Annotation 2 страница

Наутро после забавного трюка с английским лордом и старичком-губернатором Момус проснулся поздно и с головной болью — весь вечер и полночи праздновали. Мими обожала праздники, это была ее настоящая стихия, так что повеселились на славу. Нумер “люкс” гостиницы “Метрополь” проказница превратила в Эдемский сад: оранжерейные тропические растения в кадках, люстра сплошь в хризантемах и лилиях, ковер усыпан лепестками роз, повсюду корзины с фруктами от Елисеева и букетами от Погодина. Вокруг пальмы узорчатым кольцом свернулся удав из зверинца Морселли, изображал Змея-Искусителя. Правда, неубедительно — по зимнему времени дрых и глаз ни разу не раскрыл. Зато Мими, представлявшая Еву, была в ударе. Момус, вспомнив, улыбнулся и потер ноющий висок. Все проклятое “клико”. Когда, уже после грехопадения, Момус нежился в просторной фарфоровой ванне, среди плавающих орхидей-ванд (по пятнадцать рублей штучка), Мими поливала его шампанским из большущих бутылок. Он все ловил пенную струю губами и явно перестарался. Но и Мимочка вчера нарезвилась, умаялась. Вон как спит — на пожар не добудишься. Приоткрыла припухшие губки, обе ладошки по обыкновению сложила под щеку, густые золотистые локоны разметались по подушке. Когда решалось, что будут путешествовать вместе, Момус сказал ей: “Жизнь, девочка, у человека такая, каков он сам. Если жестокий человек — она жестокая. Если боязливый — она страшная. Если кислый — она печальная. А я человек веселый, жизнь у меня веселая, и у тебя будет такая же”. И Мими вписалась в веселую жизнь так, будто была создана специально для нее. Хотя, надо полагать, за свои двадцать два года вкусила хренку с горчичкой изрядно. Впрочем, Момус не выспрашивал — не его дело. Захочет — сама расскажет. Только девочка не из таковских, плохого долго не помнит и уж тем более не станет на жалость надавливать. Подобрал он ее прошлой весной в Кишиневе, где Мими подвизалась эфиопской танцоркой в варьете и пользовалась у местных прожигателей жизни бешеной популярностью. Она вычернила себе кожу, выкрасила и завила волосы, по сцене скакала в одних цветочных гирляндах, с браслетами на руках и ногах. Кишиневцы принимали ее за самую что ни есть природную негритоску. То есть в начале у них еще были сомнения, но заезжий неапольский негоциант, который бывал в Абиссинии, подтвердил, что мамзель Земчандра и в самом деле говорит по-эфиопски, так что все подозрения рассеялись. Именно эта деталь первоначально и восхитила Момуса, который ценил в мистификациях сочетание нахальства с дотошностью. С синими, в цвет колокольчиков, глазами, с хоть и чумазой, но абсолютно славянской мордашкой лезть в эфиопки — это большая лихость нужна. И при этом еще научиться эфиопскому! Потом, когда подружились, Мими рассказала, как все вышло. Жила в Питере, после банкротства оперетки сидела на мели, устроилась по случаю гувернанткой к близняшкам, детям абиссинского посланника. Эфиопский князь, расс по-ихнему, не мог нарадоваться своей удаче: покладистая, веселая барышня, довольствуется малым жалованьем, и дети ее обожают — все шепчутся с ней о чем-то, все секретничают, и вести себя стали паиньками. Как-то раз гуляет расс по Летнему Саду со статс-секретарем Мордером, обсуждает осложнения в итальянско-абиссинских отношениях, вдруг видит — толпа. Подошел — эфиопский бог! Гувернантка играет на гармонике, а его сын с дочуркой пляшут и поют. Публика на арапчат пялится, хлопает, бросает деньги в скрученную из полотенца чалму, и щедро бросает, от души. В общем, пришлось Мими из северной столицы уносить ноги со всей возможной поспешностью — без багажа, без вида на жительство. Все бы ничего, вздыхала она, только арапчат жалко. Бедненькие Марьямчик и Асефочка, скучно им, поди, теперь живется. Зато мне с тобой нескучно, подумал Момус, любовно глядя на высунувшееся