Глава шестая 1 страница

В конечном итоге его снял баркас. Баркас под командой Баббингтона, сумевший, благодаря удвоенному числу гребцов, подняться прямо против ветра.

– С вами все хорошо, сэр? – закричал мичман, увидев сидящего на скале доктора. Стивен не ответил, только показал рукой, что шлюпке надо подойти к рифу с другой стороны.

– С вами все хорошо, сэр? – снова закричал Баббингтон, выскакивая на берег. – Где мистер Николс?

Стивен кивнул, и прокаркал:

– Я в совершенном порядке, спасибо. Но вот бедный мистер Николс… У вас есть вода?

– Эй, бочонок сюда. Ну живее, живее!

Вода. Она вливалась в него, орошая почерневший рот и пересохшее горло, наполняла иссохшее тело до тех пор, пока он снова не приобрел способность потеть; а они стояли над ним – удивленные, заботливые, исполненные почтения, и укрывали от солнца куском парусины. Они не ожидали увидеть его живым – исчезновение Николса выглядело более естественным исходом событий.

– Для остальных‑ то тут хватит? – приостановившись, спросил он голосом, уже похожим на человеческий.

– Еще бы, еще бы, сэр. Есть еще пара бочонков, – ответил Бонден. – Но сэр, вы уверены, что так надо? А то еще лопнете тут.

Он пил, пил закрыв глаза, чтобы усилить наслаждение.

– Удовольствие более острое, чем любовь, более полное и быстрое.

Глаза он отрыл вовремя, и строгим голосом крикнул:

– Прекратите немедленно! Сэр, ну‑ ка отпустите олушу немедленно! Прекратите, я сказал! Стыдитесь, проклятые мародеры! И прочь все со скалы!

– О’Коннор, Богуславски, Браун и прочие, возвращайтесь в шлюпку, – скомандовал Баббингтон. – Сэр, не желаете еще чего‑ нибудь? Суп? Сэндвич с ветчиной? Кусок пирога?

– Думаю нет, благодарю вас. Если вы распорядитесь перенести этих птиц, камни и яйца в шлюпку, и возьмете эти две коробочки, мы можем отчалить. Что с кораблем? Где он?

– Лигах в четырех‑ пяти к юго‑ западу, сэр. Может вы заметили наши марсели вчера вечером?

– Нет. Он поврежден? Люди пострадали?

– Потрепало изрядно, сэр. Все на борту, Бонден? Осторожнее, осторожнее, сэр. Пламб, подложи‑ ка эту сорочку вместо подушки. Бонден, а это что?

– Полагаю, сойдет за зонт, сэр. Подумал, может вы не будете брать румпель.

– Отходим, – скомандовал Баббингтон. – Навались!

Баркас отвалил от скалы, развернулся, поставил кливер и грот и помчался по направлению к югу.

– Так, сэр, – продолжил мичман, усаживаясь за румпель и положив компас перед собой. – Боюсь, кораблю досталось сильно, мы потеряли несколько человек: старину Тиддимана смыло с бака, а еще трех парней унесло прежде, чем мы успели втащить их на борт. Мы так внимательно следили за небом на западе, что прозевали белый шквал.

– Белый? Да он был черен, как разверстая могила.

– Это второй. А первым пришел белый – с юга, за несколько минут до вашего. Говорят, они часто налетают в районе экватора, но что б с такой адской силой… Короче, он обрушился на нас без всякого предупреждения – капитан был как раз внизу, в подшкиперской. Ударил на высоте марселей, на уровне воды почти ничего не было, и окунул нас по бимсы. От парусов одни шкаторины остались еще до того, как мы до шкотов и фалов дотронуться успели. Ни клочка парусины не уцелело.

– Даже вымпел сорвало, – вставил Бонден.

– Да, даже вымпел сорвало, вот дела! Грот– и крюйс стеньги вместе с фор‑ брам‑ стеньгой за бортом, мы на боку, порты открыты, и три орудия сорвались. Тут на палубе появляется капитан с топором в руке, выкрикивает команды, рубит снасти, и фрегат выпрямляется. Но едва мы встали на ровный киль, на нас обрушился черный шквал. Господи!

– У нас на фор‑ стеньге остался клок паруса, – сказал Бонден, – и нас понесло, да еще эти пушки скакали по палубе. Капитан опасался, как бы они не проломили борт.

