Глава шестая 3 страница

Все дальше и дальше на юг, сквозь зону, где рождаются пассаты, пробиваясь через полосу неустойчивых ветров – холодных, холодных ветров – в «ревущие сороковые», по которым западный ветер, безраздельно господствующий на всей окружности глобуса в этих широтах, понесет их на восток до оконечности Африки. Неделя за неделей стремительного плавания. С каждым полуднем солнце стояло все ниже, и становилось все меньше, оно светило, но грело; луна же тем временем казалась все больше.

Интересно было наблюдать, как быстро плавание становится частью повседневного существования: «Сюрприз» не проделал еще первой тысячи миль, а неизменная рутина корабельной жизни – сигнал дудки сворачивать койки, барабанная дробь «Сердцевины дуба», зовущая к обеду, потом тревога и бесполезные, но бесконечно повторяемые орудийные учения, смена вахт – уже стерла из реальности начало путешествия и его цель, стерла даже время, так что для всего экипажа казалось нормой, что они и будут вот так вечно плыть по бескрайнему пустынному морю, глядя, как уменьшается солнце и растет луна.

В тот памятный четверг на бледном небе сияли оба светила. Стивен и Бонден заняли свое обычное место на крюйс‑ марсе, согнав оттуда коренных обитателей и расположившись на свернутых лиселях. С крючочками и палочками Бонден начал упражняться задолго до экватора; на трех градусах северной широты он выкинул презренный грифель за борт. Теперь он осваивался с пером и чернилами, и по мере пересечения южных параллелей выводимые буквы делались все меньше, меньше и меньше.

– Стих, – сказал Стивен.

Трудно понять почему, но Бондену нравилось писать строфы. С по‑ детски открытой улыбкой он откупорил чернильницу и окунул в нее перо, позаимствованное из крыла олуши.

– Стих, – повторил Стивен, глядя на безбрежный серо‑ голубой океан и половинку луны над ним. – Стих:

Потом за край земли перешагнем,

Туда, где с океаном встречается небосвод,

И антиподам в лицо заглянем,

А там до Луны один переход. [34]

Клянусь, мне кажется, я вижу альбатроса.

– Мне кажется, я вижу альбатроса, – механически проговорил Бонден. – Это не в рифму. Может, ошиблись строчкой, сэр?

Не получив от замершего учителя ответа, он проследил за его взглядом и сказал:

– Да, так и есть, сэр. Смею заметить, он направляется прямо к нам. Замечательные большие птицы, скажу я вам; правда, малясь рыбой отдают, если кожу не снять. Встречаются, впрочем, некоторые старомодные парни, питающие к ним неприязнь: утверждают, что альбатрос приносит плохой ветер.

Альбатрос приближался, зигзагообразно следуя кильватерному следу корабля. Он не шевелил крыльями, но летел с такой скоростью, что размытое пятнышко, которое заметил Стивен, к моменту, когда Бонден закончил излагать рецепт пирога с альбатросом, превратилось в огромное нечто. Нечто с черными крыльями размахом в тринадцать футов. Птица замерла над кормой, потом заложила вираж, скользнула вдоль борта и исчезла в облаках парусов чтобы вынырнуть вновь ярдах в пятидесяти за фрегатом.

За крюйс‑ марс мчались вестник за вестником.

– Сэр, вот ваш альбатрос, два румба слева по траверзу, – это доложил Ахмет на урду. Тут же вместо его посеревшего лица появилась физиономия юнги с квартердека:

– Наилучшие пожелания от капитана, сэр. Он говорит, что заметил птицу о которой вы спрашивали.

– Мэтьюрин! Послушайте, Мэтьюрин, вот ваш альбатрос! – это Боувз, казначей, карабкался по вантам на руках, волоча покалеченную ногу.

Наконец Бонден сказал:

– Моя вахта начинается, сэр. Мне нужно идти, с вашего позволения, не то мистер Реттрей задаст мне трепку. Может, прислать вам бушлат, сэр? Жутко холодно.

