Пассос Джон Дос 19 страница

Перед обедом все они выпили текилы в маленьком баре, где не отпускали ничего, кроме текилы из лакированных бочоночков. Сальвадор учил Дж. Г. Берроу, как пить текилу, сначала насыпать соли в углубление между большим и указательным пальцем, потом одним глотком опрокинуть стаканчик текилы, слизать соль и закусить все соусом чили, но тот не сумел, подавился и закашлялся.

За ужином они были уже пьяны, и Дж. Г. Берроу твердил, что мексиканцы понимают искусство жить, и это страшно льстило Сальвадору, который распространялся о духе индейском и духе латинском и заявил, что Мак и Бен - первые и единственные гринго, с которыми он может столковаться, и сказал, что один заплатит за ужин. Он это поставит в счет своему другу, начальнику полиции. Потом они отправились в кантину рядом с театром, в которой, как им сказали, были француженки-певички, но француженок там не оказалось. В кантине играли три старика музыканта - виолончель, скрипка и пикколо. Сальвадор заставил их играть La Adelita, и все пели хором, потом сыграли и La Cucaracha. Пожилой мужчина в широкополой шляпе и с большой блестящей кобурой у пояса при их появлении быстро допил стакан и вышел. Сальвадор шепнул на ухо Маку, что это генерал Гонсалес и что он ушел, чтобы его не видели пьющим вместе с гринго.

Бен и Берроу уселись за отдельным столиком в уголке и, сдвинув головы, толковали о нефтяных делах. Берроу рассказывал, что для изучения нефтяного вопроса сюда приедет представитель нескольких крупных фирм; что его со дня на день ожидают в отеле " Регис", и Бен сказал, что хотел бы повидать его, а Берроу обнял его за плечи и сказал, что Бен именно такой человек, от которого этот представитель, наверное, пожелает получить информацию о действительном положении вещей. Тем временем Мак и Сальвадор танцевали с девицами. Потом Берроу поднялся, слегка пошатываясь, и заявил, что не намерен ждать француженок, и почему бы им всем не вернуться туда, где они были, и не полакомиться хоть черным мясом, но Сальвадор настоял на том, чтобы отвести их в дом Ремедиос, рядом с американским посольством.

- Quelquecosa de chic [нечто замечательное (искаж. франц. )], - уверял он, коверкая французский язык.

Это был большой дом с мраморной лестницей и хрустальными люстрами и парчовыми оранжевыми портьерами и кружевными занавесками.

- Personne que les henerales vieng aqui [сюда ходят только генералы (искаж. франц. и исп. )], - сказал он, представляя их содержательнице, черноглазой седой женщине во всем черном и с черной шалью, похожей скорее на монахиню. Не занята была всего одна девушка, и они отвели к ней Берроу и снабдили его презервативом и условились о цене и оставили их вдвоем.

- Фу, наконец-то развязались, - вздохнул Бен, когда они вышли на воздух. Было холодно, и небо все в звездах.

Сальвадор разместил трех стариков с их инструментами на заднем сиденье машины и заявил, что он сегодня романтически настроен и желает устроить серенаду своей невесте, и они покатили к Гвадалупе, бешено мчась по широкой мощеной улице, - Мак, и шофер, и Бен, и Сальвадор, и три старика музыканта, распевающие La Adelita и вразброд пиликающие на расстроенных инструментах. В Гвадалупе они остановились под платанами у стены какого-то дома с большими решетчатыми окнами и пропели Cielito Undo и La Adelita и Quatro milpas. Бен с Маком пропели: " Не выходи по туманной, туманной росе", и только что затянули: " Не хороните среди прерий", как в окне показалась девушка и что-то долго и тихо говорила Сальвадору по-испански.

Сальвадор объяснил: Ella did que nous make es candalo и должны убираться прочь. Tres chic [Она говорит, что мы устраиваем скандал... Шикарно (искаж. исп., франц., англ. )].

