ПОСЛЕ НАЧАЛА 2 страница

Итак, он решился на самую малую, насколько это было возможно, экспедицию. Он возьмет с собой людей, которые необходимы ему для первопроходческой работы и которые смогут оставить все остальные специальные проблемы на потом. Он сам себя уговаривал, что пришел к этому на основе практических соображений — что до известной степени так и было. Но все же у него оставалось какое-то глубоко спрятанное раздражение по поводу великих и всеобъемлющих исследовательских планов. По своему богатому опыту он знал, что привлечение к решению задач большого количества мозгов ни в коем случае не гарантирует успеха.

Он сам был одиночкой современной антропологии, и его главной областью было открытие закономерностей в культурном развитии. Но он не ограничивался только этим. Подгоняемый, с одной стороны, чувством нетрадиционного, с другой — прочной верой в свои способности, он стал авторитетом в биологической антропологии и генетике народонаселения.

Ему, очевидно, необходим языковед. Все это дело буквально кричало о необходимости привлечения самого лучшего из исследователей языков, какого только можно отыскать. Поэтому Монт подавил свои личные чувства и выбрал Чарли Йенике. Чарли был угрюм и неуклюж. У него было удивительное обыкновение долго носить свои рубашки, пока запах от них не становился невыносимым. Но, несмотря на это, он был блестящим лингвистом. Если кто и сможет решить загадку языка туземцев в такой спешке, то только Чарли. Странно и смешно, какими бывают парадоксы в человеческих отношениях: Хелен, жена Чарли — куколка, маленькая, хрупкая, красивая и необыкновенно очаровательная. Хелен и Луиза хорошо ладили друг с другом.

Ральф Готшалк из Гарвардского университета был, вероятно, лучшим из молодых биоантропологов и знал о приматах, обезьянах и полуобезьянах, по крайней мере, не меньше, чем любой другой из современных ученых. С учетом сходства туземцев с гиббонами, Ральф непременно должен быть там, и Монт охотно брал его с собой. Ральф — мужчина огромного роста с нежнейшей душой, какую только встречал Монт, — был отличным игроком в покер и необыкновенно умным собеседником. Ральф тоже был женат, на загадочной женщине, Тине, которую он, уезжая куда-либо, всегда оставлял дома.

Если все пойдет по плану — а Монт в это верил! — настоятельно необходимы будут и психологические исследования. Работы Тома Стейна в этой области оказали на Монта большое впечатление. Когда они познакомились лично, это впечатление только усилилось. Том был высоким и худым, раньше времени облысевшим, с бледно-голубыми глазами за толстыми стеклами очков. Даже застенчивость не могла скрыть его острый, как бритва, аналитический ум. С женой они были неразлучны. Джеймс Стейн была не особенно привлекательной, довольно низенькой, толстой женщиной, но с веселым характером. Она была первоклассной поварихой, что может оказаться весьма практичным.

Наконец, Монт хотел взять с собой Дона Кинга. Дон был археологом, научным одиночкой с горячей головой. Монт, к сожалению, не слишком любил Дона — да и немногие могли его любить, — но решил, что его присутствие будет своеобразным стимулятором. Он мог сыграть роль хорошего возбуждающего средства, так как не признавал сразу никаких чужих идей и больше всего любил спорить. Он был почти вызывающе красивым, высоким, хорошо сложенным, с песочными волосами, а одевался всегда так, будто должен был фотографироваться для журнала мод. Марк Хейдельман сомневался в необходимости брать Дона, так как туземцы Сириуса-IХ не имели орудий труда, но Монт был уверен, что Дон что-нибудь обнаружит. С одной стороны, нужно точно установить, изготавливались ли орудия труда в прошлом; с другой — нельзя было полностью полагаться на фотографии.

Итак, пятеро мужчин, чтобы исследовать мир!

Дерзко? Конечно, но еще никогда маленькие люди не добивались чего-то великого, робко придерживаясь мелочных правил.

* * *

Корабль казался большой металлической рыбой, живущей в космосе и никогда не знавшей берега. Он был собран на орбите вне Земли и не знал другой родины, кроме глубин космоса.

Монт, Луиза и все остальные были пересажены на один из спутников ООН, а оттуда перешли на борт корабля. Корабль пролетел мимо Луны на обычном двигателе, чтобы затем создать гиперполе, которое позволит ему перешагнуть световой барьер.

