Terry David John Pratchett 6 страница

Брута нахмурился. Такого пророка он что‑ то не припоминал.

– Уходи отсюда, – раздался в его голове черепаший голос. – Неприятности нам совсем ни к чему.

– Надеюсь, поездка будет приятной, – вежливо произнес Брута. – Куда бы вы ни направлялись.

Он вернулся на свое прежнее место.

– Насколько я могу судить, этому человеку суждено провести долгое время в преисподней исправления, – пробормотал Брута.

Бог благоразумно промолчал.

Группа путешественников в Эфеб уже начала собираться. Брута стоял по стойке смирно и старался никому не мешать. Он увидел с дюжину воинов на лошадях, но в отличие от погонщиков верблюдов эти были одеты в надраенные кольчуги и желто‑ черные плащи, которые легионеры надевают только в особо торжественных случаях. Бруте показалось, что выглядят они очень впечатляюще.

Наконец к нему подошел один из конюхов.

– Что ты здесь делаешь, послушник? – спросил он.

– Отправляюсь в Эфеб.

Конюх еще раз смерил его взглядом и усмехнулся.

– Неужели? Да ты даже обряд посвящения еще не прошел! И ты едешь в Эфеб?

– Ага.

– С чего это ты взял?

– Потому что я так сказал ему, – раздался за спиной у конюха голос Ворбиса. – И вот он здесь, согласно моим пожеланиям.

Бруте хорошо было видно лицо конюха. Выражение его стремительно изменилось – так масляная пленка растекается по поверхности лужи. Потом человек развернулся, словно ноги его были приколочены к гончарному кругу.

– Мой господин Ворбис, – пролепетал он льстиво.

– И ему нужен конь, – сказал Ворбис.

Лицо конюха пожелтело от ужаса.

– С превеликим удовольствием. Лучший, что найдется в конюшне…

– Мой друг Брута всего‑ навсего скромный служитель Ома, – ответил Ворбис. – Ему достаточно обыкновенного мула. Правда, Брута?

– Я… я не умею ездить верхом, мой господин, – смущенно произнес Брута.

– На муле может ездить каждый, – успокоил Ворбис. – И на него легко забраться, когда упадешь. Итак, мне кажется, все в сборе.

Он вопросительно поднял бровь на сержанта стражи, который тут же отрапортовал:

– Ждем только генерала‑ иама Б'ей Режа, господин.

– А, сержант Симони, не так ли?

Ворбис обладал кошмарной памятью на имена. Он помнил буквально всех. Сержант немного побледнел, затем твердо отдал честь.

– Так точно! Мой господин!

– Мы выступаем без генерала‑ иама Б'ей Режа.

Буква «н», входящая в слово «но», появилась было на губах сержанта, но тут же исчезла.

– У него возникли другие дела, – пояснил Ворбис. – Очень важные и неотложные. Заниматься которыми может только он сам, лично.

Когда Б'ей Реж открыл глаза, все вокруг было серым.

Он видел комнату вокруг себя, но только смутно – в виде каких‑ то воздушных граней.

Меч…

Он уронил меч, но, наверное, клинок будет нетрудно найти. Генерал‑ иам сделал шаг вперед и, почувствовав слабое сопротивление вокруг лодыжек, посмотрел вниз.

А вот и меч. Но пальцы генерала‑ иама прошли прямо сквозь рукоять. Как будто Б'ей Реж был пьян, но пьян он не был. Но и трезвым он тоже не был. Вдруг он ощутил… необычайную ясность мыслей.

Он обернулся и посмотрел на то, что задержало на миг его движение.

– О, – выразился Б'ей Реж.

– ДОБРОЕ УТРО.

– О.

– СНАЧАЛА ВСЕГДА ВОЗНИКАЕТ ЛЕГКОЕ СМУЩЕНИЕ МЫСЛЕЙ. ТАК ПРОИСХОДИТ СО ВСЕМИ.

