляд с цветка на ближний каменный островок.

– Мед, – сказал он.

– Что?

Гнездо пчел находилось высоко над землей в расщелине одной из скал. Жужжание было отчетливо слышно с земли, но добраться до них не представлялось возможным.

– Попытка не удалась, – подвел Ом.

Солнце было уже высоко. От скал веяло накапливающимся теплом.

– Отдохни немножко, – сказал Ом ласково. – А я посторожу.

– Зачем?

– На всякий случай.

Брута подвел Ворбиса к тени от большого валуна и мягко уложил его на землю. Потом лег рядом сам.

Жажда еще не стала мучительной. Он так напился в заброшенном храме, разве что не хлюпал при ходьбе. Быть может, чуть позже им удастся поймать змею… Жизнь не так плоха, если учесть, что многие в этом мире лишены и этого.

Ворбис лежал на боку, его черные на черном зрачки смотрели в пустоту.

Брута постарался уснуть.

Он никогда не видел снов. И сей факт крайне заинтересовал Дидактилоса. Он сказал, что человек, способный помнить все и не видящий снов, должен мыслить очень медленно. «Представь сердце[9], – говорил он, – почти целиком занятое памятью, на повседневные мысли отводится лишь малая часть его сокращений». Это отчасти объясняло тот факт, почему Брута шевелил губами, когда думал.

* * *

Таким образом, это не могло быть сном. Скорее всего, во всем было виновато солнце.

В его голове раздавался голос Ома. Черепашка говорила так, словно поддерживала разговор с некими людьми, слышать которых Брута не мог.

– Мои!

– Уходи.

– Нет.

– Мои!

– Оба!

– Мои!

Брута повернул голову.

Черепашка стояла меж двух камней, вытянув шею и раскачиваясь. Был слышен еще какой‑ то звук, похожий на комариный писк… и звучали обещания.

Они мелькали мимо… что‑ то говорившие ему лица, формы, видения величия, мгновения блестящих возможностей, они подхватывали его, возносили над миром все выше и выше, все это принадлежало ему, он мог все, нужно лишь поверить в меня, в меня, в меня…

Перед ним появилась картинка. На соседнем камне лежал жареный поросенок, окруженный фруктами, а рядом стояла кружка пива, настолько холодного, что ее стенки покрылись инеем.

– Мои!

Брута мигнул. Голоса мигом исчезли. И еда вместе с ними.

Он мигнул еще раз.

Сохранялись лишь какие‑ то остаточные изображения, он их не видел, а скорее чувствовал. Несмотря на идеальную память, Брута не помнил, что говорили голоса и какие еще картинки ему являлись. В памяти остались только жареная свинина и пиво.

– Это потому, – тихо промолвил Ом, – что они не знают, чем тебя соблазнить. Поэтому предлагают все подряд. Как правило, все начинается с видений еды и плотских наслаждений.

– Пока мы дошли только до еды, – сказал Брута.

– Хорошо, что я их поборол, – кивнул Ом. – С таким молодым и неопытным человеком, как ты, можно многое сотворить.

Брута приподнялся на локтях.

Ворбис не пошевелился.

– До него они тоже пытаются добраться?

– Полагаю, что да. Но не получится. Ничто не входит, ничто не выходит. Никогда не видел такого замкнутого на себя разума.

– Они вернутся?

– О да. Делать им все равно нечего.

– Когда вернутся, – попросил Брута, чувствуя легкое головокружение, – подожди, пока мне не покажут плотские наслаждения.

– Ай‑ яй‑ яй.

– Брат Нюмрод относился к ним крайне отрицательно. Но я думаю, врага лучше знать в лицо, а?

Голос Бруты перешел в хрип.

– Впрочем, с меня хватит и видения какого‑ нибудь прохладительного напитка, – устало произнес он.

Тени были длинными. Он с удивлением осмотрелся.

– И долго они здесь болтаются?

– Весь день. Настойчивые твари. Налетели как мухи.

Почему, Брута узнал на закате.

Он встретил святого Когтея, отшельника и друга всех мелких богов.

– Так‑ так‑ так, – промолвил святой Когтей. – В последнее время гости нечасто нас посещают. Верно, Ангус?