– Я был у наветренного шкота, – заявил Пламб, загребной. – Мне понадобилось полсклянки, чтобы отдать его. А дуло так сильно, что мою косицу намотало на бугель, аж в два оборота, и Дику Тернбуллу пришлось ее отрезать. Жуткий был момент, сэр.

Он повернул голову, чтобы предъявить свою утрату: пятнадцать лет заботливо заплетать, расчесывать, умащать лучшим макасарским маслом – и вот остался лишь обрубок в три дюйма длиной.

– В конце‑ концов, – мы наполнили бочонки для воды. Потом поставили аварийную бизань и грот‑ стеньгу, и стали лавировать на ветер.

Бесконечные детали… Не слишком живой интерес Баббингтона к судьбе Николса… удивительно спокойная, философская реакция на его смерть… Опять детали о поломке рангоута, о разбитом молнией бушприте, о напряженных трудах день и ночь… Стивен задремал, сжимая в руке кусок пирога.

– Вот и фрегат, – донесся сквозь сон голос Бондена. – Они установили фор‑ брам‑ стеньгу. Капитан будет жутко рад видеть вас, сэр. Сказал, что ни за что не бросит вас на той скале. С палубы не сходил ни днем, ни ночью, никому покоя не давал. Помоги нам Господь! – добавил он, усмехнувшись, вспоминая о безжалостных командах, заставляющих работать людей, уже на три четверти мертвых от усталости. – Он просто места себе не находил.

Джек и впрямь не находил себе места, но доложенные с грот‑ мачты вести о возвращении баркаса с живым доктором на борту вернули ему большую часть рассудка. Впрочем, его продолжала еще волновать судьба Николса, и когда он перегнулся через поручни, на лице у него отразились оба чувства – сначала озабоченность, потом вспышка радости, выразившаяся в широкой улыбке.

Стивен ловко, как заправский моряк, вскарабкался на борт.

– Нет‑ нет, я в полном порядке, – заверил он. – Но мне искренне жаль сообщить вам, что мистер Николс и шлюпка пропали. Я обыскал скалу тем же вечером, на следующий день, и еще через день: никаких следов.

– Искренне сожалею об этом, – промолвил Джек, покачав головой и потупив взор. – Он был хорошим офицером.

– Вы должны спуститься вниз и лечь, – продолжил он после небольшой паузы. – Макалистер займется вами. Мистер Макалистер, отведите доктора Мэтьюрина вниз…

– Позвольте мне помочь вам, сэр, – сказал Пуллингс.

– Давайте руку, – произнес Герви.

Весь квартердек и большая часть матросов во все глаза смотрели на воскресшего доктора – старые его товарищи с нескрываемой радостью, прочие – с изумлением. Пуллингс зашел так далеко, что вклинился между капитаном и доктором, стараясь ухватить последнего под руку.

– Я не хочу вниз, – отрезал Стивен, отмахиваясь от рук. – Все что мне нужно – это чашка кофе.

Он отошел назад, увидел Стенхоупа и воскликнул:

– Ваше превосходительство! Прошу простить меня за то, что я не смог нанести вам визит в воскресенье.

– Позвольте поздравить вас со спасением, – ответил Стенхоуп, подходя ближе и пожимая доктору руку. Посол говорил даже еще более сдержанно, чем обычно, потому что Стивен стоял перед ним в чем мать родила. Стенхоупу, конечно, приходилось видеть голых, но у них не было глаз, покрасневших как вишни из‑ за соли и солнца, не было такой иссохшей, сморщенной загорелой кожи, покрытой соляной коркой.

– Счастлив видеть вас живым, доктор, – произнес мистер Эткинс – единственный человек на борту, кого не обрадовало возвращение баркаса: Стивен был прикомандирован к миссии с искусно расплывчато сформулированными полномочиями, и инструкции посла обязывали его спрашивать совета у доктора Мэтьюрина. Про необходимость спрашивать совета у мистера Эткинса умалчивалось, и тот буквально сгорал от ревности.

– Могу я предложить вам полотенце, или какой‑ нибудь иной наряд? – взгляд его устремился на бесстыдно обнаженный живот Стивена.

– Вы так любезны, сэр, но в этом наряде мне суждено предстать перед Господом, поэтому он вполне хорош. Его можно назвать первородным.

– Утер нос ублюдку, – едва слышно, не шевеля губами, сказал Пуллингс Баббингтону. – Не в бровь, а в глаз.

Поутру, с первым ударом рынды, Стивен уже сидел за обеденным столом, оживленный и изнывающий от голода.

