Terry David John Pratchett 17 страница

Столы на козлах были уставлены блюдами, к которым больше всего подходило определение «пир на весь мир»: пирогами со свининой, похожими на лакированные фортификационные сооружения; чанами с ядреными маринованными луковицами, картошкой в мундире, плавающей в холестериновом океане топленого масла. Некоторые местные старейшины уже расположились на принесенных скамейках и стоически, хоть и беззубо, жевали. У них был вид людей, решительно настроенных провести здесь всю ночь.

– Даже старики веселятся. Это приятно, – заметила госпожа Флитворт.

Смерть посмотрел на едоков. Большинство из них были моложе госпожи Флитворт.

Откуда‑ то из ароматной темноты доносились смешки.

– И молодежь тоже, – добавила госпожа Флитворт. – Об этом времени года у нас даже поговорку сложили. Сейчас вспомню… «Пшеница спелая, орехи зрелые, юбки…» И что‑ то там с юбками. – Она вздохнула. – Как время летит, да?

– ДА.

– Знаешь, Билл Двер, может, ты был прав насчет позитивного мышления. Сегодня я чувствую себя значительно лучше.

– ДА?

Госпожа Флитворт оценивающе посмотрела на площадку для танцев.

– В свою девичью пору я здорово танцевала. Могла перетанцевать кого угодно. Сначала всю ночь напролет, а потом весь день напролет.

Она развязала узел, стягивающий волосы на затылке в тяжелый комок, и дала им рассыпаться белым водопадом.

– Билл Двер, я приглашаю тебя на танец.

– ВЕСЬМА ПОЛЬЩЕН, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

Под навесом первый скрипач кивнул своим коллегам, поднял скрипку к подбородку и затопал ногой по доскам…

– Э‑ э, раз! Э‑ э, два! Раз‑ два‑ три‑ четыре…

Представьте себе пейзаж, заливаемый оранжевым светом месяца. Далеко внизу – маленький круг света от горящего в ночи костра. Были старые любимые танцы – кадриль, хоровод, кружение, во время которых танцоры, если бы они держали фонарики в руках, нарисовали бы топологические сложности, недоступные пониманию обычной физики, а также танцы, которые заставляли абсолютно нормальных людей издавать крики типа: «До‑ си‑ до! » или «Йи‑ хоу! » – и нисколько не стыдиться этого.

Когда павших унесли с поля боя, оставшиеся в живых перешли на польку, мазурку, фокстрот, бокстрот и прочие троты. Затем последовали танцы, в которых люди образуют арку, а другие проходят сквозь нее (есть серьезное мнение, что данный тип танцев основан на воспоминаниях людей о казнях), и танцы, в которых люди образуют круг (есть не менее серьезное мнение, что данный тип основан на воспоминаниях о чуме).

И все это время две фигуры безостановочно кружились – так, словно позабыли обо всем на свете.

Когда первый скрипач остановился, чтобы перевести дыхание, из общей свалки, отбивая чечетку, вынырнула некая танцующая фигура и над ухом скрипача раздался странный потусторонний голос:

– ПРОДОЛЖАЙ, МУЗЫКАНТ, НЕ ПОЖАЛЕЕШЬ.

Когда же скрипач сник во второй раз, на доски возле его ног упал бриллиант размером с кулак, а появившаяся тоненькая фигурка предупредила:

– Если твои ребята перестанут играть, Уильям Шпинат, я лично позабочусь о том, чтобы испортить всю твою никчемную жизнь.

И тут же фигурка ввинтилась обратно в толпу.

Скрипач посмотрел на бриллиант. На такой бриллиант можно было купить пять любых королевств Плоского мира. Он поспешно загнал камень под свой стул.

– Что, силенки на исходе? – спросил барабанщик, ухмыляясь.

– Заткнись и играй!

Он понимал, что пальцы выводят мелодии, которых он никогда раньше не знал. Барабанщик и трубач чувствовали то же самое. Музыка лилась сама. Они не играли ее. Это она играла их.