По международному соглашению все космические корабли назывались именами видных борцов за мир. Этот корабль имел официальное название «Ганди», но так как это был второй корабль, предпринимавший длинное путешествие к системе Сириуса, экипаж окрестил его «Сыном Сириуса». Как-то, спустя месяца три после старта, кто-то вспомнил, что Сириус называют еще и Собачьей Звездой, что привело к появлению массы шуток, в которых значительное место занимало словосочетание «сукин сын».

Монт и Луиза обнаружили, что сборы в путешествие к Сириусу были такими же мучительными, как и в любое другое путешествие. Возникали те же самые проблемы: что взять с собой, а что оставить дома, сдавать дом внаем или нет. Та же нервозность, то же возбуждение. Мелочи заели настолько, что они даже попытались перенести отлет на каникулы между двумя семестрами.

Наконец отлет освободил их от всех земных обязанностей, а полет к спутнику ООН оказался именно таким, каким они его представляли. Звезды казались настолько близкими, что невольно верилось, будто их можно схватить руками, а черная бездна космоса представлялась чем-то материальным. Чувство это было подобно тому, какое возникает при первой поездке на корабле, когда стоишь на палубе, ветер овевает лицо, и тебе кажется, что ты видишь новый таинственный мир, в котором могут случиться любые неожиданности.

Но как только они вошли в корпус гигантского стального космического корабля, все изменилось. Они быстро заметили, что путешествие к Сириусу ни в коем случае не из ряда сенсаций. Адмирал Йорк командовал надежным кораблем и исключал возможность непредусмотренных опасностей со спокойной рассудительностью, которая ничего не оставляла без внимания и корректировала ошибки еще до того, как они случались. Пассажирам было не на что смотреть и нечего делать.

Монт понял, что если рассуждать правильно, то полет в космическом корабле был наименее интересным видом путешествия. Он сделал открытие, которое до него делали миллионы людей: что, например, полет в большом самолете доставляет намного меньше удовольствия, чем полет в маленьком, и что вообще никакое путешествие в самолете не сравнится с поездкой верхом по красивой местности или плаваньем на каноэ по чистой, бурной реке. Чем необыкновеннее способ путешествия — космический корабль, подводная лодка и так далее — тем больше приходится страдать от среды. Чем больше специализирована искусственная среда, тем меньше контакт с внешним миром.

Гиперполе, окружавшее корабль, должно быть невероятно захватывающим, но его нельзя было ни увидеть, ни почувствовать или пощупать. Весь ощущаемый мир был внутри корабля — довольно постный мир из серых металлических стен, и кажущихся хрупкими лесенок, и прохладного, безвкусного воздуха, шипевшего во влажно блестящих трубах и непрерывно циркулирующего под сводами корабля, ставшими для путешественников вселенной.

Одиннадцать месяцев в замкнутом пространстве могут показаться большим, очень большим сроком. Хорошо, что была хоть какая-то работа.

ГОЛОСА

Монт привалился к холодной стене крошечной, похожей на сундук каюты, которую Чарли Йенике оборудовал в звуковую студию, задумчиво почесал бороду и прислушался к звукам, доносившимся из динамика, пытаясь уловить в них хоть какой-нибудь смысл.

Видимо, это было невозможно. Голоса звучали достаточно по-человечески; ему казалось даже, что он слышит слова, произносимые мужскими и женскими голосами, а иногда будто бы прослушивался детский лепет. Но записанные с помощью микрофонов первой экспедиции к Сириусу звуки не имели для него никакого смысла. Они исходили от людей, отделенных от него чудовищной пропастью. Они были от него дальше, чем неандертальцы периода последнего оледенения.

— Что-нибудь получается, Чарли?

Чарли Йенике повернулся на табуретке и пожал плечами. Монт почувствовал, что Чарли очень хочется сплюнуть, но тот сдержал свою неделикатность.

— Выйдет ли из этого что-нибудь? Я там же, где был неделю назад, а это значит, что у меня ничего нет! Дай-ка, я покажу тебе кое-что.

— Пожалуйста.

Йенике, двигаясь необычайно ловко, установил проектор, покрутил какие-то ручки, подключая динамики.

— У меня тут кусок фильма, к которому, кажется, подходят несколько фраз, — бормотал он. — Ты сам увидишь, что я имел в виду.

