Терри Пратчетт 6 страница

– Э‑ э. Пиво.

Эск обдумала его ответ. Она смутно помнила, что однажды пробовала пиво и у него был какой‑ то подержанный вкус. Но тут у нее в памяти всплыл другой напиток, который, как считали жители Дурного Зада, гораздо лучше пива. Это был один из самых заветных матушкиных рецептов, к тому же полезный для здоровья, потому что в него входили только фрукты, плюс неоднократное замораживание, кипячение и осторожная проверка маленьких капелек зажженной свечой.

Если ночь выдавалась по‑ настоящему холодной, матушка вливала в молоко Эск маленькую ложечку этого напитка. Причем ложка должна была быть деревянной – из‑ за того, что он делал с металлом.

Эск сконцентрировалась. Она вызвала у себя во рту нужный привкус и обнаружила, что при помощи тех скромных умений, в которых она уже начала разбираться, но которые пока еще не постигла, может разложить вкус на маленькие разноцветные фигурки….

Тощая жена Скиллера вышла из задней комнаты, чтобы посмотреть, почему внезапно стало так тихо, и трактирщик взмахом руки погрузил ее в гнетущее молчание. Эск стояла, закрыв глаза, и слегка покачивалась.

…Фигурки, которые не потребовались, отправились обратно в резерв, потом она отыскала необходимые дополнительные фигурки, соединила их вместе, еще там был такой крючочек, который означает, что они превратят любую жидкость в свое подобие…

Скиллер осторожно повернулся и посмотрел на стоящую сзади бочку. Запах в трактире изменился. Скиллер буквально почувствовал, как из древних клепок мягко сочится чистое золото.

С преувеличенной аккуратностью он достал из запаса под стойкой небольшой стаканчик и выпустил из крана несколько капель темной золотистой жидкости. Задумчиво рассмотрев ее в свете лампы, он повращал стакан, пару раз нюхнул и махом опрокинул его содержимое себе в рот.

Лицо трактирщика не изменилось, хотя глаза повлажнели, а горло слегка задрожало. Его жена и Эск увидели, как у него на лбу выступили крошечные бисеринки пота. Прошло десять секунд, но Скиллер, очевидно, намеревался побить какой‑ то героический рекорд. Может быть, из его ушей шел пар, а может, это всего лишь слухи. Его пальцы выбивали на поверхности стойки странную дробь.

Наконец он проглотил то, что было у него во рту, и, казалось, придя к какому‑ то решению, торжественно повернулся к Эск и спросил:

– Еохха, хы хнаэх, ххо эхо хахоэ? Он наморщил лоб, еще раз прогоняя фразу у себя в уме, и предпринял новую попытку:

– Хах хы эхо ххевава? И сдался:

– Эхо хе хиуо!

Его жена фыркнула и взяла из мужниной безвольной руки стакан. Понюхала. Посмотрела на бочки – на десять бочек.

Встретила нетвердый взгляд Скиллера. В своем отдельном раю на двоих они начали беззвучно подсчитывать сумму, которую можно выручить за шестьсот галлонов трижды очищенного белого горного персикового бренди. Но вскоре у них кончились цифры.

Госпожа Скиллер соображала быстрее, чем муж. Она нагнулась и улыбнулась Эск, которая чувствовала себя слишком усталой, чтобы толком сощуриться в ответ. Улыбка вышла не очень удачной, поскольку госпоже Скиллер явно не хватало практики.

– Как ты сюда попала, малышка? – спросила трактирщица голосом, который наводил на мысли о пряничных домиках и захлопывающейся дверце большой печи.

– Я была с матушкой и потерялась.

– А где сейчас матушка, дорогуша? “Бум‑ м”, – снова грохнули дверцы печи. Всем блуждающим в метафорических лесах предстояла тяжелая ночь.

– Полагаю, где‑ то.

– Ты хотела бы поспать на большой перине, славной и теплой?

