Terry David John Pratchett 8 страница

И всегда молчал, если к нему никто не обращался. Брута попытался проявить дружелюбие.

– Выглядит очень… белым, правда? – спросил он. – Город. Очень белый. Да, сержант Симони?

Сержант медленно повернулся и посмотрел на Бруту.

Взгляд Ворбиса наводил ужас. Ворбис смотрел прямо в голову, искал скрытые там грехи, а вы сами интересовали его только в качестве их носителя. Но взгляд Симони был пронизан чистой, простой ненавистью.

Брута сделал шаг назад.

– О… Прошу прощения, – пробормотал он и уныло отошел к корме, чтобы не попадаться легионеру на глаза.

А вскоре легионеров станет еще больше…

Эфебы уже ждали их. Солдаты выстроились на набережной и держали оружие так, словно ждали от вновь прибывших чего угодно, только не мирных переговоров. Солдат было много.

Брута тащился следом за остальными, а в голове его зудел черепаший голос:

– Итак, эфебы хотят мира, верно? – спрашивал Ом. – А вот мне так не кажется. Не похоже, что мы будем диктовать свои условия побежденной, сломленной армии. Скорее, это мы получили взбучку и не желаем ее повторения. И, по‑ моему, это мы просим мира. По крайней мере, у меня создается такое впечатление.

– В Цитадели все говорят, что мы одержали славную победу, – возразил Брута.

Он только что открыл в себе способность разговаривать, почти не шевеля губами. Ом, казалось, понимал его слова, как только они достигали голосовых связок.

Впереди за дьяконом тенью следовал сержант Симони, подозрительно рассматривавший каждого эфебского стражника.

– Самое смешное, – продолжал Ом, – кто‑ кто никогда не кричит о славных победах, так это победители. Потому что именно они видят, на что похоже поле битвы после ее окончания. Славными победами хвастаются только побежденные.

Брута не знал, что и сказать.

– Что‑ то не похоже на речь бога, – вымолвил он наконец.

– Это черепашьи мозги все портят.

– Что?

– Ты что, ничего не понимаешь? Тела предназначены не только для того, чтобы содержать твой мозг. Форма влияет на мышление. Во всем виновата эта вездесущая морфология.

– Что?

Ом вздохнул:

– Если я не сосредоточиваюсь, то начинаю думать как типичная черепаха.

– То есть медленно?

– Нет! Все черепахи крайне циничны. Всегда ожидают самого худшего.

– Почему?

– Ну, не знаю. Наверное, горький опыт подсказывает.

Брута разглядывал Эфеб. По обе стороны дипломатической колонны маршировали стражи в шлемах с перьями, похожими на хвосты испуганных лошадей. С обочины на гостей смотрели несколько граждан Эфеба. Выглядели они удивительно похожими на сограждан Бруты, а не каких‑ то там двуногих монстров.

– Они – люди, – удивился он.

– Пятерка тебе за сравнительную антропологию.

– А брат Нюмрод говорил, что эфебы едят человеческое мясо, – вспомнил Брута. – А он никогда не лжет.

Маленький мальчик задумчиво разглядывал Бруту и самозабвенно ковырялся в носу. Если это и был демон в человеческом обличье, то актером он был превосходным.

Вдоль дороги через равные промежутки стояли постаменты со статуями. Брута раньше никогда не видел статуй, за исключением, конечно, статуй семиархов, но эти были совсем другими.

– Кто это? – спросил Брута.

– Ну, пузатый в тоге – это Тувельпит, Бог Вина. В Цорте его называют Смимто. Та девка с прической – Богиня Любви Астория. Полная дура. А вон тот страшный – Бог‑ Крокодил Оффлер. Но этот парень не местный, клатчский, однако, прослышав о нем, эфебы решили, что он им вполне подходит. Обрати внимание на зубы. Хорошие зубки. Классные зубки. А та с прической, похожей на змеиную яму…

– Ты говоришь так, словно они настоящие.

– Они и есть настоящие.

– Нет бога, кроме тебя. Ты сам сказал это Урну.

– Я несколько преувеличил. Но они, конечно, не так хороши, как я. Тоже мне бог – все время сидит и играет на флейте или гоняется за доярками! Я бы не назвал такое поведение божественным. А ты бы назвал? Лично я – нет.

