Пассос Джон Дос 12 страница

Приехав в следующий раз в Филадельфию держать корректуру брошюры

ОШЕН-СИТИ (Мэриленд)

Рай отдыхающих,

он набросал свадебное приглашение, которое сдал печатать в ту же типографию:

Доктор Алонсо Б. Стрэнг настоящим объявляет,

что венчание дочери его Аннабел Мари

с мистером Дж. Уордом Мурхаузом

состоится в протестантской епископальной церкви

святого Стефана в Джермантауне, штат Пенсильвания,

пятнадцатого ноября тысяча девятьсот девятого года

в двенадцать часов дня.

А потом на отдельной карточке было еще приглашение на свадебный обед. Свадьба была парадная, у доктора Стрэнга такие обширные связи. Аннабел решила, что Дж. Уорд Мурхауз звучит изысканнее, чем Джон У. Мурхауз, и стала называть его Уордом. Когда они спросили его, как быть с приглашением его родных, он сказал, что отец и мать у него слишком немощны, а братья и сестры слишком малы, чтобы воспользоваться приглашением. Он написал матери: он уверен, она поймет его, но при существующем положении вещей и принимая во внимание отца... он уверен, она поймет его. Потом как-то вечером Аннабел сказала ему, что ожидает ребенка.

- Я так и думал.

Прямо в глаза ему угрожающе заблестели черные холодные зрачки. Он ненавидел ее в эту минуту, потом по-мальчишески улыбнулся голубыми глазами.

- Я хотел сказать - ты была так нервна и вообще...

Он засмеялся и взял ее за руку.

- Ну ничего, я скоро сделаю тебя порядочной женщиной, не так ли?

Наконец-то он мог покровительственно относиться к ней. Он поцеловал ее.

Она разразилась рыданиями.

- Уорд, я не хочу, чтобы ты так говорил со мной.

- Я просто шучу, дорогая... но неужели делу нельзя помочь?

- Я все перепробовала... Папа помог бы, но я не решилась сказать ему. Он знает, что я многое себе позволяю... Но...

- После свадьбы нам придется на год уехать отсюда... Это очень некстати. Мне как раз предложили место в " Паблик леджер".

- Мы поедем в Европу. Папа даст нам денег на свадебное путешествие... Он рад сбыть меня с рук, и у меня есть собственные деньги, деньги матери.

- А может быть, тебе только кажется?

- Чего уж тут казаться.

- А сколько времени, как ты... заметила?

Глаза ее вдруг опять почернели и впились в него. Они глядели друг на друга в упор и ненавидели друг друга.

- Да уж порядочно, - сказала она и дернула его за ухо, как ребенка, и, шурша юбками, убежала к себе наверх одеваться. Полковник очень обрадовался их свадьбе и всех пригласил к себе на обед, чтобы отпраздновать ее.

Свадьба прошла весьма церемонно, и Дж. Уорд Мурхауз в ладно скроенном фраке и цилиндре чувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Все нашли его весьма красивым мужчиной. А в Уилмингтоне у его матери остывал один утюг за другим, пока она упивалась газетными отчетами о свадьбе; кончив читать, она сняла очки, бережно сложила газеты и положила их на гладильную доску. Она была очень счастлива.