Эск посмотрела на госпожу Скиллер с благодарностью – хотя у нее появилось смутное ощущение, что лицо женщины напоминает мордочку нетерпеливого хорька – и кивнула.

Вы правы. Чтобы разобраться с этим, одного проходящего дровосека мало.

* * *

Матушка тем временем находилась в двух кварталах от трактира. Согласно общепринятым стандартам, она тоже заблудилась. Правда, сама она взирала на создавшуюся ситуацию с несколько иной точки зрения. Матушка всегда знала, где находится, просто заблудилось все остальное.

Выше уже упоминалось о том, что отыскать человеческое сознание гораздо труднее, чем, скажем, сознание лисицы. Человеческое сознание, которое наверняка узрит в этом какую‑ то инсинуацию, обязательно поинтересуется почему. А вот почему.

У животных сознание простое и потому очень четкое. Животные не тратят времени на то, чтобы разделять переживания на мелкие кусочки и раздумывать о том, что они упустили. Все великолепие Вселенной четко выражается для них в виде а) того, с чем спариваются; б) того, что едят; в) того, от чего убегают, и г) камней. Это освобождает животных от ненужных мыслей и придает их сознанию остроту, направленную только на то, что действительно имеет значение. По сути дела, ни одно нормальное животное даже пытаться не станет одновременно ходить и жевать резинку.

Средний же человек сутками напролет думает о самых разнообразных вещах, постоянно отвлекаемый десятками биологических календарей и хронометров. У него бывают мысли, которые он вот‑ вот произнесет вслух, личные мысли, настоящие мысли, мысли о мыслях и целая гамма подсознательных мыслей. С точки зрения телепата, в человеческой голове царит какофония. Это железнодорожный вокзал, где все репродукторы говорят одновременно. Это весь спектр станций длинных, средних и коротких волн – причем некоторые из станций нельзя даже назвать приличными, это пираты‑ отщепенцы, промышляющие в запретных морях и проигрывающие полуночные пластинки с непристойными стихами.

Матушка, пытающаяся отыскать Эск при помощи чтения сознаний, с равным успехом могла искать иголку в стоге сена.

У нее, конечно, ничего не вышло, но сквозь многоголосые завывания тысячи одновременно думающих мозгов пробилось достаточно отголосков смысла, чтобы убедить матушку, что мир и в самом деле так глуп, каким она всегда его считала.

На углу она встретилась с Хильтой. Та несла с собой метлу, чтобы начать поиск с воздуха (хотя ей нужно было соблюдать осторожность, ибо жители Охулана обеими руками голосовали за Поддерживающее Притирание, но летающие женщины, по их мнению, – это уж чересчур). Хильта была расстроена.

– Понятия не имею, куда она подевалась, – развела руками матушка.

– А ты к реке спускалась? Она могла свалиться в воду!

– Тогда бы она мигом выпрыгнула обратно. Кроме того, она умеет плавать. Я думаю, она где‑ то прячется, черт бы ее подрал.

– И что нам делать?

Матушка смерила подругу испепеляющим взглядом:

– Хильта Козлиха, мне за тебя стыдно, ты ведешь себя как трусиха. Вот я, к примеру, разве я обеспокоена чем‑ нибудь?

Хильта посмотрела на нее:

– Да. Немного. Твои губы стали тонкими‑ тонкими.

– Я просто сердита, вот и все.

– Сюда на ярмарку приходят цыгане. Они могли ее украсть.

Матушка была готова поверить чему угодно насчет городских жителей, но в вопросах, касающихся цыган, она чувствовала себя как рыба в воде.

– В таком случае они гораздо глупее, чем я считала, – бросила она. – Послушай, у нее же есть посох.

– А какой от него толк? – вопросила Хильта, которая готова была расплакаться.