К своему ужасу, Б'ей Реж увидел, как высокая черная фигура в плаще повернулась и шагнула прочь сквозь серую стену.

– Подожди!

Из стены высунулся череп в черном капюшоне.

– Да?

– Ты ведь Смерть?

– НЕСОМНЕННО.

Б'ей Реж собрал все, что осталось от достоинства.

– Я тебя знаю, мы неоднократно встречались!

Смерть долго смотрел на него.

– ЧТО‑ ТО НЕ ПРИПОМИНАЮ.

– Уверяю тебя…

– ТЫ ВСТРЕЧАЛСЯ С ЛЮДЬМИ. ЕСЛИ БЫ ТЫ ВСТРЕТИЛСЯ СО МНОЙ… МЫ БЫ СЕЙЧАС НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ.

– Но что теперь со мной будет?

Смерть пожал плечами.

– ТЕБЕ ЛУЧШЕ ЗНАТЬ, – ответил он и исчез.

– Подожди!

Б'ей Реж бросился на стену и, к своему величайшему удивлению, почувствовал, что она для него не препятствие. Он оказался в пустом коридоре. Смерти нигде не было.

А потом он понял, что это вовсе не тот коридор, который он помнил так хорошо – с вечными тенями и песком под ногами.

В конце того коридора не было свечения, которое сейчас притягивало его, как магнит притягивает железные опилки.

Неизбежному невозможно сопротивляться. Рано или поздно ты все равно попадешь туда, где тебя уже ждет это самое неизбежное.

Так и случилось.

Б'ей Реж вышел сквозь свечение в пустыню. Небо было черным и усыпанным крупными звездами, но черный песок, уходивший в никуда, был тем не менее ярко освещен.

Пустыня. После смерти – пустыня. Пустыня. И никаких тебе преисподних. Может, еще есть надежда?

Он вспомнил песню из далекого детства. Странно, но она повествовала вовсе не о муках. Никто в ней не корчился под железными копытами. И рассказывала она не об Оме, ужасном в своей ярости. То была простая домашняя песня, внушающая неподдельный ужас своим постоянным повторением:

И ты пойдешь по наводящей грусть пустыне…

– Где я? – спросил он хрипло.

– ЗДЕСЬ НЕТ ПОНЯТИЯ «ГДЕ», – ответил Смерть.

Пойдешь по ней совсем один…

– А что в конце пустыни?

– СУДИЛИЩЕ.

И никто не пройдет ее за тебя…

Б'ей Реж оглядел бесконечный унылый простор.

– И я пойду по ней совсем один? – прошептал он. – Но в песне говорится, что это поистине ужасная пустыня…

– НЕУЖЕЛИ? ВПРОЧЕМ, МНЕ ПОРА, Я НЕСКОЛЬКО ЗАДЕРЖАЛСЯ ЗДЕСЬ…

Смерть исчез.

Б'ей Реж по привычке глубоко вздохнул. Может, ему удастся отыскать пару камней. Маленький – чтобы взять в руку, а большой – чтобы спрятаться за ним, пока он будет поджидать Ворбиса…

Эта мысль пришла ему в голову тоже по привычке. Месть? Здесь?

Он улыбнулся.

«Прояви благоразумие. Ты же был легионером. Это просто пустыня. Сколько ты их пересек в свое время?

И ты выжил, познавая их. В самой безжизненной пустыне обитают целые племена. Они умеют слизывать воду с теневой стороны барханов и все такое прочее… Такие пустыни они считают своим домом. Посели их на огороде, и они решат, что ты сошел с ума…»

В голове мелькнуло некое давно слышанное изречение: пустыня – это то, что у тебя в голове, не то, что вокруг. Итак, очистим мысли и…

«Здесь нет места для лжи. Нет места притворству. Так всегда в пустынях. Остаешься только ты – и то, во что ты веришь.

А во что я всегда верил?

Я верил, что, если человек в общем и целом живет правильно, не в соответствии с тем, что твердят жрецы, а в соответствии с тем, что ему кажется пристойным и честным, в конце концов все обернется к лучшему».