из-под одеяла плечико с тремя симпатичными родинками в виде правильного треугольника. Он закинул руки за голову, осмотрел нумер, в который въехали только накануне, заметая след. Шикарные апартаменты: с будуаром, гостиной, кабинетом. Золотой лепнины многовато, купечеством отдает. В “Лоскутной” апартаменты были поизящней, но оттуда пора было съезжать — разумеется, совершенно официальным образом, с щедрой раздачей чаевых и позированием перед рисовальщиком из “Московского наблюдателя”. Покрасоваться на обложке почтенного иллюстрированного журнала в виде “его высочества” не помешает — глядишь, когда-нибудь и пригодится. Момус рассеянно посмотрел на пристроившегося под балдахином золоченого круглощекого амурчика. Гипсовый озорник целил постояльцу стрелой прямо в лоб. Стрелы, собственно, было не видно, потому что на ней повисли мимочкины кружевные панталоны цвета “пылающее сердце”. Как они туда попали? И откуда взялись? Ведь Мими изображала Еву? Загадка. Умопомрачительные панталоны чем-то заинтриговали Момуса. Под ними должна быть стрела, больше нечему — это очевидно. А вдруг там окажется не стрела, а что-то совсем другое? Вдруг купидончик сложил свои пухлые пальчики кукишем, сверху прикрыл яркой тряпкой, да и выставил на манер стрелы? Так-так, тут что-то вырисовывалось. Забыв о ноющем виске, Момус сел на кровати, по-прежнему глядя на панталоны. Человек ожидает, что под ними стрела, потому что купидону по должности и званию положена именно стрела, а ну как на самом деле там не стрела, а кукиш? — Девочка, просыпайся! — он шлепнул спящую по розовому плечу. — Живо! Бумагу, карандаш! Мы сочиняем объявление в газету! Вместо ответа Мими натянула на голову одеяло. Момус же спрыгнул с постели на пол, попал на что-то шершавое, холодное и заорал от ужаса — на ковре, свернувшись на манер брезентовой садовой кишки, почивал давешний удав, эдемский искуситель. Ловок, мерзавец Служить, оказывается, можно по-разному. Можно филером — часами мокнуть под дождем, следя из колючих кустов за вторым слева окошком на третьем этаже, или плестись по улице за переданным по эстафете “объектом”, который неизвестно кто таков и что натворил. Можно рассыльным — высунув язык, носиться по городу с казенной сумкой, набитой пакетами. А можно временным помощником у его высокоблагородия чиновника по особым поручениям. Во флигель на Малой Никитской приходить полагалось часам к десяти. То есть как человек идешь, не бегом по темным переулкам, а не спеша, с достоинством, при свете дня. Выдавалось Анисию и на извозчика, так что можно бы не тратить час на дорогу, а подкатывать на службу барином. Ну да ничего, сойдет и пешочком, а лишний полтинник всегда пригодится. Дверь открывал слуга-японец Маса, с которым Анисий успел хорошо познакомиться. Маса кланялся и говорил: “Добуро, Тюри-сан”, что означало “Доброе утро, господин Тюльпанов”. Японцу выговаривать длинные русские слова было трудно, а буква “л” и вовсе не давалась, поэтому “Тюльпанов” у него превратился в “Тюри”. Но Анисий на фандоринского камердинера не обижался, отношения у них установились вполне дружественные, можно даже сказать заговорщицкие. Первым делом Маса вполголоса извещал о “состоянии атмосферы” — так Анисий про себя называл царившее в доме настроение. Если японец говорил: “Чихо”, стало быть, все тихо, прекрасная графиня Адди проснулась в ясном расположении духа, напевает, воркует с Эрастом Петровичем и на Тюльпанова будет смотреть взглядом рассеянным, но благосклонным. Тут можно смело идти в гостиную, Маса подаст кофей с булочкой, господин надворный советник станет разговаривать весело и насмешливо, а любимые нефритовые четки в его пальцах будут постукивать задорно и энергично. Если же Маса прошептал: “Гуромко”, то надо на цыпочках прошмыгнуть в кабинет и сразу заняться делом, потому что в доме гроза. Значит, снова