– Да‑ да, конечно, – пробормотал не слышавший ничего Стивен, замерший от восхищения.

Отбили склянки, вахта сменилась. Один удар, два удара, три; барабанная дробь – все по местам, потом отбой – слава Богу, без орудийных учений на этот раз. А он все смотрел, а альбатрос все кружил за кормой, иногда пикируя, если что‑ то выбрасывали за борт, и, набирая потом по спирали высоту, скользил с завораживающей легкостью и плавностью.

Последовавшие за этим дни стали одними из самых мучительных, что Стивену довелось прожить в море. Кое‑ кто из фор‑ марсовых – бывшие китобои южных морей – оказались заядлыми ловцами альбатросов. После первого разноса, устроенного доктором, они не осмеливались заниматься этим при нем, но стоило ему спуститься вниз, как потихоньку разматывался линь, и вот могучая птица уже бьется на палубе, чтобы в последствии превратиться табачные кисеты, чубуки для трубки, горячий обед, теплые подкладки под одежду и амулеты против смерти от утопления – альбатросы ведь не тонут: за кораблем летело уже с полдюжины птиц, и ни одна из них не утонула – ни штиль ни в шторм. Стивен отдавал себе отчет, что с точки зрения морали его позиции слабы: он же сам купил и препарировал первые экземпляры. К властям обращаться очень не хотелось, но дел в лазарете было по горло – открытие бочонка номер 113 (трехлетней давности свинина, еще с Вест‑ индской станции) повлекло за собой оживление по части дизентерии; плюс два случая пневмонии. В конце концов, измученный метаниями туда‑ сюда, он воззвал к Джеку.

– Ну хорошо, старина Стивен, – ответил тот. – Если хочешь, я отдам приказ: но ты же знаешь, он им не понравится. Это против обычая: моряки ловят альбатросов и буревестников с того самого дня, как первый корабль вышел в море. Им это не понравится. В ответ ты получишь кривые взгляды и сухие реплики, а половина из стариков начнет пророчествовать – что мы‑ де попадем прямо в ураган или врежемся в айсберг.

– Из прочитанного и рассказов Пуллингса могу сделать вывод, что в сороковых широтах предсказывать шторм – дело довольно безопасное.

– Идем, – сказал Джек, беря скрипку. – Давай сыграем Боккерини на сон грядущий. С учетом того, что ты вмешиваешься в естественный порядок вещей, другой возможности по эту сторону Мыса у нас может и не быть.

Косые взгляды и недовольный тон начались уже на следующее утро. И пророчества тоже. Немалое количество седых голов покачивалось на форкастле, и немало раз прозвучало (в том числе и пределах досягаемости ушей Стивена) многозначительное: «Поживем‑ увидим».

Все дальше и дальше на юг, на крыльях западного ветра, безнадежно одинокие под серым небом, все глубже в безграничное лоно океана. День ото дня море становилось все холоднее, холод пробирался в трюмы, в кубрики и каюты. Влажный, пробирающий до костей холод. Стивен поднялся на палубу, по‑ доброму завидуя своему ленивцу – теперь почетному пенсионарию обители ирландских францисканцев в Рио, и тайному истребителю церковного кагора по совместительству. Он обнаружил, что фрегат мчится под напором парусов, накренившись так, что палуба сделалась покатой, словно крыша, а русленя подветренного борта купались в пене. Двенадцать с половиной узлов в бакштаг при поставленных бом‑ брамселях, верхних и нижних лиселях – почти все, что есть, – галсы правового борта выбраны, так как Джек намеревался еще немного уклониться к югу. Сам капитан стоял у гакаборта, бросая взгляды то на западную сторону небосвода, то на рангоут.

– Что ты думаешь об этих валах? – крикнул он.