Он обращался к пустому месту рядом с собой.

Брута отчаянно пытался сохранить равновесие, потому что колесо принималось угрожающе раскачиваться при малейшем движении. Ворбиса они оставили в пустыне, двадцатью футами ниже. Он сидел, обхватив руками колени, и смотрел в никуда.

Колесо было приколочено горизонтально к макушке тонкого столба. И хватало его только‑ только, чтобы один человек мог свернуться на нем в неудобной позе. Впрочем, святой Когтей был полностью приспособлен для лежания в неудобной позе. Он был настолько тощим, что ему бы позавидовали даже скелеты. Из одежды на нем присутствовала только минималистическая набедренная повязка, едва различимая под длинными волосами и бородой.

Не заметить прыгавшего на столбе и вопившего «Ау! » и «Идите сюда! » святого Когтея было практически невозможно. В нескольких футах стоял столб пониже, на котором размещался старомодный сортир с дыркой в форме полумесяца на двери. Как объяснил святой Когтей, не стоит отказываться от всех благ цивилизации только потому, что ты – отшельник.

Брута слышал об отшельниках, они являлись своего рода одноразовыми пророками. Все они уходили в пустыню, откуда не возвращались, сделав выбор в пользу жизни отшельника, связанной с грязью и тяготами, с грязью и религиозными медитациями и просто с грязью. Некоторые из них усложняли себе жизнь тем, что наглухо замуровывались в кельях или устраивали какое‑ нибудь примитивное жилище на макушках столбов. Омнианская церковь поощряла отшельников на том основании, что помешанных следует отправлять туда, где они не смогут доставить тебе много неприятностей и где заботиться о них будет общество, пусть даже состоящее исключительно из львов и ящериц.

– Я подумывал о том, чтобы добавить еще одно колесо, – признался святой Когтей. – Вон там, чтобы утреннее солнышко лучше падало, понимаешь меня?

Брута огляделся. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались камни да песок.

– По‑ моему, здесь солнцу ничего не мешает… – осторожно заметил он.

– Да, но на рассвете секунды кажутся часами, – объяснил святой Когтей. – Кроме того, Ангус говорит, что у нас должен быть внутренний дворик.

– Чтобы устраивать приемы с барбекю, – раздался в голове Бруты голос Ома.

– Гм, – нерешительно произнес Брута. – А какой именно веры ты святой?

Выражение смущения скользнуло по той небольшой части лица святого Когтея, что еще виднелась между бровями и усами.

– Честно говоря, никакой. Произошла ошибка. Родители назвали меня Свярианом Тойдеушем Когтеем, а потом, что действительно удивительно, кто‑ то обратил внимание на то, как ловко складываются буквы первых двух имен. После этого мой путь в жизни был предначертан.

Колесо закачалось. Кожа святого Когтея казалась почти черной от постоянного загара.

– Отшельничеством пришлось буквально, овладевать на ходу, – продолжил он. – Я – самоучка. Абсолютный. Невозможно отыскать отшельника, который обучит тебя отшельничеству, это несколько портит все представление.

– Э… но у тебя есть… Ангус? – спросил Брута, глядя на то место, где, по его представлению должен был находиться этот Ангус, или, по крайней мере, где он находился согласно представлениям святого Когтея.

– Сейчас он там, – резко сказал святой, показывая на совсем другую часть колеса. – Но он отшельничеством не занимается. Не обучен, понимаешь ли. Он здесь так, для компании. Клянусь, я бы просто сошел с ума, если бы не Ангус, он меня постоянно подбадривает!

– Да, тут сойти с ума несложно, – согласился Брута и улыбнулся пустому месту, чтобы продемонстрировать свое расположение.

– На самом деле жизнь здесь не так уж плоха. Время тянется достаточно медленно, зато какое наслаждение приносят еда и питье.

Брута отчетливо понял, что именно последует за этим.

– Пиво достаточно холодное? – спросил он.

– Просто ледяное, – просияв, заявил святой Когтей.

– А жареный поросенок?

Улыбку святого Когтея можно было бы назвать маниакальной.

– Румяный и с хрустящей корочкой, – ответил тот.