Наутро молодожены отплыли из Нью-Йорка на " Тьютонике". Плавание было неспокойное, и только два последних дня можно было выйти на палубу. Уорда укачало, и его взял на свое попечение очень славный стюард из лондонцев, который называл Аннабел " мадам" и считал ее его матерью. Аннабел хорошо переносила качку, но сказывалась беременность, и, взглянув в зеркало, она показалась себе такой подурневшей, что не решалась покинуть койку. Горничная предложила ей джину с капелькой английской горькой, и это ее подбодрило в последние дни плавания. В тот вечер, когда капитан давал прощальный обед, она появилась в столовой в вечернем платье из черного валансьена, и все обратили на нее внимание как на самую интересную женщину на пароходе. Уорд смертельно боялся, что она выпьет чересчур много шампанского, потому что видел, как, одеваясь, она успела осушить четыре рюмки джина с горькой и еще рюмку мартини. Он подружился с пожилым банкиром, мистером Джервисом Оппенгеймером, и его женой и боялся, что поведение Аннабел покажется им слишком вольным. Но обед у капитана прошел без единой заминки, и Аннабел с Уордом решили, что компания на редкость приятная. Капитан, когда-то знававший доктора Стрэнга, подсел к ним в курительной и выпил стакан шампанского с ними и мистером и миссис Оппенгеймер, и они слышали, как вокруг все спрашивали, кто эта очаровательная, интересная, блестящая молодая чета, наверное люди из высшего общества, и, ложась спать, после того как вдали показались маяки Ирландского моря, они почувствовали, что стоило помучиться все эти дни качки.

Лондон Аннабел не понравился. Мрачные улицы и неизменно моросящий дождь нагоняли тоску, и они перед отъездом в Париж всего на неделю задержались в отеле " С ее ил".

Во время переезда из Фокстона в Булонь Уорда опять укачало, и он не мог уследить за Аннабел. Уже когда пароход прошел вдоль длинных молов в тихую заводь Булонской гавани, он отыскал ее в кают-компании за бутылкой виски с содовой в обществе английского офицера.

Оказалось, что жить в стране, языка которой не знаешь, вовсе не так плохо, как он ожидал: а кроме того, Аннабел довольно прилично объяснялась по-французски, и они заняли отдельное купе первого класса, и в корзинке с холодными цыплятами и сандвичами оказалась бутылка какого-то сладкого вина, которое Уорд пил в первый раз в жизни - но с волками жить, по-волчьи выть, - и они были образцовой четой молодоженов, собиравшихся провести медовый месяц в Париже. Агент отеля " Ваграм", встретивший их на вокзале, позаботился о багаже, и с одними чемоданчиками в руках они уселись в фиакр, который и привез их в отель по улицам, мерцавшим зеленоватым отсветом газовых фонарей на мокрой панели. Подковы звонко стучали, и резиновые шины фиакра мягко скользили по асфальту, и улицы кишели народом, несмотря на дождливый зимний вечер, и перед кафе, за мраморными столиками, вокруг маленьких печурок, было полно, и в воздухе стоял запах кофе, вина и пригоревшего масла и поджаренного хлеба, и у Аннабел разгорелись глаза; она как будто похорошела и все подталкивала его, показывая ему что-нибудь из мелькавшего мимо, и ласково поглаживала его по бедру. Аннабел с дороги писала в отель, где она останавливалась прежде с отцом, так что для них уже приготовлена была белоснежная спальня и приемная с разведенным в камине огнем, и круглолицый управляющий был весьма элегантен и вежлив и с поклонами проводил их до дверей номера.

Перед сном они поели паштета и выпили бутылку шампанского, и Уорд блаженствовал. Она сняла дорожный костюм и надела халат. Он надел пижаму ее подарок, - которую он еще ни разу не носил, и вся горечь последнего месяца растопилась и развеялась.

Они долго сидели перед камином, глядя в огонь и покуривая папиросы " Муратти" в жестяной коробке. Она перебирала его волосы и поглаживала ему плечи и шею.

- Почему ты так неласков, Уорд? - сказала она хрипловатым, низким голосом. - Я из тех женщин, которые любят, чтобы их носили на руках... Смотри... Ты можешь потерять меня... Здесь мужчины умеют ухаживать.

- Дай мне только развернуться... Прежде всего мне надо получить работу в какой-нибудь американской фирме. Я надеюсь, что мистер Оппенгеймер поможет мне. Я сейчас же начну брать уроки французского языка. Это мне даст большие преимущества.

- Чудак ты.

- Неужели ты думала, что я буду бегать за тобой, как собачонка, не зарабатывая собственных денег?.. Ошибаешься... - Он встал и поднял ее на ноги. - Идем спать.

