Terry David John Pratchett 4 страница

– Какая память?

– Слишком хорошая, – сказал Нюмрод.

– У него хорошая память?

– Хорошая не то слово – великолепная. Он знает наизусть все Семи…

– Гм‑ м? – вопросил Ворбис.

Нюмрод почувствовал на себе взгляд дьякона.

– Идеальная, если хоть что‑ то может быть идеальным в этом самом неидеальном из миров, – пробормотал он.

– Значит, начитанный юноша… – подытожил Ворбис.

– Э… Не совсем так, – поправил его Нюмрод. – Он не умеет читать. Ни читать, ни писать.

– А, ленивый юноша…

Дьякон был не из тех людей, которые любят изъясняться двусмысленностями. Нюмрод несколько раз открыл и закрыл рот, подбирая правильные слова.

– Нет, – выдавил он наконец. – Паренек старается. В этом мы абсолютно уверены. Просто, как нам кажется, он не способен… не может понять связь между звуками и буквами.

– Ну хоть за это вы его наказывали?

– Наказание никаких плодов не принесло.

– Как же тогда он выбился в способные ученики?

– Он слушает, – ответил Нюмрод.

Никто не умел слушать так, как Брута. Вот почему учить его было трудно. Словно… словно ты оказывался в огромной пещере и все произносимые тобой слова бесследно исчезали в безбрежных глубинах головы Бруты. Незнакомые с Брутой наставники могли начать заикаться или даже замолкали перед лицом столь полного, концентрированного впитывания каждого звука, срывающегося с их губ.

– Он все слушает, – продолжал Нюмрод. – Все видит. И все впитывает.

Ворбис перевел взгляд на Бруту.

– Кроме того, я ни разу не слышал, чтобы он произнес хоть одно недоброе слово, – добавил Нюмрод. – Другие послушники иногда насмехаются над ним. Называют Тупым Быком или вроде того.

Ворбис внимательно осмотрел похожие на окорока руки Бруты, его толстые, как стволы деревьев, ноги.

Казалось, он глубоко задумался.

– То есть ты утверждаешь, что он не может читать и писать, зато отличается крайней преданностью?

– Преданностью и верностью.

– И хорошей памятью… – пробормотал Ворбис.

– Более чем, – подтвердил Нюмрод. – Это даже нельзя назвать памятью.

Судя по всему, Ворбис пришел к некоему решению.

– Как очнется, пришлешь его ко мне, – велел он.

Нюмрод смертельно побледнел.

– Я с ним только поговорю, – успокоил его Ворбис. – Возможно, паренек мне пригодится.

– Слушаюсь.

– Ведь пути Великого Бога Ома столь таинственны, столь неисповедимы…

Высоко в небе. Только свист ветра в перьях.

Орел парил на ветру и смотрел вниз на игрушечные здания Цитадели.

Он где‑ то ее выронил и теперь никак не мог отыскать. Она где‑ то там, внизу, на этом крошечном зеленом пятнышке.

Пчелы весело жужжали в бобовых цветах. Солнце немилосердно жгло панцирь Ома.

И для черепах тоже имеется своя преисподняя.

Он слишком устал, чтобы шевелить лапками. Но другого способа не было. Или высунуть голову как можно дальше и мотать ей в надежде перевернуться.

Если не остается верующих в тебя, ты умираешь. Основную проблему мелких богов всегда составляли верующие. Но ты так же умираешь, когда умираешь.

Частью мозга, не занятой мыслями о нестерпимой жаре, он воспринимал ужас и замешательство Бруты. Не следовало так поступать с пареньком… Он и не думал следить за ним. Да и какой бог станет заниматься подобной ерундой? Кого волнует, чем там заняты люди? Вера – вот что главное. Он просто заглянул пареньку в голову и извлек оттуда воспоминания, как фокусник извлекает из своего уха яйцо. Просто фокус, просто хотел произвести впечатление.

«Я лежу на спине, становится все жарче, и скоро я умру…

И тем не менее… и тем не менее этот поганый орел выпустил меня прямо над компостной кучей. Клоун какой‑ то, а не орел. Все вокруг построено из камня, на камне и в каменистой местности, а он умудрился отпустить меня над тем единственным местом, которое прекратило мой полет, но не мою жизнь. Мало того, я тут же умудрился наткнуться на самого настоящего верующего.