Адди рыдала и кричала, что ей скучно, что Эраст Петрович ее погубил, соблазнил, увел от мужа, достойнейшего и благороднейшего из людей. Тебя, пожалуй, уведешь, думал Анисий, боязливо прислушиваясь к громовым раскатам и листая газеты. Такое у него теперь было утреннее задание — московские печатные издания изучать. Милое дело: шуршишь пахучими страницами, читаешь про городские сплетни, разглядываешь соблазнительные рекламные объявления. На столе остро отточенные карандашики, синий для обычных пометок, красный для особого примечания. Нет, право слово, жизнь у Анисия пошла теперь совсем другая. Плата за такую золотую службу, между прочим, была против прежней двойная, да еще и по службе вышло повышение. Чиркнул Эраст Петрович в управление две строчки, и тут же определили Тюльпанова кандидатом на классный чин. При первой же вакансии сдаст ерундовый экзамен, и готово — был рассыльный, стал чиновник, господин коллежский регистратор. А начиналось все вот как. В тот памятный день, когда Анисию явилась белая голубка, прямо из губернаторского дома отправились вместе с надворным советником в нотариальную контору, что зарегистрировала купчую с издевательской подписью. Увы, за дверью с медной табличкой Иван Карлович МЕБИУС было пусто. Титулярная советница Капустина, чей дом, отворила запертую дверь собственным ключом и дала показание, что господин Мебиус снял первый этаж тому две недели, заплатил за месяц вперед. Человек солидный, обстоятельный, пропечатал объявление о конторе во всех газетах, на самом видном месте. Со вчерашнего дня не появлялся, она уж и сама в удивлении. Фандорин слушал, кивал, время от времени задавал короткие вопросы. Описание внешности исчезнувшего нотариуса велел Анисию записать. “Роста обыкновенного, — старательно скрипел карандашом Тюльпанов. — Усы, бородка клинышком. Волосы пегие. Пенсне. Все время трет руки и подсмеивается. Вежливый. На щеке справа большая коричневая бородавка. Лет на вид не менее сорока. Кожаные калоши. Пальто серое с черным шалевым воротником”. — Не пишите вы про к-калоши и пальто, — сказал надворный советник, мельком глянув в анисиеву писанину. — Только внешность. За дверью оказалась самая что ни на есть обычная контора: в приемном покое письменной стол, приоткрытый несгораемый шкаф, полки с папками. Папки все пустые, одни корешки, а в сейфе на железной полке, на самом видном месте — игральная карта, пиковый валет. Эраст Петрович карту взял, в лупу рассмотрел, да и на пол бросил. Сказал Анисию в пояснение: — Карта как карта, такие всюду продаются. Я, Тюльпанов, карт терпеть не могу, а п-пикового валета (его еще Момусом называют) в особенности. У меня с ним связаны весьма неприятные воспоминания. Из конторы поехали в английское консульство встречаться с лордом Питсбруком. На сей раз альбионец был в сопровождении дипломатического переводчика, так что показания потерпевшего Анисий смог записать сам. Британец сообщил надворному советнику, что нотариальную контору “Мебиус” ему порекомендовал мистер Шпейер как почтеннейшую и старейшую юридическую фирму в России. В подтверждение своих слов мистер Шпейер показал несколько газет, в каждой из которых реклама “Мебиуса” располагалась на самом видном месте. Русского языка лорд не знает, но год основания фирмы — тысяча шестьсот какой-то — произвел на него самое благоприятное впечатление. Питсбрук предъявил и одну из газет, “Московские губернские ведомости”, которые на свой английский лад именовал “Москоу ньюс”. Анисий вытянул шею из-за спины господина Фандорина, увидел большущее, в четверть газетного листа объявление:
Нотариальная контора МЕБИУС Регистрационное свидетельство министерства юстиции за нумером 1672. Составление завещаний и купчих, оформление доверенностей, поручительство по залогу, представительство по взысканию долгов, а также прочие услуги.