– А СЕЙЧАС НОВЫЙ ТАНЕЦ.

– Пам‑ па‑ ра‑ рам! – вывел скрипач.

С его подбородка падали капли пота, но он отважно начал новую мелодию.

Танцоры передвигались несколько неуверенно, поскольку не знали па. Но одна пара целеустремленно шла сквозь них в хищническом полуприседе, выставив вперед сцепленные руки, точно бушприт боевого галиона. В конце площадки они развернулись, сделав движение, никак не объяснимое с точки зрения человеческого тела, и снова принялись рассекать толпу.

– Как это называется?

– ТАНГО.

– Нас не посадят в тюрьму за вызывающее поведение?

– ВРЯД ЛИ.

– Поразительный танец. Музыка сменилась.

– А этот я знаю! Это щеботанский танец боя быков! Оле!

– Я БУДУ МАТАДОРОМ!

Музыка дополнилась треском чего‑ то пустотелого.

– А кто играет на маракасах? Смерть ухмыльнулся.

– МАРАКАСЫ? МНЕ НЕ НУЖНЫ… МАРАКАСЫ.

А потом наступило сейчас.

Луна призрачно маячила над самым горизонтом. С другой стороны уже появилось далекое свечение приближающегося дня.

И они ушли с площадки.

Та сила, что двигала музыкантами все эти часы, начала ослабевать. Они посмотрели друг на друга. Скрипач Шпинат проверил бриллиант. Камень лежал на месте.

Барабанщик массировал онемевшие запястья.

Затычка беспомощно посмотрел на измученных танцоров.

– Ладно, последний раз… – сказал он и поднял скрипку к плечу.

Госпожа Флитворт и ее спутник прислушались к туману, медленно наползавшему на поле вместе с рассветом.

Смерть узнал медленный, настойчивый ритм, доносящийся из серой пелены. Эта музыка напомнила ему о деревянных фигурках, кружащихся во Времени, пока не кончится завод.

– ЭТОТ ТАНЕЦ МНЕ НЕИЗВЕСТЕН.

– Это прощальный вальс.

– Я ДУМАЛ, ТАКОГО НЕ БЫВАЕТ.

– Знаешь, – сказала госпожа Флитворт, – весь вечер я размышляла, как это произойдет. Как ты это сделаешь. Ну, люди ведь должны от чего‑ то умирать. Честно говоря, я думала, что умру от изнеможения, но я никогда не чувствовала себя лучше. Это было лучшее время в моей жизни, а я даже не запыхалась. Меня как будто что‑ то подстегивало, Билл Двер. И я…

Она вдруг замолчала.

– Я ведь не дышу, да. – Это не было вопросом. Она поднесла к лицу ладонь и попыталась дунуть.

– НЕТ.

– Понятно. Я в жизни так не веселилась… ха! Но… когда это? …

– КОГДА ВЫ СКАЗАЛИ, ЧТО Я ВСЕЛЯЮ В ВАС НОВУЮ ЖИЗНЬ.

– Да?

– ТОГДА‑ ТО ВАША ЖИЗНЬ И ЗАКОНЧИЛАСЬ. Но госпожа Флитворт, казалось, не слышала его. Она вертела перед глазами свою ладонь так, словно видела ее впервые в жизни.

– Ты изменил меня, Билл Двер, – призналась она.

– НЕТ. ИЗМЕНЯТЬ СПОСОБНА ТОЛЬКО ЖИЗНЬ.

– Я хотела сказать, что выгляжу моложе.

– Я ИМЕЛ В ВИДУ ТО ЖЕ САМОЕ.

Он щелкнул пальцами. Бинки перестала щипать траву у ограды и подскакала к ним.

– Видишь ли, – сказала госпожа Флитворт, – я часто думала… Часто думала, что у каждого человека есть свой, ну, естественный возраст. Иногда встречаешь десятилетних ребятишек, которые ведут себя так, словно им уже под сорок. А некоторые рождаются пожилыми. Было бы приятно знать, что мне… – Она оглядела себя. – Что мне всю мою жизнь было, допустим, восемнадцать.