– По‑ моему, из того, что я тебе говорила, ты ровным счетом ничего не поняла, – сурово произнесла матушка. – Нам просто нужно вернуться к тебе домой и ждать там.

– Чего ждать?

– Воплей, грохота, огненных шаров, чего угодно, – неопределенно ответила матушка.

– Это бессердечно!

– О, горожане сами на это напрашиваются. Давай, лети вперед, поставь чайник на огонь.

Хильта озадаченно посмотрела на нее, после чего уселась на метлу и медленно, рыская в разные стороны, скрылась в темноте среди дымоходов. Если бы метлы можно было сравнивать с машинами, данный экземпляр подметательного аппарата весьма смахивал бы на “жучок”‑ малолитражку с разбитыми окнами.

Матушка проводила Хильту взглядом и затопала следом по мокрым улицам. Для себя она решила твердо: ничто на свете не заставит ее подняться в воздух на одной из этих штуковин.

* * *

Эск лежала на огромной, мягкой и слегка влажной перине, покрывающей кровать на чердаке “Шутки”. Девочка чувствовала себя усталой, но заснуть не могла. Во‑ первых, кровать была слишком сырой и холодной. Эск с беспокойством спросила себя, хватит ли у нее смелости попытаться согреть перину, но потом передумала. Ей почему‑ то никак не давались заклинания, вызывающие огонь, как бы осторожно она ни экспериментировала. Они либо не срабатывали вообще, либо срабатывали чересчур хорошо. В лесу вокруг домика стало опасно ходить из‑ за ям, оставленных исчезающими огненными шарами. Матушка сказала, что если из затеи с обучением на волшебника ничего не выйдет, то, по крайней мере, Эск сколотит кругленькое состояние, строя нужники или выкапывая колодцы.

Девочка перевернулась на другой бок, пытаясь не обращать внимания на идущий от перины слабый грибной запах. Она вытянула руку и нащупала в темноте посох, стоящий у спинки кровати. Госпожа Скиллер упорно настаивала на том, чтобы забрать его вниз, но Эск вцепилась в посох мертвой хваткой. Это была единственная вещь в мире, которая абсолютно точно принадлежала ей.

Отполированная поверхность с необычной резьбой казалась странно успокаивающей. Эск заснула, и ей снились браслеты, неизвестные свитки и горы. Далекие звезды над горами и холодная пустыня, где неведомые существа ковыляли по сухому песку и смотрели на нее фасетчатыми, как у насекомых, глазами…

Где‑ то скрипнула ступенька. Немного погодя скрип повторился. Потом наступила тишина, именно та задыхающаяся, мохнатая тишина, которая происходит оттого, что кто‑ то старается стоять как можно более неподвижно.

Дверца на чердак приоткрылась. В ее проеме появился Скиллер – черная тень на фоне горящих на лестнице свечей. Он тихо пошептался с кем‑ то, затем на цыпочках, стараясь не шуметь, двинулся к изголовью кровати. Посох заскользил вбок, потревоженный осторожным движением нащупывающей руки, но трактирщик тут же подхватил его и медленно выпустил из легких застоявшийся воздух.

Оставшегося воздуха едва хватило для крика, когда посох в руках трактирщика шевельнулся. Скиллер почувствовал чешую, кольца, мускулы…

Эск, подскочив, села на кровати и успела увидеть, как Скиллер, отчаянно отмахиваясь от чего‑ то невидимого, что обвило его руки, падает назад и скатывается с чердака по крутой приставной лестнице. Снизу послышался еще один крик, свидетельствующий о том, что трактирщик свалился прямо на свою жену.

Посох с грохотом упал на пол и остался лежать там в окружении слабого октаринового сияния.

Эск соскочила с кровати и босиком подбежала к дверному проему, из‑ за которого неслись ужасные проклятия. Добра это не сулило. Эск выглянула в дверь, и ее взгляд упал на лицо госпожи Скиллер.

– Отдай посох!