Очень странно. Можно было бы принять за промысел божий, если б я сам не был богом… пусть лежащим на спине, страдающим от жары и готовящимся к смерти…»

А этот человек, который его перевернул. Выражение его мягкого лица. Ом хорошо его запомнил. Выражение не жестокости, нет, но какого‑ то другого уровня существования. Выражение абсолютного, ужасного умиротворения…

Солнце закрыл чей‑ то силуэт. Ом прищурился на Лю‑ Цзе, а тот в свою очередь взирал на рептилию с добрым, хоть и перевернутым сочувствием. А потом он взял и поставил черепашку на лапки. После чего поднял метлу и ушел, даже не оглянувшись.

Ом, с трудом переводя дыхание, припал к земле, но затем, отдышавшись, немного повеселел.

«И все‑ таки кто‑ то там, наверху, любит меня, – подумал он. – И этот „кто‑ то“ – Я».

Сержант Симони наконец вернулся к себе домой и только там развернул свой клочок бумаги.

И нисколечко не удивился, увидев маленькое изображение черепахи. Ему повезло.

Этого момента он ждал всю жизнь. Кто‑ то должен привести в Омнию носителя Истины, дабы он стал символом движения. И это сделает он, сержант Симони. Жаль только, Ворбиса нельзя убить.

Нет, это должно произойти на глазах у всех.

Перед Великим Храмом. Иначе никто не поверит.

Ом ковылял по занесенному песком коридору.

После исчезновения Бруты он немножко побездельничал. Бездельничание – это еще одно умение, которым в совершенстве владеют черепахи. Возможно даже, они мировые чемпионы в этом виде спорта.

«От паренька никакого проку… – думал Ом. – И чего я завел разговор с каким‑ то несмышленым послушником? »

Но этот тощий старик его не слышал. Как и шеф‑ повар. Со стариком все понятно, совсем оглох. А вот что касается повара… Ом пометил для себя: после возвращения божественной силы придумать для поваров что‑ нибудь этакое, особое. Он еще не знал, что в точности, но не последнюю роль в судьбе всех поваров должен был сыграть кипяток, а может, и морковке место найдется.

Некоторое время он тешил себя мечтами о жуткой участи, ожидающей злодея‑ повара, но потом вдруг опомнился. Все это несбыточные мечтания. Он по‑ прежнему находится посреди огорода в облике черепахи. Ом прекрасно помнил, как попал сюда, и даже с ужасом взглянул на темную точку в небе, которая, как подсказывала ему память, была орлом. Следует найти более приземленный способ убраться отсюда, если, конечно, он не собирается провести следующий месяц жизни, прячась под дынным листом.

И тут его поразила еще одна мысль. Еда! Вкусная еда!

Вернув былое могущество, некоторое время он посвятит конструированию новых преисподних. А также выдаст на‑ гора парочку свежих Заповедей. Не Возжелай Мяса Черепахового. Неплохо, очень неплохо. И как это не пришло ему в голову раньше? С чувством перспективы у него всегда были проблемы.

Если бы всего несколько лет назад он придумал заповедь вроде: «Да Отнеси Ты, Придурок, Любую Бедствующую Черепаху Туда, Куда Она Захочет, Если Ты, а Это Особо Важно, Не Орел» – вот если бы он тогда позаботился придумать что‑ нибудь похожее, то не находился бы сейчас в столь нелепом положении.

Однако выхода нет… Придется искать сенобиарха самому. Верховный жрец непременно его услышит.

Он должен быть где‑ то здесь. Верховные жрецы не уходят далеко от насиженных мест. И найти сенобиарха будет достаточно несложно. Ом все‑ таки еще бог, пусть и в облике черепахи. Неужели он не справится с такой простой задачей?

Нужно лишь ползти вверх. Суть иерархии именно в этом и состоит. Самый главный всегда на самом верху.

Слегка покачивая панцирем, бывший Великий Бог Ом отправился исследовать возведенную в его честь Цитадель.

Он не мог не заметить, что за последние три тысячи лет здесь произошли серьезные перемены.

– Со мной? – удивленно воскликнул Брута. – Но, но…

– Мне кажется, он не собирается тебя наказывать, – подбодрил его Нюмрод. – Хотя наказания ты как раз заслуживаешь. Мы все заслуживаем, – добавил он с чувством.

– Но зачем он хочет со мной встретиться?

– …Встретиться? Он упомянул, что хочет просто поговорить.