Уорд усердно посещал французскую группу школы Берлица и вместе со стариком Оппенгеймером и его женой осмотрел Нотр-Дам и гробницу Наполеона и Лувр. Аннабел, у которой, по ее словам, музеи вызывали головную боль, целыми днями ходила по магазинам и портным. В Париже оказалось не так уж много американских фирм, и даже с помощью мистера Оппенгеймера, который знал решительно всех, единственное место, которое смог получить Уорд, была служба в парижском издании газеты Гордона Беннета " Нью-Йорк геральд". Обязанности его состояли в том, чтобы ловить приезжих американских дельцов и брать у них интервью о красотах Парижа и о международных отношениях. Он проделывал это с удовольствием, говоря, что это доставляет ему множество ценных связей. Аннабел считала, что все это крайне скучно, и не позволяла ему рассказывать о себе. Каждый вечер она заставляла его облачаться во фрак и сопровождать ее в оперу или другие театры. Он охотно проделывал все это потому, что это была хорошая практика во французском языке.

Она побывала у какого-то светила по женским болезням, который согласился, что в данное время ей никак нельзя иметь ребенка. Необходима была немедленная операция, притом несколько рискованная при такой запущенной беременности. Она ничего не сказала об этом Уорду и прислала ему весточку из частной лечебницы, когда уже все было кончено. Это случилось на самое рождество. Он тотчас же поехал повидать ее. Холодея от ужаса, он слушал подробности происшедшего. Он уже привык к мысли иметь ребенка и думал, что это образумит Аннабел. Она лежала без кровинки в лице, а он, не говоря ни слова, стоял возле ее кровати и крепко сжимал кулаки. Наконец сиделка сказала ему, что он утомляет мадам, и он ушел.

Когда через четыре-пять дней Аннабел вернулась из лечебницы и весело объявила, что чувствует себя превосходно и едет на Ривьеру, он ничего не сказал. Она собиралась в дорогу, уверенная, что поедет и он, но в день ее отъезда в Ниццу он заявил, что остается в Париже. Она пристально поглядела на него и сказала с усмешкой:

- Значит, на все четыре стороны? Так что ли?

- У меня дела, у тебя развлечения, - сказал он.

- Ну что ж, молодой человек, примем к сведению.

Он проводил ее на вокзал и усадил в поезд, дал кондуктору пять франков с просьбой позаботиться о ней и пешком вернулся домой. С него было довольно аромата мускуса и духов.

Париж был лучше Уилмингтона, но Уорду он не нравился. Избыток досуга и обилие зевак за столиками, заставленными едой и напитками, раздражали его. В тот день, когда пришла его брошюра об Ошен-Сити в одном конверте с восторженным письмом полковника Веджвуда, Уорд почувствовал приступ тоски по родине. Дело наконец сдвинулось с мертвой точки, писал полковник, он по крайней мере каждый цент сбереженных, взятых взаймы или выклянченных денег вкладывает в новые заявки. Он даже советовал Уорду прислать малую толику и стать самому пайщиком, теперь, когда он в состоянии рискнуть своим паем с полной гарантией большого барыша, да риск, собственно, и неподходящее слово, потому что дело в шляпе и остается только потрясти дерево, чтобы плоды сами попадали им в рот. Уорд спустился по ступеням конторы " Морган Харджес", где он получил посылку, и вышел на бульвар Османи. Приятно было ощущать в руках плотный переплет брошюры. Он сунул письмо в карман и шел по бульвару. В ушах у него стоял рев гудков и стук копыт и шарканье прохожих, а он время от времени прочитывал по фразе. Черт побери, да он почти готов был вернуться в Ошен-Сити. Красноватый отблеск тусклого солнца согревал зимнюю серость улиц. Откуда-то доносился запах жженого кофе; Уорд вспомнил об ослепительно ярком солнце и ветреных днях родного побережья, о днях, заражавших энергией и надеждой, о Деятельной жизни.