Прошел патруль и хотел было их всех задержать, но тут подоспел офицер, который узнал машину и Сальвадора и затащил их всех выпить к себе в караулку. Когда они ввалились на квартиру к Маку, все были в лоск пьяны. Конча, которая даже осунулась от бессонной ночи, постелила Бену матрас в столовой, и, уже когда все укладывались, Бен заявил:

- Честное слово, Конча, чудесная ты девушка. Вот погоди, когда я сколочу монету, непременно куплю тебе самые лучшие бриллиантовые серьги во всей Мексике.

А когда они расставались с Сальвадором, он стоял на переднем сиденье на всем ходу заворачивающей за угол машины и широкими жестами заправского дирижера воодушевлял трех стариков, наяривавших La Adelita.

Перед рождеством Бен Стоуэлл вернулся из поездки в Тамаулипас в прекрасном настроении. Судьба ему улыбалась. Он вошел в соглашение с одним из местных генералов близ Тампико о совместной эксплуатации нефтяной скважины на половинных началах. Через Сальвадора он подружился кое с кем из членов кабинета Каррансы и думал, что ему удастся сладить дело с крупными кредиторами в Штатах. Денег у него завелось много, и он снял номер в отеле " Регис". Как-то он зашел в типографию и вызвал Мака.

- Слушай, Мак, - сказал он, - у меня есть предложение... Ты знаешь книготорговлю старика Уортингтона? Так вот, вчера вечером под пьяную руку я купил ее за две тысячи песос... Он сматывает удочки и отправляется восвояси.

- На кой черт тебе книжная лавка?

- Ну, зато он у меня не будет под ногами путаться.

- А, старый потаскун, дело, стало быть, в Лизе?

- Ну, может быть, и она будет этому рада.

- Да, кусок лакомый, что и говорить.

- У меня много для тебя нового, расскажу потом... Похоже, что фонды " Мексикэн геральд" не очень-то крепки... Так вот, я хотел предложить, Мак... Видит бог, скольким я тебе обязан... У тебя ведь там на дворе целый ворох конторской мебели, которую тебя заставила купить Конча... - Мак кивнул головой. - Так вот, хочешь, я избавлю тебя от хлама, а за это возьму компаньоном по книжной лавке. Сам я открываю контору. Ты знаком с книжным делом, ты мне сам это говорил, на первый год доход идет тебе целиком, а дальше делим его пополам, понимаешь? Ну конечно, твое дело, чтобы доход был. У старика Уортингтона она окупалась, да еще хватало на Лизу... Так как же, идет?

- Ах, черт, дай мне это обмозговать, Бен... а сейчас мне надо идти выпускать дневную порцию вранья.

Таким образом Мак стал книготорговцем, получив лавку на Calle Independencia, с писчебумажным отделением и десятком пишущих машинок в придачу. Ему приятно было в первый раз в жизни не знать над собой хозяина. Конча, которая была дочерью лавочника, была в восторге. Она смотрела за книгами и занималась с покупателями, так что Маку только и было заботы, что сидеть в глубине магазина, читать и болтать с приятелями. На рождество Бен и Лиза, высокая испанка, но слухам - танцовщица из Малаги, с белой, как лилия, кожей и черными как смоль волосами, устраивали вечеринку в своей новой квартире, отделанной на американский лад, с ванной и кухней, в новом квартале близ Чапультепека. В день ежегодного банкета Asociacion de Publicistas [Ассоциация журналистов (исп. )] Бен в прекрасном настроении зашел в лавку и сказал Маку, чтобы он приходил вечером, и пусть Конча приведет кого-нибудь из подруг, приличных хорошеньких девушек и не ломак. Он давал вечер в честь Дж. Г. Берроу, вернувшегося из Веракруса с крупным hombre [мужчина (исп. )], дельцом из Нью-Йорка, который чего-то тут добивается, чего именно - сам Бен толком не знал. Вчера он был принят Каррансой, и на банкете все за ним наперебой ухаживали.

- Только тебя, Мак, не хватало на этом банкете; они взяли трамвайный вагон и накрыли стол во всю длину вагона и с оркестром ездили в Сан-Анхел и обратно, а потом по всему городу.