Щурясь на пронизывающем холодном ветре, Стивен разглядел, о чем речь: мощные, ровные волны, темные, с белыми барашками, набегали с запада, диагонально курсу фрегата – две сотни ярдов от гребня до гребня. Они шли равномерно, подкатываясь под корму фрегата, поднимая ее так высоко, что горизонт отодвигался еще миль на двадцать, потом уходили вперед, и корабль проваливался в ложбину, так что нижние паруса лишались ветра в царившем там затишье. В одном из таких провалов Стивен заметил альбатроса, без малейшего усилия или страха парившего в небе. Огромная птица теперь, правда, словно уменьшилась до размеров чайки в масштабах разыгравшегося моря.

– Грандиозно, – произнес Стивен.

– Не правда ли? – воскликнул Джек. – Мне нравится буря.

В глазах его горела радость, но радость осторожная, и когда корабль медленно поднимало на волне, он снова посмотрел на марса‑ лисели. Во время подъема на фрегат обрушивалась вся ярость стихии, и лисель‑ спирты опасно гнулись. Да и мачты и реи давали прогибь, они стонали и жаловались, но все же не так, как лисель‑ спирты. Над шкафутом пронесся дождь брызг, пролетевший через снасти и исчезнувший за левой скулой, промочив по пути главного канонира Хэйлза. Тот со своими помощниками обходил орудия, дополнительными найтовыми прикрепляя их плотнее к борту. Реттрей суетился среди запасного рангоута и шлюпок. Все ответственные метались вокруг, не дожидаясь приказов. Время от времени они поглядывали на капитана, который по своему обыкновению проверял натяжение снастей, трогая их рукой, и бросал взгляды то на небо, то на море, то на верхние паруса.

– Потрескивает, – сказал Джолиф.

– Скоро совсем оттрещится, если ничего не делать, – ответил Черч.

Еще склянку или две палубная вахта ждала приказа сменить курс и убавить парусов, пока Господь сам их не поубавил, но приказа все не было. Джек намеревался выжать все до последней мили из этого прекрасного дневного перехода, кроме того, стремительный бег фрегата, звонкое пение снастей, горделивая череда подъемов и спусков наполняли его радостью, истым наслаждением. Ему казалось, что никто не замечает этих чувств, но они читались на его лице, хотя держался он сдержанно, даже немного сурово: короткие резкие приказы направляли корабль, ставший со своим капитаном единым целым. Джек стоял на квартердеке, и в то же время был на изгибающемся лисель‑ спирте, стараясь точно предугадать миг, когда тот больше не выдержит.

– Да, – произнес он, словно не было долгой паузы. – И за пару часов до конца этой вахты станет еще грандиознее. Барометр быстро падает, и скоро начнет задувать по настоящему. Погоди немного, и океан разойдется не на шутку. Мистер Хэрроуби, еще человека к штурвалу, будьте любезны. И прикажите убрать летучий кливер и лисели.

Дудка боцмана, топот ног, и неистовый бег фрегата существенно замедлился. Мистер Стенхоуп, цепляясь по пути за трап, произнес:

– И как только эти бедолаги с ног не валятся? Однако бодрит, не правда ли? Как шампанское.

И впрямь, весь корабль вибрировал, низкий гул поднимался из трюма, а в легкие вливался чистый прохладный воздух. Правда задолго до заката чистый прохладный воздух задул с такой силой, что вдыхать его стало затруднительно, а «Сюрприз», даже со взятыми на все рифы марселями, нижними парусами и спущенными на палубу брам‑ стеньгами, помчался еще быстрее, по прежнему держа курс на юго‑ восток.