– Но я не могу сказать ничего такого, что могло бы заинтересовать квизитора! – завопил Брута.

– …Квизитора. Ему лучше знать. Ты же не собираешься противиться желаниям дьякона.

– Нет, нет. Конечно нет, – торопливо произнес Брута и повесил голову.

– Молодец. – Нюмрод похлопал Бруту по спине, вернее, по той части, до которой смог дотянуться. – Давай, беги, – велел он. – Уверен, все будет в порядке.

– Скорее всего в порядке, – чуть погодя добавил он, потому что привычку к честности привили ему с детства.

Лестниц в Цитадели было немного. Для процессий, являвшихся неотъемлемой частью сложных ритуалов в честь Великого Бога Ома, требовались длинные пологие склоны. Если ступени и были, то настолько низкие, что их с легкостью мог одолеть даже немощный старик, каковых в Цитадели было немало.

Из пустыни постоянно приносило песок. На ступеньках и во дворах, несмотря на усилия целой армии вооруженных метлами послушников, постоянно громоздились песчаные наносы.

Черепашьи лапки славятся своей низкой эффективностью.

– И Строй Ступени Пониже, – прошипел бог, с трудом взбираясь на очередную ступеньку.

Всего в нескольких дюймах от него куда‑ то спешили ноги. Это была одна из самых оживленных улиц Цитадели, она вела к Месту Сетований, и по ней каждый день проходили тысячи паломников.

Несколько раз черепаший панцирь задевала чья‑ нибудь сандалия, после чего бог Ом некоторое время крутился на месте.

– Чтоб твои ноги оторвались от тела и приземлились прямо в муравейник! – гневно орал он вслед.

Выразив таким образом свой протест, он чувствовал себя несколько лучше.

Чья‑ то нога поддела его, и бог быстро заскользил по камням, пока со звоном не ударился об изогнутую металлическую решетку, вмонтированную в стену. Только молниеносное движение челюстей спасло его от падения. Покачиваясь, бог завис над подвалом.

У черепах небывало сильные челюсти. Бог немного покачался, помахал лапками. Все нормально. Годы, проведенные в испещренной трещинами гористой местности, подготовили его к подобным ситуациям. Главное – зацепиться хоть лапкой…

Его внимание привлекли какие‑ то неясные звуки. Звон металла, потом раздался сдавленный крик.

Ом вывернул свой единственный глаз.

Окошко, забранное решеткой, располагалось под самым потолком очень длинной комнаты, которую заливал яркий свет, просачивающийся сюда через световые колодцы, каковые пронизывали всю Цитадель.

Сюда же свет провели специально. Ворбис настоял на этом. Инквизиторы, как говорил он, должны работать не в тени, а на свету.

Они должны отчетливо видеть то, чем занимаются.

Вот как Ом сейчас.

Некоторое время повисший на решетке бог никак не мог оторвать взгляд от ряда скамеек‑ верстаков.

В целом Ворбис не поощрял использование раскаленного железа, цепей с шипами и всяких штуковин с отверстиями и большими винтами, если, конечно, пытка не производилась публично, скажем во время Поста. Он всегда говорил, что самым обычным ножом можно добиться поистине удивительных результатов…

Но многим инквизиторам больше нравились старые, проверенные способы.

Скоро Ому наконец удалось чуточку подтянуться – ценой жуткой судороги, которая немедля свела шейные мышцы. Однако он этого даже не заметил: его мысли были заняты совсем другим. Ом попробовал зацепиться за прут сначала одной передней лапкой, потом другой. Его задние лапки занесло, однако ему удалось вонзить коготь в крошащийся камень.

Последнее усилие – и он снова выбрался на солнечный свет.

Бог шел медленно, стараясь прижиматься к стене, чтобы его не затоптали. Впрочем, он бы и так шел медленно, особого выбора у черепахи нет, но сейчас он никуда не спешил, потому что напряженно думал. Немногие боги умеют думать и идти одновременно.

Любой человек может направиться к Месту Сетований. Это одна из великих свобод, даруемых омнианством.

Также существует много способов подать петицию Великому Богу, и зависят они в основном от того, какие траты вы можете себе позволить – что, в принципе, весьма и весьма разумно. В конце концов, люди, достигшие в своей жизни успеха, сделали это с одобрения Великого Бога, ведь вряд ли такое может быть, что они добились успеха с Его неодобрения. Аналогично работа квизиции лишена даже малейшей возможности ошибки. Подозрение – уже доказательство. А как иначе? Великий Бог не заронил бы семена подозрения в умы Своих эксквизиторов, если б оно не было оправданно. Для человека, верящего в Великого Бога Ома, жизнь могла быть очень простой. И нередко – весьма краткой.