- Я видел, как они выезжали, - сказал Мак. - По мне, это больше смахивало на похороны.

- Пожалуй, но было здорово. Все там были: Сальвадор и вся шатия и этот их Мурхауз, большой hombre из Нью-Йорка, и, понимаешь, он словно не знал, как себя держать. Будто ждал, что у него под стулом вот-вот разорвется бомба, а как поразмыслишь - для Мексики это было бы вовсе не вредно. Там собрались самые отъявленные мерзавцы со всего города.

Вечеринка у Бона вышла не из удачных. Дж. Уорд Мурхауз не оценил девушек, на что сильно рассчитывал Бен. Он привел с собой секретаршу, усталую блондинку, и оба они казались насмерть перепуганными. Обед был в мексиканском вкусе, и шампанское и коньяк в изобилии, и патефон играл пластинки Виктора Герберта[131] и Эрвинга Берлина, и оркестр бродячих музыкантов, привлеченный шумным сборищем, играл мексиканские мелодии под окнами. После обеда стало так шумно, что Бен с Мурхаузом вынесли стулья на балкон и долго беседовали, покуривая сигары, о положении нефтяных дел. Дж. Уорд Мурхауз сказал, что он приехал совершенно неофициальным образом, вы понимаете, просто установить контакт, разузнать о положении вещей и о причине упорного противодействия Каррансы американским вкладчикам, и что крупнейшие финансисты Штатов, с которыми он поддерживает контакт, желали бы только честной игры в открытую, и что если бы их точка зрения могла быть разъяснена здесь каким-нибудь информационным бюро при дружеском сотрудничестве мексиканских журналистов... то, вы понимаете, это послужило бы к общему благу.

Бен пошел в столовую и привел с собой Энрике Сальвадора и Мака. Все вместе они долго обсуждали создавшуюся ситуацию, и Дж. Уорд Мурхауз сказал, что, как старый журналист, он отлично понимает затруднительное положение прессы, впрочем мало чем отличающееся в Мехико от условий Чикаго или Питтсбурга, что всем журналистам следовало бы освещать каждый новый оборот событий в духе честной игры и дружеского сотрудничества, но что, по его наблюдениям, мексиканские газеты ложно информированы о намерениях американского капитала в Мексике, как равным образом американская пресса ложно информируется о целях мексиканской политики. Если мистер Энрике возьмет на себя труд зайти к нему в отель " Регис", он с радостью подробнее обсудит с ним или с любым из вас, джентльмены, этот важный вопрос, а в случае если его не окажется дома из-за огромного количества деловых свиданий и ограниченного срока пребывания в мексиканской столице, то его секретарь мисс Уильямс охотно предоставит им любую информацию, в том числе несколько специально составленных и строго конфиденциальных запасок о точке зрения крупнейших американских трестов, с которыми он связан исключительно по линии информации.

Изложив все это, он извинился, сославшись на ожидающие его в " Регис" срочные телеграммы, и Сальвадор отвез его и мисс Уильямс в автомобиле начальника полиции.

- Ну, Бен, таких полированных прохвостов я еще не видывал, - сказал Бену Мак, когда Дж. Уорд Мурхауз вышел.

- Мак, - ответил Бен, - этот младенчик кушает миллионы, словно манную кашку. Черт побери, а ведь вовсе не вредно было бы установить этот самый контакт, о котором он тут разглагольствовал... Ну что ж, и установим... Вот увидишь, Мак. Теперь я по-настоящему возьму за бока этих больших hombres.

После этого вечеринка утратила всякие претензии на утонченность. Бен притащил еще коньяку, и мужчины стали уединяться с девушками по спальням, коридорчикам и даже в кладовую и в кухню. Берроу так и прилип к одной блондинке родом из Англии, которую звали Надя, и весь вечер толковал ей об искусстве жить. Уж после того как все ушли, Бен обнаружил, что они заперлись у него в спальне.