Ночью Стивен сквозь сон слышал топот и крики, и понял, что они изменили курс, так как койка стала раскачиваться в другом направлении. Но выйдя на палубу, он оказался не готов к открывшейся перед ним картине. Под зловеще нависшим серым небом, скрытым наполовину пеленой дождя, наполовину завесой брызг, раскинулось белесое море – белопенная стихия простиралась насколько достигал взор. Ему приходилось наблюдать Бискайских залив в злейший шторм, и мощные юго‑ западные шквалы у побережья Ирландии, но в сравнении с этим они казались пустяком. В какой‑ то миг море можно было принять за пейзаж, гористый, но одновременно странным образом упорядоченный; и тут же все приходило в движение, величественное движение, масштаб которого приглушал собой его умопомрачительную быстроту. Хребты и впадины стали невероятно огромными, интервалы сделались большими, а гребни закручивались в барашек, срываясь, словно белая лавина, вниз по крутому склону. «Сюрприз» шел почти перпендикулярно им, держа на ост‑ ост‑ зюйд. С первыми лучами рассвета убрали крюйс‑ стеньгу – делалось все, чтобы уменьшить давление ветра на корму, и тем самым риск повреждений, – а вдоль мокрой палубы натянули леера. Посмотрев в направлении квартердека, Стивен увидел волну – настоящую темно‑ зеленую стену, вздымающуюся над гакабортом, и приближающуюся к ним с неумолимой неизбежностью. Ему пришлось откинуть назад голову, чтобы увидеть ее вершину, уже готовую сорваться, но еще держащуюся за счет инерции движения. Ветер срывал с нее и гнал вперед шлейф из пены и брызг. Он слышал, как Джек отдает приказ рулевым; фрегат немного изменил курс, и стал подниматься кормой к небу, все выше и выше, так что Стивена отбросило назад по трапу. Жуткий вал пронесся под кормовым подзором корабля, разделился, искупал шкафут в пене, и умчался к горизонту, а «Сюрприз» обрушился в прогал, и пение снастей сбавило тон на октаву под ослабевшим напором ветра.

– Держитесь крепче, доктор, – закричал Джек. – Цепляйтесь обеими руками.

Стивен пополз вдоль леера, ловя на себе укоризненные взоры четырех рулевых у штурвала, как бы говоривших: «Ну вот, гляди, что натворили твои альбатросы, приятель» – и добрался до пиллерса, к которому был привязан Джек.

– Доброе утро, сэр, – произнес он.

– Утро доброе. Начинает штормить.

– Что?!

– Начинает штормить, – еще громче повторил Джек.

Стивен нахмурился, и стал смотреть за корму, сквозь пелену брызг. Там, борясь с ветром, реяли два альбатроса, белые даже на фоне пены. Одни подлетел к кораблю, поднялся до высоты гакаборта и замер футах буквально в десяти от него. Доктор видел внимательно изучающий его круглый глаз, трепещущие на крыльях и в хвосте перья; птица повернулась, поднялась на потоке ветра, нырнула вниз, вскинув крылья, коснулась поверхности набегающего вала, чуть приняла вверх и заскользила вдоль готового обрушиться гребня.

Появился Киллик с кислой гримасой на сморщенном от ветра лице. К груди он прижимал кофейник. Джек прильнул губами к носику и стал пить.

– Тебе лучше спуститься вниз, – крикнул он Стивену. – Иди вниз, и поешь чего‑ нибудь. Если погода ухудшиться, другой возможности поесть горячего может долго не быть.

Кают‑ компания придерживалась того же мнения. Офицеры сидели за столом с вареной грудинкой, бифштексами и морским пирогом. Все блюда были закреплены планками, но подливка то и дело выплескивалась наружу.

– Морского пирога, доктор? – спросил Этередж, радушно улыбаясь. – Я приберег для вас кусочек.

– Будьте любезны.

Стивен подставил тарелку; на вершине подъема в нее положили кусок пирога, но как только фрегат ухнул вниз, пирог взлетел вверх. Этередж тут же пришпилил его вилкой, пережидая, пока закончится падение и снова начнет действовать сила тяжести. Пуллингс передал ему отборную галету, заметив с улыбкой, что «барометр все еще падает – будет еще хуже», и предложил «набить трюм провизией, пока есть такая возможность».

Казначей излагал безошибочный метод определения высоты волн с помощью триангуляции, когда в кают‑ компанию ввалился Герви, изрыгая воду, словно перевернутый фонтан.

– О, Боже, – простонал он, закидывая в свою каюту плащ и надевая очки.

– Налейте‑ ка мне чашечку чаю, дружище Баббингтон. Мои пальцы совсем окоченели.

– Чая осталось на донышке, сэр. Кофе устроит?