Повезли британца в злополучную контору. Он рассказал во всех подробностях, как, получив подписанную “старым джентльменом” (то есть его сиятельством господином генерал-губернатором) бумагу, отправился сюда, в “оффис”. Мистер Шпейер с ним не поехал, потому что неважно себя чувствовал, однако заверил, что глава фирмы предупрежден и ждет высокого иностранного клиента. Лорда и в самом деле встретили очень любезно, предложили чаю с “твердыми круглыми бисквитами” (пряниками, что ли? ), хорошую сигару, и документы оформили очень быстро. Деньги же, сто тысяч рублей, нотариус принял на ответственное хранение и положил в сейф. — Ну да, ответственное, — пробормотал Эраст Петрович и спросил что-то, показывая на несгораемый шкаф. Англичанин кивнул, приоткрыл незапертую железную дверцу и свистяще выругался. Ничего существенного к портрету Ивана Карловича Мебиуса лорд добавить не смог, все твердил про бородавку. Анисий даже слово английское запомнил — “уарт”. — Примета изрядная, ваше высокоблагородие. Большая коричневая бородавка на правой щеке. Может, и отыщем мошенника? — робко высказал Тюльпанов здравую идею. Очень уж запали ему в душу слова генерал-губернатора про дрова и порошок. Хотелось проявить полезность. Но надворный советник анисиева вклада в расследование не оценил. Сказал рассеянно: — Ерунда это, Тюльпанов. Психологическая уловка. Бородавку, или скажем, родимое пятно в полщеки изобразить нетрудно. Обычно свидетели запоминают только т-такую, бросающуюся в глаза примету, а на прочие уже обращают меньше внимания. Займемся-ка лучше защитником малолетних б-блудниц, “мистером Шпейером”. Вы записали его портрет? Покажите-ка. “Непонятного росту, потому что в коляске. Волосы темно-русые, с подстриженными височками. Взгляд мягкий, добрый. (Хм…) Глаза, кажется, светлые. (Это важно, надо будет еще расспросить секретаря его высокопревосходительства. ) Лицо открытое, приятное. ” М-да, зацепиться не за что. Придется побеспокоить его высочество герцога Саксен-Лимбургского. Будем надеяться, что он что-то знает про “внука”, раз уж рекомендовал его “дедушке” особым письмом. В “Лоскутную”, к владетельной особе, Эраст Петрович поехал один, нарядившись в мундир. Отсутствовал долго и вернулся мрачнее тучи. В гостинице сказали, что его высочество накануне съехал, отбыл на варшавский поезд. Однако на Брянском вокзале высокий пассажир вчера так и не появился. Вечером, подводя итоги длинного дня, надворный советник провел с Анисием совещание, которое назвал “оперативным разбором”. Для Тюльпанова такая процедура была внове. Это уж потом, когда привык, что каждый день заканчивается “разбором”, понемногу осмелел, а в первый вечер больше помалкивал, боялся сморозить глупость — Итак, давайте рассуждать, — начал надворный советник. — Нотариуса Мебиуса, который никакой не нотариус, нет. Испарился. Это раз. — Нефритовая косточка на четках звонко щелкнула. — Инвалида-благотворителя Шпейера, который никакой не благотворитель и вряд ли инвалид, тоже нет. Исчез бесследно. Это два. (Снова — щелк! ). Что особенно п-пикантно, непонятным образом исчез и герцог, который в отличие от “нотариуса” и “инвалида”, вроде бы был настоящий. Конечно, владетельных князьков в Германии видимо-невидимо, за всеми не уследишь, но этого в Москве принимали честь по чести, о его прибытии писали г-газеты. И это три. (Щелк! ) по пути с вокзала я наведался в редакции “Недели” и “Русского вестника”. Спросил, откуда они узнали о предстоящем визите его высочества герцога Саксен-Лимбургского. Выяснилось, что газеты получили это сообщение обычным образом, по телеграфу от своих петербургских корреспондентов. Что вы об этом думаете, Тюльпанов? Анисий, разом вспотев от напряжения, сказал неуверенно: — Мало ли, ваше высокоблагородие, кто их на самом деле прислал, телеграммы эти. — Вот и я так думаю, — одобрил надворный советник, и у Тюльпанова сразу отлегло от сердца. — Достаточно знать фамилии петербургских корреспондентов, а телеграмму может отправить кто угодно и откуда угодно… Да, кстати. Не зовите вы меня “высокоблагородием”, мы ведь не в армии. Достаточно будет имени-отчества, или… или называйте меня просто “шеф”, оно короче и удобнее. — Фандорин чему-то невесело улыбнулся и продолжил “разбор”. — Смотрите, что п-получается. Некая ловкая особа, всего-то выяснив имена нескольких корреспондентов (для чего достаточно полистать газетки), отбивает по редакциям телеграмму о прибытии германского фюрста, а далее все происходит само собой. Репортеры встречают “его высочество” на вокзале, “Русская мысль” печатает беседу, в которой почетный гость высказывает весьма смелые суждения по Балканскому вопросу, категорически отмежевывается от политического курса Бисмарка, и всё, Москва покорена, наши патриоты принимают герцога с распростертыми объятьями. Ах, пресса, как мало у нас осознают ее истинную силу… Ну-с, Тюльпанов, а теперь переходим к выводам. Надворный советник, он же “шеф”, сделал паузу, и Анисий испугался, что выводы придется делать ему, а в голове бедного рассыльного царил полнейший туман. Но нет, обошелся господин Фандорин без анисиева содействия. Энергично прошелся по кабинету, дробно пощелкал четками, потом сцепил руки за спиной. — Состав шайки “Пиковый валет” неизвестен. Участников по меньшей мере трое: “Шпейер”, “Нотариус” и “Герцог”. Это раз. Крайне нахальны, очень изобретательны, невероятно самоуверены. Это д-два. Следов никаких. Это три… — Помолчав, Эраст Петрович тихо, пожалуй, даже вкрадчиво закончил. — но кое-какие зацепки есть, и это четыре. — Неужто? — встрепенулся приунывший Анисий, который ожидал совсем иной концовки: мол, надежды никакой, так что возвращайся-ка, Тюльпанов, на свою курьерскую службу. — Думаю, что да. “Валеты” т-твердо уверены в своей безнаказанности, а это означает, что, скорее всего, захотят пошалить еще. Это раз. Ведь и до истории с лордом Питсбруком они успели провернуть две удачные, чрезвычайно дерзкие аферы. Оба раза недурно поживились, оба раза нагло оставили “визитку”, а покинуть Москву с изрядными трофеями даже не подумали. Далее… не угодно ли сигару? — Надворный советник щелкнул крышкой стоявшей на столе эбеновой шкатулки. Анисий, хоть табак и не употреблял по причинам экономии, не удержался, взял одну — больно уж аппетитно выглядели аккуратные, шоколадные сигарки с красно-золотыми наклейками. В подражание Эрасту Петровичу, зачмокал губами, разжигая огонек, и приготовился испытать райское блаженство, доступное лишь богатым господам. Видел он такие сигары на Кузнецком, в витрине колониальной лавки Сычова — по полтора рубля штучка. — Следующий пункт, — продолжил Фандорин. — “Валеты” повторяются в методах. Это два. И в деле с “герцогом”, и в эпизоде с “нотариусом” они использовали людскую доверчивость к печатному слову. Ну, лорд еще ладно. Они, англичане, п-привыкли верить всему, что их “Таймс” п-печатает. Но газеты-то наши московские хороши: сами известили москвичей о приезде “его высочества”, сами подняли шумиху, задурили всему городу голову… Тюльпанов, сигарой не затягиваются! Но было поздно. Тщательно изготовившись, Анисий вдохнул полную грудь терпкого, покалывающего нёбо дыма. Свет померк, всю внутреннюю словно продрало напильником, и бедный Тюльпанов согнулся пополам, кашляя, задыхаясь и чувствуя, что сейчас умрет. Вернув помощника к жизни (чему способствовала вода из графина и энергичные шлепки по тощей анисиевой спине), Фандорин кратко резюмировал: — Наша задача — смотреть в оба. * * *

И вот уже неделю Тюльпанов смотрел в оба. Поутру, идя на свою завидную службу, покупал весь набор городских газет. Подчеркивал в них все примечательное и необычное, а за обедом докладывал “шефу”. Про обед надо сказать особо. Когда графиня бывала в духе и выходила к столу, кормили изысканно — блюдами, доставленными из французского ресторана “Эртель”: какой-нибудь шофруа из бекасов с трюфелями, салат ромен, маседуан в дыне и прочие кулинарные чудеса, о которых Анисий прежде и не слыхивал. Если же Адди с утра хандрила у себя в будуаре или отправлялась развеяться по галантерейным и парфюмерным магазинам, власть в столовой захватывал Маса, и тут выходил совсем иной коленкор. Из японо-китайской лавки, что на Петровских линиях, фандоринский камердинер приносил пресного рису, маринованной редьки, хрустящих, похожих на бумагу