Мак стал входить во вкус жизни книготорговца. Он вставал, когда хотел, и шел по залитым солнцем улицам мимо собора и фасада Национального собрания вверх по Independencia, по свежеполитым тротуарам, и утренний ветерок приятно обдувал его, неся запах цветов и жареного кофе. Братишка Кончи, Антонио, к его приходу уже открывал ставни и занимался уборкой лавки. Мак устраивался с книгой в задней комнате или бродил по лавке, разговаривая с посетителями по-английски и по-испански. Книг он продавал немного, но держал все американские и европейские газеты, и они шли хорошо, особенно " Полицейские ведомости" и " La Vie Parisienne" [132] [" Парижская жизнь" (франц. )]. Он открыл текущий счет в банке и собирался развернуть дело с машинками. Сальвадор все обещал устроить ему поставку канцелярских принадлежностей для какого-нибудь государственного учреждения и уверял, что сделает его богатым человеком.

Однажды утром Мак обратил внимание на огромную толпу перед Национальным собранием. Он прошел в одну из кантин под аркадами и спросил стакан пива. Официант сказал ему, что войска Каррансы выбиты из Торреона и что Вилья и Сапата соединились и наступают на Федеральный округ. Когда он вернулся в лавку, по городу уже разнеслись слухи, что правительство Каррансы бежало и что революционеры займут город еще до наступления темноты. Торговцы стали запирать ставни. Прибежала плачущая Конча с матерью, уверяя, что будет еще хуже, чем в ту ужасную неделю после свержения Мадеро, и что революционеры поклялись сжечь и разграбить город. Потом влетел Антонио, крича, что сапатисты бомбардируют Таиубу. Мак взял коляску и отправился в палату депутатов в надежде встретить там кого-нибудь из знакомых. Двери на улицу были настежь распахнуты, и по коридорам были раскиданы какие-то бумаги. В зале было пусто и бродил старик индеец под руку с женой, почтительно разглядывая позолоту потолков и картины и покрытые зеленым плюшем столы. Шляпу старик держал в руке, словно он был в церкви.

Мак велел вознице отвезти его в редакцию, где работал Сальвадор, но там швейцар, многозначительно подмигнув, сказал, что Сальвадор отбыл в Веракрус вместе с начальником полиции. Потом он побывал в посольстве, но ни от кого не добился толку. Приемные были забиты американцами, бежавшими с разных ранчо и концессий, они в один голос проклинали президента Вильсона и рассказывали разные ужасы о зверствах революционеров. В консульстве Мак встретил одного сирийца, который предложил ему купить все его книги.

- Нет, - сказал Мак и пошел назад по Independencia.

Когда он подходил к лавке, по улице уже мчались газетчики, вопя: " Viva la revolucion reivindicadora" [" Да здравствует справедливая революция" (исп. )]. Конча и ее мать были в панике и говорили, что надо сейчас же уезжать в Веракрус, иначе их всех перережут. Революционеры громят монастыри и убивают священников и монахинь. Старуха упала на колени в углу перед распятием и затянула.

- А, черт, - сказал Мак, - тогда давайте продадим все и уедем в Штаты. Хочешь в Штаты, Конча?

Конча изо всех сил закивала головой и заулыбалась сквозь слезы.

- Но как нам быть с матерью и Антонио?

Конча сказала, что у нее в Веракрусе замужняя сестра. Они там могут их оставить, только бы добраться до Веракруса.

Мак, весь обливаясь потом, полетел обратно в консульство искать сирийца. Они никак не могли столковаться насчет цены. Мак был в отчаянии, потому что все банки позакрывались и ниоткуда нельзя было получить денег. Сириец распинался, что сам он из Ливана и американский подданный и христианин и что он охотно одолжит Маку сто долларов, если тот выдаст ему вексель сроком на два месяца, обеспечивающий ему пай книжной лавки в размере двухсот долларов. Он твердил, что он христианин и американский подданный и рискует жизнью, спасая жену и детей Мака. Мак был в таком возбуждении, что только в последний момент заметил, что сириец давал ему сто мексиканских долларов, а вексель был составлен на американские. Сириец стал призывать небо в свидетели, что это ошибка, и Мак ушел, унося двести песо золотом.