Дорога круто поднималась, огибая каменистый холм. Казалось, большая часть города была построена на каменистых выступах или выдолблена в самой скале, таким образом внутренний пол одного жилища являлся крышей другого. Дороги скорее напоминали низкие ступени, не представлявшие никаких неудобств для людей или ослов, но убийственные для повозок. Эфеб был городом пешеходов.

Люди наблюдали за процессией молча, как и статуи богов. В Эфебе богов было не меньше, чем в иных городах – крыс.

Брута взглянул на лицо Ворбиса. Эксквизитор смотрел прямо вперед. Интересно, что он видит…

Все вокруг было настолько странным и незнакомым!

И, разумеется, дьявольским. Хотя каменные боги нисколько не походили на демонов, Брута словно наяву услышал голос брата Нюмрода, говоривший, что именно это и делает их еще более демоническими. Грех подкрадывается к тебе, прикинувшись волком в овечьей шкуре.

У одной из богинь, как заметил Брута, были серьезные проблемы с одеждой; если бы ее увидел брат Нюмрод, он бы сразу поспешил куда‑ нибудь в уединенное место, чтобы отдохнуть там чуток.

– Это Петулия, Богиня Продажного Расположения, – пояснил Ом. – Почитается дамами ночи – ну и любого другого времени суток, если ты меня понимаешь.

Брута в изумлении открыл рот.

– У них и для крашеных распутниц есть специальная богиня?

– А почему нет? Очень набожные люди, понимаю. Любят они… это, того… в общем‑ то, кто не прочь полюбоваться на… Послушай, вера есть вера, и разбрасываться ей не стоит. Какая‑ никакая, а специализация. Безопасность… Минимальный риск, гарантированный доход. Возьмем, к примеру, бога, покровительствующего салату. Я не имею в виду, что все боги просто мечтают стать покровителями салата. Ты просто находишь деревню, занимающуюся выращиванием салата, и зависаешь там. Боги грома приходят и уходят, но именно к тебе обращаются люди при каждом нашествии салатной мушки. Нужно отдать… гм… должное Петулии. Она нашла хорошую нишу на рынке и заполнила ее.

– А что, Бог Салата действительно существует?

– А почему он не должен существовать? Можно быть богом чего угодно, главное – чтобы как можно больше людей в тебя верили…

Ом резко замолчал – интересно, понял ли Брута то, что он случайно сказал? Но голова Бруты была занята другими мыслями.

– Это неправильно. Нельзя так относится к людям, ведь… Ой.

Брута наткнулся на спину одного из поддьяконов. Отряд остановился, потому что остановился эфебский эскорт, но в основном потому, что по улице бежал человек.

Он был довольно стар и во многих аспектах напоминал жабу, которую долго‑ долго высушивали. Что‑ то в его облике заставило бы вас вспомнить словечко «шустрый», но в настоящий момент скорее всего напрашивались описания «в чем мать родила» и «промокший до костей», причем оба понятия полностью соответствовали действительности. Правда, он был в бороде. Такую бороду, как была у него, можно легко использовать как плащ‑ палатку.

Нисколечки не смущаясь, человек пронесся по улице и затормозил у гончарной лавки. Гончара явно не взволновал тот факт, что к нему обращается какой‑ то голый и мокрый тип. На самом деле никто на улице не обращал на человечка ни малейшего внимания.

– Будь добр, горшок номер девять и веревку, – рявкнул старик.

– Сию секунду, господин Легибий.

Гончар достал из‑ под прилавка полотенце. Старик с рассеянным видом принял его. У Бруты сложилось впечатление, что подобное происходит не в первый раз.

– А также рычаг бесконечной длины и надежную точку опоры, – продолжил Легибий, вытираясь.

– У меня есть только то, что ты видишь, господин. Горшки и обычные хозяйственные товары, аксиоматические механизмы сейчас в дефиците.

– А кусочек мела у тебя имеется?

– Остался с прошлого раза, – ответил гончар.

Старичок взял мел и принялся чертить на ближайшей стене треугольники. Потом взгляд его случайно упал вниз.

– Почему на мне нет одежды? – осведомился он.

– Мы снова принимали ванну? – спросил гончар.

– Я оставил одежду в ванне?

– Думаю, когда ты был в ванне, тебе пришла в голову очередная замечательная идея, – подсказал гончар.

– Правильно! Правильно! Мне пришла в голову прекрасная идея, как перевернуть мир! – воскликнул Легибий. – Простой принцип рычагов. Должен работать идеально. Осталось только уточнить технические детали.