Эск зашарила рукой по полу у себя за спиной, и ее пальцы сомкнулись на отполированном дереве.

– Ни за что. Он мой.

– Это неподходящая вещь для маленьких девочек, – рявкнула жена трактирщика.

– Он принадлежит мне, – заявила Эск и спокойно закрыла дверь.

Какое‑ то мгновение она прислушивалась к доносящемуся снизу бормотанию, пытаясь решить, что делать дальше. Превратив эту парочку во что‑ нибудь мерзкое, она только поднимет ненужный шум. Тем более что она не совсем представляла, как это сделать.

Дело было в том, что магия срабатывала лишь тогда, когда Эск о ней не думала. Сознание здесь не помогало, а лишь мешало.

Эск прошла к крошечному окошечку и распахнула его. В комнату ворвались ночные запахи цивилизации – аромат влажных улиц, благоухание садовых цветов, легкие намеки на переполненную отхожую яму. За окном тускло поблескивала мокрая черепица.

Когда Скиллер снова полез вверх по лестнице, Эск вытолкнула посох на крышу, выбралась следом и, чтобы не упасть, ухватилась за резные украшения, окаймляющие окно. Крыша спускалась к какой‑ то пристройке, и Эск, едва удерживая вертикальное положение, наполовину соскользнула, наполовину сбежала по неровной черепице. Прыжок с высоты шести футов на груду старых бочек, быстрый спуск по скользкому дереву – и вот она уже бежит через двор трактира.

Взбивая ногами уличный туман, она услышала звуки начавшейся в “Шутке” перебранки.

* * *

Скиллер пронесся мимо жены, положил ладонь на кран ближайшей бочки и, помедлив, нерешительно открыл его.

Комнату наполнил острый как нож запах персикового бренди. Скиллер перекрыл кран и расслабился.

– Ты боялся, что оно превратится в какую‑ нибудь гадость? – осведомилась жена. Он кивнул.

– Не будь ты таким неуклюжим… – завела она.

– Говорю тебе, он меня укусил!

– Ты мог бы стать волшебником, и мы навсегда расстались бы с этим паршивым трактиром. Неужели у тебя вообще нет амбиций?

Скиллер покачал головой.

– Думаю, чтобы стать волшебником, одного посоха мало. Кроме того, я слышал, что волшебникам нельзя жениться, им даже нельзя…

Он заколебался.

– Что? Что нельзя?

Скиллер заизвивался.

– Ну. Ты знаешь. Это.

– Клянусь богами, понятия не имею, о чем ты говоришь, – отрезала госпожа Скиллер.

– Да, наверное не имеешь.

Он неохотно вышел из погрузившейся в темноту комнаты. В принципе, волшебникам не так уж и плохо живется…

Его правота была доказана на следующее утро” когда выяснилось, что персиковое бренди в десяти бочках действительно превратилось в какую‑ то гадость.

* * *

Эск бесцельно бродила по темным улицам, пока не добралась до крошечных речных доков Охулана. У причалов мягко покачивались широкие плоскодонные баржи, из приветливых на вид печных труб поднимались витиеватые струйки дыма. Эск легко забралась на ближайшую баржу и с помощью посоха приподняла закрывающий палубу брезент.

Оттуда пахнуло теплыми запахами ланолина и навоза. Баржа была загружена шерстью.

Глупо, конечно, засыпать на незнакомой барже, не ведая, какие незнакомые утесы будут проплывать мимо, когда вы проснетесь, не подозревая, что баржи традиционно уходят рано утром (отправляясь в путь еще до того, как взойдет солнце), понятия не имея, какие горизонты будут приветствовать вас завтра.

Вы это знаете. Эск не знала.

* * *

Эск проснулась от чьего‑ то свиста. Она лежала абсолютно неподвижно, прогоняя в голове события вчерашнего вечера. Вспомнив, наконец, о том, как она здесь оказалась, девочка осторожно перекатилась на живот и чуть‑ чуть приподняла брезент.