– Ты уверен, что тебе не стоит оставаться в постели? – спросил Джек.

– Да ни за что в жизни, дружище, – ответил Стивен, протягивая руку за кофейником. – Разве я не сказал тебе сразу же, что со мной все в порядке? Кусочек ветчины, пожалуйста. По трезвому рассуждению, если бы не бедняга Николс, мне пребывание на скале доставило бы удовольствие. Было не слишком уютно – я весь поджарился, говоря по правде, – за то мои члены получили такое оздоравливающее воздействие, какого не оказали бы воды Бата лет за сто. Никаких болей, скованности! Я могу сплясать джигу, да еще и элегантную. Помимо этого, где еще я мог бы получить возможность день за днем вести такие точные наблюдения? Одни членистоногие… Вечером, прежде чем отправиться в кровать, я набросал кучу неупорядоченных заметок, так там одним членистоногим отведено семнадцать листов! Ты должен это прочитать. Ты увидишь святая святых моих наблюдений.

– Буду счастлив, спасибо, Стивен.

– Потом я несколько раз обтерся с головы до ног губкой с пресной водой – этой благословенной пресной водой, – и заснул. Сон! Я словно медленно падал в бездонную пропасть, такую глубокую, что утром мне составило труд припомнить, что же происходило вчера: расплывчатые воспоминания о лазарете, соединяющиеся с прочими всплывающими из памяти фрагментами. Боюсь, я не смогу дать тебе отчет о моем утреннем обходе.

– Сегодня ты, безусловно, не так похож не жертву церемонии всесожжения, как вчера, – промолвил Джек, пристально вглядываясь в лицо друга. – Глаза стали почти человеческими. А вот вчера на палубе, – продолжил он, чувствуя, что это не совсем вежливо с его стороны, – они производили впечатление колдовских, ведь мы наконец поймали юго‑ восточный пассат! Он более южный, чем мне хотелось бы, но полагаю, нам удастся обогнуть мыс святого Рока. По любому, до полудня мы пересечем экватор – с начала полуночной вахты делаем семь‑ восемь узлов. Еще чашечку? Скажи, Стивен, а что ты пил на этой чертовой скале?

– Дерьмо кипяченое.

Стивен был сдержан в речи, редко божился и уж никто не слышал от него непристойных слов или ругани. Такой ответ изумил Джека, и тот потупил взор. Может это какой‑ то непонятный ему термин?

– Кипяченое дерьмо, – повторил Стивен. Джек понимающе улыбнулся, но почувствовал, что краснеет от стыда. – Да. В расселине осталась одна‑ единственная лужа с дождевой водой. Птицы обильно загадили ее. Не преднамеренно: вся скала покрыта густым слоем помета, но достаточно, чтобы воротило с души. Следующий день выдался еще более жарким, если такое возможно, и постепенно жидкость нагрелось до невероятной температуры. Но я все‑ таки ее пил, пока жидкость не кончилась. Потом перешел на кровь – кровь бедных, ничего не подозревающих олуш, смешанную с толикой морской воды и выдавленным из водорослей соком. Кровь… Джек, а этот мыс святого Рока, о котором ты столько толкуешь, он ведь в Бразилии, этом рае для вампиров?

– Прошу прощения что прерываю, сэр, – произнес появившийся в дверях Герви, – но вы просили меня дать знать, когда грот‑ брам‑ стеньга будет готова к установке.

Оставшись наедине, Стивен посмотрел на свою лишенную ногтей кисть, повращал ей с чувством истинного удовлетворения: удивительно крепкая, твердая, никакой дрожи, – произвел с помощью карманного ланцета тонкую операцию на куске ветчины и направился в лазарет, бормоча про себя: «Я не в состоянии был этого сделать, пока не прожарился насквозь, не иссох, не превратился в мумию. Благословенно солнце в силе своей! »

В тот же день они пересекли экватор, но без пышных церемоний. Дело было не только в потере товарищей‑ матросов и мистера Николса – потеря ощущалась острее из‑ за проходившей на барабане шпиля распродажи их вещей, – веселья в настрое команды вообще не чувствовалось. Прибыл на борт морской царь со своим трезубцем, наскоро побрил юнг и младших из матросов, взыскал со Стивена, Стенхоупа и его свиты по шесть‑ восемь пенсов с головы, щедро полил водой форкастль со шкафутом, и исчез.

– Такова наша Сатурналия, – сказал Джек. – Надеюсь, она тебя не разочаровала?