– Замечательно. Зимой можно будет туда, где теплее, – согласился гончар.

– Могу я одолжить у тебя полотенце?

– Оно и так твое, господин Легибий.

– Правда?

– Ты забыл его здесь в прошлый раз. Помнишь? Когда тебе в голову пришла идея устройства маяка?

– Чудесно, чудесно. – Легибий завернулся в полотенце и провел на стене еще несколько линий. – Замечательно. Я пришлю кого‑ нибудь забрать стену.

Он обернулся и, казалось, только что заметил омниан, присмотрелся и пожал плечами.

– Гм‑ м, – только и сказал он и зашагал прочь.

Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.

– Прошу прощения, но почему мы остановились?

– Мы обязаны уступать дорогу философам, – пояснил солдат.

– А кто такой философ? – спросил Брута.

– Тот, у кого хватило ума подыскать себе непыльную работенку, не связанную с подъемом тяжестей, – раздался голос в его голове.

– Безбожник в поисках справедливой участи, которой он, несомненно, заслуживает, – ответствовал Ворбис. – Выдумщик заблуждений. Они слетаются в этот проклятый город, как мухи на навозную кучу.

– На самом деле все дело в климате, – пояснила черепашка. – Сам подумай. Если у тебя есть склонность выпрыгивать из ванны и бежать по улице каждый раз, когда в голову приходит блестящая идея, вряд ли ты захочешь жить в холодном климате. Если бы такие люди жили в холодном климате, они бы давно вымерли. Обычный естественный отбор, не более. Эфеб знаменит своими философами. Это даже лучше, чем уличный театр.

– Что лучше – толпа стариков, бегающая по улицам без одежды? – едва слышно произнес Брута, когда колонна двинулась дальше.

– Вроде того. Проводя все свое время в раздумьях о проблемах вселенной, о менее значительных вещах ты просто забываешь. Например, о штанах. Девяносто девять из ста идей оказываются совершенно бесполезными.

– Почему же никто не додумался надежно запереть их где‑ нибудь? – спросил Брута. – Лично мне кажется, что они никакой пользы не приносят.

– Потому что сотая идея, – сказал Ом, – обычно бывает гениальной.

– Что?

– Видишь ту высокую башню на скале?

Брута поднял глаза. На самом верху башни металлическими полосами был закреплен сверкающий на солнце большой диск.

– Что это? – прошептал он.

– Причина, по которой у Омнии больше нет флота, – ответил Ом. – Вот почему так полезно иметь под рукой нескольких философов. Они размышляют себе на тему «Истина – это красота, или красота – это истина? » или «Производит ли шум падающее в лесу дерево, если никто его не слышит? », а потом, когда ты уже решишь, что они вообще вот‑ вот обслюнявятся, один из них и говорит этак невзначай: «Интересной демонстрацией принципов оптики будет размещение на высоком месте тридцатифутового параболического зеркала, способного направлять солнечные лучи на вражеский флот». Философам приходят в голову удивительные идеи. А незадолго до этого в целях демонстрации принципа рычага было изобретено замысловатое устройство, способное метать шары горящей серы на расстояние в две мили. А до этого, насколько я помню, было придумано какое‑ то подводное судно, которое втыкало в днища кораблей заостренные бревна.

Брута снова посмотрел на диск. Из речи Ома он понял не больше трети.

– Так оно производит или нет? – наконец спросил он.

– Что производит? Кого производит?

– Шум. Дерево. Если упадет, когда никто его не слышит?

– А кого это волнует?

Процессия подошла к воротам в стене, которая окружала скалу, как повязка окружает голову. Эфебский капитан остановился и развернулся.

– Глаза… посетителей… должны быть завязаны, – провозгласил он.

– Это оскорбительно! – закричал Ворбис. – Мы явились к вам с дипломатической миссией!

– Это не мое дело, – ответил капитан. – Мое дело лишь объявить: «Если вы собираетесь войти в эти ворота, ваши глаза должны быть завязаны». – Можете не завязывать глаза. И оставаться снаружи. Но если вы все же хотите оказаться внутри, то войти вы сможете только с повязкой на глазах. В этом и заключается этот, как его, жизненный выбор.

Один из поддьяконов что‑ то прошептал Ворбису на ухо. Затем тот провел краткое совещание с командиром омнианских легионеров.

– Хорошо, – согласился он наконец. – Мы повинуемся принуждению.