Смерть ничего не ответил. Он помог ей сесть на лошадь.

– Когда я вижу, что делает с людьми жизнь, ты кажешься не таким уж плохим.

Смерть прищелкнул зубами. Бинки тронулась с места.

– А ты никогда не встречал Жизнь?

– ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕТ.

– Вероятно, это нечто большое, белое, кипящее энергией. Похожее на электрическую бурю и одетое в штаны.

– СОМНЕВАЮСЬ.

Бинки поднялась в утреннее небо.

– Ну и ладно… – махнула рукой госпожа Флитворт. – Смерть всем тиранам!

– ДА.

– А куда мы едем?

Бинки шла галопом, но пейзаж не изменялся.

– Должна признать, лошадь у тебя хорошая, – дрожащим голосом сказала госпожа Флитворт.

– ДА.

– Но что она делает?

– НАБИРАЕТ СКОРОСТЬ.

– Но мы никуда не двигаемся… Они исчезли.

Они появились снова.

Пейзаж изменился. Возникли заснеженные и покрытые зеленоватым льдом горные вершины. Однако эти горы не были старыми, изношенными временем и непогодой. С плавными лыжными склонами. Нет, эти горы были молодыми, мрачными и полными энергии. Их испещряли ловко скрытые ущелья и безжалостные трещины. На ваш вопль здесь откликнется уж никак не одинокое стадо горных козлов, а пятьдесят тонн снега срочной доставкой.

Лошадь приземлилась на снежном бордюре, который ни в коем случае не должен был их выдержать.

Смерть слез с коня и помог спуститься госпоже Флитворт.

Они прошли по снегу к замерзшей тропе, огибавшей склон горы.

– Зачем мы здесь? – спросила госпожа Флитворт.

– ПОДОБНЫМИ ВСЕЛЕНСКИМИ ВОПРОСАМИ Я НЕ УВЛЕКАЮСЬ.

– Я имела в виду, зачем мы прилетели на эту гору. Почему прилетели именно в это место… – терпеливо пояснила госпожа Флитворт.

– ЭТО НЕ МЕСТО.

– Что же это в таком случае?

– ИСТОРИЯ.

Они свернули за поворот. И увидели пони с тюком на спине. Лошадка неторопливо объедала листья с растущих здесь чахлых кустиков. Сама тропа заканчивалась стеной подозрительно чистого снега.

Смерть достал из складок плаща жизнеизмеритель.

– СЕЙЧАС, – сказал он и шагнул в снег. Она уставилась на снег и подумала, а хватит ли у нее смелости последовать за ним. Очень трудно отказаться от привычки ощущать плотность предметов.

А потом это оказалось ненужным.

Из снега кто‑ то вышел.

Смерть поправил уздечку и сел на Бинки. На секунду он задержался, чтобы бросить взгляд на две фигурки, стоящие возле снежной лавины. Они были почти невидимыми, их голоса превратились в легкое дуновение воздуха.

– А он и говорит: «СОГЛАСЕН ЛИ ТЫ ИДТИ С НЕЙ РУКА ОБ РУКУ, ПОКА Я НЕ РАЗЛУЧУ ВАС? » А я спрашиваю: куда? Он ответил, что не знает. Что случилось?

– Руфус, любовь моя, ты мне не поверишь…

– Но что это был за человек в маске? Они обернулись.

И никого не увидели.

Жители деревушки, что затерялась в Овцепикских горах, знают толк в народных танцах, и настоящий народный танец они исполняют только один раз, на рассвете, в первый день весны. А потом его не танцуют все лето. Да и зачем, если уж на то пошло? Ведь никакого проку не будет.

Но в определенный день, когда вот‑ вот должна наступить ночь, танцоры уходят с работы пораньше и достают из комодов и с чердаков другие костюмы, сплошь черные, и другие колокольчики. И разными тропами они идут к некоей долине. Они идут молча. Никакой музыки не слышно. Трудно даже представить, какой могла бы быть эта музыка.