Он условился позавтракать с мистером Оппенгеймером в очень изысканном ресторанчике " Тур д'Аржан", где-то на окраине. Садясь в красноколесное такси, он порадовался тому, что шофер понял его. В конце концов, это путешествие весьма много дает для его образования, оно восполняет те годы колледжа, которых он был лишен. К тому времени как такси подъехало к ресторану, он в третий раз дочитывал брошюру. Сойдя у подъезда и расплачиваясь с шофером, он увидел, что по набережной идет мистер Оппенгеймер и с ним какой-то незнакомый мужчина. На мистере Оппенгеймере было серое пальто и серый котелок того же перламутрового оттенка, что и его седые усы; его спутник, тонконосый и тонколицый, был весь серо-стальной. Разглядев их, Уорд решил, что ему следует в будущем более тщательно обдумывать свой костюм.

Они завтракали долго и с несколькими переменами, хотя серо-стальной, которого звали Мак-Гилл - он был управляющим одного из заводов сталелитейных предприятий " Джонс и Лафлин" в Питтсбурге, - говорил, что желудок его не выносит ничего, кроме отбивной котлеты с картофелем, и пил вместо вина виски с содовой. Мистер Оппенгеймер, видимо, наслаждался пиршеством и по поводу каждого блюда подолгу совещался с метрдотелем.

- Простите меня, джентльмены... Но сегодня я кучу, - сказал он. - И потом, уйдя из-под бдительного надзора жены, я могу позволить себе некоторые вольности в отношении диеты... Жена скрылась в священные пределы примерочной своей лейб-корсетницы, и ей теперь не до меня... Вы, Уорд, еще недостаточно стары, чтобы оценить все прелести хорошего завтрака.

Уорд принял смущенный мальчишеский вид и заявил, что он вполне оценивает достоинства утки.

- Хороший завтрак, - продолжал мистер Оппенгеймер, - это последняя отрада старика.

За сигарами и коньяком " Наполеон", поданным в больших чашеподобных фужерах, Уорд собрался с духом и извлек брошюру об Ошен-Сити, которая в продолжение всего завтрака жгла ему карман. Он скромно положил ее на стол.

- Я думал, мистер Оппенгеймер, что вам любопытно будет взглянуть на это как... как на некоторое новшество в рекламном деле.

Мистер Оппенгеймер достал очки, оседлал ими нос, отхлебнул коньяку и с благожелательной улыбкой перелистал книжку. Перевернув последнюю страницу, он выпустил из ноздрей тонкую спиральную струйку голубого сигарного дыма и сказал:

- Что ж, по-видимому, этот ваш Ошен-Сити сущий рай земной... Только не слишком ли... э, не слишком ли вы увлекаетесь?

- Видите ли, сэр. Нам хотелось, чтобы каждый обыватель из кожи лез, лишь бы съездить туда... хотелось найти такие слова, которые сразу же приковали бы внимание.

Мистер Мак-Гилл, который до сего времени ни разу не взглянул на Уорда, уставился на него тяжелым взглядом своих серых ястребиных глаз. Тяжелой красной рукой он потянулся за брошюрой. Он внимательно прочитал ее с начала до конца, в то время как мистер Оппенгеймер не переставая болтал о букете коньяка и о том, как надо слегка разогреть стакан в руке и тянуть маленькими глотками, скорее вдыхая, чем проглатывая. Вдруг мистер Мак-Гилл опустил на стол увесистый кулак и сухо, коротко прохохотал, так, что у него на лице не дрогнул ни один мускул.

- Черт побери, а ведь это их взбудоражит, - сказал он. - Помнится, еще Марк Твен сказал, что каждую минуту родится по простаку.

Он обернулся к Уорду и сказал:

- Простите, юноша, я не расслышал вашего имени, не повторите ли вы его еще раз?

- С удовольствием... меня зовут Мурхауз, Дж. Уорд Мурхауз.

- А где вы работаете?