Повязка была очень мягкой и абсолютно светонепроницаемой. Потом Бруту взяли за руку и повели…

…Десять шагов по коридору, потом пять шагов налево, потом вперед по диагонали и три с половиной шага налево, направо сто три шага, три ступени вниз, семнадцать с четвертью оборотов, девять шагов вперед, один шаг налево, девятнадцать шагов вперед, пауза три секунды, два шага вправо, два шага назад, три с половиной оборота, ожидание одна секунда, три ступени вверх, двадцать шагов направо, пять с четвертью оборотов, пятнадцать шагов налево, семь шагов вперед, восемнадцать шагов направо, семь ступеней вверх, по диагонали вперед, пауза две секунды, четыре шага направо, тридцать шагов вниз под уклон в метр на каждые десять шагов, семь с половиной оборотов и шесть шагов вперед…

…«И какой во всем этом смысл? » – недоумевал юноша.

Повязку сняли, и он обнаружил себя в просторном дворе, облицованном каким‑ то белым камнем. В глаза било яркое, отражающееся отовсюду солнце. Брута зажмурился.

Двор был окружен лучниками. Стрелы были направлены вниз, но позы лучников предполагали, что в любую секунду луки могут быть переведены в горизонтальное положение.

Здесь их ждал еще один лысый человек. Казалось, Эфеб обладает бесконечным запасом тощих лысых мужчин в тогах. Этот мужчина улыбался, но только одними губами.

«Никому мы не нравимся», – подумал Брута.

– Полагаю, вы простите нас за эти незначительные неудобства, – промолвил тощий. – Меня зовут Аристократ. Я – секретарь тирана. Убедительная просьба оставить все оружие здесь.

Ворбис выпрямился во весь рост. Он был на голову выше эфеба. Его обычно бледное лицо побледнело еще больше.

– Но мы имеем право сохранить наше оружие! – воскликнул он. – Мы – посланцы в чужеземное государство!

– И тем не менее мы не какие‑ то там варвары, – мягко возразил Аристократ. – Здесь вам оружие не потребуется.

– Не варвары? – переспросил Ворбис. – А кто сжег наши корабли?!

Аристократ поднял руку.

– Этот вопрос будет обсуждаться в другое время. Я должен исполнить приятную обязанность показать вам ваши комнаты. Уверен, после столь длительного путешествия вам захочется отдохнуть. Вы имеете право ходить в пределах дворца где захотите. Если вы вознамеритесь заглянуть туда, где ваше присутствие нежелательно, стражники быстро и тактично сообщат вам об этом.

– А покинуть дворец мы можем? – холодно вопросил Ворбис.

Аристократ пожал плечами.

– Ворота охраняются, только когда идет война, – сказал он. – Если запомнили дорогу, можете ей воспользоваться. Но должен вас предупредить, что праздные прогулки по лабиринту вряд ли разумны. Наши предки отличались достойной сожаления подозрительностью и по причине этой врожденной недоверчивости установили множество ловушек, которые мы исключительно из уважения к традициям содержим в смазанном и взведенном состоянии. А сейчас не соблаговолите ли последовать за мной? …

Омниане старались держаться вместе, пока Аристократ показывал им дворец. Здесь было много фонтанов. Много садов. Тут и там люди сидели маленькими группками и не занимались ничем, кроме разговоров. Эфебы, казалось, имели весьма смутное представление о понятиях «снаружи» и «внутри» – за исключением, конечно, опоясывающего дворец лабиринта, призванного четко определять разницу между этими словами.

– Опасность поджидает нас здесь на каждом углу, – тихо произнес Ворбис. – Любой человек, нарушивший дисциплину или вступивший в общение с местным населением, обязан будет объяснить свое поведение инквизиторам. И подробно.

Брута посмотрел на женщину, наполнявшую из колодца кувшин. Ничего воинственного в ее действиях он не углядел.

Он снова испытывал странное чувство раздвоенности. На поверхности находились мысли Бруты, которые полностью соответствовали образу мыслей, одобряемому Цитаделью. Это было гнездо безбожников и нечестивцев, мирская сущность которого служила плодородной почвой для инакомыслия и ереси. Несмотря на яркий солнечный свет, в действительности здесь правили тени.