Несколько запутанно для жизненного кредо. Но пустыня разом стала выглядеть более привлекательной.

Б'ей Реж отправился в путь.

Мул был невысоким, а ноги Бруты – длинными. При желании юноша мог встать и пропустить животное под собой.

Порядок процессии был не совсем таким, каковым мог представить его непосвященный. Сержант Симони и его легионеры ехали впереди, по обе стороны дороги.

За ними следовали слуги, чиновники и мелкие жрецы. Ворбис ехал позади всех, как и подобало эксквизитору, следящему за своим стадом.

А Брута ехал рядом. Впрочем, от такой чести он бы с радостью отказался. Брута относился к тем людям, которые потеют даже в морозный день, и пыль прилипала к нему, словно вторая песчаная кожа. Но Ворбис, казалось, получал какое‑ то извращенное удовольствие от его компании. Иногда он даже задавал ему вопросы:

– Слушай, Брута, сколько, по‑ твоему, миль мы уже прошли?

– Четыре мили и пять эстадо, господин.

– А откуда ты знаешь?

Ответа на этот вопрос у него не было. Откуда он знает, что небо голубое? Знает, и все тут. Невозможно думать о том, как ты думаешь. Это словно открывать сундук ломом, который заперт внутри самого сундука.

– И сколько времени это у нас заняло?

– Чуть больше семидесяти девяти минут.

Ворбис рассмеялся. Честно говоря, Брута не понял причину его смеха. Для него загадка состояла не в том, каким образом он все помнит, а в том, каким образом другие умудряются столько забыть.

– Твои предки обладали столь же блестящим даром?

Молчание.

– Они тоже все‑ все помнили? – терпеливо переспросил Ворбис.

– Не знаю. Я помню только бабушку. И у нее была… хорошая память. На некоторые вещи.

Особенно на проступки.

– И хорошее зрение и слух.

То, что она могла видеть и слышать через две стены, казалось ему просто феноменальным.

Брута осторожно повернулся в седле. В миле позади над дорогой поднималось облако пыли.

– А вон и остальные легионеры, – заметил он невзначай.

Его слова, казалось, поразили Ворбиса. Возможно, впервые за несколько лет кто‑ то посмел обратиться к нему столь непосредственно.

– Остальные? – уточнил он.

– Сержант Актар и его люди. Всего девяносто восемь верблюдов, навьюченных бурдюками с едой, – перечислил Брута. – Я видел их перед тем, как мы выступили.

– Ты их не видел, – сказал Ворбис. – Они не с нами. И ты должен забыть о них.

– Слушаюсь, господин.

Снова просьба совершить невозможное…

Через несколько минут облако пыли сместилось с дороги и начало подниматься по пологому склону, ведущему вглубь пустыни. Некоторое время Брута тайком наблюдал за ним, а потом поднял глаза на небеса.

В небе упорно кружила какая‑ то точка.

Он поспешно прикрыл ладонью рот.

Но Ворбис все же расслышал его вздох.

– Тебя что‑ то беспокоит, а, Брута?

– Я вспомнил о Господе, – не задумываясь ответил он.

– О Господе мы всегда должны помнить. Помнить и верить, что Он сопровождает нас в этом нелегком пути.

– Конечно, он нас сопровождает, – ответил Брута, и абсолютная убежденность юноши заставила Ворбиса улыбнуться.

Брута прислушался, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но – тишина. На мгновение ему в голову пришла ужасная мысль: черепашка вывалилась из короба и… Но короб все так же давил на плечо.

– И мы должны нести в себе уверенность, что Господь пребудет с нами в Эфебе, среди тамошних безбожников.

– Вряд ли он нас там оставит, – ответил Брута.

– Грядет пришествие очередного пророка. Мы должны быть готовы, – продолжил Ворбис.

Облако пыли достигло вершины бархана и исчезло в безмолвных просторах пустыни.

Брута пытался забыть о нем, но с таким же успехом можно было пытаться опустошить опущенное под воду ведро.