К его приходу Конча уже собралась в дорогу. Она заперла лавку и стояла на тротуаре с несколькими узлами, двумя кошками в корзинке и Антонио с матерью, укутанными в одеяла.

Вокзал был так забит народом и багажом, что они не могли протиснуться в двери. Мак пошел кругом через пути и разыскал там знакомого железнодорожника Мак-Греса. Мак-Грес обещал их посадить, но велел торопиться. Он провел их в вагон второго класса, стоявший на запасных путях, и пошел брать им билеты, предупредив, что, должно быть, придется заплатить за них вдвое против обычного. С Мака пот катился градом, когда он наконец усадил женщин и погрузил узлы, кошек и Антонио. Состав был уже битком набит, хотя его еще не подавали. Через несколько часов поезд передвинули к перрону, и шеренга запыленных солдат удерживала на платформе толпу, которая атаковала тронувшийся поезд. Каждое место брали с бою, все проходы были полны священников и монахинь, на подножках висели хорошо одетые горожане.

Мак отмалчивался, сидя рядом с Кончей в спертой жаре медленно ползшего поезда. Конча не переставая вздыхала, ее мать вздыхала и причитала " Ay, de mi dios" [" Ах, боже мой" (исп. )], и обе они глодали цыплячьи крылышки и ели миндальную халву. Поезд часто останавливали отряды солдат, охранявших дорогу. На запасных путях они встречали целые составы, набитые войсками, но казалось, никто не знает, в какую сторону они передвигаются. Мак смотрел на бесконечные шпалеры столетников и развалины церквей и целого города Сан-Хуан-Теотихуакан; наблюдал, как две огромные снеговые шапки вулканов Попокатепетль и Искатакчиуатл передвигались по горизонту, потом появился и стал поворачиваться перед поездом еще один золотисто-коричневый конус потухшего вулкана, потом вдали показалась голубовато-белая вершина Орисабы и стала расти и расти на ярком безоблачном небе.

После Хуамантла они прорезали пояс облаков. Рельсы звенели от веселого грохота колес на поворотах, крутых спусках по туманным извилистым ущельям, поросшим влажными лесными зарослями. Дышать стало легче. С каждой петлей, описанной поездом, воздух становился теплее и влажнее, начали попадаться апельсинные и лимонные деревья. Окна по всему вагону были открыты. На остановках поезд встречали женщины и продавали пиво, пульке, цыплят и тортильяс.

К Орисабе опять проглянуло солнце. Поезд стоял долго. Мак ушел в станционный буфет и в одиночестве пил пиво. Вокруг него пассажиры смеялись и болтали, но ему было не по себе.

Когда, дали звонок к отправлению, он не захотел возвращаться обратно к Конче и ее матери, к их вздохам, сальным пальцам и цыплячьим крылышкам.

Он сел в другой вагон. Наступала ночь, полная запаха цветов и разгоряченной земли. Никогда еще в жизни Мак не чувствовал себя так плохо.

На другой день, уже к вечеру, они добрались до Веракруса. Весь город был разукрашен флагами и большими красными плакатами, протянутыми поперек улиц апельсинового, лимонного и бананового цвета, с рядами зеленых ставен и пальм, колеблемых морским ветром. Плакаты гласили: " Viva Obregon! ", " Viva la Revolucion reivindicadora! ", " Viva el Partido Laborista! " [" Да здравствует Обрегон, да здравствует справедливая революция, да здравствует рабочая партия! " (исп. )].

На главной площади играл оркестр и народ танцевал под музыку. Вспугнутые голуби, воркуя, летали среди темных зонтикообразных деревьев.

Мак оставил Кончу с ее узлами, старухой и Антонио дожидаться его на скамейке и пошел в пароходное агентство " Уорд Лайн" справиться о пароходе в Штаты. Там его встретили рассказами о нападении подводных лодок, о вступлении Америки в мировую войну и о германских зверствах, и он узнал, что пароход будет только через неделю и что его наличности не хватит на два палубных места. Он тут же купил себе один билет. Ему уже начинало казаться, что он во всей этой истории свалял дурака, и он решил ехать один, без Кончи.