Но несколько ниже расположились мысли Бруты, который наблюдал за Брутой изнутри…

Ворбис выглядел здесь чужим. Он был слишком резок и неприятен. И Бруте хотелось узнать побольше о городе, где гончар нисколько не удивляется, когда к нему подбегает голый и мокрый человечек и начинает чертить треугольники на стенах его лавки. Брута чувствовал себя большим пустым кувшином. А всякая пустая вещь требует наполнения.

– Это все твои проделки? – шепнул Брута.

Сидящий в коробе Ом посмотрел на форму мыслей Бруты и попытался быстренько что‑ нибудь придумать.

– Нет, – откликнулся он.

Это, по крайней мере, было правдой. Случалось ли такое раньше?

Неужели так оно и было тогда, в первые дни? Вероятно. А сейчас все было таким смутным, таким расплывчатым. Он не помнил сами мысли, помнил только их форму. Все было окрашено в яркие цвета, все росло не по дням, а по часам, он сам рос, мысли и разум, их вырабатывавший, развивались с одной скоростью. Неудивительно, что он забыл те времена. Это все равно как огонь пытался бы вспомнить форму языков пламени. Но ощущение – это он еще помнил…

С Брутой он ничего такого не делал. Брута делал все сам. Он начинал мыслить благочестиво. Начинал становиться пророком.

Эх, посоветоваться бы с кем‑ нибудь… С кем‑ нибудь понимающим.

Но он же в Эфебе, не так ли? В стране, где люди зарабатывают на жизнь тем, что пытаются все и вся понять.

Омниан разместили в небольших комнатах, расположенных вокруг центрального внутреннего двора. В центре двора бил фонтан и росла небольшая группа приятно пахнувших сосен. Легионеры подталкивали друг друга локтями. Люди считают, что солдаты думают только о сражениях, но серьезные профессиональные солдаты куда чаще думают о еде и теплом местечке для сна – потому что эти две вещи крайне редко встречаются в достатке, тогда как сражений хватает с лихвой.

В комнатушке Бруты стояли ваза с фруктами и блюда с холодным мясом. Но это потом, сначала нужно позаботиться о ближнем. Он вытащил Великого Бога из короба.

– Здесь есть фрукты, – сказал он. – А что это за ягоды?

– Виноград, – ответил Ом. – Из него делают вино.

– Ты уже упоминал это слово. Что оно значит?

Снаружи раздался крик.

– Брута!

– Это Ворбис. Нужно идти.

Ворбис стоял в центре своих покоев.

– Ты что‑ нибудь ел? – грозно вопросил он.

– Нет, господин.

– Фрукты и мясо, Брута. А сегодня – постный день. Нас пытаются оскорбить!

– Гм. Может, они не знают, что сегодня – постный день? – осмелился высказать свое мнение Брута.

– Невежество – тот же грех, – заявил Ворбис.

– Урн, VII, стих 4, – машинально определил Брута.

Ворбис улыбнулся и похлопал Бруту по плечу.

– Ты просто ходячая книга, Брута. Семикнигус прямоходякус.

Брута уставился на свои сандалии.

«Он прав, – подумал он. – Я совсем забыл о том, какой день сегодня. По крайней мере, не хотел вспоминать об этом».

А потом он услышал эхо собственных мыслей: «Это самые обычные фрукты, мясо и хлеб, не более. Не более того. Постные дни, скоромные дни, дни всевозможных пророков, сытные дни… кому это надо? Богу, у которого сейчас одна проблема – как бы дотянуться до еды?

Может, он перестанет хлопать меня по плечу? »

Ворбис отвернулся.

– Я должен напомнить об этом другим? – спросил Брута.

– Нет. Уверен, нашим посвященным в сан братьям напоминание не потребуется. Что же касается легионеров… думаю, вдали от дома некоторое отклонение от норм вполне допустимо.

Брута вернулся в свою комнатушку.

Ом по‑ прежнему сидел на столе, поедая глазами дыню.

– Я чуть было не совершил страшный грех, – сообщил ему Брута. – Чуть было не съел фрукты в день, когда их есть запрещено.

– Ужас, просто ужас, – пробормотал Ом. – Отрежь‑ ка мне дыни…

– Но ведь сегодня нельзя!

– Можно, можно… Режь.

– Но именно фрукт некогда породил все те пагубные страсти, которые с тех пор терзают наш мир, – возразил Брута.

– Фрукт способен породить только излишнее скопление газов в кишечнике, – ответил Ом. – Режь дыню, говорю.

– Ты меня искушаешь!