Итак, она по‑ прежнему здесь. Но это “здесь” успело переехать.

– Значит, вот что называют плаванием, – сказала она себе, наблюдая за скользящим мимо далеким берегом. – По‑ моему, в этом нет ничего особенного.

Ей и в голову не пришло испугаться. В течение первых восьми лет ее жизни мир был чрезвычайно скучным местом, и теперь, когда он понемногу становился интересным, она не собиралась проявлять неблагодарность.

К далекому свисту присоединился лай. Эск откинулась в шерсть, мысленно потянулась к собаке и, отыскав ее сознание, мягко Позаимствовала его. Из бестолковых, беспорядочных мыслей животного она узнала, что на барже плывут по меньшей мере четыре человека, а на других баржах, вереницей протянувшихся по реке, находится еще множество людей. Некоторые из этих людей, похоже, были детьми.

Она отпустила собаку и долго смотрела на пейзаж – баржи проплывали меж высокими оранжевыми утесами, опоясанными полосами камня самых разных цветов, благодаря чему горы выглядели громаднейшими сандвичами, сооруженными каким‑ то голодным богом. Эск всячески пыталась увильнуть от упорно преследующей ее мысли. Однако та настаивала, вторгаясь в ее сознание, словно танцор, прыгающий под дверью туалета Жизни. Рано или поздно Эск придется вылезти из‑ под брезента. На этом настаивал не ее желудок, но мочевой пузырь, который не желал терпеть никаких отсрочек.

Может, если она…

Брезент над ее головой резко отдернулся в сторону, и к ней склонилось большое бородатое лицо.

– Так‑ так, – сказало лицо. – Что это у нас тут? Заяц, похоже?

Эск смерила лицо холодным взглядом.

– Ага. – Смысла отрицать очевидный факт не было. – Может, ты поможешь мне вылезти?

– А ты не боишься, что я брошу тебя.., щукам? – поинтересовалось лицо и, заметив ее растерянный взгляд, услужливо пояснило:

– Таким большим пресноводным рыбам. Шустрым. Зубастым. Щукам, одним словом.

Такая мысль даже не приходила ей в голову.

– Не боюсь, – правдиво ответила она. – А что? Ты это сделаешь?

– Нет. На самом деле нет. Не бойся.

– Я и не боюсь.

– О‑ о.

Из‑ за брезента появилась смуглая рука, прикрепленная к лицу обычными, свойственными человеку приспособлениями, и помогла Эск выбраться из гнездышка в тюках шерсти.

Эск стояла на палубе баржи и осматривалась. Небо, синее, как бочонок для сухарей, крепко обнимало широкую долину, по которой текла река, неторопливая, как бюрократическая процедура.

За спиной у Эск возвышались Овцепикские горы, которые по‑ прежнему служили коновязью для облаков, но уже не доминировали над пейзажем, как делали это все те годы, что Эск их знала. Расстояние поубавило им спеси.

– Где мы? – спросила она, вдыхая запахи плавней и осоки.

– В верховьях реки Анк, – ответил пленитель. – Ну и как тебе здесь?

Эск посмотрела вверх и вниз по течению. Анк стал гораздо шире, чем был в Охулане.

– Не знаю. Реки явно прибавилось. Это твой корабль?

– Судно, – поправил ее собеседник. Он был выше ростом, чем отец Эск, но помоложе и одет, как цыган. Большинство его зубов превратились в золотые, однако Эск решила, что сейчас не время спрашивать, как это произошло. Кроме того, у мужчины был шикарный загар, которого богачи пытаются добиться, днюя и ночуя на дорогих курортах, хотя на самом деле, чтобы его заполучить, требуется всего лишь каждый день трудиться до изнеможения на открытом воздухе. Мужчина хмурил брови.