– Но, наверное, э‑ э… иногда приходится питаться и ящерицами? Или там змеями?

– Интересно, что ты упомянул об этом. Да. Но крайне редко, чисто для разнообразия.

– И, должно быть, грибами? – уточнил Ом.

– А в этой местности растут грибы? – с невинным видом поинтересовался Брута.

Святой Когтей радостно закивал.

– Да, сразу после сезона дождей. Красные, с белыми пятнышками. После грибного сезона пустыня становится такой интересной.

– Кишит гигантскими поющими слизняками лилового цвета? Говорящими столбами пламени? Взрывающимися жирафами? Ты это имеешь в виду? – осторожно спросил Брута.

– Клянусь Господом, да! – воскликнул святой. – Сам не знаю, чего эти твари тут делают. Может, грибы их привлекают?

Брута кивнул.

– А ты ловко ведешь разговор, парень, – одобрительно хмыкнул Ом.

– Но иногда… такое ведь случается, что порой ты пьешь… самую обычную воду? – спросил Брута.

– Как ни странно, случается, – не стал спорить святой Когтей. – Вокруг столько вкуснейших напитков, но зачастую я испытываю совершенно необъяснимую жажду. Видимо, это какое‑ то пристрастие… пристрастие к воде. А ты как считаешь?

– Возможно, возможно… Бывает такое, хочется, и все тут, – заметил Брута. Он говорил осторожно, словно вываживал пятидесятифунтовую рыбу леской, рассчитанной ровно на пятьдесят один фунт.

– Очень странно, – задумался святой Когтей. – Вокруг столько ледяного пива, а я…

– А где ты берешь эту самую воду? – невинно поинтересовался Брута.

– Растения, похожие на камни, видел?

– Это с такими крупными цветами?

– Ага. Так вот, если разрезать мясистую часть листьев, оттуда можно добыть с полпинты воды, – объяснил отшельник. – Но должен предупредить: на вкус – моча мочой.

– Думаю, уж это мы как‑ нибудь перетерпим, – произнес Брута иссушенными губами.

Он попятился к веревочной лестнице, которая являлась единственной связью святого с землей.

– Точно не хочешь остаться на ужин? – поинтересовался святой Когтей. – Сегодня среда, а по средам подают молочного поросенка с отборными, пропитанными солнцем, свежими, как роса, фруктами.

– Э‑ э, много дел, – ответил Брута, спустившийся уже до середины раскачивающейся лестницы.

– Великолепные ликеры?

– Как‑ нибудь в другой раз…

Брута поднял Ворбиса, тот послушно двинулся следом. Святой Когтей провожал их печальным взглядом.

– А на десерт скорее всего будут мятные конфеты! – закричал он, сложив руки рупором. – Нет?

Очень скоро фигуры превратились в точки на песке.

– И, возможно, будут видения плотских наслажд… Нет, вру. Они бывают по пятницам, – пробормотал святой Когтей.

Сейчас, когда гости ушли, воздух снова наполнился жужжанием и писком мелких богов. Их было несколько триллионов.

Святой Когтей улыбнулся.

Он, несомненно, был помешанным. Иногда он и сам догадывался об этом. Но придерживался твердого мнения, что сумасшествие не стоит растрачивать понапрасну. Он ежедневно вкушал пищу богов, пил редкие выдержанные вина, ел фрукты, которые не соответствовали не только сезону, но и действительности. Необходимость иногда выпивать по нескольку глотков противной воды или жевать лапку ящерицы он считал не такой уж высокой ценой за даримые ему наслаждения.

Он повернулся к парившему в воздухе, уставленному яствами столу. Все это… А взамен мелкие боги хотели всего‑ навсего, чтобы кто‑ нибудь узнал о них, поверил в их существование.

Сегодня на десерт были желе и мороженое.

– Нам больше достанется, правда, Ангус?

– Да, – ответил Ангус.

Война в Эфебе закончилась. Она продолжалась недолго, особенно после того, как в бой вступили рабы. Слишком много было узких улочек, слишком много засад, и слишком твердой была решимость. Как правило, считается, что свободные люди всегда торжествуют над рабами, но, возможно, тут все зависит от вашей точки зрения на свободу.