Впрочем, всегда есть жадные или глупые люди, а также те, кто в связи с некими оплошностями, допущенными в этой или прошлой жизнях, не могут позволить себе купить даже щепотку ладана. И таковым людям Бог Ом, Великий в Своей мудрости и милосердии, даровал последнюю возможность исправиться.

На Месте Сетований принимались всевозможные просьбы и мольбы. Гарантировалось, что все просьбы будут услышаны. Может быть, на них даже обратят внимание.

За Местом Сетований, представлявшим собой квадрат со стороной в двести метров, возвышался сам Великий Храм.

Там‑ то и пребывал Великий Бог.

Ну, или где‑ то рядом…

Ежедневно Место Сетований посещали тысячи паломников.

Каблук ударил Ома по панцирю и отбросил черепашку к стене. При отскоке бог угодил краем щитка в костыль и завертелся среди людских ног, словно монета. Остановился он, только когда врезался в скатанный матрас какой‑ то старухи, которая, подобно многим другим верующим, полагала, что действенность ее молитвы напрямую зависит от времени, проведенного на площади.

Бог одурело заморгал. Он ощущал себя так, словно вновь оказался в когтях у орла – или повис на решетке над подвалом квизиции… Впрочем, нет, ничего худшего, чем увиденное в подвале, просто быть не могло…

Он успел уловить несколько слов, прежде чем чья‑ то нога отбросила его в сторону.

– Уже три года засуха свирепствует в нашей деревне… Пошли хоть маленький дождичек, а, Господи?

Вращаясь на верхушке панциря и смутно пытаясь сообразить, прекратят ли люди пинать его, если он им таки ответит, Великий Бог пробормотал:

– Нет проблем.

И тут же, заработав очередной пинок, завертелся, невидимый для верующих, среди леса ног. Мир вокруг помутнел.

До него донесся старческий, полный безнадежности голос:

– Бог, а Бог, почему моего сына забрали в твой Божественный Легион? Кто теперь будет работать на поле? Разве ты не мог призвать другого мальчика?

– Э‑ э, я постараюсь все уладить… – пропищал Ом.

Сандалия ударила его под хвост, и бог отправился в краткий полет над площадью. Под ноги никто из молящихся не смотрел. Все свято верили в то, что, если, бормоча молитву, уставиться на золотые рога на крыше храма, это придаст словам действенности. На удар черепахой по лодыжке люди автоматически отвечали пинком.

– …Моя жена, страдающая…

– И поделом ей!

Бум…

– …Очисти колодец в нашей деревне, который полон…

– Так вам и надо!

Бум…

– …Каждый год налетает саранча, и…

– Обещаю, если только…

Бум…

– …Пропал в море пять месяцев назад…

– …Хватит меня пинать!

Черепашка приземлилась на левый бок посреди свободного залитого солнцем пятачка.

Сразу попав в поле зрения…

Большую часть жизни животного занимает распознавание образов – форм охотника и добычи. Лес, на взгляд существа случайного, остается обычным лесом, но для голубки этот лес – ничего не значащий расплывчатый зеленый фон, а вот на переднем плане у нее – сидящий на ветке дерева сокол, которого вы совершенно не заметили. Для крохотной точки парящего в высоте канюка вся панорама мира – серый туман, значение имеет лишь добыча, которая пытается укрыться в траве.

Сидевший на священных Рогах орел взлетел в небо.

К счастью, благодаря той же самой связи, которая возникает между охотником и жертвой, черепашка в ужасном предчувствии вовремя подняла свой единственный глаз.

Орлы – существа достаточно целеустремленные. Если им в голову втемяшилась мысль об обеде, она останется там, пока не будет удовлетворена.

Двое божественных легионеров охраняли покои Ворбиса. На Бруту они посмотрели косо, словно в поисках предлога наброситься на потенциального мятежника.

Тщедушный седой монах отворил дверь, провел Бруту в маленькую, бедно обставленную комнатку и многозначительно указал на табурет.