- В данный момент в парижском " Геральде", - весь вспыхнув, сказал Уорд.

- А где вы живете в Штатах?

- Я из Уилмингтона, штат Делавэр, но я не думаю жить там, когда мы вернемся на родину, мне предложена работа по издательской части в Филли[91].

Мистер Мак-Гилл вынул визитную карточку и написал на ней адрес.

- Вот, если вам когда-нибудь вздумается добывать в Питтсбурге, заверните ко мне.

- С радостью навещу вас.

- Его жена, - вмешался в разговор мистер Оппенгеймер, - дочь доктора Стрэнга, известного филадельфийского ушника и горловика... Да, кстати, Уорд, как поживает ваша милая женушка? Надо надеяться, что Ницца окончательно избавила ее от этой несносной ангины.

- Да, сэр, - сказал Уорд, - она пишет, что ей много лучше.

- Прелестное создание... чаровница... - вздохнул мистер Оппенгеймер, допивая последний глоток коньяку и закатывая глаза.

На следующий день Уорд получил телеграмму от Аннабел с известием, что она возвращается в Париж. Он встретил ее на вокзале. Она представила ему высокого француза с черной вандейковской бородкой, помогавшего ей выносить чемоданы: мсье Форель - мой сосед по купе. Им удалось поговорить только в фиакре. Там пахло плесенью, потому что нельзя было открыть окон из-за проливного дождя.

- Ну как, мой дорогой, - сказала Аннабел, - прошло дурное настроение, в котором ты меня провожал? Надеюсь, что так, потому что у меня для тебя дурные новости.

- А в чем дело?

- Папа вконец запутался... Я так и знала, что это случится. Он в денежных делах смыслит столько же, сколько я в трепанации черепа... Весь этот пресловутый бум с Ошен-Сити лопнул, еще не начавшись как следует, и Папа перепугался и стал сбывать свои дюны и пустыри, и, конечно, никто не покупает их... А потом компания по планировке и благоустройству обанкротилась, и ваш милейший полковник сбежал, и Папа каким-то образом взял на себя личную ответственность за большую часть долгов компании. Вот, собственно говоря, и все. Я телеграфировала ему, что мы вернемся домой, как только нам удастся получить билет на пароход. Попробую сама распутать всю эту историю... В денежных делах он беспомощен, как ребенок.

- Меня это мало трогает. Я и вообще сюда не поехал бы, если бы не ты.

- Из чистого самопожертвования, не так ли?

- Ну, не будем ссориться из-за пустяков, Аннабел.

В последние дни, проведенные ими в Париже, город начал нравиться Уорду. Они слушали в опере " Богему", и оба восхищались. Потом они отправились в кафе и поужинали холодной куропаткой и вином, и Уорд рассказал Аннабел, как он собирался стать автором популярных песен, и о Мэри О'Хиггинс, и о том, как он стал было сочинять песню о ней, и они были очень нежны друг с другом. Возвращаясь домой в фиакре, он снова и снова целовал ее, и им казалось, что лифт ползет ужасно медленно.

У них еще оставалась тысяча долларов на аккредитиве, который доктор Стрэнг подарил к свадьбе, и Аннабел накупила всевозможных платьев, шляп и духов, а Уорд отправился к английскому портному близ церкви Мадлен и заказал четыре костюма. Накануне отъезда Уорд купил ей в подарок из своего жалованья в парижском " Геральде" брошку лиможской эмали, петуха, усыпанного гранатами. Отправив багаж на поезд, они за прощальным завтраком воспылали нежностью и к Парижу, и друг к другу, и к брошке. Из Гавра они плыли на " Турени", и, несмотря на февраль месяц, плаванье выдалось на редкость спокойное, всю дорогу серая зеркальная гладь. Уорд не страдал морской болезнью. Каждое утро, пока Аннабел еще спала, он, в клетчатой шотландской кепке и таком же пальто, с полевым биноклем через плечо, кружил по палубе первого класса, строя планы на будущее. Уилмингтон, во всяком случае, оставался далеко позади, как корабль на горизонте.