В пустыне еще никому не удавалось выжить. Виной тому были не только бесконечные барханы и безумная жара. В самом ее центре, куда не забредали даже самые безумные кочевники, обитали ужасы ужасные. Океан без воды, голоса без ртов…

Впрочем, ближайшее будущее Бруты содержало в себе достаточно ужасов…

Он уже видел море раньше, хотя омниане море не поощряли. Возможно потому, что преодолеть пустыню значительное труднее, чем переплыть море. Пустыни не дают людям разбежаться. Но иногда препятствие в виде пустыни становилось проблемой, и тогда приходилось путешествовать по морю.

Иль‑ дрим представлял собой несколько жалких лачуг вокруг каменной пристани, у которой стояла трирема под священным знаменем. Путешественники от церкви были, как правило, людьми весьма высокопоставленными, а Церковь предпочитала путешествовать с шиком.

Забравшись на очередной бархан, отряд остановился.

– Мы стали мягкими, Брута. Изнеженными, испорченными, – сказал Ворбис.

– Да, господин Ворбис.

– И открытыми для пагубного влияния. Это море, Брута. Оно омывает нечестивые берега, служит источником крамольных мыслей. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина содержится в центре. Чем дальше ты от него уходишь, тем больше ошибок совершаешь.

– Да, господин Ворбис.

Ворбис вздохнул.

– Во времена Урна мы плавали в одиночку на лодках из шкур и попадали туда, куда посылали нас Господь и ветер. Вот как должен путешествовать поистине святой человек.

Крохотная искра неповиновения, разгоревшаяся в Бруте, сообщила, мол, ради того, чтобы твои ступни и морские волны разделяли две надежные палубы, она бы, пожалуй, пошла на риск совершить пару‑ другую ошибок.

– Я слышал, Урн однажды доплыл до острова Эребос на мельничном жернове, – промолвил Брута для поддержания разговора.

– Нет ничего невозможного для сильного в вере, – ответствовал Ворбис.

– А ты попробовал зажечь спичку об желе?

Брута замер. Не может быть, чтобы Ворбис не услышал этот голос!

Голос черепашки, казалось, раскатился по всем окрестностям.

– Это что еще за козел?

– Пошевеливайтесь, – велел Ворбис. – Нашему другу Бруте не терпится подняться на борт.

Он послал лошадь вперед.

– Где мы? Кто это такой? Здесь жарко, как в аду, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю.

– Я не могу сейчас разговаривать! – прошипел Брута.

– Эта капуста воняет, как какое‑ то болото! Я хочу салата! Немедленно дай мне листочек!

Лошадей выстроили вдоль пристани и начали по одной заводить на судно. Короб на плече Бруты принялся бешено раскачиваться. Брута заозирался с виноватым видом, но никто не обращал на него внимания. Не замечать Бруту было довольно просто. Существовали тысячи занятий куда более привлекательных, чем наблюдение за Брутой. Даже Ворбис оставил его и сейчас разговаривал с капитаном.

Брута нашел себе место на остроконечной корме, где одна из мачт с парусом загораживала его от случайных взглядов. Потом с некоторым страхом он открыл короб.

– Орлов поблизости нет? – раздался из недр панциря осторожный вопрос.

Брута посмотрел на небо.

– Нет.

Из панциря высунулась голова.

– Ты… – начала черепашка.

– Я не мог разговаривать! – попытался оправдаться Брута. – Вокруг было слишком много народу. А ты разве… разве ты не можешь брать слова прямо у меня из головы? Ты же должен уметь читать мысли.

– Мысли смертных совсем другие, – отрезал Ом. – Думаешь, слова в голове возникают как на небе? Ха! С таким же успехом можно искать смысл в куче отбросов. Намерения – да. Эмоции – да. Но не мысли. Если зачастую ты сам не знаешь, о чем думаешь, почему это должен знать я?