В воздухе возникло хорошее, четкое трехмерное изображение. Туземец-мужчина выпал из дерева — отчетливо слышен был удар, когда он приземлился, — и подошел к другому голому мужчине, стоявшему на прогалине. Звукозапись была удивительно хорошей; Монт слышал даже прерывистое дыхание первого. Потом он что-то сказал второму. Разобрать было трудно, так как звуки его языка совершенно отличались от всех языков, которые Монт когда-либо слышал. Другой мужчина мгновение помолчал, потом издал какой-то своеобразный свист. Оба пошли прочь и исчезли в лесу.

Чарли отключил микрофоны.

— Мило, да? Это почти самое лучшее, что у нас есть. Я основательно все проработал и сейчас мог бы без труда повторить, что сказал этот парень. Но что, черт побери, это означает?

— Тебе нужен словарь.

— Да. И ты сейчас мне его подскажешь, верно?

Монт осторожно сменил позу. При той искусственной тяжести, которой так гордился адмирал Йорк, его могло швырнуть об стену, если не рассчитывать каждое движение.

Он понимал трудности проблемы, перед которой стоял Чарли. Даже у изученных культур эта проблема представляет собой крепкий орешек.

Предположим, в холле отеля встретились два американца и по какой-то причине заговорили на языке, который незнаком третьему, тайно их подслушивающему. Один смотрит на второго и что-то говорит.

Что?

Он может сказать:

— Джо! Как здоровье? (Здоровье в американской культуре предмет повышенного интереса, но ведь неизвестно, как к этому относятся на Сириусе-IХ).

Он мог бы также сказать:

— Джо! Как здоровье жены и детей? (Где-нибудь в другом месте это могли быть жена и дети).

Но, возможно, он сказал:

— Джо, старый конокрад! Чем занимаешься, малыш? (Подобные шутки так же часты в Америке, как и в других местах).

Или он говорит:

— Джо, выйдем! Я хочу дать тебе по морде!

Без подсказок, которые дает знакомая культурная система, голоса с Сириуса-IX были ничем — только голосами. Звуки без смысла. Ведь просто невозможно приземлиться на планету, подойти к первому встречному туземцу и сказать:

— Приветствую тебя, о мужчина, брат мой! Я пришел с той стороны неба, сверху, и полон желания принести тебе все блага цивилизации. Идем! Пойдем рука об руку к свету мудрости…

— От этого можно свихнуться! — сказал Чарли и закурил.

— Ты можешь что-нибудь посоветовать?

— Только одно — продолжать работу. Вероятно, нам придется попытаться общаться с ними без слов. Если тогда ты как можно быстрее выучишь их язык, то это все, чего мы от тебя ждем. Могу я тебе помочь еще чем-нибудь?

Йенике улыбнулся, показав при этом совершенно желтые зубы.

— Да, ты можешь исчезнуть отсюда и не мешать мне работать. Монт сдержал ответ, вертевшийся у него на языке. Он хотел сохранить покой и мир, даже если ему было тяжело.

— Ну, тогда до скорого.

Он пригнулся, чтобы выйти через низкую дверь.

— Монт?

— Да?

— Не обижайся на меня. Большое спасибо, что зашел!

— Не стоит благодарности.

Он с некоторым облегчением закрыл за собой дверь.

Голоса зазвучали снова. В холодной тишине корабля они воспринимались слабо. Они смеялись, были серьезными, задорными, недовольными.

Он осторожно шел вдоль площадки, и его некоторое время преследовал странный шепот, занимая его мысли.

Звуки другого мира…

Голоса.

Громадная комната отдыха, формой напоминающая яйцо, была обставлена удобными столами и креслами. На стене висела впечатляющая картина обнаженной женщины. Тут же был своего рода бар, и чистый воздух, пробивающийся сквозь облака табачного дыма, делал уютнее типичную обстановку всех подобных помещений.

В комнате можно было видеть две четко разделенные группы. Члены экипажа образовали тесный, шумный круг у бара. Ученые, как обычно, сидели у углового столика и дискутировали. Монт не сомневался, что экипаж считал их такими же чужими, как и то, что они должны были найти на Сириусе-IX, и иногда он сам соглашался с этой точкой зрения.

— Ерунда! — сказал Дон Кинг и, стараясь не сделать морщин на брюках, положил ногу на ногу. — Совершеннейшая ерунда!