Пароход, подталкиваемый пыхтящими у его бортов буксирами, протискивался против воющего ледяного северо-западного ветра, сквозь гущу баржей и буксиров, паромов и красных пискливых пароходиков Нью-йоркского порта.

Аннабел была не в духе и заявила, что все это ужасно уродливо, но Уорд почувствовал прилив энтузиазма, когда какой-то господин в клетчатой кепке стал указывать ему парк Баттери и таможню и " Аквариум", Эквитебл-билдинг, церковь св. Троицы, башню Медисон-сквера и клиноподобный небоскреб-утюг.

Прямо из гавани они направились на паром и пообедали в устланной красными коврами столовой Пенсильванского вокзала в Нью-Джерси. Уорд заказал для себя жареных устриц. Приветливый лакей негр, весь в белом, напоминал ему родину.

- Наконец-то мы дома, - сказал он и тут же решил, что ему надо побывать в Уилмингтоне и повидать своих. Аннабел расхохоталась ему в лицо, и всю дорогу они сидели надутые в салон-вагоне филадельфийского поезда и не разговаривали.

Денежные дела доктора Стрэнга были очень плохи, и, так как теперь он весь день занимался врачебной практикой, Аннабел взяла их всецело на себя. Ее умение разбираться в финансовых вопросах изумило и Мурхауза и ее отца. Они жили в старом доме доктора Стрэнга на Спрюс-стрит. Уорд получил через одного из приятелей доктора Стрэнга службу в редакции " Паблик леджер" и редко бывал дома. Когда у него случалась свободная минута, он слушал в Дрексел-институте лекции по экономике. Вечерами Аннабел стала выезжать с Джоакимом Бийлом, молодым архитектором, очень богатым и приезжавшим в собственном автомобиле. Бийл, сухопарый молодой человек, был ценителем майолики и виски Бурбон и называл Аннабел: " Моя Клеопатра".

Однажды вечером, придя домой, Уорд застал их обоих пьяных и почти совсем раздетых в комнате Аннабел в мезонине. Доктор Стрэнг только накануне уехал на медицинский съезд в Канзас-Сити. Уорд появился на пороге со скрещенными на груди руками, объявил, что с него довольно, что он начнет процесс о разводе, и вышел из дому, хлопнув за собой дверью. Ночь он провел в общежитии Христианского союза молодых людей. На другой день, придя на службу, он застал присланное с нарочным письмо от Аннабел, которая просила его помнить, что открытый скандал гибельно отзовется на практике отца, и изъявляла готовность выполнить все, что он ей предложит. Он сейчас же ответил ей.

" Дорогая Аннабел,

теперь я отлично понимаю, что вы всегда пользовались мною лишь как ширмой для вашего позорного и недостойного порядочной женщины поведения. Теперь я понимаю, почему вы предпочитаете общество шалопаев-иностранцев и т. п. дряни обществу дельных молодых американцев.

У меня нет ни малейшего желания причинять вред вам или вашему отцу оглаской этого дела, но вы прежде всего должны воздержаться от поступков, порочащих имя Мурхауз, пока вы это имя по закону носите, а затем я считаю справедливым, после того как дело о разводе будет разрешено с обоюдного согласия, искать возмещения за потерю времени и т. п., а также за вред, причиненный по вашей вине моей карьере.

Завтра я уезжаю в Питтсбург, где меня ожидают положение и работа, которые, надеюсь, помогут мне забыть вас и то большое горе, которое причинило мне ваше вероломство".

Он с минуту размышлял, как ему кончить, и наконец написал: " Искренне преданный, Д. У. М. " и отправил письмо.