– Потому что ты – Бог, – резонно ответил Брута. – Бездон, глава LVI, стих 17: «Он знает о мыслях смертного, и нет от Него секретов».

– Бездон – это тот, у которого были гнилые зубы?

Брута повесил голову.

– Послушай, – сказала черепашка. – Я – это я. И я не виноват, если люди думают иначе.

– Но ты же знал о моих мыслях… Там, в саду… – пробормотал Брута.

Черепашка несколько помедлила с ответом.

– Тогда было совсем по‑ другому, – наконец сказала она. – Это были… не мысли. Это была вина.

– Я верую в Великого Бога Ома и Справедливость Его, – сказал Брута. – И буду продолжать верить, что бы ты там ни говорил и кем бы ты ни был.

– Приятно слышать, – горячо поддержала черепашка. – Придерживайся этих убеждений и дальше. Кстати, где мы находимся?

– На корабле, – ответил Брута. – В море, и нас болтает.

– Мы плывем в Эфеб на корабле? А чем пустыня вам не угодила?

– Ни один человек не может перейти пустыню. В ее сердце не выживает никто.

– Но я‑ то там выжил.

– Плавание займет всего пару дней, – успокоил Брута, и его желудок сжался, хотя судно едва отошло от пристани. – Говорят, Господь…

– …То есть я…

– …Послал нам попутный ветер.

– Я посылал? О да, послал. В общем, доверься мне. И не волнуйся, море будет гладким, как мельничный поток.

– Я имел в виду мельничный пруд! Мельничный пруд!

* * *

Брута словно прилип к мачте.

Некоторое время спустя рядом с ним на бухту троса опустился матрос и с интересом посмотрел на юношу.

– Можешь ее отпустить, святой отец, она сама прекрасно стоит.

– Море… Волны… – пробормотал Брута, стараясь не открывать рот, хотя блевать уже было нечем.

Матрос задумчиво сплюнул.

– Ага, – кивнул он. – Наверное, они такой формы, чтобы лучше гармонировать с небом.

– Но корабль весь трещит!

– Это ты точно подметил.

– То есть… то есть это не шторм?

Матрос вздохнул и удалился.

Через какое‑ то время Брута рискнул отпустить мачту. Никогда еще ему не было так плохо.

И дело было не только в морской болезни, он не понимал, где находится. А Брута всегда знал, где находится. Место, где он находится, и существование Ома были единственными несомненными фактами в его жизни.

Этим он походил на черепах. Понаблюдайте, как передвигается черепаха, и вы заметите, что периодически она останавливается, словно запоминает пройденный путь. Где‑ то в множественной вселенной наверняка существуют маленькие приборы передвижения, контролируемые электрическими разумными двигателями под названием «черепахи».

Брута всегда знал, где находится, – он помнил, где был до этого, постоянно подсчитывал шаги и подмечал все ориентиры. Внутри его головы находилась особая нить памяти, которая, если обратно подключить ее к тому, что управляет ногами, заставила бы Бруту пятится назад по дорогам жизни к самому месту рождения.

Лишившись контакта с землей, эта нить оборвалась.

Ома в коробе принялось швырять из стороны в сторону и подбрасывать – это Брута неверными шагами двинулся к лееру.

Всем, за исключением юного послушника, казалось, что судно резво несется по волнам, а погода для морского путешествия стоит самая благоприятная. В кильватере – где бы это ни было – кружили морские птицы. Справа от судна из воды выскочила стайка летучих рыб, спасаясь от назойливого внимания дельфинов. Брута смотрел на серые силуэты, проскакивающие под килем, – это был мир, где никогда ничего не нужно считать, ничего не нужно делать…

– А, Брута, – привел его в чувство голос Ворбиса. – Кормишь рыб, как я посмотрю.

– Нет, господин, – ответил Брута. – Мне очень плохо, господин.

Он обернулся.

Сержант Симони – мускулистый молодой человек с непроницаемым лицом настоящего профессионального солдата – стоял рядом с каким‑ то человеком, в котором Брута с трудом узнал «главного морского волка» – хотя, возможно, эта должность называлась как‑ то по‑ другому. Тут же стоял улыбающийся эксквизитор.