Их колокольчики не звенят. Они сделаны из октирона, волшебного металла. Но эти колокольчики вовсе не бесшумны. Тишина – это ведь не более чем отсутствие звука. Они издают полную противоположность шуму, нечто вроде плотно сотканной тишины.

И в тот холодный день, когда свет покидает небо, среди схваченных морозом листьев и влажного воздуха они исполняют другой народный танец. Чтобы восстановить равновесие.

Жители деревни утверждают, что обязательно нужно исполнить оба танца, иначе нельзя исполнять ни одного.

Ветром Сдумс шел по Бронзовому мосту. Это было время, когда ночные жители Анк‑ Морпорка ложатся в свои постели, а дневные просыпаются. Так что ни тех ни других в это время на улицах нет.

Сдумс чувствовал, что должен прийти сюда, на это место, этой ночью, именно сейчас. Однако это чувство несколько отличалось от того, что он испытал, когда понял, что скоро умрет. Это было чувство шестеренки внутри часов – все крутится, пружина распрямляется и твое место именно здесь…

Он остановился и склонился над водой. Темная вода или по крайней мере проточная жижа обволакивала каменные устои. Была одна древняя легенда… что же там говорится? Если бросить в Анк с Бронзового моста монетку, то обязательно сюда вернешься. Или если тебя вырвет в Анк? Вероятно, первое. Большинство граждан, у которых хватит ума бросить монетку, обязательно вернутся – хотя бы для того, чтобы ее поискать.

Из тумана выступила фигура. Сдумс напрягся. – Доброе утро, господин Сдумс.

Тревога несколько отхлынула.

– А, сержант Колон? Я принял тебя за кое‑ кого другого.

– А это оказался я, ваша магическая светлость, – весело ответил стражник. – Вечно появляюсь там, где не надо.

– Насколько я понимаю, мост благополучно пережил еще одну ночь. Никто его не украл. Молодец.

– Осторожность никогда не помешает. Я стараюсь придерживаться этого принципа.

– Уверен, горожане могут спокойно спать в чужих постелях, зная, что их мост весом пять тысяч тонн никто не украдет.

В отличие от садовника Модо сержант Колон догадывался о смысле слова «ирония». «Ирон» – так в Клатче называли железо. Сержант с уважением улыбнулся Сдумсу.

– Нужно быстро соображать, чтобы всегда на шаг опережать современных бандитов, господин Сдумс.

– Хвалю. Кстати, ты никого здесь не видел?

– О нет, ни одной живой души, – улыбнулся сержант, но тут же понял, что ляпнул что‑ то не то, и поправился: – Только не прими это на свой счет, ваша честь.

– О.

– Ну, мне пора.

– Хорошо, хорошо.

– Все в порядке, господин Сдумс?

– Все отлично.

– В реку больше бросаться не будешь?

– Не буду.

– Уверен?

– Да.

– Ну и ладненько. Доброй ночи. – Он вдруг замялся. – Скоро собственную голову где‑ нибудь забуду. Один парень просил передать вот это…

Сержант Колон протянул волшебнику грязный конверт.

Сдумс вгляделся в туман.

– Какой парень?

– Да вот же он… о, уже ушел. Высокий такой, выглядит несколько странно.

Сдумс развернул клочок бумаги. «ООооо Ииии ОооИиииОООиии» – было написано там.

– А, – сказал он.

– Что, плохие новости?

– Это как поглядеть, – сказал Сдумс.

– О, верно. Замечательно… тогда спокойной ночи.

– До свидания.

Сержант Колон задержался еще на мгновение, пожал плечами и удалился.

Когда он ушел, за спиной Сдумса появилась тень.

– ВЕТРОМ СДУМС? Сдумс даже не обернулся.

– Да.

Краешком глаза он увидел, как на парапет легли две костяные руки. Фигура устроилась поудобнее, и снова воцарилась мирная тишина.