Том Стейн заморгал своими светло-голубыми глазами за толстыми стеклами очков и ткнул костистым пальцем в археолога.

— Для тебя всегда все слишком просто. Ты так долго скоблил свои наконечники стрел и глиняные черепки, что теперь думаешь, будто можешь объяснить все на свете. По-моему, ошибочно считать этих людей чересчур примитивными, не будучи совершенно уверенным в этом.

Дон одним глотком проглотил свою рюмку водки.

— Ты видишь проблему там, где ее вовсе нет — так же, как и наш старина Монт. В любой культуре есть какие-то постоянные величины. Мы уже давно вышли из того времени, когда можно было всерьез утверждать, что культура — это лишь бессмысленное нагромождение взаимосвязанных признаков: обрывков и лохмотьев, если использовать злополучное выражение Льюиса. Примитивная технология означает низкий культурный уровень — а мы ведь еще даже не знаем, есть ли вообще что-нибудь подобное на Сириусе-IХ. До сих пор доказательств этому я не видел. Может случиться, что мы будем иметь дело с примитивным племенем охотников и собирателей. Почему мы должны считать их более сложными, чем они есть на самом деле?

Монт довольно попыхивал своей трубкой.

— Это как раз то, над чем я ломаю голову. Насколько они сложны?

Дон не клюнул на приманку, а лишь отмахнулся — его любимый трюк.

— В известном смысле, это достаточно сложно. Для Хейдельмана и ООН все это может казаться милым и умным, но что они об этом знают? Вы ведь, конечно, читали официальные указания, по которым мы должны работать. Они требуют, чтобы мы завязали отношения с туземцами Сириуса-IX. По этому поводу можно только расхохотаться! Как, черт побери, завязывают отношения в таком мире, как Сириус-IХ?

Ральф Готшалк зашевелился в кресле всем своим громадным телом. Он заговорил неожиданно тихо, но его слышал каждый:

— Я считаю, что Дон прав. Насколько нам известно, на Сириусе-IX нет никакой общей культуры, а лишь тысячи изолированных групп. Если бы пятнадцать тысяч лет назад среди африканских бушменов приземлился космический корабль — мог бы он завязать контакты с землянами? Совершенно невероятно!

Монт пожал плечами.

— Мы все знаем, что для начала достаточно завязать отношения хотя бы с единственной группой. Хейдельман это тоже знает. В любом случае, мы должны быть осторожны. От того, что мы предпримем на Сириусе-IX, зависит слишком многое.

— Почему? — поднял брови Дон Кинг.

Монт и сам задал бы этот вопрос, не будь он руководителем группы. Теперь же он сделал попытку объяснить это.

— Не говоря уж о такой вероятности, что мы можем откусить больше, чем в силах прожевать, мы должны согласиться, что со времен Кортеса и его банды произошел кое-какой прогресс. Мы не можем уже пронестись на полных парусах в незнакомую гавань и кинуться к кормушкам.

— Хотел бы я надеяться! Может быть, я сейчас буду немного циничным, но я подвергаю сомнению такой ход мыслей. Мы считаем себя цивилизованными, а это значит, что мы достаточно многого достигли, чтобы, например, позволить себе роскошь возвышенных философских рассуждений. Но могу поспорить, что если мы когда-нибудь попадем в действительно серьезную передрягу, мы быстро откатимся назад — туда, откуда начинали: зуб за зуб, око за око! Таковы уж люди.

— Может быть, нам еще представится возможность проверить это, — сказал Монт.

Ральф Готшалк встал, более, чем когда-либо напоминая гориллу.

— Я пошел работать, господа.

Монт присоединился к нему, оставив бесконечные споры Дону и Тому Стейну.

Двое мужчин шли по космическому кораблю, чтобы уже в который раз проработать данные первой экспедиции.

* * *

Когда Монт вернулся в свою крошечную каюту после уже неизвестно какого разговора с адмиралом Йорком об их намерениях на Сириусе-IX, Луиза, свернувшись, лежала в постели и читала книгу. Роман назывался «Луна в огне» и был одним из бестселлеров последнего времени.

— Ну, как тебе эта дикая штучка?

Луиза, в довольно смелого покроя шелковой ночной рубашке, которую Монт подарил ей год назад на Рождество, улыбнулась в ответ.

— А не отправиться ли нам лучше на Луну, дорогой?

Он рассмеялся и присел на край кровати.