Когда он вернулся к ней, она уже успела купить яблок и манго. Старуха с Антонио и узлами исчезла - она отправилась разыскивать дом сестры. Белые кошки вылезли из корзинки и, свернувшись клубочком, лежали рядом с Кончей на скамейке. Она поглядела на Мака, доверчиво улыбаясь своей черноглазой улыбкой, и сказала, что Порфирио и Венустиано счастливы, потому что почуяли запах рыбы. Он протянул ей руки, чтобы помочь подняться. В эту минуту он не мог сказать ей, что решил ехать в Штаты без нее. Прибежал Антонио с известием, что они нашли тетку и она радушно их встретила и что в Веракрусе все за революцию.

Проходя по главной площади, Конча сказала, что хочет пить. Они стали искать незанятый столик под навесом одного из кафе и вдруг заметили Сальвадора. Он сейчас же бросился к ним, обнял Мака, закричал: " Viva Обрегон! ", и они вместе выпили мятный коктейль по-американски. Сальвадор рассказал, что Карранса убит в горах офицерами собственного штаба, и что однорукий Обрегон въехал верхом в Мехико в белом костюме пеона и в широкополой пеонской шляпе во главе своих индейцев иаки, и что порядок водворен, и что восстановлены будут принципы Мадеро и Хуареса, и что начинается новая эра.

Они выпили несколько мятных коктейлей, и Мак ничего не сказал о своем намерении ехать в Америку.

Он спросил Сальвадора, что поделывает его друг начальник полиции, но Сальвадор сделал вид, что не слышит. Потом Мак спросил Кончу, а что, если он один, без нее, уедет в Америку, но она сказала, что он шутит. Она сказала, что Веракрус ей нравится и она охотно бы тут осталась. Сальвадор говорил, что для Мексики настала великая пора и что он завтра же едет обратно. Вечером они все ужинали у сестры Кончи. Мак принес коньяку. Они все пили за рабочих, за профсоюзы, за partido laborista, за социальную революцию и за agraristas [восставшие крестьяне (исп. )].

На другое утро Мак проснулся с головной болью. Он тихонько выскользнул из дому и долго бродил один по набережной. Ему начинало казаться, что глупо будет зря бросать книжную лавку. Он пошел в агентство " Уорд Лайн" и вернул свой билет. Кассир выплатил ему деньги, и он поспел к сестре Кончи как раз к завтраку - пить шоколад с пирожными.

ПРОТЕЙ

Штейнмец[133] был горбун,

сын горбуна-литографа.

Он родился в Бреславле в 1865-м, семнадцати лет окончил с высшим отличием Бреславльскую гимназию, поступил в Бреславльский университет изучать математику;

математика заменяла Штейнмецу физическую силу и долгие прогулки по холмам и поцелуи возлюбленной и длинные вечера с друзьями за кружкой пива;

на своей горбатой спине он ощутил бремя общества так же как ощущают его на своей здоровой спине рабочие, так же как ощущают его бедные студенты, и стал членом социалистического клуба, редактором газеты " Голос народа".

Бисмарк тяжелым пресс-папье сидел в Берлине, удерживая новую Германию под гнетом феодализма, оберегая империю для своих хозяев Гогенцоллернов;

Штейнмецу под угрозой тюрьмы пришлось бежать в Цюрих; там его математические способности поразили всех профессоров политехникума;

но в Европе восьмидесятых годов не находилось места для бедного немецкого студента с горбом на спине и большой головой, полной математических символов и догадок об электричестве, этой математике претворенной в силу

да притом и социалиста.

Вместе с приятелем датчанином он отплыл в Америку палубным пассажиром старого парохода французской линии " La Champagne",

жил сначала в Бруклине, потом перебрался в Йонкерс, где получил работу на 12 долларов в неделю у Рудольфа Эйчмайера, германского эмигранта 48-го года, изобретателя и электрика и владельца фабрики, где он изготовлял шляпные машины и электрогенераторы.