Брута послушно сел. Монах исчез за шторой. Брута обвел взглядом комнату, и…

Тьма поглотила его. Однако, едва он успел пошевелиться, – рефлексы Бруты оставляли желать лучшего даже в обычных обстоятельствах, – чей‑ то голос у самого его уха тихо произнес:

– Не паникуй, брат. Я приказываю тебе не паниковать.

Лицо Бруты закрывала плотная ткань.

– Просто кивни, мальчик.

Брута кивнул. Ему надели на голову мешок. Каждый послушник знал об этой традиции. О ней рассказывали в опочивальнях, перед тем как заснуть. Мешок на голове нужен затем, чтобы инквизиторы не знали, кого пытают…

– Молодец. А сейчас мы перейдем в другую комнату. Ступай осторожно.

Чьи‑ то руки подняли его с табурета и куда‑ то повели. Сквозь туман непонимания он почувствовал мягкое прикосновение шторы, затем ощутил под ногами ступени, по которым спустился в помещение с засыпанным песком полом. Руки крутанули его несколько раз, твердо, но беззлобно, а затем потащили по коридору. Прошуршала еще одна штора, после чего его охватило необъяснимое ощущение, что он оказался в какой‑ то просторной зале.

Только потом, много позже, Брута осознал: страха не было. Мешок надели ему на голову в покоях главы квизиции, а он даже не подумал испугаться. Потому что у него была вера.

– За твоей спиной стоит стул. Садись.

Брута сел.

– Можешь снять мешок.

Брута повиновался.

И прищурился от яркого света.

В дальнем конце комнаты на табуретах, каждый из которых охранялся двумя божественными легионерами, сидели три фигуры. Брута сразу же узнал орлиное лицо дьякона Ворбиса, по одну сторону от него сидел коренастый мужчина, по другую – какой‑ то толстяк, но не крепкого телосложения, как сам Брута, а настоящая бочка с салом. Все трое были облачены в простые серые рясы.

Раскаленных щипцов нигде поблизости видно не было. Как и острых ланцетов.

Все пристально смотрели на него.

– Послушник Брута? – уточнил Ворбис.

Брута кивнул.

Ворбис усмехнулся – так усмехаются очень умные люди, подумав о чем‑ то не слишком смешном.

– Еще настанет тот день, когда мы будем называть тебя братом Брутой… – сказал он. – Или даже отцом Брутой? Впрочем, как мне кажется, это чересчур. Лучше этого избежать. Думаю, нам следует сделать все возможное, чтобы ты как можно скорее стал поддьяконом Брутой. Твое мнение?

У Бруты не было никакого мнения. Он лишь смутно понимал, что сейчас обсуждается его продвижение по службе, но разум словно отключился.

– Впрочем, достаточно об этом, – промолвил Ворбис с легким раздражением человека, понимающего, что основная часть работы в этом разговоре ложиться на его плечи. – Узнаешь ли ты просвещенных отцов, что сидят слева и справа от меня?

Брута покачал головой.

– Прекрасно. У них имеются к тебе кое‑ какие вопросы.

Брута кивнул.

Толстяк слегка наклонился вперед.

– У тебя есть язык, мальчик?

Брута кивнул, потом, вдруг подумав, что этого недостаточно, предъявил свой язык для осмотра.

Ворбис предостерегающе положил ладонь на руку толстяка.

– Очевидно, наш молодой друг пребывает в благоговейном страхе, – мягко пояснил он и улыбнулся юноше. – Но, Брута, отбрось свой страх, прошу тебя, я хочу задать тебе несколько вопросов. Понимаешь меня?

Брута кивнул.

– Перед тем как тебя сюда привели, несколько секунд ты находился в приемной. Опиши ее.

Брута тупо смотрел на него. Но турбины памяти уже пришли в движение без всякого его участия, и в переднюю часть мозга потоком хлынули слова.

– Комната примерно три квадратных метра. С белыми стенами. Пол усыпан песком, только в углу у двери видны каменные плиты. На противоположной стене окно, на высоте примерно двух метров. На окне – решетка из трех прутьев. Табурет на трех ногах. Святая икона пророка Урна на стене, вырезана из афации с серебряным окладом. На нижнем левом углу рамы – царапина. Под окном на стене – полка. На полке ничего нет, кроме подноса.

Ворбис скрестил длинные пальцы под орлиным носом.

– А на подносе? – спросил он.

– Прошу прощения, господин?

– Что было на подносе, сын мой?

Изображения закрутились перед глазами Бруты.