– Да, это мое судно, – решительно изрек он, стремясь снова завладеть инициативой. – А вот что ты на нем делаешь, хотел бы я знать? Из дома, небось, сбежала? Будь ты мальчишкой, я бы предположил, что ты отправилась на поиски счастья.

– А разве девочки не могут искать счастья?

– По‑ моему, им полагается искать счастья с богатыми юношами, – ответил незнакомец, одаривая ее улыбкой на двести карат и протягивая смуглую ладонь, пальцы которой были унизаны перстнями. – Пойдем позавтракаем.

– Вообще‑ то мне хотелось бы воспользоваться вашим туалетом, – сказала Эск. Незнакомец разинул рот.

– Но это же баржа!

– И что с того?

– А то, что здесь имеется только река. – Он похлопал Эск по руке и добавил:

– Но ты не волнуйся, она привыкла к такому обращению.

* * *

Матушка стояла на причале, и ее башмак выбивал дробь на деревянном настиле. Невысокий человечек, чья должность примерно соответствовала начальнику Охуланского порта, испытал на себе полную силу ее взгляда и заметно поник. Впрочем, лицо матушки не выглядело так зловеще, как, к примеру, выглядят клещи для выдирания ногтей, зато ясно намекало, что клещи для выдирания ногтей – это не самая худшая перспектива, которая может ожидать человека в жизни.

– Так, говоришь, уплыли еще до рассвета? – переспросила она.

– Д‑ да, – отозвался человечек. – Э‑ э, я не знал, что им нельзя уплывать.

– А ты случаем не видел на борту одной из барж маленькую девочку?

“Тук‑ тук”, – угрожающе постукивал ведьмовской башмак.

– Гм‑ м. Нет. Мне очень жаль… – Лицо начальника порта вдруг просияло. – Но это были зуны. Если девочка с ними, значит, ей ничего не угрожает. Говорят, зунам можно верить. Они очень чтят семейную жизнь.

Матушка повернулась к Хильте, которая трепетала, как ошарашенная бабочка, и вопросительно подняла брови.

– О да, – пискнула Хильта. – У зунов хорошая репутация.

– М‑ м, – неопределенно отозвалась матушка и, повернувшись на каблуках, зашагала обратно к центру города.

Начальник порта обмяк, словно из его рубашки только что вытащили вешалку.

Квартирка Хильты располагалась над лавкой торговца лекарственными травами и позади дубильной мастерской. Из нее открывался великолепный вид на крыши Охулана. Хильте квартирка нравилась, поскольку обеспечивала уединение. А это уединение, как выражалась пухленькая ведьма, “очень ценят мои наиболее разборчивые клиенты, которые предпочитают совершать деликатные покупки в атмосфере спокойствия, где девиз – осмотрительность”.

Не скрывая пренебрежения, матушка Ветровоск оглядела гостиную. Здесь было чересчур много бахромы, кистей, занавесок из бус, астрологических таблиц и черных кошек. Матушка терпеть не могла черных кошек. Она принюхалась и обвиняюще спросила:

– Это что, дубильная мастерская рядом так смердит?

– Благовония, – ответила Хильта, мужественно собираясь с силами, чтобы противостоять матушкиному презрению. – Очень нравятся клиентам. Настраивают на нужный лад. Ну, сама понимаешь…

– Я, Хильта, считаю, что достойным уважения делом можно заниматься, и не прибегая к светским штучкам, – заявила матушка, усаживаясь и принимаясь за долгий непростой труд по вытаскиванию шпилек из шляпы.

– В городах все по‑ другому, – возразила Хильта. – Приходится идти в ногу со временем.

– И зачем это? Не знаю. Чайник на плите?

Матушка перегнулась через стол и сняла бархатную накидку с Хильтиного хрустального шара – сферы кварца величиной с ее собственную голову.

– Никогда не умела обращаться с этими треклятыми кремниевыми штуковинами, – проворчала она. – Когда я была девушкой, нам вполне хватало миски воды с капелькой чернил. Ну, посмотрим.