– Вовсе нет. Словно чувствуешь запах древнего мирта. Но мне кажется, что тебе не до него сейчас, когда кругом столько работы: эти палки, веревки, паруса, наполовину выведенные из строя, а время, как ты говоришь, так дорого.

– О, обычаи нарушать нельзя. Завтра они будут работать за двоих – настроение поднимется. Обычай, он…

– Вы на флоте одержимы обычаями, – прервал друга Стивен. – Колокол; тайный язык – язык не повернется назвать его жаргоном; лишенные смысла обряды. Вот, скажем, распродажа вещей бедолаги Николса кажется мне верхом нечестивости. А возьмем Стенхоупа? Он гораздо более интересный человек, чем ты можешь себе представить: начитан, изумительно играет на флейте. Но я пришел к тебе не о после сплетничать. Есть нечто более серьезное. Напряженная работа этой недели подорвала силы людей – многие, у кого при прошлом осмотре не наблюдалось признаков цинги, теперь заболели. Вот список. Почти все «ракунцы», многие «сюрпризовцы», и четверо из новобранцев. Что еще хуже, шквал, повредивший кладовую, превратил все мои лекарства в магмообразную смесь. Я уже не говорю об остатках и без того вызывавшего сомнения лимонного сока. Официально заявляю тебе, дружище, и готов, если надо, подписаться, что если в ближайшие несколько дней мы не добудем свежих овощей, мяса и, превыше всего, цитрусовых, я не берусь отвечать за последствия. Если я правильно понял, мы находимся у крайней оконечности восточного побережья Бразилии, а восточная Бразилия, – воскликнул Стивен, бросая через открытый порт жадный взгляд на запад, – в излишке наделена всеми этими благами.

– Так и есть, – отозвался Джек. – А еще там вампиры.

– Ах, не думай, что я не взывал к своей совести! – вскричал Стивен, кладя руку Джеку на грудь. – Не полагай, что я не отдаю себе отчета в своем желании ступить за земли Нового Света при первой удобной возможности. Но пойди и посмотри на загноившиеся после проведенной пять лет назад ампутации культи, на вновь открывшиеся старые раны, на гнилые десны, нарывы, кровоподтеки.

– Не принимай мои слова всерьез, – сказал Джек. – Но нельзя не согласиться, что есть много вещей, которые мне приходится учитывать.

Он был прав. Им предстояло длительное путешествие, но они уже потратили много времени. Учитывая, что Кейптаун вновь перешел в руки к голландцам, ему оставалось идти прямо в сороковые, по которым неослабевающие западные ветры понесут его в Индийский океан со скоростью двухсот миль в сутки, а там где‑ нибудь на широте Мадагаскара ухватить за хвост юго‑ западный муссон. Приказы предписывали ему заход в Рио, который находился не далее, чем в тысяче миль – не слишком большое расстояние, если многострадальный пассат удержится, но, взяв курс к земле, его можно и потерять. Заход, скажем, в Ресифи, без сомнения приведет к осложнениям с португальскими властями, косо смотревшими на военные корабли других стран в любом другом порту, кроме Рио. В лучшем случае – длительная задержка, в худшем – неприятный инцидент, арест, а то и стычка. Потеря времени, возможно скандал, и при этом никаких гарантий получить припасы. И хотя Стивен говорит весьма убедительно, этот милейший человек так одержим натуралистикой со всеми ее жуками, вампирами…

– Надо посмотреть, Стивен, – сказал Джек. – Идем в лазарет.

– Отлично. А пока мы идем, прошу принять во внимание еще один факт: мои крысы исчезли. Шквал здесь ни при чем. Клетка не пострадала, но дверца оказалась открыта. Стоило мне отлучиться на пять минут, чтобы подышать свежим воздухом на скалах святого Павла, как моих бесценных крыс и след простыл! И если это тоже один из ваших флотских обычаев, то чтоб вас всех распяли на ваших же бом‑ брам‑ реях, и заживо содрали кожу перед тем, как гвоздями прибить! И это не первый раз, когда я так страдаю. Гадюка у Фуенхиролы; три мыши в Лионском заливе. Крысы, которых я собственноручно выхаживал и нянчил с самого Берри‑ хед, кормил, вопреки их растущему нежеланию, лучшей мареной двойной очистки! И вот – все потеряно, весь эксперимент обращен в ноль, уничтожен!

– Почему ты кормил их мареной?