– На подносе был наперсток. Бронзовый наперсток. И две иголки. Тонкий шнур с узлами. С тремя узлами. А еще на подносе лежали девять монет. Серебряная чаша с узором из листьев афации. Длинный кинжал. Стальной, как мне кажется, с черной рукояткой, семигранный. Клочок черной ткани. Перо и грифельная доска…

– Опиши монеты, – пробормотал Ворбис.

– Три из них были цитадельскими центами, – не задумываясь ответил Брута. – Две с Рогами, одна с короной о семи зубцах. Четыре монеты – очень маленькие и золотые. На них была надпись, которая… Ее я прочитать не могу, но, если мне дадут перо и пергамент, думаю, я мог бы попробовать…

– Это какая‑ то шутка? – спросил толстяк.

– Уверяю, – произнес Ворбис, – мальчик имел возможность видеть комнату не более секунды. А другие монеты, Брута? Расскажи нам о них.

– Другие монеты были большими. Бронзовыми. То были эфебские дерехмы.

– Откуда ты знаешь? Они достаточно редки в Цитадели.

– Я видел их однажды, о господин.

– И когда же?

Лицо Бруты исказилось от напряжения.

– Я не совсем уверен… – наконец выдавил он.

Толстяк торжествующе посмотрел на Ворбиса.

– Ха!

– Кажется… – сказал Брута. – Кажется, это было днем… или утром. Скорее всего, около полудня. Третьего грюня в год Изумленного Жука. В нашу деревню пришли торговцы и…

– Сколько лет тебе тогда было? – перебил Ворбис.

– Три года без одного месяца, господин.

– Этого не может быть! – воскликнул толстяк.

Брута пару раз открыл и закрыл рот. Почему этот толстяк так говорит? Его же там не было!

– А ты не ошибаешься, сын мой? – уточнил Ворбис. – Сейчас ты почти взрослый человек… Семнадцати, восемнадцати лет? Вряд ли ты мог настолько четко запомнить чужеземную монету, которую видел мимолетно целых пятнадцать лет назад.

– Нам кажется, ты все это придумываешь, – подтвердил толстяк.

Брута промолчал. Зачем что‑ то придумывать, если все находится в голове?

– Неужели ты помнишь все, что когда‑ либо с тобой происходило? – спросил коренастый мужчина, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора.

Брута был рад его вмешательству.

– Нет, господин, не все. Но почти.

– Ты что‑ то забываешь?

– Э… Да. Кое‑ что я никак не могу вспомнить.

Брута слышал о забывчивости, но с трудом представлял, что это такое. Однако в его жизни случались моменты – особенно это касалось самых первых ее лет, – когда не было… ничего. Однако это не память стерлась, нет, то были огромные запертые комнаты в особняке, построенном сплошь из воспоминаний. События не были забыты, ибо в таком случае запертые комнаты сразу прекратили бы свое существование, просто комнаты кто‑ то… запер.

– Расскажи нам о своем самом раннем воспоминании, сын мой, – ласково попросил Ворбис.

– Я увидел яркий свет, а потом кто‑ то меня шлепнул, – ответил Брута.

Все трое тупо уставились на него. Обменялись взглядами. Сквозь мучительный страх до сознания Бруты донеслись отрывки ведущегося шепотом обсуждения.

– …А что мы теряем? … Безрассудство, возможно, это все происки демонов… Но ставки слишком высоки… Любая случайность, и мы пропали…

И так далее.

Брута оглядел комнату.

Обстановке в Цитадели никогда не придавали особого значения. Полки, табуреты, столы… Среди послушников ходили слухи, что у жрецов, занимавших в иерархии высшие посты, мебель вся сделана из золота, но в этой комнате Брута ничего подобного не обнаружил. Обстановка была такой же строгой и простой, как и в комнатах послушников, хотя строгость эта была… более пышной, если можно так выразиться. Здесь царила не вынужденная скудность, а скорее умышленная пустоватость.

– Сын мой?

Брута поспешно повернулся.

Ворбис посмотрел на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстяк пожал плечами.

– Брута, – сказал Ворбис, – возвращайся к себе в опочивальню. Перед твоим уходом слуга даст тебе поесть и попить. Завтра на рассвете явишься к Вратам Рогов, ты отправляешься со мной в Эфеб. Ты что‑ нибудь слышал о делегации в Эфеб?

Брута покачал головой.

– Возможно, ты и не должен был о ней слышать, – кивнул Ворбис. – Мы едем туда, чтобы обсудить с тамошним тираном кое‑ какие политические вопросы. Понимаешь?