Она вгляделась в пляшущую сердцевину шара, пытаясь с его помощью сконцентрировать свой мозг на местопребывании Эск. Хрустальные шары и в лучшие‑ то времена нелегко использовать, а общение с ними, как правило, гарантирует жестокую мигрень. Матушка им не доверяла, считая, что от них попахивает волшебниками. Ей всегда казалось, что эти чертовы штуковины как нечего делать могут высосать ваше сознание, словно улитку из раковины.

– Эта зараза вся искрится, – пожаловалась она, дыша на шар и протирая его рукавом.

Хильта заглянула ей через плечо.

– Это не искры, это что‑ то означает, – медленно проговорила она.

– Но что?

– Я не уверена. Можно мне попробовать? Ко мне он привык.

Хильта столкнула со второго стула кошку и нагнулась, вглядываясь в стеклянные глубины.

– М‑ м. Пожалуйста, пожалуйста, – пробурчала матушка, – все равно у тебя…

– Погоди. Что‑ то проступает.

– Отсюда видны одни искры, – настаивала матушка. – Маленькие серебристые огоньки, и все летают по воздуху, словно в шариках со снегопадом. На самом деле очень симпатично.

– Да, но загляни за эти хлопья…

Матушка заглянула.

И вот что она увидела.

Точка обзора находилась очень высоко, и под матушкой расстилалась бескрайняя равнина, по которой пьяной змеей извивалась широкая река. На переднем плане плавали серебристые искорки, но они представляли собой лишь хлопья в могучей буре огней, которая закручивалась огромной ленивой спиралью, словно престарелый смерч, испытывающий сильный приступ снега, и воронкой устремлялась вниз, к подернутому дымкой пейзажу. Прищурившись, матушка с трудом различила на реке несколько точек.

Время от времени внутри медленно поворачивающейся воронки из светящихся точек проблескивало нечто вроде молнии.

Матушка моргнула и подняла глаза. Комната показалась ей очень темной.

– Странная погода, – заметила она, поскольку ничего лучшего ей в голову не пришло. Даже с закрытыми глазами она продолжала видеть сверкающие точки, пляшущие перед ее мысленным взором.

– Это не погода, – отозвалась Хильта. – И вообще, я не уверена, что люди могут это видеть, хотя шар показывает. Мне кажется, это магия, которая конденсируется из воздуха.

– В посох?

– Ага. Именно так и работает посох волшебника. Он вроде как перегоняет магию.

Матушка рискнула бросить на шар еще один взгляд и осторожно уточнила:

– В Эск.

– Да.

– Похоже, магии там полно.

– Точно.

Матушка уже не в первый раз пожалела, что не знает, как волшебники используют свою магию. Ей представилось, как Эск переполняется волшебством, как все ее ткани и поры раздуваются, после чего оно начинает просачиваться наружу – сначала медленно, проскакивая в землю дугами слабеньких пробоев, но постепенно собираясь в мощный разряд оккультной потенциальности. Волшебство может натворить массу бед.

– Проклятье, – выругалась она. – Мне никогда не нравился этот посох.

– По крайней мере, она движется в сторону Университета, – вмешалась Хильта. – Там разберутся, что делать.

– Так‑ то оно так. Как ты думаешь, сколько они уже прошли по реке?

– Миль двадцать или около того. Баржи плывут со скоростью пешехода. Зуны не любят спешить.

– Это хорошо.

Матушка, решительно сжав зубы, поднялась на ноги и протянула руку к своей шляпе и мешку с пожитками.

– Полагаю, я хожу быстрее, чем баржа, – заметила она. – Река здорово петляет, а я могу двигаться по прямой.

– Ты собираешься догонять ее пешком? – в ужасе вскричала Хильта. – Но там же леса и дикие звери!