– Разве ты не сразу приступишь к делу?

– ТОРОПИТЬСЯ НЕКУДА.

– А я думал, пунктуальность – твой конек.

– В СЛОЖИВШИХСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕСКОЛЬКО МИНУТ НЕ ИМЕЮТ РЕШАЮЩЕГО ЗНАЧЕНИЯ.

Сдумс кивнул. Они стояли рядом в тишине, а вокруг начинал шевелиться город.

– Знаешь, у меня была чудесная жизнь после смерти. Ты где пропадал?

– Я БЫЛ ЗАНЯТ.

Сдумс, впрочем, почти не слушал его.

– Я встретил людей, о существовании которых даже не подозревал. Я переделал массу дел. И наконец понял, кто такой Ветром Сдумс.

– И КТО ЖЕ ОН?

– Ветром Сдумс.

– ПОНИМАЮ, ЧТО ИМЕННО ТЕБЯ ТАК ШОКИРОВАЛО.

– Да.

– ПРОШЛО СТОЛЬКО ЛЕТ, А ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОДОЗРЕВАЛ.

Ветром Сдумс точно знал, что означает слово «ирония», но он также умел распознавать и сарказм.

– Тебе‑ то легко говорить, – пробормотал он.

– МОЖЕТ БЫТЬ.

Сдумс снова уставился на реку.

– Знаешь, было просто чудесно, – признался он. – После всех этих лет я наконец‑ то почувствовал себя нужным. Это очень важно.

– ДА. НО ПОЧЕМУ?

Сдумс выглядел удивленным.

– Не знаю. Откуда мне знать? Потому что мы были вместе, я полагаю. Потому что никого там не бросили. Потому что, как выяснилось, ты давным‑ давно был мертв, но ничего не знал. Потому что нет ничего хуже одиночества. Потому что люди – это люди.

– А ШЕСТЬ ПЕНСОВ – ЭТО ШЕСТЬ ПЕНСОВ. НО ПШЕНИЦА – ЭТО НЕ ПРОСТО ПШЕНИЦА.

– Да?

– ДА.

Сдумс сел и прижался спиной к мосту. Камни были еще теплыми от дневной жары.

К его удивлению, Смерть поступил точно так же.

– ПОТОМУ ЧТО ТЫ – ЭТО ТЫ.

– Что? Да, и это тоже. А там, снаружи, есть только огромная холодная вселенная.

– ТЕБЯ ЖДЕТ СЮРПРИЗ.

– Одна жизнь – это так мало.

– О, НЕ ЗНАЮ, НЕ ЗНАЮ…

– Гм‑ м?

– ВЕТРОМ СДУМС?

– Да?

– ЭТО БЫЛА ТВОЯ ЖИЗНЬ.

И с огромным облегчением, величайшим оптимизмом и чувством, что все могло быть гораздо хуже, Ветром Сдумс умер.

Где‑ то в ночи Редж Башмак воровато огляделся по сторонам, достал из кармана маленькую кисточку и баночку с краской и принялся выводить на ближайшей стене следующий лозунг: «Внутри Всякого из Нас Живет Мертвец, Которому Не Терпится Выбраться…»

И на этом все кончилось. Конец.

Смерть стоял у окна в своем темном кабинете и смотрел на свой сад. Его темное царство застыло в вечной тиши. В форелевом пруду, где ловили рыбу гипсовые скелеты гномов, цвели темные лилии. Вдалеке виднелись призрачные очертания гор.

Это был его мир. И этого мира не было ни на одной карте.

Но сейчас этому миру чего‑ то не хватало.

Смерть взял в огромной прихожей косу, прошел мимо часов без стрелок и вышел на улицу. Он миновал черный сад, где возился с пчелиными ульями Альберт, и поднялся на небольшой холм, что высился на границе сада. За ним до самых гор простиралась бесформенная равнина – она выдерживала ваш вес и каким‑ то образом существовала, никаких других отличительных примет у нее не было.

Смерть уставился на равнину.