– Да все равно чего, лишь бы погорячее. Морской пирог остался? – Ему указали на пустое блюдо. – Ничего себе, хорошенькое дельце! Всю ночь на палубе – и ни кусочка пирога!

Когда его несколько умилостивили ветчиной, Стивен спросил:

– Скажите, бога ради, почему вы всю ночь провели на палубе?

– Шкипер не хотел идти вниз, хоть я и предлагал остаться вместо него, и мне неловко было бросить его на палубе одного. У меня благородная натура, – улыбаясь набитым ртом, ответил Герви.

– Значит, мы в серьезной опасности? – воскликнул Стивен.

Еще в какой, заверяли они его с самыми серьезными лицами; им грозит ужасная опасность затонуть, разломиться, врезаться прямиком в Австралию, но есть надежда – очень‑ очень слабая надежда – встретить айсберг и перебраться на него: может, хоть с полдюжины людей сумеют спастись. Когда они закончили упражняться в остроумии, Герви сказал:

– Шкипер волнуется насчет фор‑ стеньги. Мы поднимались наверх, чтобы посмотреть на нее – так вы не поверите – за счет давления ветра на нас, пока мы были наверху, фрегат на румб снесло с курса. Сочленение не в лучшем состоянии, и если начнется боковая качка, останется только творить молитву.

– Мистер Стенхоуп просит доктора Мэтьюрина уделить ему минутку, когда будет удобно, – сообщил на ухо доктору Киллик.

Он нашел посла в холодной сумрачной каюте, освещенной «казначейской» свечой. Мистер Уайт, Эткинс и атташе по имени Беркли, все в пальто с поднятыми воротниками, сидели в креслах, под ногами у них плескалась вода, переливаясь то вперед то назад со зловещим журчанием. Стенхоуп полулежал на койке, вокруг в сумраке сновали слуги. Их явно не удосужились покормить, и спиртовки не работали. Все хранили молчание.

Мистер Стенхоуп чрезвычайно благодарен доктору Мэтьюрину за столь скорый приход: ему совсем не хотелось доставлять какие‑ либо неудобства, но он будет признателен, если узнает, точно ли это конец? Вода проникает сквозь борта, и моряк намекнул его лакею, что это самый ужасный признак. А один из молодых джентльменов подтвердил Эткинсу данную информацию, добавив, что им скорее грозит удар в корму, чем просто потопление, или возможность разломиться на части, хотя никакую возможность не стоит исключать. Что значит «удар в корму»? Могут ли они быть чем‑ то полезны?

Стивен пояснил, что, насколько простирается его понимание, настоящий риск заключается в получении от волны такого удара, который развернет корабль бортом к ветру, и в таком состоянии следующая волна опрокинет его. Отсюда возникает необходимость поддерживать ход, летя по ветру под всеми возможными парусами и осторожно управляя рулем, чтобы избежать подобных ударов. Кроме того, следует учитывать, что поскольку корабль то поднимается на волне, подвергаясь всей мощи стихии, то опускается в ложбину глубиной футов в пятьдесят, где напор ветра слабеет, и становится невозможным поддерживать прежний ход, благодаря которому корабль движется в желаемом направлении, требуется величайшее искусство в управлении всей совокупностью различных парусов и канатов. Но насколько ему известно, все эти работы выполняются с должным умением, а что до него самого, имея такого капитана, такой экипаж и такой корабль, он не чувствует реальной необходимости бояться чего‑ либо.

– Капитан Обри не раз повторял в моем присутствии, что «Сюрприз» – лучший фрегат королевского флота для своего тоннажа.

Проникающая вода, конечно, доставляет неудобства, и даже беспокойство, но это обычное явление в таких обстоятельствах, особенно на старых судах – это то, что моряки называют «судно дышит». Еще он предостерег их от излишней доверчивости к словам матросов: «Для них издевки над нами, сухопутными, доставляют своего рода мрачное удовольствие».