– Не искушаю, а даю разрешение. Специальное освобождение от обета! Да разрежешь ты наконец эту проклятую дыню или нет?!

– Только епископ или выше может даровать освобо… – начал было Брута, но вовремя остановился.

Ом свирепо смотрел на него.

– Ага. Вот именно, – кивнул он. – А теперь разрежь, пожалуйста, дыню. – Его тон немного смягчился. – Если тебе так хочется, я могу назвать эту дыню буханкой хлеба. Так уж случилось, что я – единственный бог в пределах прямой досягаемости. Поэтому могу называть все, как захочу. Это хлеб. Правильно? А теперь режь эту проклятую дыню!

– Буханку, – поправил его Брута.

– Ее самую. И очисти мою дольку от семечек.

Брута с опаской разрезал дыню.

– А теперь ешь быстрее, – велел Ом.

– Чтобы Ворбис нас не увидел?

– Чтобы как можно скорее отправиться на поиски какого‑ нибудь философа, – откликнулся Ом. Его рот был набит дыней, но Брута отлично слышал все его слова. – Знаешь, в пустыне иногда встречаются дикие дыни. Но не такие большие как эта. Маленькие такие, зеленые. Кожура дубовая, настоящая кора. Ни за что не прокусишь, поэтому долгие годы я вынужден был есть мертвые листья, выплюнутые всякими дикими козами, а рядом росли дыни… У дынь должна быть тонкая кожура. Запомни это.

– На поиски философа? – переспросил Брута.

– Правильно. Ты должен найти человека, который умеет думать. И кто поможет мне перестать быть черепахой.

– Но… Я могу понадобиться Ворбису.

– Ты просто отправился на прогулку. Нет проблем. И поторопись. В Эфебе есть и другие боги. Я не хочу с ними встречаться. Во всяком случае, в таком виде.

Брута испытывал легкую панику.

– Как же я найду философа?

– В этом‑ то городе? Брось наугад камень, тот, в кого ты попадешь, и будет философом.

Лабиринт Эфеба был очень древним и хранил в себе сто одно чудо, которое только можно сотворить при помощи скрытых пружин, острых как бритва ножей и падающих плит. Ни один проводник не знал лабиринт от начала и до конца, проводников было аж шестеро, и каждый отвечал за свою одну шестую часть лабиринта. Раз в год устраивались состязания – после внесения в конструкцию ловушек очередных изменений. Состязание состояло в определении наиболее опасной секции лабиринта. Специальные судьи определяли победителя, которого ждал небольшой приз.

Без проводника самому удачливому человеку удалось пройти по лабиринту девятнадцать шагов. Примерно. Его голова прокатилась еще семь шагов, но это, наверное, не считается.

В каждой точке перехода была установлена небольшая камера. Ловушек здесь не было, зато наличествовал маленький бронзовый колокольчик. Эти камеры представляли собой своего рода залы ожидания, где посетителей передавали другому проводнику. Над наиболее замысловатыми ловушками были предусмотрены смотровые окна – проводники не меньше других любят посмеяться.

Впрочем, Брута и не заметил никаких ловушек. Погруженный в собственные мысли, он прошлепал по тоннелям и коридорам, распахнул ворота и вышел наконец на свежий вечерний воздух.

Вечер был насыщен цветочными запахами. В сумерках порхали ночные бабочки.

– Но как выглядят эти философы? – спросил Брута. – То есть когда не принимают ванну.

– Они очень много думают, – пояснил Ом. – Ищи кого‑ нибудь с напряженным лицом.

– А может, у человека просто запор, – возразил Брута.

– Ну, здесь все в какой‑ то мере философы, так что на тебя не обидятся…

Их окружал город Эфеб. Лаяли собаки. Где‑ то мяукала кошка. Над городом царила смесь разнообразных приятных звуков, показывающих, что здесь живут самые обычные люди.

Вдруг чуть дальше по улице с треском распахнулась дверь, и раздался звук разбиваемой о чью‑ то голову большой амфоры для вина.

Тощий старик в тоге поднялся с булыжников, на которые только что приземлился, и с яростью уставился на дверь.

– Я тебе говорю, а ты слушай: ограниченный интеллект не может путем сравнения получить абсолютную истину, потому что, будучи по природе своей неделимой, истина исключает понятия «более» или «менее», – таким образом, ничто, кроме истины, не способно быть точным мерилом этой самой истины. Вот гады…

– Сам гад, – отозвался кто‑ то изнутри здания.