водорослей и сладкой жареной рыбы. Надворный советник поедал всю эту отраву с видимым удовольствием, Анисию же Маса выдавал чай, свежий бублик и колбасу. По правде говоря, такая трапеза Тюльпанову нравилась куда как больше, потому что в присутствии своенравной красавицы он сильно тушевался, и оценить сказочные деликатесы по достоинству все равно не мог. Эраст Петрович внимательно выслушивал результаты утренних тюльпановских изысканий. Большую часть отметал, прочее соглашался взять на заметку. Во второй половине дня разъезжались проверять: Анисий — подозрительные объявления, шеф — важных персон, прибывших в Москву (якобы визитировал с приветствием от генерал-губернатора, а на самом деле приглядеться, не самозванец ли). Пока все было впустую, но Анисий носа не вешал. Эх, служить бы так вечно. * * *

Сегодня с утра у Соньки болел живот — видно, опять известку с печки жевала, и потому Тюльпанов позавтракать дома не успел. Кофею во флигеле ему тоже не дали — день выдался «громкий». Сидел Анисий в кабинете тихонько, листал газеты, и в глаза, как на грех, лезла реклама всякой снеди. «На Сретенку, в лавку Сафатова, поступила необыкновенной доброты солонина под названием „Антрекот“, — читал он ненужное. — По 16 коп. за фунт, одна мякоть, может заменить ветчину самого высшего сорта». В общем, еле дожил до обеда. Уплетая бублик, докладывал Эрасту Петровичу о сегодняшнем улове. Вновь прибывших нынче, 11 февраля 1886 года, было немного: пять военных генералов и семь статских. Шеф пометил себе навестить двоих: начальника военно-морского интендантства контр-адмирала фон Бомбе и управляющего государственным казначейством тайного советника Свиньина. Затем Тюльпанов перешел к более интересному — необычным объявлениям. «По постановлению Городской думы, — читал он вслух с многозначительными паузами, — все лавковладельцы из Городских рядов на Красной площади приглашаются на совещание по образованию акционерного общества с целью перестройки Городских рядов и возведения на их месте эмпориума со стеклянным куполом». — Ну и что тут вам кажется п-подозрительным? — спросил Фандорин. — Ерунда какая-то — зачем лабазу стеклянный купол? — резонно заметил Анисий. — Опять же вы, шеф, велели обращать внимание на все объявления, где призывают вносить деньги, а тут вон акционерное общество. Не афера ли? — Не афера, — успокоил его надворный советник. — Дума, действительно, приняла решение снести Городские ряды и п-построить на их месте крытую тройную галерею в русском стиле. Дальше. Тюльпанов отложил отвергнутую заметку из «Московских городских ведомостей», взял «Русское слово». * * *

— «ШАХМАТНЫЙ ТУРНИР. В помещении Московского общества любителей шахматной игры в два часа пополудни состоится турнир М. И. Чигорина с десятью партнерами. Г-н Чигорин будет играть (l'aveugle, не глядя на доску и не записывая ходов. Ставка в игре — 100 рублей. Входной билет — 2 рубля. Приглашаются все желающие». * * *

— Не глядя на доску? — удивился Эраст Петрович и записал себе в книжечку. — Ладно. Съезжу, поиграю. Ободренный Анисий стал читать дальше, из «Ведомостей московской городской полиции»: * * *

— «НЕБЫВАЛАЯ ЛОТЕРЕЯ НЕДВИЖИМОСТИ. Международное евангелическое общество „Слезы Иисуса“ впервые проводит в Москве МОМЕНТАЛЬНУЮ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНУЮ ЛОТЕРЕЮ в пользу строительства Часовни Плащаницы Господней в Иерусалиме. НЕБЫВАЛО ЦЕННЫЕ ПРИЗЫ, пожертвованные дарителями всей Европы: особняки, доходные дома, виллы в лучших европейских городах. ВЫИГРЫШ ПРОВЕРЯЕТСЯ НА МЕСТЕ!!! Ординарный билет — 25 рублей. Спешите, лотерея пробудет в Москве всего ОДНУ НЕДЕЛЮ, а затем переместится в Санкт-Петербург». * * *

Эраст Петрович заинтересовался: — Моментальная лотерея? Очень продуктивная идея. Публике понравится. Не дожидаться тиража, а узнать результат сразу. Любопытно. И на мошенничество непохоже. Использовать д-для аферы «Ведомости полиции» — это уж чересчур смело. Хотя от «валетов» всего можно ожидать… Пожалуй, съездите туда, Тюльпанов. Вот вам четвертная. Купите для меня билетик. Дальше. * * *