— Я думал, что ты внизу — возишься с растениями в гидропонном танке.

— Да, я была там целый час, — сказала она и откинула назад свои длинные гладкие черные волосы. — Но это не имеет почти ничего общего с настоящим садом — ты не находишь? Слишком много химии, как будто цветы выращивают в лаборатории. Мне очень жаль наши розы, Монт. Глупо, да?

— Не думай, Луиза. — Он обнял ее и пощекотал бородой ее щеки. — Три года — большой кусок жизни, а ты творила со своими цветами чудеса. Смешно, но тут начинаешь сожалеть обо всем!

— Я знаю. Иногда я вспоминаю наши пикники в горах. Помнишь, как ты однажды поймал много форели в Бивер-Крик? И как быстро набежали тучи! И как дождь барабанил по крыше вертолета! Мне кажется, самое плохое в космическом полете то, что тут не бывает смены погоды.

— У тебя тут мало радостей, верно?

Она быстро сменила тему. Она разделяла его воодушевление Сириусом, и ей не на что жаловаться.

— Что хотел тебе сказать адмирал Йорк?

Монт немного помедлил.

— Не слишком много. Он умный, деловой парень. Мы обговаривали спасательные мероприятия на случай необходимости.

Вдруг они оба осознали окружавшую их холодную серую сталь и громадную пустоту снаружи.

Монт подумал о детях, которых у них никогда не было. Луиза потеряла двоих при родах, и врачи категорически не советовали ей больше беременеть. Он знал, что Луиза тоже подумала об этом. Они оба не раз горевали об этом.

Луиза крепко прижала его к себе.

— Ты будешь осторожным, Монт?

— Конечно, Лу!

— Терпеть не могу, когда женщины ведут себя глупо, но ведь ты — единственное, что у меня есть. Я не вынесу, если потеряю тебя!

Он поцеловал ее и почувствовал, как дрожат ее губы.

«Все всегда сводится к одному, — подумал он. — После всех проблем и битв, всех забот и триумфов — мужчина и женщина одни во всей вселенной. Без нее я — ничто. Без нее вселенная — пуста».

Потом он еще подумал: «Монт, ты сентиментальный дурак. Но — к черту! Мне так нравится! »

— Мне тоже, — сказала Луиза, благодаря своему многолетнему опыту прочитав его мысли.

* * *

Монт проснулся в темноте искусственной ночи. Луиза спала рядом. Ему приснился плохой сон. Пижама взмокла от пота.

Он тихо лежал, уставившись открытыми глазами во тьму.

Может, меня сводит с ума корабль? А может, этот холодный мертвый воздух, шепчущий в трубах, или вечная вибрация двигателя, или несоответствующая земной сила тяжести? А может, это та серая сталь, что нас окружает…

Нет!

Хватит, Монт!

Ты знаешь, что это!

Конечно, он знал. Чуждые формы жизни, открытие в системах Центавра и Проциона — нет, не они вызывали у него головную боль, когда он читал об этом. Они были действительно чуждыми, настолько отличными от человеческих существ, что никакого конфликта не могло быть. Если формы жизни так тотально отличаются друг от друга, ни одной из них нет дела до другой. Но если они похожи…

Вдруг ему показалось, что они избегали касаться главной проблемы и делали вид, будто ее не существует. Для будущих отношений, как до сих пор казалось, не играло большой роли, имели ли жители Сириуса-IX развитую культуру. Самым решающим было другое, то, что они люди.

Единственное создание, которого всегда боялся человек — это сам человек. Так было до сих пор и, наверное, будет всегда.

С одной стороны, Монт собирался познакомиться с жителями другого мира.

С другой стороны — и это было точно так же реально — человек собирался познакомиться с другим человеком, который может стать либо его другом, либо злейшим врагом.

ГЛАВА 4

Монт обнаружил, что масса хорошо известных тебе фактов может быть тебе совершенно безразлична, если ты живешь на другой планете. Вот, например:

Сириус в двадцать шесть раз ярче земного Солнца и в два с половиной раза плотнее. Его температура 19 700 градусов по Фаренгейту. У него есть спутник, белый карлик, который облетает его за пять лет. Карлик в двадцать раз дальше от Сириуса, чем Солнце от Земли. У Сириуса двенадцать планет, и девятая, на удаленной эллиптической орбите, похожа на Землю, как тезка, если не как близнец. В ее атмосфере на пять процентов больше азота и немного меньше кислорода, чем в земной.