Старик, не обращая на Бруту ни малейшего внимания, с трудом выковырял из мостовой булыжник и задумчиво взвесил его в руке.

Поднявшись, он решительно нырнул в дверь. Из здания донеслись яростные вопли.

– Философы… – сказал Ом.

Брута осторожно заглянул в дверь.

Внутри две группы практически одинаковых мужчин в тогах пытались разнять двух своих коллег. Эта сцена повторялась миллионы раз в самых разных забегаловках множественной вселенной – оба потенциальных соперника рычали, гримасничали и пытались вырваться из рук своих друзей, но старались, конечно, не слишком, потому что нет ничего хуже, чем вырваться‑ таки из этих рук и оказаться в центре круга наедине с помешанным, который намеревается залепить тебе промеж глаз булыжником.

– Да, – подтвердил Ом. – Вот это настоящая философия.

– Но они же дерутся!

– Полный и свободный обмен взглядами, не более.

Присмотревшись повнимательнее, Брута уловил некоторую разницу между дерущимися. У одного была борода короче и очень красное лицо, и он яростно грозил пальцем другому.

– Ты обвинил меня в клевете! – орал он.

– Ни в чем я тебя не обвинял! – не менее громко орал другой.

– Обвинял! Давай, расскажи всем, что ты мне наговорил!

– Ничего такого я не говорил! Просто предположил, чтобы обозначить возникший парадокс. Если Зенон Эфебский заявляет, что все эфебы – лжецы…

– …Видите, видите?! Он снова за свое!

– …Да ты дослушай… Но Зенон сам эфеб, и это означает, что он – тоже лжец, таким образом…

Зенон предпринял отчаянную попытку освободиться. Четверо других философов потащились за ним по полу.

– Ну, парень, сейчас я тебя приложу!

– Прошу прощения… – попытался привлечь к себе внимание Брута.

Философы замерли, а потом повернулись к Бруте. Они несколько расслабились, раздался хор смущенных покашливаний.

– Вы в самом деле философы? – спросил Брута.

Тот, кого назвали Зенон, сделал шаг вперед, поправляя тогу.

– Верно, – сказал он. – Мы действительно философы. Мы думаем, значит, мы существую.

– Существуем, – машинально поправил его неудачливый выдумщик парадоксов.

Зенон быстро повернулся:

– Я уже вот посюда сыт тобой, Ибид! – взревел он и снова взглянул на Бруту. – Мы существуем, значит, мы существую, – заявил он уверенно. – Именно так…

Несколько философов с интересом переглянулись.

– Это действительно любопытно, – изрек один из них. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты это хочешь сказать?

– Заткнись, – велел Зенон не оборачиваясь.

– Вы здесь что, дрались? – спросил Брута.

На лицах собравшихся философов отразились разные степени потрясения и ужаса.

– Дрались? Мы? Мы же философы! – с пафосом воскликнул потрясенный Ибид.

– Подумать только! – покачал головой Зенон.

– Но вы… – начал было Брута.

Зенон махнул рукой:

– Просто оживленный спор.

– Тезис плюс антитезис равняется истерезис, – добавил Ибид. – Обязательная проверка вселенной. Молотом интеллекта по наковальне фундаментальной истины…

– Заткнись, – перебил Зенон. – Чем можем помочь, молодой человек?

– Спроси у них о богах, – подтолкнул его Ом.

– Э… Мне хотелось бы узнать побольше о богах, – сказал Брута.

Философы переглянулись.

– О богах? – переспросил Зенон. – Боги нас не интересуют. Ха! Пережитки устаревшей системы вероисповедания.

По ясному вечернему небу прокатились раскаты грома.

– Кроме, конечно, Слепого Ио, что повелевает громами, – не меняя тона, произнес Зенон.

Небо распорола вспышка молнии.

– И Кубала, Бога Огня.

Задрожали стекла от порыва ветра.

– Бог Ветра Плоскостопий тоже неплохой парень, – отозвался Зенон.

В воздухе материализовалась стрела и воткнулась в стол рядом с рукой Зенона.

– А Посланец Богов Федекс велик во все времена, – поспешил заметить Зенон.

В дверях появилась птица. По крайней мере, это существо чем‑ то напоминало птицу. Фут ростом, черно‑ белое, с изогнутым клювом и выражением на морде, подразумевающим, что самое плохое в жизни с существом уже случилось.