Подошел Альберт, вокруг головы которого еще жужжали несколько темных пчелок.

– Что ты делаешь, хозяин?

– ВСПОМИНАЮ.

– Да?

– Я ПОМНЮ, КОГДА ВСЕ ЭТО БЫЛО ЗВЕЗДАМИ.

Что же он хотел? Ах да…

Смерть щелкнул пальцами. Вдаль протянулись волнистые поля.

– Немного золота, – кивнул Альберт. – Красиво. Лично я всегда считал, что неплохо бы нам было поэкспериментировать с цветами. Смерть покачал головой. Чего‑ то все равно не хватало. А потом он понял, чего именно. Жизнеизмерители, эта огромная комната, заполненная гулом исчезающих жизней, были эффективными и необходимыми вещами, просто необходимыми для порядка. Но…

Он снова щелкнул пальцами, и подул ветерок. Поля пшеницы пришли в движение, по ним покатились волны.

– АЛЬБЕРТ?

– Да, хозяин?

– ТЕБЕ ЧТО, НЕЧЕМ ЗАНЯТЬСЯ? У ТЕБЯ ЕСТЬ КАКАЯ‑ НИБУДЬ РАБОТА?

– Вроде нет.

– ТОГДА, МОЖЕТ, ПОЙДЕШЬ ПРОГУЛЯЕШЬСЯ? Я РАЗРЕШАЮ.

– Ты хотел бы остаться один, – догадался Альберт.

– Я ВСЕГДА ОДИН. НО СЕЙЧАС Я ХОЧУ ОСТАТЬСЯ НАЕДИНЕ С СОБОЙ.

– Хорошо. Тогда пойду, займусь чем‑ нибудь в доме.

– ЗАЙМИСЬ.

Смерть стоял и смотрел, как танцует пшеница на ветру. Конечно, это всего лишь метафора. Люди – это нечто большее, чем пшеница. Они проживают свои короткие насыщенные жизни, работают, пока не кончится завод, заполняя свои дни от края до края тем, что стараются просто выжить. И все их жизни имеют одинаковую длину. И самые короткие, и самые длинные – все они равны. По крайней мере, с точки зрения вечности.

«Но не с точки зрения владельца жизни. Всегда хочется пожить подольше», – произнес где‑ то внутри тонкий голос Билла Двера.

– ПИСК.

Смерть посмотрел вниз. У его ног стояла крошечная фигурка. Он наклонился, поднял ее и поднес к глазной впадине.

– Я ЗНАЛ, ЧТО КОГО‑ ТО НЕДОСЧИТАЛСЯ. Смерть Крыс кивнул.

– ПИСК?

Смерть покачал головой.

– К СОЖАЛЕНИЮ, ПОЗВОЛИТЬ ТЕБЕ ОСТАТЬСЯ Я НЕ МОГУ, – сказал он. – У МЕНЯ НИКОГДА НЕ БЫЛО ЛЮБИМЧИКОВ.

– ПИСК?

– ТЫ ОДИН И ОСТАЛСЯ?

Смерть Крыс раскрыл маленькую костлявую лапку. Там стоял совсем крошечный Смерть Блох, смотревший смущенно, но с надеждой.

– НЕТ, НЕЛЬЗЯ. Я ДОЛЖЕН БЫТЬ БЕЗЖАЛОСТНЫМ. Я – СМЕРТЬ… ЕДИНСТВЕННЫЙ В СВОЕМ РОДЕ.

Он взглянул на Смерть Крыс. Вспомнил Азраила, заточенного в башне одиночества.

– ЕДИНСТВЕННЫЙ… ОДИН… ОДИНОЧЕСТВО… Смерть Крыс поднял мордочку.

– ПИСК?