Едва миновало ощущение неотвратимой близкой смерти, мистер Стенхоуп снова погрузился в объятия морской болезни, мучавшей его всю ночь. Пока Стивен и капеллан устраивали его на койке, посол, стараясь изобразить улыбку, бормотал: «Как благородно… Совсем не подхожу для морских путешествий…Никогда больше не выйду в море… Если обратной дороги по суше нет, лучше навсегда останусь в Кампонге».

Зато прочие стали шуметь и негодовать. Мистер Уайт выразил мнение, что со стороны правительства было свинством отправить их на таком маленьком судне, да еще с течью. Разве доктор Мэтьюрин не знает, что на море очень холодно? Гораздо холоднее, чем на суше. Мистер Эткинс заявил, что офицеры в ответ на его вопросы отмахиваются или отвечают грубо: он уверен, что капитан должен предстать перед послом с извинениями за их поведение. Вчерашний ужин был самым неподобающим образом прерван – ему необходимо увидеть капитана.

– Вы найдете его на квартердеке, – сказал Стивен. – Не сомневаюсь, он будет счастлив выслушать ваши жалобы.

В последовавшей тишине раздался мрачный голос мистера Беркли:

– И вся наша столовая посуда побилась.

Стивен шел назад в лазарет через хлюпающий, вонючий кубрик, в котором, полностью одетые, спали подвахтенные. Спали вопреки страшной качке и реву, ибо аврал объявляли трижды в течение ночи. В лазарете выявились обычные для сильного шторма случаи: ушибы и кровоподтеки. Одного парня швырнуло на лапу якоря, другой свалился вниз головой в носовой люк, когда тот задраивали, еще один порезал сам себя свайкой. Но ни одна из этих проблем не выходила за пределы умений хирурга. Что беспокоило Стивена, так это тяжелая пневмония у пожилого матроса по имени Вудс. Состояние его и до шторма колебалось на весах, но сильная качка и отсутствие покоя грозили решить исход. Стивен послушал его, пощупал пульс, обменялся несколькими словами с Макалистером и молча закончил обход. Оказалось, что на палубе опять все переменилось. Ветер усилился и зашел на три румба в корму, море стало другим. Теперь помимо регулярной череды мощных валов появилась толчея поперечных волн, они рассыпались, наполняя ложбины брызгами. Общая картина была прежней, но теперь гребни отстояли друг от друга на четверть мили, и стали еще выше, хотя подчас из‑ за сутолоки между ними создавалось обратное впечатление. Альбатросы исчезли. Фрегат по‑ прежнему мчался на огромной скорости под удивительно малой площадью парусов, чинно взбираясь на вершины валов. Вопреки тройным найтовым, наложенным боцманом, с палубы смыло баркас, но других повреждений заметно не было. Кроме продольной качки началась и поперечная, и при каждой волне на нос и полубак подветренного борта обрушивались белопенные потоки. Все офицеры были на палубе, притулившись по разным углам. Неузнаваемый в тарполине Боувз подхватил пошатнувшегося при крене судна Стивена и проводил его по лееру к капитану, стоявшему, как и прежде, у пиллерса. Стивен выждал, пока Джек даст распоряжение Кэллоу спуститься вниз и считать показания барометра, потом сказал:

– Вудс, из ютовых, отходит. Если хочешь попрощаться с ним, нужно поторопиться.

Джек думал, автоматически отдавая команды рулевым. Можно ли оставить палубу в такой ситуации? Вернулся Кэллоу.

– Растет, сэр, – прокричал он. – Вырос на два с половиной деления. И мистер Герви просил передать, штурвал дополнительно закреплен.

Джек кивнул.

– Это означает еще более сильный напор, – сказал он, глядя на фор‑ марсель, пострадавший в тропиках от плесени. Однако они предприняли все, чтобы укрепить его, и пока штормовая парусина держалась. – Пойдем сейчас, пока еще можно.

Он отвязался, отдал распоряжение штурману и Пуллингсу заменить его и стал на ощупь спускаться по трапу. В каюте Джек залпом выпил стакан вина и размял затекшие руки.

– Прискорбно слышать про бедного старину Вудса, – проорал он, будто по прежнему был на палубе. Потом умерил голос. – Надежды нет?