– Потому что Дюамель утверждает, что краска способна усваиваться и концентрироваться в костях. Мне хотелось определить скорость проникновения и выяснить, когда краситель дойдет до костного мозга. Но я все‑ таки добьюсь своего: мы с Макалистером будем вскрывать всех подходящих субъектов, поскольку действие красителя неизбежно должно проявиться на тех, кто съел крыс. А я с полным основанием заявляю тебе, Джек: если ты будешь упорствовать в своей самоубийственной спешке – скорей, скорей, больше парусов, не терять ни секунды, – большая часть команды пройдет через наши руки, включая того грязного вора, у которого даже кости будут гореть от стыда.

Последние слова он перед самым входом в лазарет буквально прокричал, чтобы его услышали в кузне оружейника, где ковали новый железный леер взамен снесенного шквалом. Джек оглядел переполненный кубрик. Здесь ощущался гнилостный запах, избавиться от которого не помогала даже вентиляция. Он ждал, пока Стивен с Макалистером размотают бинты и продемонстрируют ему воздействие цинги на старые раны. Капитан не дрогнул, даже когда его подвели к главному свидетельству: пятилетней культе. Но когда ему предъявили коробку с зубами и послали за ходячими экземплярами, чтобы продемонстрировать, как легко выпадают даже коренные, и заставили потрогать распухшие десны, он заявил, что удовлетворен и поспешил на корму.

– Киллик, – сказал Джек, – обедать я сегодня не буду. Позовите мистера Баббингтона.

Ну хоть одна приятная мелочь, которая поможет отогнать прочь этот аромат склепа.

– А, мистер Баббингтон! Проходите, присаживайтесь. Вы догадываетесь, зачем я вас позвал?

– Нет, сэр, – тут же выпалил Баббингтон. Ему не оставалось ничего лучшего как отпираться до последнего.

– Как идет служба? Вам, должно быть, совсем немного осталось?

– Пять лет, девять месяцев и три дня, сэр.

Через шесть лет после зачисления мичман мог сдавать экзамен на лейтенанта, мог превратиться из презренного существа, ничтожества, вынужденного терпеть помыкательства, в богоподобного офицера, и Баббингтон вел отсчет с точностью до минуты.

– Так. Знаете, я собираюсь назначить вас исполняющим обязанности лейтенанта вместо бедняги Николса. Ко времени прибытия в распоряжение адмирала вы доберете стаж и получите эту должность. Посмею предположить, что Адмиралтейство утвердит это назначение. Ваши навигационные способности не вызывают сомнения, но было бы недурно просить мистера Герви помочь вам усовершенствовать работу с исчислениями.

– О, спасибо, спасибо, сэр! – вскричал Баббингтон, засветившись от радости.

Нельзя сказать, что это было для него совершенной неожиданностью (на распродаже он купил мундир Николса), но об уверенности речи не шло. Брейтуэйт, другой старший мичман (прикупивший два мундира, два жилета и две пары бриджей) имел не меньшие шансы на продвижение. А еще выволочка, заданная Баббингтону капитаном у Мадейры: «Тут вам не плавучий бордель, сэр», – и еще хуже за опоздание на вахту. Момент был трогательный, и когда капитан закончил свою речь похвалой: «Прекрасно сложен, ответственен, достоин носить звание офицера… С Баббингтоном на вахте я могу чувствовать себя так же спокойно, как если бы это был любой другой офицер», – на глаза у мичмана навернулись слезы. И все же среди охватившей его радости он ощущал тяжесть на сердце, и после обычных слов благодарности, задержался у двери, повернулся и сказал:

– Вы так добры ко мне, сэр… и всегда были добры… Это будет черной неблагодарностью… Вы бы никогда не сделали этого, если бы… Но я все‑ таки не совсем лгал вам.

– Что? – опешив, воскликнул Джек.

Тут выяснилось, что это Баббингтон съел докторских крыс, и теперь сожалеет об этом.

– О, нет, Баббингтон, – сказал Джек. – Нет, это же ужасный поступок, низкий и мелочный. Доктор всегда был вам хорошим другом – как никто другой. Кто починил вам руку, когда все говорили, что ее придется отнять? Кто уложил вас в свою койку и сидел рядом всю ночь, ухаживая за раной? Кто…

Это было невыносимо: слезы хлынули из глаз Баббингтона. Исполняющий обязанности лейтенанта утер их рукавом и в промежутках между рыданиями поведал капитану, что неизвестные матросы принесли этих превосходных «мельников» в мичманский кубрик левого борта. И хотя он не приложил рук к их краже – даже воспротивился, предложи бы кто такое, ведь он так любит доктора, так, что даже приложил Брейтуэта об сундук, когда тот обозвал доктора сумасбродом, вот так, – но крысы были уже мертвые, и такие аппетитные в луковом соусе, а ему так хотелось есть после работы на снастях, и жалко было, если их слопают другие. С тех пор совесть его нечиста – признаться по правде, он подумал, что его вызывают в каюту именно из‑ за этого.