Представьте себе высокую темную фигуру в окружении пшеничных полей…

– НЕТ, НА КОТЕ ТЕБЕ ЕЗДИТЬ НЕЛЬЗЯ. СМЕРТЬ КРЫС ВЕРХОМ НА КОТЕ – ТЫ САМ ПОДУМАЙ, ГЛУПОСТЬ КАКАЯ. СМЕРТЬ КРЫС ДОЛЖЕН ЕЗДИТЬ НА КАКОЙ‑ НИБУДЬ ТАМ СОБАКЕ…

Представьте себе еще более огромные поля, уходящие плавными волнами к далеким горизонтам…

– А МНЕ ОТКУДА ЗНАТЬ, НА КАКОЙ? НА КАКОМ‑ НИБУДЬ ТЕРЬЕРЕ…

…Поля пшеницы, живые, шепчущие что‑ то на легком ветерке…

– ПРАВИЛЬНО. И СМЕРТЬ БЛОХ ТОЖЕ МОЖЕТ НА НЕМ ЕЗДИТЬ. ОДНИМ УДАРОМ УБЬЕТЕ ДВУХ ЗАЙЦЕВ.

…Ждущие, когда заработает механизм смены времен года.

– ОБРАЗНО ВЫРАЖАЯСЬ, КОНЕЧНО.

А в конце всех историй Азраил, которому была ведома тайна, подумал:

«Я ПОМНЮ, КАК ВСЕ ЭТО СЛУЧИТСЯ ВНОВЬ».

[1] В данном случае таких мест было целых три. Ворота домов номер 31, номер 7 и номер 34, что по улице Вязов в Анк‑ Морпорке.

[2] Нож для резки бумаг – единственный инструмент, которым они могут внести свое имя в историю судебной медицины. Тем не менее подобные случаи известны.

[3] Как и во многих других учебных заведениях, в Незримом Университете существует человек, преподающий студентам основы философии. Только в данном случае речь идет о магических аспектах данных наук. И естественно, в Университете, как и в большинстве других подобных школ, такого человека тоже называют главным философом.

[4] То, что воскресший мертвец не может пересечь проточную воду, абсолютно верно. Тем не менее мутную от природы реку Анк, вобравшую в себя грязь со всех равнин и прошедшую сквозь огромный город (численность населения – 1 000 000 чел. ), вряд ли можно считать «проточной». Не говоря уж о том, что «река Анк» и «вода» – две абсолютно разные вещи.

[5] Несмотря на свою недостаточную распространенность, антипреступления на Плоском мире тем не менее встречаются и обусловлены фундаментальным законом, гласящим: в множественной вселенной всему есть своя противоположность. Естественно, антипреступления весьма и весьма редки, однако они все же случаются. Простая передача кому‑ либо чего‑ либо не считается противоположностью ограбления, но подобная передача является антипреступлением в том случае, если она сопровождается оскорблением и/или унижением потерпевшего. Таким образом, существуют следующие известные виды антипреступлений: взлом с последующим украшением квартиры, оскорбительное дарение (к примеру, вручение памятного подарка в связи с уходом на пенсию) и антишантаж (например, угрозы раскрыть врагам то, что данный известный злодей и гангстер некогда пожертвовал довольно внушительную сумму на благотворительность). Однако еще раз отметим, что должного распространения антипреступления не получили.

[6] В Анк‑ Морпорке более или менее приличными районами считаются все, кроме Теней. Тени являются настолько неприличным кварталом, что все остальные по сравнению с ними выглядят образцами благочинности и приличия.

[7] К примеру, в далекой, укромной деревушке Чесальщиков Сосен столь часто выпадают дожди из рыб, что там развились коптильное и консервное производства и даже научились делать филе из лосося. А в горных районах Сиррита овцы, которых оставляют на ночь на пастбище, утром всегда оказываются повернутыми в другую сторону.

[8] Приправщик – человек, добавляющий соль и перец к любому блюду, которое бы ему ни подали, вне зависимости от того, сколько приправ это блюдо уже содержит, и вне зависимости от родного вкуса блюда. Психиатры‑ бихевиористы, которые трудятся на огромную сеть закусочных, разбросанных по всей Вселенной, были первыми учеными, отметившими и выделившими так называемый «феномен приправщика». Быстро сориентировавшись в ситуации, они посоветовали своим хозяевам вообще не добавлять в блюда специи, чем сэкономили миллиарды разного рода местных валют. Документально подтвержденный факт.