– Это он! Это он! – раздался в голове Бруты панический вопль черепашки.

– Кажется, наш молодой друг не очень хороший моряк, – заметил Ворбис.

– Это он! Я его сразу узнал!

– Господин, я бы предпочел вообще никогда не становиться моряком, – сказал Брута.

Короб весь затрясся от яростных прыжков.

– Убей его! Срочно найди что‑ нибудь острое! Сбрось его за борт!

– Пойдем с нами на нос, Брута, – пригласил Ворбис. – Судя по словам капитана, нам предстоит увидеть много интересного.

На лице капитана застыла глупая улыбка человека, попавшего между молотом и наковальней. И тем, и другим Ворбис владел в совершенстве.

Брута потащился за ними.

– В чем дело? – рискнул шепнуть он.

– Это он! Лысый! Сбрось его за борт!

Ворбис полуобернулся, увидел смущенное лицо Бруты и улыбнулся:

– Уверен, это значительно расширит наш кругозор.

Он повернулся к капитану и указал на крупную птицу, скользящую над гребнями волн.

– Альбатрос бесцельный, – с готовностью пояснил капитан. – Летает от самого Пупа до самого Кра…

Он осекся. Но Ворбис с видимым удовольствием наслаждался видом.

– Он меня перевернул на самом солнцепеке. Ты только посмотри на его мысли!

– От одного полюса мира до другого, – неловко закончил слегка вспотевший капитан.

– Правда? – спросил Ворбис. – Но зачем?

– Никто не знает.

– За исключением Господа, конечно, – сказал Ворбис.

Лицо капитана стало болезненно желтым.

– Разумеется. Несомненно.

– Брута! – орала черепашка. – Ты меня слышишь?

– А вон то? – спросил Ворбис.

Моряк проследил за его вытянутой рукой.

– О. Летучие рыбы, – быстро ответил он. – Хотя на самом деле летать они не умеют. Просто набирают скорость, выскакивают из воды и какое‑ то время планируют в воздухе.

– Одно из чудес Божьих, – кивнул Ворбис. – Бесконечное многообразие, правда?

– О да! – Волна облегчения пробежала по лицу капитана, словно шеренги дружественной армии.

– А там, внизу? – спросил эксквизитор.

– Морские свиньи, они же дельфины, – ответил капитан. – Похожи на рыб.

– Они всегда так плавают вокруг корабля?

– Часто. Особенно в водах Эфеба.

Ворбис склонился над леером и на некоторое время замолк. Симони смотрел на горизонт, лицо его было совершенно неподвижным. Это пробило брешь в разговоре, которую капитан по своей глупости попытался заполнить:

– Они будут плыть за кораблем несколько дней.

– Удивительно.

Еще одна пауза, ловчая яма тишины, готовая поглотить мастодонтов необдуманных слов. Раньше эксквизиторы орали на людей и напыщенными речами пытались выбить из них признание. Ворбис никогда так не поступал. Он просто выкапывал глубокие ямы тишины и ждал.

– Наверное, им это нравится, – сказал капитан и нервно взглянул на Бруту, который тщетно пытался заглушить черепашьи вопли, заполнившие его голову.

Со стороны юноши подмоги ждать не приходилось.

Но тут ему на помощь неожиданно пришел Ворбис.

– Должно быть, это очень удобно в дальних путешествиях, – предположил он.

– Гм. Да? – не понял его капитан.

– С точки зрения снабжения продовольствием, – пояснил Ворбис.

– Мой господин, я не совсем…

– Это то же самое, что иметь походную кладовую.

Капитан улыбнулся:

– Нет, господин, мы их не едим.

– Правда? На мой взгляд, они выглядят вполне питательно.

– Да. Но есть старинное предсказание, мой господин…

– Предсказание?