Брута снова покачал головой.

– Хорошо, очень хорошо. Кстати, Брута? …

– Да, господин?

– Об этой встрече ты должен забыть. Ты никогда не был в этой комнате. И нас здесь не видел.

Брута в изумлении уставился на Ворбиса. Ерунда какая‑ то… Нельзя же захотеть – и забыть! Некоторые вещи забываются сами – ну, те, что хранятся в запертых комнатах, – но это происходит по воле какого‑ то непонятного для него механизма. Что имел в виду этот человек?

– Хорошо, господин, – послушно откликнулся Брута.

Ему показалось, что так будет проще.

Богам не к кому обратиться за помощью, и, если ты сам бог, никому ты не помолишься.

Вытянув шею и торопливо перебирая неуклюжими лапками, Великий Бог Ом мчался к ближайшей статуе. Статуя оказалась им самим, только в виде топчущего безбожника быка, но это не утешало.

В любое мгновение орел мог прекратить кружиться и камнем пасть на жертву.

Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой унаследовал целый мешок инстинктов, большинство из которых крутились вокруг ужасного страха перед существом, нашедшим способ обедать черепахами.

Богам не к кому обратиться за помощью.

Ом никогда не думал, что окажется в подобной ситуации.

Но каждое живое существо порой нуждается в дружеской поддержке.

– Брута!

Брута был не слишком уверен в своем ближайшем будущем. Дьякон Ворбис явно отстранил его от занятий, а поэтому занять остаток дня было абсолютно нечем.

Тогда Брута снова устремился к саду. Пора было подвязывать бобы, и этот факт он воспринимал с радостью. С бобами он чувствовал себя уверенно. Они не отдавали невыполнимых приказаний, типа «а ну забудь! ». Кроме того, если ему придется куда‑ то там уехать, прежде нужно доокучить дыни и растолковать кое‑ что Лю‑ Цзе.

Лю‑ Цзе был неотъемлемой частью сада.

Подобный человек есть в каждой организации. Он может подметать мрачные длинные коридоры, бродить среди полок на магазинных складах (и только такой человек знает, где что находится) или состоять в неоднозначных, но крайне важных и запутанных отношениях с котельной. Этого человека знают все до единого, ходят слухи, что он работал здесь всегда. А еще никто не имеет ни малейшего представления, куда подобные люди деваются, когда их нет там… ну, там, где они обычно находятся. Лишь иногда тот, кто понаблюдательнее всех прочих (научиться наблюдательности совсем не так трудно, как говорят), вдруг останавливается и задумывается о странном работнике… чтобы в следующее мгновение заняться чем‑ нибудь другим.

Лю‑ Цзе плавно передвигался из сада в сад вокруг всей Цитадели – и при этом он практически не интересовался растениями, что было, мягко говоря, необычным. Он занимался почвой, навозом, перегноем, компостом, глиной, песком и пылью, а также средствами их перемещения с места на место. Обычно он работал метлой или ворочал кучи. Но как только кто‑ то сажал в одну из вышеперечисленных субстанций семена, Лю‑ Цзе мигом терял к ней всякий интерес.

Когда появился Брута, Лю‑ Цзе разравнивал дорожки граблями. У него это получалось очень и очень неплохо. После Лю‑ Цзе оставалась рубчатая поверхность и плавные мягкие повороты. Брута всегда чувствовал себя чуть‑ чуть виноватым, шагая по такой дорожке.

Они с Лю‑ Цзе почти не общались, потому что от слов тут ничего не зависело. Старик лишь кивал и улыбался однозубой улыбкой.

– Я на какое‑ то время уеду, – громко и отчетливо произнес Брута. – Наверное, в сад пришлют кого‑ нибудь другого, но кое‑ что тут нужно обязательно сделать…

Кивок, улыбка. Старик терпеливо шел следом по грядкам, пока Брута объяснял ему насчет бобов и овощей.

– Ты понял? – спросил он после десяти минут сплошных объяснений.

Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, манящий жест.

– Что?

Кивок, улыбка, манящий жест. Кивок, улыбка, манящий жест, улыбка.

Лю‑ Цзе боком продвигался в дальний конец обнесенного стеной сада, где хранились его любимые компостные кучи, груды цветочных горшков и другие косметические садовые средства. Как подозревал Брута, старик и спал здесь же.