На обратной стороне были такие явления, которые невозможно было предотвратить, если они разом обрушиваются на тебя.

Сириус — гигантская, бушующая, ослепительной белизны печь в небе. Если не быть достаточно осторожным, он обожжет кожу с невероятной быстротой. В течение десяти дневных часов тягостно жарко; воздух влажный, и через десять минут рубашка прочно прилипает к спине. Сила тяжести — особенно после проведенных в космическом корабле месяцев — немного великовата, поэтому кажется, что при каждом шаге к подошвам башмаков прилипают тяжелые комья глины. Для землян в воздухе что-то кажется ненормальным; долго свербит в носу и першит в горле. Луга очень красивые, но они повсюду неровные — постоянно то поднимаешься вверх, то опускаешься вниз. Повсюду репейники и колючки, рвущие одежду и кожу. Большие леса, растущие у подножья крутых гор, мрачны и тихи, а красноватые листья на деревьях напоминают осень в кошмарных снах. На горизонте стоят грязно-серые тучи, и ветер доносит тихие перекаты грома.

Монт смахнул мокрым рукавом заливавший глаза пот и попытался покрепче ухватить мокрыми ладонями свое ружье. Он уже две недели находился на Сириусе-IX и, по его мнению, ничего не достиг. Хотя он уже видел туземцев собственными глазами, но знал о них сейчас не больше, чем на Земле перед отлетом. Легче было пропутешествовать через световые годы, подумал он, чем от разума одного человека к разуму другого.

Впервые в жизни он понял, что культура и образ жизни могут быть чем-то совершенно необычным — чем-то, чему на Земле нет никакого эквивалента. Ничто из его прошлого опыта не могло подготовить его к пониманию настоящей жизни на Сириусе-IX. Пробираясь сейчас с Чарли Йенике сквозь густую траву, он думал о том, что записал в свой блокнот вчера вечером. (Он вел два блокнота, официальный и личный. Официальный до сих пор оставался совершенно пустым).

Страшно видеть, как мало мы знаем и как стеснены нашим ограниченным опытом. Всяческие истории и научные наблюдения всегда подчеркивали странности и исключения чужих миров, но живые существа на этом драматическом фоне существуют совсем как земные люди, независимо от того, какой бы странной ни была их внешность. (Или они живут, как общественные насекомые, что сводится в конечном счете к тому же). Все гусеницы, октоподы, рептилии и лягушки имеют специальные системы на уровне викингов или зулусов. Никто, казалось, не понимал, что и культура может быть чуждой, более чуждой, чем планета из кипящего свинца. Можно встретить кого-нибудь, кто выглядит, как человек, и является человеком, и ничего не узнать ни от него, ни о нем…

Чарли чихнул.

— Здесь можно сделать бизнес на носовых платках.

Монт прищурился и попытался посмотреть вдаль сквозь завесу окружавшей их травы.

— Проклятье! Мне кажется, мы опять его потеряли. — Он поднял взгляд на паривший над ними большой серый шар-разведчик и сказал в микрофон на запястье:

— Как дела, Эс? Здесь внизу ничего не видно.

Тихий голос техасца Эса Рейда, пилота шара-разведчика, прозвучал успокаивающе:

— Он все еще там, где был, сэр. У кромки леса. Вы идете прямо на него.

— Спасибо! Продолжайте наблюдать! — Монт выключил прибор и сосредоточился на том, чтобы убирать с дороги скрытые в траве колючки. Болела шея, а глаза воспалились. Небо, к счастью, закрыли облака, но все равно было невыносимо душно. Он не был оптимистично настроен в отношении того, что намеревался сделать. Он уже дважды пытался завязать отношения с туземцами — Монт уже начинал ненавидеть эту фразу! — и ничего не добился.

Все же оставалась надежда, что двое людей, идущих пешком, не испугают туземца. Старик, которого они обнаружили, казался любопытнее остальных…

— Это убийство! — сказал Чарли.

— Бремя землян, — пробормотал Монт. Сегодня ему больше хотелось бы иметь рядом Ральфа Готшалка, но на случай, если туземец вдруг заговорит, необходим был языковед. Монт изо всех сил старался быть с ним любезным и дружелюбным.