— «НОВОСТЬ! Имею честь известить почтенную публику, что на сих днях в мой Музей, что против Пассажа Солодовникова, получена из Лондона весьма живая и веселая ЧИМПАНЗИ С ДЕТЕНЫШЕМ. Вход 3 рубля. Ф. Патек. » * * *

— А чимпанзи вам чем не угодила? — пожал плечами шеф. — Ее-то вы в чем п-подозреваете? — Необычно, — пробормотал Анисий, которому, по правде сказать, просто ужасно хотелось взглянуть на этакое диво, да еще «живое и веселое». — И вход подозрительно дорогой. — Нет, для «Пикового валета» это не масштаб, — покачал головой Фандорин. — Да и не загримируешься обезьяной. Тем более д-детенышем. Дальше. * * *

— «28-го января сего года ПРОПАЛА СОБАКА, кобель, ублюдок крупного роста, кличка Гектор, сам черный, задняя левая лапа кривая, на груди белое пятно. Кто доставит, тому будет дано 50 рублей. Большая Ордынка, дом графини Толстой, спросить приват-доцента Андреева. » * * *

На это объявление шеф только вздохнул: — Что-то вы нынче в веселом настроении, Тюльпанов. Ну зачем нам «ублюдок крупного роста»? — Так ведь 50 рублей, Эраст Петрович! Это за дворняжку-то? Куда как подозрительно! — Ах, Тюльпанов, да этаких, с к-кривой лапой, больше чем красавцев любят. Ничего-то вы в любви не смыслите. Дальше. Анисий обиженно шмыгнул носом. Подумал: вы больно много в любви понимаете. То-то у вас в доме с утра двери хлопают и кофею не подают. Прочел последнее из сегодняшнего урожая: * * *

— «Мужское бессилие, слабость и последствия пороков молодости лечит электрическими разрядами и гальваническими ванночками доктор медицины Эммануил Страус. ». * * *

— Явный шарлатан, — согласился Эраст Петрович. — Только не мелковато ли для «валетов»? Впрочем, съездите, проверьте. * * *

Из экспедиции Анисий вернулся в четвертом часу пополудни усталый и без улова, но в хорошем настроении, которое, впрочем, не покидало его всю последнюю неделю. Предстоял самый приятный этап работы — разбор и обсуждение событий дня. — Вижу по отсутствию блеска в глазах, что сети пусты, — приветствовал его проницательный Эраст Петрович, видно, и сам недавно вернувшийся — был он еще в мундире и при крестах. — А что у вас, шеф? — с надеждой спросил Тюльпанов. — Что генералы? Что шахматист? — Г-генералы настоящие. Шахматист тоже. Действительно, феноменальный дар: сидел спиной к доскам, ничего не записывал. Из десяти партий выиграл девять, проиграл только одну. Неплохой business, как говорят нынешние дельцы. Девятьсот рублей господин Чигорин получил, сто отдал. Чистая прибыль — восемьсот, и это за какой-нибудь час. — А кому он проиграл? — полюбопытствовал Анисий. — Мне, — ответил шеф. — Но это неважно, время потрачено попусту. Ничего себе попусту, подумал Тюльпанов. Сто рублей! Спросил уважительно: — Хорошо играете в шахматы? — П-прескверно. Случайное везение. — Фандорин поправлял перед зеркалом и без того идеальные уголки крахмального воротничка. — Я, Тюльпанов, видите ли, тоже в некотором роде феномен. Азарт игры мне неведом, любые игры на дух не выношу, но мне всегда везет в них совершенно фантастическим образом. Я уж привык и д-давно этому не удивляюсь. Даже вот в шахматы. Господин Чигорин перепутал клетки, велел поставить королеву не на f5, а на f6, прямо под мою ладью, а после так расстроился, что продолжать не захотел. Все-таки играть десять партий не глядя чрезвычайно трудно. Однако рассказывайте вы. Анисий весь подобрался, потому что в такие минуты чувствовал себя, как на экзамене. Но экзамен был приятный, не то что в реальном. Двоек и колов тут не ставили, а вот похвала за наблюдательность или сообразительность выпадала нередко. Сегодня, правда, похвастать было особо нечем. Во-первых, у Тюльпанова совесть была нечиста: потащился-таки в музей Патека, потратил казенных 3 рубля и полчаса пялился на чимпанзи с детенышем (оба были необычайно живыми и веселыми, реклама не соврала), хотя пользы для дела от этого не было решительно никакой. Заехал и на Большую Ордынку, это уж от служебного рвения. Поговорил с очкастым хозяином криволапого ублюдка, выслушал всю душераздирающую историю, закончившуюся сдержанными мужскими рыданиями. Про электрического доктора рассказывать подробности не хотелось. Анисий начал было, но смутился и скомкал. Ради долга пришлось подвергнуться