– Прекрасно, мне не помешает вернуться к цивилизации. Я нужна Эск. Этот посох захватывает над ней власть. Я предупреждала, что так оно и случится, но разве меня кто‑ нибудь слушает?

– А что, нет? – спросила Хильта, отчаянно пытаясь сообразить, что матушка имела в виду под “возвращением к цивилизации”.

– Нет, – холодно ответила матушка.

* * *

Его звали Амшат Б'хал Зун. Он жил на барже со своими тремя женами и тремя детьми. Он был Лгуном.

Врагов его племени всегда раздражала не только честность зунов, абсолютность которой могла взбесить кого угодно, но еще и прямота этих людей. Зуны никогда не слышали об эвфемизмах и не знали бы, что с ними делать, даже если бы эти эвфемизмы у них появились – разве что зуны наверняка назвали бы их “способом вежливо наговорить человеку всяких гадостей”.

Строгая приверженность к истине не была предписана каким‑ либо богом, но, похоже, имела под собой генетическую основу. Обычный зун точно так же не мог лгать, как не умел дышать под водой. Одной концепции лжи хватало, чтобы привести зуна в полное расстройство. Сказать Неправду равноценно для них изменению Вселенной.

Поскольку зуны были торговой расой, эта черта очень мешала им, так что их старейшины в течение многих тысячелетий изучали сию странную способность, которая проявлялась у остальных рас во всевозможном изобилии, – и наконец решили, что зунам тоже следует ее развить.

Молодые люди, проявляющие слабые зачатки подобного таланта, всячески поощрялись искажать Истину – во время особых церемоний устраивались даже настоящие соревнования. Первой зарегистрированной протоложью зунов стала фраза “вообще‑ то мой дедушка довольно высокий”. Постепенно зуны поняли, как это делается, и среди них была учреждена должность Лгуна племени.

Важно понять, что, хотя большинство зунов не умеет лгать, они с величайшим почтением относятся к любому своему соплеменнику, который может сказать, что мир не таков, каков он есть. Таким образом, Лгун занимает в племенной иерархии довольно высокое положение. Он представляет племя при всех сношениях с внешним миром, который средний зун давно уже отчаялся понять. Племена зунов очень гордятся своими Лгунами.

Другие расы это сильно раздражает. Они считают, что зунам следовало бы учредить более подходящие должности, такие, как, например, “дипломат” или “специалист по связям с общественностью”. Им кажется, что зуны просто насмехаются над мировой системой.

– И это все правда? – подозрительно спросила Эск, обводя глазами переполненную каюту баржи.

– Нет, – твердо ответил Амшат. Его младшая жена, которая варила на крошечной, затейливо украшенной плите овсянку, хихикнула. Трое детей с серьезным видом наблюдали за Эск поверх края стола.

– А ты когда‑ нибудь говоришь правду?

– А ты? – Амшат улыбнулся своей золотоносной улыбкой, но глаза его не смеялись. – Как ты оказалась в тюках с шерстью? Амшат не похищает детей. Наверное, дома о тебе беспокоятся…

– Полагаю, матушка будет меня искать, – сказала Эск. – Но вряд ли она станет сильно беспокоиться. Мне кажется, она просто рассердится. А направляюсь я в Анк‑ Морпорк. Ты можешь ссадить меня с корабля…

–.. с судна…

–.. если хочешь. Я не боюсь щук.

– Я не могу этого сделать, – заявил Амшат.

– Это была ложь?

– Нет! Здесь вокруг дикие звери, грабители и.., всякое такое. Эск радостно кивнула.

– Вот и ладненько. Я согласна спать среди шерсти. И могу заплатить за проезд. Я умею…

Она заколебалась. Неоконченная фраза повисла в воздухе, словно маленький завиток хрусталя, а осторожность в это время предприняла успешные шаги по завоеванию длинного язычка Эск.

–.. делать полезные вещи, – неуклюже закончила Эск.