Стивен покачал головой.

– Послушай, Стивен, очень надеюсь, что мистера Стенхоупа и его людей не слишком трясет… что они не слишком напуганы.

– Нет. Я сказал им, что «Сюрприз» – отличный корабль, и что все в порядке.

– Так и есть. По крайней мере, пока держится фор‑ марсель. Он самый лучший из всех кораблей. И если барометр не врет, через пару дней шторм спадет. Ну, идем?

– Не принимай слишком близко к сердцу, это ужасно видеть и слышать, но сам он ничего не чувствует. Это очень легкая смерть.

И ужасная. Кожа стала свинцово‑ серой, какой‑ то животный хрип, вырывавшийся из легких, становился все громче, заглушая даже шум бури. Может он узнал Джека, а может и нет. Рот моряка приоткрылся, и что‑ то мелькнуло у него в глазах. Джек выполнил свой долг: произнес слова, положенные капитану – он был тронут до глубины души – уделил несколько минут прочим больным и поспешил назад к своему пиллерсу.

Всего четверть часа, а какие перемены! Когда он спускался вниз, фрегат имел крен не более чем в десять градусов, теперь же цеплял зеленую воду крамболом бакборта. А волны так и катились с охваченного тьмой запада, гигантские валы, еще выше чем раньше – невероятно высокие – и пена их покрывала шкафут корабля пятифутовым слоем пены, форкастль же исчезал под ней полностью. И все же он поднимался, истекая водой, хлещущей через шпигаты, поднимался раз за разом. Но неужели не так легко как прежде?

В каюте один из слуг мистера Стенхоупа, напившись, ухитрился взорвать спиртовку: он изрядно обжегся и расшибся при падении на пушку, но хирурги его подлатали. Уайт, Эткинс и Беркли, джентльмены, не на жизнь а на смерть бившиеся в Лондоне, чтобы заполучить своим места, сидели теперь рядком на койке, поджав ноги и глядя прямо перед собой. Час за часом.

На палубе свет дня стал меркнуть, если конечно эту серую мглу можно было назвать днем. Но Джек еще мог различить накатывающие из‑ за кормы валы с расстояния полмили, их белые буруны были ясно видны. Когда фрегат кренился, водяная стена заслоняла небо; две гигантских волны, слишком близкие друг у другу, столкнулись прямо за кормой, чтобы обратиться в одну, еще более громадную, издававшую при приближении страшный рев. А когда волна прошла и рев стих, напряженный слух Джека уловил резкий, подобный выстрелу, треск, и фок‑ мачта отправилась за борт. Сорванный с рея фор‑ марсель, белым пятном выделяясь во тьме, исчез прямо по курсу.

– Все наверх, все наверх! – заорал капитан. Корабль терял управление, рыская на курсе. Он посмотрел назад. Они опускались в ложбину; если у них не получится дать ход прежде, чем подойдет следующая волна, та ударит фрегат в корму, собьет с курса и развернет лагом к новой волне.

– Все наверх! – кричал он, надрывая горло. – Пуллингс, людей к фока‑ вантам. Мачта сломалась почти у топа. Фор‑ стаксель! Фор‑ стаксель! За мной! Топоры! Топоры!

Пользуясь временным затишьем во впадине между волнами, он бросился по переходному мостику во главе двух десятков моряков. Перекрестная волна залила шкафут по пояс; они пробились сквозь воду и оказались на форкастле прежде, чем наполовину развернутый бортом корабль начал подниматься – следующая волна не прошла еще и половины пути. Люди схватились за леера наветренного борта, сопротивляясь сокрушительной силе шторма. Площадь их спин создала достаточную парусность, чтобы нос немного развернуло прежде чем волна с ревом и пеной обрушилась на них – немного, но довольно, чтобы удар волны пришелся позади траверза, и фрегат уцелел. Топоры принялись за работу. Бонден был на бушприте, рубя форштаг, еще соединявший их с упавшей мачтой, разворачивавшей корабль. Джек, затаив дыхание, полз к нему, с головой погружаясь в пену. Он старался нащупать сезни фор‑ стакселя, намотанные на штаг. Ему это удалось; его руки и много других рук пытались освободить их, но те не поддавались.