постыдной и довольно болезненной процедуре, после которой в паху до сих пор будто иголками покалывало. — Страус, доктор этот, отвратительный тип, — наябедничал Анисий. — Очень подозрительный. Вопросы всякие пакостные задает. — И мстительно закончил. — Вот кем бы полиции заняться. Эраст Петрович, деликатный человек, про детали расспрашивать не стал. Сказал с серьезным видом: — Это похвально, что вы решили подвергнуться электрической процедуре, тем более что в вашем случае «последствия пороков молодости» вряд ли возможны. Самоотверженность во имя дела достойна всяческого поощрения, но вполне достаточно было бы ограничиться несколькими вопросами. Например, сколько этот лекарь берет за сеанс. — Пять рублей. Вот, у меня и квитанция есть, — Анисий полез в карман, где хранилась вся денежная отчетность. — Не нужно, — отмахнулся надворный советник. — Стали бы «пиковые валеты» из-за пяти рублей мараться. Анисий сник. Проклятые иголки так забегали по измученному электричеством телу, что он аж заерзал на стуле и, чтобы поскорее стереть неблагоприятное впечатление от своей дурости, стал рассказывать про моментальную благотворительную лотерею. — Солидное учреждение. Одно слово — Европа. Арендует бельэтаж в здании Попечительского совета по призрению сирот. Во всю лестницу хвост, люди разного звания и сословия, немало и благородных. Я, Эраст Петрович, простоял сорок минут, прежде чем до стойки добрался. Все-таки отзывчивы русские люди на благотворительность. Фандорин неопределенно дернул соболиной бровью. — Так, по-вашему, все чисто? Мошенничеством не п-попахивает? — Нет, что вы! У дверей городовой, при портупее, при шашке. Каждому салютует, уважение оказывает. Внутри, как войдешь, конторка, за ней очень скромная, милая такая барышня в пенсне, вся в черном, на голове белый платок, на груди крестик. Монашка или послушница, а может, просто доброволка — у них, иностранцев, не разберешь. Принимает плату и предлагает крутить барабан. По-нашему говорит чисто, только немножко с акцентом. Крутишь сам, сам достаешь билет — все по-честному. Барабан стеклянный, в нем такие свернутые картоночки: голубые 25-рублевые и розовые 50-рублевые — это для тех, кто хочет побольше пожертвовать. При мне, правда, розовых не брали. Вскрываешь билет тут же, при всех. Если не повезло, там написано: «Спаси Вас Господь». Вот. — Анисий достал красивую голубую картонку с готическими буквами. — А кому выигрыш выпал, тот проходит за загородку. Там стол, и за ним сидит председатель лотереи, очень представительный пожилой господин, духовного звания. Он оформляет призы. А кому не повезло, того барышня сердечно благодарит и прикалывает к груди красивую бумажную розочку, в знак милосердия. Анисий достал из кармана заботливо спрятанную розочку. Думал Соньке отнести, пусть порадуется. Эраст Петрович цветок осмотрел и даже понюхал. — Пахнет «Пармской фиалкой», — заметил он. — Д-дорогие духи. Так скромная, говорите, барышня? — Очень славная, — подтвердил Тюльпанов. — И улыбается так застенчиво. — Ну-ну. И что же, попадаются выигрыши? — А как же! — оживился Анисий. — Я еще когда на лестнице в очереди стоял, вышел счастливый господин, по виду из профессоров. Весь красный, машет бумагой с печатями — выиграл имение в Богемии. Пятьсот десятин! А утром, говорят, одна чиновница вытянула доходный дом в самом Париже. В шесть этажей! Надо же, такое счастье! Ей, сказывали, плохо сделалось, нюхательную соль давали. А после этого профессора, которому имение выпало, многие стали по два, по три билета брать. Ради таких призов и по двадцати пяти рублей не жалко заплатить! Эх, не было у меня своих денег, а то б я тоже счастья попытал. Анисий мечтательно прищурился на потолок, представляя, как раскрывает картонку, а там… Что бы такое? Ну, к примеру, шато на берегу Женевского озера (видел он знаменитое озеро на картинке — ох, красиво). — Шесть этажей? — невпопад переспросил надворный советник. — В Париже? А имение — в Б-Богемии? Так-так. Знаете что, Тюльпанов, а поедемте-ка, сыграю и я в вашу лотерею. Успеем до закрытия? Вот тебе и хладнокровный человек, вот тебе и небожитель. А еще говорил, азарт ему неведом. * * *