Он продолжал продираться сквозь густую голубую траву и непрерывно говорил, чтобы хоть чем-нибудь заполнить тишину.

— Уже давно, Чарли, антропологам не приходилось бродить таким образом — на ощупь в темноте. Всегда были какие-нибудь промежуточные этапы, посредники или кто-то, кто хоть что-нибудь знал. Я кажусь себе одним из тех выброшенных на чужой берег испанцев, где они обнаружили толпу индейцев, которых никогда до этого не видели.

— Я бы предпочел индейцев. Они, по крайней мере, с той же планеты, что и мы. Один из этих испанцев стал вождем, знаешь? — Чарли снова принялся чихать.

Неожиданно заросли травы кончились, и они оказались перед темными деревьями. Монт остановился и внимательно осмотрел местность. Он не видел туземца, которого они искали — но им надо было идти до леса еще добрую сотню метров.

Он включил радио.

— Эс?

— Немного влево, потом прямо.

— Хорошо, спасибо! — Монт опять отключился. — Ты готов, Чарли?

— Я отправился на эту прогулку не для улучшения пищеварения.

Монт глубоко вздохнул и инстинктивно захотел вставить в зубы свою трубку. Конечно, об этом не могло быть и речи. Если на Сириусе-IX нет похожих на табак растений, туземцы могут не слишком приветливо встретить человека со струящимся изо рта дымом.

Держа оружие наготове, они бодро зашагали вперед.

— Внимание! — вдруг прошептал Чарли. — Я его вижу!

Мужчина стоял прямо у кромки леса, наполовину скрытый тенью деревьев. Он, не двигаясь, — смотрел на них.

— Идем, идем! — сказал Монт, не останавливаясь. — Будь справа и позади меня, но оружие использовать только в случае прямой угрозы нападения на меня. И ради Бога, попробуй хоть выглядеть полюбезнее.

Он направился прямо к мужчине, не замедляя и не ускоряя шагов. Сердце молотком стучало в груди. Вот он уже в двадцати метрах… в пятнадцати…

Так близко он не подходил ни к одному туземцу.

Абориген стоял как вросший в землю и смотрел на Монта широко раскрытыми глазами. Его медно-красная кожа влажно блестела; светлый пух волос насквозь просвечивался лучами солнца; руки почти доставали до земли. Абориген был совершенно голым, а грудь его разрисована вертикальными полосами.

У него не было никакого оружия.

Десять метров…

Монт остановился. «Проклятье! — подумал он, — это человек! Когда стоишь вот так прямо перед ним, в этом не остается никаких сомнений».

Он положил свое оружие на землю и поднял руки ладонями вверх, показывая, что они пусты.

Мужчина отступил на шаг. Его черные глаза сверкнули. «Он довольно стар, — подумал Монт, — хотя мускулы его тверды и упруги на вид. Он кажется испуганным, растерянным и неуверенным, а лицо выдает внутреннюю борьбу. Темные, глубоко посаженные глаза кажутся печальными и все же странно живыми…»

«Не убегай! Пожалуйста, не убегай! »

Монт порылся в сумке, которую нес с собой, и вынул маленький кусок сырого мяса и пучок красных ягод. Мясо он взял в правую руку, ягоды в левую и протянул это мужчине.

Старик молча посмотрел на протянутую пищу и потер ладонями ноги.

Монт сделал еще один шаг навстречу.

Мужчина тут же отступил на шаг и почти спрятался за гигантским деревом с голубой корой.

Монт застыл, все еще держа руки вытянутыми и не зная, что делать дальше. Если бы он мог поговорить с ним…

Монт наклонился и положил мясо и ягоды на землю, махнул Чарли, вместе с ним отступил на десять шагов, и они стали ждать. Прошла минута — она показалась им вечностью — мужчина не двигался.

Потом он неожиданно свистнул. Два свистка — длинный и короткий. Так, как обычно подзывают собаку.

Но ничего не произошло.

Мужчина свистнул снова, на этот раз требовательнее.

И успешнее. За деревьями послышался визг и шорох сухих листьев.

Из-за деревьев выскочил зверь и остановился рядом с мужчиной, распространяя вокруг себя сильный запах. Ростом он был около ста двадцати сантиметров; грязно-серый мех, под туго натянутой кожей вырисовывались крепкие мышцы. Уши прижаты к голове. Зверь посмотрел на двух чужаков, оскалил зубы и злобно зарычал.