– Говорят, что души моряков после смерти становятся…

Перед капитаном разверзлась бездна, но словесная инерция – ужасная штука, ей невозможно сопротивляться.

Тишину нарушали только волны, далекие всплески дельфинов и сотрясающий небеса стук сердца капитана.

Ворбис прислонился к лееру.

– Впрочем, – улыбнулся он, – все это не более чем предрассудки, не правда ли?

– Конечно, – ухватился за эту спасительную соломинку капитан. – Обычные моряцкие байки. Если услышу еще хоть раз, выпорю виновного как…

Ворбис посмотрел куда‑ то поверх его уха.

– Эй, ты! Да, я к тебе обращаюсь.

Один из матросов кивнул.

– Принеси‑ ка мне гарпун.

Матрос посмотрел на своего капитана, после чего поспешно удалился.

– Но, гм… но ваше преосвященство… э… а… вряд ли вам пристало утруждать себя подобным занятием, – попытался вмешаться капитан. – А… э… Гарпун – очень опасное оружие в неумелых руках. Можно серьезно пораниться и…

– Уверяю, я даже пальцем его не коснусь, – успокоил капитана Ворбис.

Капитан повесил голову и протянул руку за гарпуном.

Ворбис похлопал его по плечу.

– А затем, – сказал он, – мы славно пообедаем. Верно, сержант?

Симони отдал честь:

– Как прикажете, господин.

– Вот именно.

Брута лежал на спине среди тросов и парусов где‑ то под палубой. Было жарко и воняло так, словно здесь сконцентрировался весь воздух, который когда‑ либо бывал в трюмах кораблей.

Целый день Брута ничего не ел. Сначала он слишком плохо себя чувствовал, а потом… как‑ то не захотелось.

– Жестокое отношение к животным совсем не означает то, что он… плохой человек, – высказал он свое мнение, хотя по тону было понятно, что он сам не верит в свои слова.

Дельфин был таким маленьким…

– Он перевернул меня на панцирь, – напомнил Ом.

– Да, но люди главнее животных, – возразил Брута.

– Этой точки зрения часто придерживаются именно люди.

– Глава IX, стих 16 Книги… – начал было Брута.

– Да кого волнует, что говорится в этих твоих книжках?! – завопила черепашка.

Брута был потрясен.

– Но ты же сам не исключение! Ты ни разу не говорил ни одному из своих пророков о том, что люди должны быть добры с животными! – воскликнул он. – Во всяком случае, ничего подобного я не припоминаю. Даже когда ты был… больше! Ты хочешь, чтобы люди были добры с животными вовсе не потому, что это животные. А потому, что одним из них можешь быть ты.

– Неплохая идея!

– Кроме того, ко мне он проявил доброту. Хотя не должен был.

– Ты так думаешь? Именно так ты и думаешь! А ты видел мысли этого человека?

– Конечно нет! Я не умею видеть мысли!

– Не умеешь?

– Нет! Люди не…

Брута замолчал. Судя по всему, Ворбис это умел. Ему достаточно было одного взгляда на человека, чтобы понять, какие именно нечестивые мысли он прячет. Такой же была бабушка Бруты.

– Да, люди этого не могут. Мы не умеем читать мысли.

– Я не имею в виду читать, я имею в виду видеть, – сказал Ом. – Видеть их форму. Мысли читать невозможно, с таким же успехом можно пытаться прочесть реку. Но увидеть их форму очень легко. Взять, к примеру, ведьм – именно этим они и снискали себе славу.

– «Путь ведьмы да усеян будет терниями», – важно произнес Брута.

– Урн? – уточнил Ом.

– Именно. Вот видишь, ты помнишь. Ты сам ему это сказал.

– Ничего подобного я не говорил, – с горечью произнесла черепашка. – А угадать было нетрудно. Элементарная логика.

– Как скажешь, – согласился Брута. – Я по‑ прежнему считаю, что ты не можешь быть Омом. Бог не стал бы отзываться так о Своих Избранных.

– Я никогда никого не избирал, – возразил Ом. – Они сами себя избрали.