В Йонкерсе он разработал Третий закон гармонических колебаний

и закон гистерезиса, который в одной формуле обобщает отношения между теплоемкостью металла, его плотностью и частотой колебаний при перемещении полюсов электромагнита под влиянием переменного тока.

Именно Штейнмецов закон гистерезиса породил трансформаторы, притаившиеся в небольших ящичках или островерхих будках по всем линиям высокого напряжения. Математические формулы закона Штейнмеца - это единая модель для всех трансформаторов мира.

В 1892-м, когда Эйчмайер продал свое дело корпорации, впоследствии известной как " Дженерал электрик", Штейнмец был включен в контракт заодно с прочей ценной аппаратурой. Всю жизнь Штейнмец был одной из частей электрической аппаратуры компании " Дженерал электрик".

Сначала его лаборатория помещалась в Линне, потом ее перевели вместе с маленьким горбуном в город электричества - Скенектади.

" Дженерал электрик" потакала ему, позволяла ему быть социалистом, строить оранжерею, где при свете ртутных ламп он выращивал кактусы, держать аллигаторов, говорящих ворон и его любимицу гигантскую ящерицу гилу и рекламный отдел компании распускал небылицы о чародее, колдуне, владеющем силой, перед которой открываются двери пещеры Али-Бабы;

Штейнмец набрасывал формулу на манжете и наутро вырастала тысяча новых силовых станций и динамо заводили песнь о долларах и молчание трансформаторов говорило о долларах,

а рекламный отдел компании каждое воскресенье дудел в уши американской публики новые небылицы и Штейнмец стал салонным магом и волшебником,

который устраивал в своей лаборатории игрушечные грозы и заставлял игрушечные поезда ходить точно по расписанию и замораживал мясо в холодильнике и изобретал лампы для салонов и для больших маяков, для прожекторов и для световых сигналов, которые указывают ночью путь самолетам к Чикаго, Нью-Йорку, Сан-Луису и Лос-Анджелесу,

и ему позволяли быть социалистом и верить что человеческое общества можно совершенствовать как усовершенствуется динамо и ему позволяли быть социалистом потому что все ученые такие чудаки и ему позволяли быть германофилом и письменно предлагать свои услуги Ленину потому что математики такие непрактичные, они создают формулы на основе которых можно построить силовые станции, заводы, метрополитены, свет, воздух, тепло, солнечные лучи, но не человеческие отношения, которые отражаются на доходах акционеров и жалованье директоров.

Штейнмец был маг и волшебник и он разговаривал с Эдисоном, выстукивая азбуку Морзе на колене у Эдисона

потому что Эдисон был совершенно глух;

и он ездил на Запад

и произносил речи, которых никто не понимал

и в железнодорожном вагоне он беседовал с Брайаном о боге

а когда они с Эйнштейном

встретились лицом к лицу

репортеры окружили их тесным кольцом

но не могли понять ни слова

из того, о чем они говорили.

И Штейнмец был самой ценной частью аппаратуры " Дженерал электрик"

пока он не износился и не умер.

КАМЕРА-ОБСКУРА (25)

Те весенние ночи колеса трамваев скрежещут со скрипом и грохочут расхлябанные оси на крутых заворотах Гарвард-сквера.

Пыль висит в мутном сиянии дуговых фонарей всю ночь до рассвета.

Не могу заснуть. Не хватает духа вырваться из-под стеклянного колпака[134].

Четыре года под эфирной маской: дышите глубже, спокойнее, вот так, будьте паинькой. Раз два три четыре пять шесть. Получай хорошие отметки по некоторым предметам но не будь зубрилой, интересуйся литературой но оставайся джентльменом, не показывайся в обществе евреев и социалистов, приятно улыбайся всем проходящим по университетскому двору и все приятные знакомства пригодятся тебе в дальнейшей жизни.

Сиди вглядываясь в сумерки приятнейших четырех лет своей жизни,

стынь от культуры словно забытая между благовонной курильницей и томиком Оскара Уайльда чашка чаю остывшего и некрепкого как ситро в буфете общедоступных концертов в Симфони-холле.