Всю ночь по дороге в Питтсбург он пролежал без сна на верхней койке спального вагона. Вот ему уже двадцать три года, и у него нет университетского диплома, и нет у него никакой профессии, и он отказался от надежды стать автором популярных песен. Не оправдались надежды на спекуляцию земельными участками, на Ошен-Сити и газетную работу и женитьбу на Аннабел Мари. Будь он проклят, если еще когда-нибудь пойдет в лакеи к светской даме. В вагоне было жарко, подушка у него под головой сбивалась комком... обрывки фраз, которыми он рекламировал " Историю" Банкрофта или Брайанта... Ты знаешь штат, где персик расцветает... голос мистера Хилларда, обращавшийся к присяжным из недр конторы в Уилмингтоне: единственное безопасное, верное, надежное, неизменное помещение капитала, сэр, - это земельная собственность, не боящаяся ни наводнения, ни пожара; земельный собственник связан нерасторжимыми узами с ростом и процветанием своего города и своей нации... улучшаете вы участок в меру вашего досуга и возможностей или нет - вы все равно сидите у своего очага в покое и довольстве, и богатства, порожденные неизбежным и неотвратимым ростом благосостояния могучей страны, сами притекают к вам в руки... Для молодого человека со связями и, позволю себе сказать, с такими приятными манерами и основательным классическим образованием, говорил мистер Оппенгеймер, банковское дело - вот достойное поприще для воспитания таких качеств, как энергия, такт и, главное, трудолюбие... Чья-то рука теребила его простыню.

- Через сорок пять минут Питтсбург, сэр, - донесся до него голос проводника негра. Уорд натянул брюки, с огорчением отметил, что они измялись, соскочил вниз, сунул ноги в ботинки, наспех вычищенные дешевой липкой мазью, и, путаясь в шнурках, прошел мимо растрепанных, выбиравшихся из своих коек пассажиров по коридору в уборную. Глаза у него слипались, и ему хотелось принять ванну. В вагоне было нестерпимо душно, в уборной пахло бельем и мыльным порошком бреющихся пассажиров. За окном мелькали черные, припудренные снегом холмы, ряды серых, одинаковых лачуг, изредка копер, а за ним русло реки, нарывавшее кучами рудничных доменных отвалов, по гребню холма багряная оторочка деревьев, четко вырезанных по красному солнцу; а на фоне холма - яркий и красный, как солнце, сгусток пламени над доменной печью.

Уорд побрился, вычистил зубы, как можно тщательнее вымыл лицо и шею, сделал пробор. Его челюсти и скулы приобретали квадратные очертания, и это ему было приятно. Безупречный молодой директор, подумал он, пристегивая воротничок и завязывая галстук. Это Аннабел научила его подбирать галстуки под цвет глаз. Вместе с ее именем пришло и взволновало легкое, почти осязаемое ощущение ее губ, душного запаха ее духов. Он смахнул это воспоминание, принялся было свистеть, оборвал свист, боясь, что умывающиеся пассажиры сочтут это неприличным, и вышел из уборной на площадку. Солнце уже совсем поднялось, холмы стали розовые с черным, и только внизу, где собирался дым от растапливаемых печей, прозрачно синело. Повсюду ряды лачуг, трубы, домны, шахты, копры. И вдруг холм, врезающий в небо ряд лачуг или скопище домен. В слякоти, на переездах, группы темнолицых мужчин в темных рабочих костюмах. Закоптелые стены скрыли небо. Поезд мчался туннелями, под скрещениями мостов, по глубоким выемкам.

- Станция Питтсбург-Центральная! - прокричал проводник. Уорд сунул двадцатипятицентовик в ладонь негра, разыскал свой чемодан в груде сваленного перед вагоном багажа и быстрым твердым шагом пошел по платформе, глубоко вдыхая холодный угольно-дымный воздух перрона.

** ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ **

КАМЕРА-ОБСКУРА (17)

Той весной когда из выходивших во двор слуховых окон верхнего корпуса видна была над вязами комета Галлея мистер Гринлиф сказал что мне нужно посещать класс конфирмантов и конфирмоваться когда приедет епископ и когда после этого мы отправились на реку в байдарке я сказал Скинни что я не хочу конфирмоваться потому что я верил в жизнь на воле и комету Галлея и Вселенную и поездки в байдарке и стук дождя по палатке в ту ночь когда мы вдвоем читали " Собаку Баскервилей" и повесили кусок мяса на дерево и какая-то собака видно учуяла его и все бродила вокруг и выла ужасно и мы перепугались (но я сказал не это, не помню что я сказал) - но только не в церковь;

а Скинни сказал что если я некрещеный мне нельзя причащаться и я пошел и сказал это мистеру Гринлифу и он надулся и сказал что мне лучше не ходить в класс конфирмантов и после этого мне пришлось по воскресеньям ходить в церковь но я ходил в какую мне нравилось иногда в баптистскую иногда в епископальную а в воскресенье когда приехал епископ больше не видно было кометы Галлея и я смотрел как других причащали и это длилось часами потому что собиралась причащаться уйма маленьких девочек и только и слышно было что умбл-умбл причащается раб божий... умбл-умбл причащается раба божья

и мне хотелось знать буду ли я в живых когда в следующий раз покажется комета Галлея.

НОВОСТИ ДНЯ XIII

Я был на площади, когда началась стрельба. Я побежал вдоль Пласа Насиональ вместе с беспорядочно бегущей тысячной толпой мужчин женщин и детей, из которых десятки падали под огнем не добежав до прикрытия

Открыта новая цепь высоких гор

Джим О'Ши заброшен был

Судьбой на некий остров

Туземцам понравился его пыл

И то что велик был ростом

БЕДЛАМ В ИСКУССТВЕ

бандиты укрылись в пустыню

Вашингтон считает неудачным нелогичным и противоестественным избрание генерала Уэрты временным президентом Мексики вместо свергнутого президента Франсиско Мадеро

ТОЛЬКО ТРОИМ УДАЛОСЬ ПОКИНУТЬ ГОРОД

он подсыпал песок в сахарницы писатель говорит что он прибыл в Америку изгнанником и нашел в ней низость и корысть

Лунг Ю бывшая императрица Китая скончалась в Запретном городе[92]

Будут кольца на пальцах

Будут серьги в ушах

На слонах будешь ездить

И жить во дворцах

Так приди же к набобу и в патриков день

Станешь миссис Рембл Бэмбл Джинджибу

Джень О'Ши

пренебрежение интересами низших классов при формировании новой республики может вызвать новое восстание

600 АМЕРИКАНЦЕВ БЕГУТ ИЗ СТОЛИЦЫ[93]

La cacaracha la cacaracha

La no qaiere caminar

Porgae no tiene

porqae no tiene

Marijuana que fumar[94]

ЭЛИНОР СТОДДАРД

В детстве ей все было ненавистно. Ненавистен отец, плотный, рыжеволосый, пахнувший бакенбардами и застарелым трубочным перегаром. Он служил в конторе при бойнях, и, когда приходил домой, от его платья шла едкая вонь, и он отпускал кровавые шуточка об убое свиней, и овец, и быков, и людей. Элинор ненавистен был запах и вид крови. Ночами ей снилось, что она живет вдвоем с матерью в большом чистом белом доме в Оук-Парке, и вокруг все бело от снега, и она накрывает стол белой полотняной скатертью, и расставляет блестящее белое серебро, и ставит белые цветы и белоснежное филе цыпленка перед матерью, и что мать светская дама в платье из белой парчи, и вдруг на скатерти появляется крошечное красное пятнышко, и оно растет и растет, а мать беспомощно всплескивает руками, и сама она старается стереть его, но оно все растет, пятно крови расплывается в кровавую лужу, растекается по всей скатерти - и она просыпалась от этого кошмара, чувствовала запах боен и навзрыд плакала.

В шестнадцать лет, кончая школу, они с подругой Изабеллой поклялись друг другу, что покончат с собой, если к ним когда-нибудь прикоснется мужчина. Но в ту же осень подруга заразилась скарлатиной, осложнившейся воспалением легких, и умерла.