– Если ты действительно Ом, тогда перестань быть черепахой.

– Говорю же, я не могу! Думаешь, я не пробовал? Три года! Все это время мне казалось, что я – простая черепаха.

– А может быть, так оно и есть. Может, ты и в самом деле черепаха, которая думает, что она бог.

– Нет. Оставь философию в покое. Начнешь так думать и додумаешься до того, что ты – бабочка, которой кажется, будто она прыщ. Нет. Когда‑ то все мои мысли были только о том, сколько мне предстоит проползти до ближайшего растения со свежими листочками и чтоб они росли пониже, а затем вдруг… Вдруг в мою голову хлынули все эти воспоминания. О том, что было до того, как меня угораздило застрять в этом мире. И только посмей сказать, что я – обычная черепаха, которая слишком много о себе возомнила!

Брута замялся. Он понимал, что спрашивать о таком нечестиво, но ему не терпелось узнать, что это были за воспоминания. Кстати, а так ли нечестивы подобные расспросы? Если учесть, что рядом сидит сам Господь и разговаривает с тобой, можно ли произнести что‑ то действительно нечестивое? Почему‑ то подобные опасения будто бы пропадали – когда Бог находится на облаке или где‑ то там еще, ты куда больше боишься оскорбить его.

– Насколько я помню, – сказал Ом, – я намеревался стать большим белым быком.

– Топчущим безбожников, – кивнул Брута.

– Такое в мои изначальные планы не входило, хотя, несомненно, кое‑ кого следовало бы хорошенько потоптать. Или быком, или лебедем. В общем, кем‑ то величественным. А через три года я очнулся, и оказалось, что все это время я был черепахой. Полагаю, ниже падать некуда.

«Аккуратно, осторожно… Тебе нужна его мощь, но не следует открываться ему до конца! Главное, не рассказывай ему о своих подозрениях! »

– А когда ты стал думать… вернее, когда все это вспомнил? – с жаром поинтересовался Брута.

Забывчивость казалась странным и захватывающим феноменом, примерно так же другие люди относятся к идее полета при помощи обыкновенных взмахов руками.

– На высоте двухсот футов над твоим огородом, – ответил Ом. – Не совсем подходящее место, чтобы обрести разум, должен тебе признаться.

– Но как такое могло случиться? Как ты мог забыть, что ты – Бог? – упорно не понимал Брута. – Ведь настоящий Бог может перестать быть черепахой в любой момент!

– Сам не знаю, – соврал Ом.

«Если он обо всем додумается, мне конец, – подумал он. – Один шанс из миллиона. Если я ошибусь, все, назад к жизни, где счастье – это листик, до которого сумел дотянуться».

Часть его вопила: «Я бог! Такие мысли мне не пристали! Зависеть от обычного человечка – какой позор! »

Но другая часть, которая прекрасно помнила, что такое три года в образе черепахи, шептала: «Нет. Ты должен. Если хочешь подняться обратно. Он тупой и бестолковый, в его огромном рыхлом теле нет ни капли амбиции. И именно с ним тебе выпала участь работать…»

Часть бога говорила: «С Ворбисом было бы проще. Рациональнее. Такой ум способен на все! »

«Он перевернул меня на спину! »

«Нет, он перевернул на спину черепаху».

«Да. Меня! »

«Нет. Ты – бог».

«Ага, бог. Застрявший в облике черепахи».

«Если бы он знал, что ты – бог…»

Но Ом еще помнил увлеченность, горящую в серых глазах Ворбиса, за которыми скрывались мысли, неотвратимые, как падающий стальной шар. Он никогда не наблюдал подобных мыслей у обычного прямоходящего существа. Ворбис был способен перевернуть на спину бога только ради того, чтобы посмотреть, а что из этого получится, нисколечки не задумываясь о последствиях, он мог перевернуть целую вселенную – так, ради того, чтобы узнать, а что произойдет, когда вселенная будет валяться на спине, суча лапками в воздухе.