Четыре года я Михель Кристоф не знал что можно сделать то чего хотел ты Микеланджело, что можно сказать

Маркс

всем профессорам, что можно мне маленькому Свифту сшибить всех Гриноусов[135] в тире,

и ворочался вою весеннюю ночь до утра воспаленными глазами читая " Трагическую историю доктора Фауста" и доходил до остервенения слушая как колеса трамваев скрежещут со скрипом и грохочут расхлябанные оси на Гарвард-сквер и паровозные гудки из-за прибрежных болот и рев сирены отходящего парохода и синий флажок на фок-мачте и рабочая демонстрация с духовым оркестром на улицах Лоренса штат Массачусетс.

Это напоминало Магдебургские полушария: давление извне сохраняло пустоту внутри

и у меня не хватало духа

вскочить и выйти

и сказать им: а подите вы все к

Рембо

вашей матери.

ДЖЕЙНИ

Поездка по Мексике в отдельном вагоне, предоставленном мексиканским правительством в распоряжение Дж. У. Мурхауза для обратного пути на север, была чудесна, но несколько утомительна, и, проезжая по пустыне, они задыхались от пыли. Джейни накупила по дешевке много красивых вещиц бирюзовые украшения и розовый оникс в подарок Элис и матери с сестрами. Всю дорогу она, не переставая, писала под диктовку Дж. Уорда, и в курительной или в салоне постоянно толпилась целая орава мужчин, которые без перерыва пили, курили сигары, хохотали, рассказывали друг другу неприличные анекдоты. Среди них был Берроу, для которого она работала в Вашингтоне. Проходя мимо, он всегда останавливался поговорить с ней, и ей очень не нравилось выражение его глаз, когда он, разговаривая, наклонялся над ее столом, но он был интересный мужчина и совсем не такой, каким она представляла себе рабочего деятеля, и ей было очень забавно, что она знает про Куини и как бы он был ошарашен, если бы узнал, что она знает. Она все время его дразнила и думала, уж не влюбился ли он в нее; но он был из тех мужчин, которые ведут себя так со всеми женщинами.

После Ларедо они ехали не в отдельном вагоне, и поездка была уже далеко не так приятна. Они взяли билеты прямого сообщения до Нью-Йорка. Ей досталось нижнее место не в том вагоне, в котором ехал Дж. Уорд с друзьями, и верхнюю полку в ее купе занимал молодой человек, который ей очень понравился. Его звали Бек Саундерс, он был уроженец Северного Техаса и говорил, забавно растягивая слова. Он клеймил скот, работал на нефтяных промыслах в Оклахоме и, скопив немного денег, теперь ехал посмотреть Вашингтон. Он очень обрадовался, узнав, что она из Вашингтона, а она рассказывала ему обо всем, что нужно посмотреть: Капитолий, и Белый дом, и памятник Линкольну, и памятник Вашингтону, и Дом ветеранов, и Маунт-Вернон[136]. Она сказала, что ему непременно следует побывать на Большой стремнине, описывала поездки в байдарке по каналу и о том, как их раз захватила страшная гроза у моста Кабин-Джонс. Они несколько раз вместе обедали в вагоне-ресторане, и он говорил ей, что она чудесная девушка и ни с кем ему так легко не говорилось, и рассказывал, что у него была невеста в Тулсе, штат Оклахома, и что теперь он подписал контракт на нефтяные разработки близ Маракаибо в Венесуэле, потому что невеста его бросила и вышла замуж за богатого фермера, который набрел на нефтяную скважину у себя на пастбище. Дж. Г. Берроу дразнил Джейни, поздравляя ее с победой над таким красавцем, а она в свою очередь дразнила его рыжеволосой леди, которая сошла в Сан-Луисе, и они оба смеялись, и она чувствовала себя чертовски задорно и находила, что Берроу не так уж плох. Когда Бек сошел с поезда в Вашингтоне, он дал ей свою фотографию, на которой был снят у нефтяной бурильной вышки, и обещал писать ей каждый день и непременно приехать в Нью-Йорк повидаться с ней, если, конечно, она позволит, но больше она о нем никогда не слыхала.