[9] Много песен сложено об этой шумной столице, и, конечно, наиболее популярной является «Анк‑ Морпорк! Анк‑ Морпорк! Как славно, что тебя назвали Анк‑ Морпорк! ». Однако другие люди отдают предпочтение таким народным мелодиям, как «Увези меня из Анк‑ Морпорка» и «Я возвращаюсь в Анк‑ Морпорк, о горе», а также старинной «Почему, Анк‑ Морпорк, я болею тобой? »

[10] Ее коньком было предсказание всякого рода поносов и запоров. Здесь она практически никогда не ошибалась.

[11] Госпожа Торт была осведомлена и о том, что в некоторых культах существуют жрицы. Однако мысли госпожи Торт о посвящении в духовный сан женщин можно выразить исключительно непечатными словами. Чем с успехом пользовались жрецы. Культы Анк‑ Морпорка, связанные со жрицами, обычно привлекали огромные толпы переодетых в гражданскую одежду жрецов других конфессий, которые стремились хоть несколько часов провести там, где они совершенно точно не встретят госпожу Торт.

[12] Песня, которая существует буквально на всех языках и во всех мирах множественной вселенной. Причем ее всегда поют одни и те же люди, а именно те, которым, когда они вырастут, будет петь «Мы все преодолеем» следующее поколение.

[13] Многие сотни лет люди считали, что наличие тритонов в колодцах является неоспоримым доказательством свежести воды и ее пригодности для питья. Но за все это время люди ни разу не задались одним весьма важным вопросом: а куда тритоны ходят в туалет?

[14] Дурностай – это небольшой черно‑ белый зверек, обитающий высоко в Овцепикских горах и ведущий свой род от леммингов, которые, как это хорошо известно, имеют глупую привычку периодически сбрасываться в ущелья и тонуть в морях. Дурностаи тоже этим занимались. Однако все дело в том, что размножаются мертвые животные крайне отвратительно, поэтому годы шли и все больше становилось дурностаев, являющихся прямыми потомками тех грызунов, которые, подойдя к краю обрыва, пищали на своем дурностайском языке нечто вроде: «Слушайте, оставьте эти игры солдатам». Современные грызуны не спеша спускаются с обрывов и строят маленькие лодочки, чтобы преодолевать водные пространства. Когда же в дурностайском экстазе они вылетают на берег моря, то некоторое время сидят там, избегая смотреть друг другу в глаза, а потом тихонько разбредаются по домам, давая обещание никогда больше не поддаваться стадному чувству.

[15] Способность старушек переносить тяжелые грузы просто феноменальна. Исследования показали, что муравей может переносить груз, в сто раз превышающий его собственный вес, но никто так и не смог определить предел подъемной силы средней сухонькой восьмидесятилетней бабушки испанского крестьянина.

[16] При загрузке проволочных тележек существует негласная традиция класть наиболее хрупкие предметы в самый низ.

[17] Считается, особенно в тех мирах, где все же взошла и процветает торговая форма жизни, что проволочные тележки собираются в неких особых уединенных местах, откуда их забирают специально обученные вольнонаемные молодые люди и везут в естественную среду обитания. Однако это мнение абсолютно не соответствует истине. На самом деле эти молодые люди – охотники. Они преследуют скрипучие стада диких тележек, ставят на них всевозможные ловушки, а поймав, ломают их вольный дух, приручают и ведут караванами в рабство. Возможно, это действительно так.

[18] Наиболее страстным из всех любовников Плоского мира считается маленький, но необычайно настойчивый и невероятно удачливый гном Казанундер. Его имя произносится с уважением и благоговением на всех собраниях владельцев стремянок.

[19] «Фонд Римонта Крышы Затеряннаго Храма! Асталось сабрать всиго 6000 залатых!! Жертвуйте Щедро!! Спасиба!!! »