– Держись! – раздался крик, и чья‑ то сильная рука ухватила его за шею. И на них обрушился невообразимой силы и тяжести поток воды – фрегат накрыла третья волна.

Давление ослабело, голова его вынырнула из воды. На снастях стало больше людей. Снова воздействие на них ветра, вкупе с поперечными волнами, стало разворачивать нос, но долго так продолжаться не могло – еще несколько минут, и ванты не выдержат. Корабль снова пошел вниз. Проводя руками по парусу, Джек обнаружил проблему: оборванные снасти намотались на нирал и застопорили раксы.

– Нож! – закричал он, вынырнув. Ему вложили его в руку: молниеносный взмах, и все задвигалось.

– Держись!

И снова грохот накатывающей волны, настоящей водяной горы. Нестерпимо давит на грудь, в голове бьется мысль, что нельзя выпустить парус, ноги обхватывают бушприт, чтобы удержаться… удержаться… Силы убывают. Но вот воздух опять врывается в его легкие, и приподнявшись над водой, он кричит: «Людей к фалам! Слышите меня там? Людей к фалам! »

Рывками парус скользит по штагу, наполняясь ветром. Но корабль уже почти развернуло бортом. Успеют ли? По мере того, как стаксель набирал силу, «Сюрприз» медленно, тяжело поворачивал – огромная волна приближалась – и повернул как раз, чтобы принять ее в бакштаг. Он стал подниматься, и вся мощь шторма, обрушившись на парус, поставила корабль в положение перед ветром. Фрегат пошел быстрее и обрел управляемость. Хотя последний удар разбросал людей у штурвала, румпель‑ тали выдержали, и следующая волна безвредно скользнула под кормой. Он слез с бушприта, привалился на мгновение к недгедсам, пока корабль шел вниз, и оказался на форкастле. Тот был полностью очищен от следов аварии. Парус держал хорошо. Джек отозвал людей со снастей и пошел по переходу.

– Есть потери, Герви? – спросил он, обхватывая руками пиллерс.

– Нет, сэр. Несколько раненых, но все отправлены на корму. Вы в порядке, сэр?

Джек кивнул.

– Он управляется лучше, – заметил он. – Отпустите подвахтенных. Всем грогу – организуйте выдачу на полупалубе. И позовите боцмана.

Ночь напролет: всю это бесконечную ночь офицеры провели на палубе, не считая кратких нырков в кают‑ компанию. Полусонные, они не переставали прислушиваться, думая о треугольнике из грубой парусины на носу. Через час Джек обнаружил, что охватившая все его тело дрожь унялась, но вместе с ней исчезло и ощущение самого тела. Штурвал стал подаваться легче, все легче и легче. Хриплый голос капитана продолжал выкрикивать приказы, дважды он отправлял на нос партию отборных матросов. Двигаясь как можно быстрее в ночном холоде, пробирающем до костей, те приводили все в порядок. Незадолго перед рассветом ветер сместился на румб, потом на два, задувая внезапными порывами, в перерывах между которыми тишина больно ранила уши. Ветер достиг ноты такой высокой и тревожной, какой ему никогда не доводилось слышать; сердце его упало – он переживал о стакселе, о корабле, и где‑ то на краю сознания зашевелилась жалость к себе, и с губ Джека едва не сорвалось притаившееся на языке имя Софи. Затем медленно‑ медленно визг сделался на полтона ниже, потом еще, еще, превратившись, наконец, глухой рев. В первых лучах света море предстало белым от пены, его поверхность вновь покрывала торжественная процессия мощных водяных валов – огромных, но более не диких. Встречного волнения не было, качка ослабла, и «Сюрприз» мчался по пустынному океану, рассекая волны, едва на фут заливавшие шкафут фрегата. На правом траверзе парил альбатрос. Джек отвязался от пиллерса, и с трудом побрел вперед.