– Знай вы, что было в них, вам пришлось бы жить еще и с тяжестью на желудке. Доктор…

– Я же говорил тебе, Джек, – произнес Стивен, стремительно входя в каюту. – Ох, прошу прощения.

– Нет, доктор, останьтесь, прошу вас, – произнес Джек.

Баббингтон обреченно перевел взгляд с одного на другого, облизнул губы и сказал:

– Это я съел ваших крыс, сэр. Мне очень жаль, и я прошу у вас прощения.

– Неужели? – кротким голосом отозвался Стивен. – Ну ладно, надеюсь, они пришлись вам по вкусу. Джек, вы можете взглянуть на мой список немедленно?

– Он съел их, когда те были уже мертвые, – сказал Джек.

– В противном случае это была бы чрезвычайно шустрая и неспокойная еда, – произнес Стивен, не отрывая глаз от списка. – Скажите, сэр, у вас сохранились их кости?

– Нет, сэр, Мне очень жаль, но мы обычно перемалываем их целиком, как жаворонков. Но кое‑ кто из парней говорил, что кости выглядели необычно темными.

– Вот бедняги, – пробормотал себе под нос Стивен.

– Вы полагаете, я должен покарать за это воровство, доктор Мэтьюрин? – спросил Джек.

– Нет, вовсе нет, дружище. Боюсь, природа сделает это за вас.

Он вернулся в лазарет, и, делая перевязку, поинтересовался у Макалистера, сколько человек обитает в мичманском кубрике левого борта. Узнав, что шесть, Стивен выписал рецепт и попросил Макалистера приготовить шесть пилюль.

Выйдя на палубу он заметил, что за ним пристально, неотрывно наблюдают. Поэтому после обеда, когда он должен был, по разумению, пребывать в хорошем расположении духа, Стивен вовсе не был удивлен появлением делегации молодых джентльменов, облаченных, несмотря на жару, в парадные мундиры. Им тоже очень, очень жаль, что съели его крыс, и они просят у него прощения, и никогда не поступят так впредь.

– Я ждал вас, молодые люди, – сказал он. – Мистер Кэллоу, будьте любезны передать капитану эту записку, вкупе с наилучшими моими пожеланиями.

Он написал: «Может ли служба обойтись на день без молодых джентльменов и клерка? », – сложил записку и отдал ее мичману. Ожидая ответа, Стивен смотрел на Мидоуса и Скотта, добровольцев первого класса, двенадцати и четырнадцати лет; на капитанского клерка – нескладного паренька лет шестнадцати, руки которого далеко выдавались из под обшлагов прошлогоднего мундира; на Джолифа и Черча, пятнадцатилетних мичманов – гораздо более тощих и оголодавших, чем хотелось бы их матерям. Юноши робко бросали на него ответные взгляды, их привычная беспечная веселость исчезла, уступив место тревожной серьезности.

– Наилучшие пожелания от капитана, сэр, – передал Кэллоу. – Он говорит, можете поступать как угодно. Хоть на неделю, если нужно.

– Спасибо, мистер Кэллоу. Буду весьма признателен, если вы проглотите эту пилюлю. Мистер Джолиф! Мистер Черч!

«Сюрприз» лежал в дрейфе, драгоценный пассат свистел в снастях, бесполезно пролетая мимо. На траверзе правого борта лежал глубоко вдающийся в море мыс св. Рока – обширный участок суши, так плотно покрытый тропическим лесом, что за исключением прибрежной кромки, где прибой обрушивался на залитый солнцем пляж, местами прорезаемый текущими среди деревьев ручьями, нельзя было разглядеть ни клочка голой земли или скалы. В одной из бухточек в море изливался поток, было видно, как его бурлящие воды смешиваются с морской синью, растекаясь по обе стороны от небольшого бара. Следуя течению потока, на некотором расстоянии от берега можно было различить крыши какого‑ то селения. Только крыши, ничего более – остальная территория Нового Света представляла собой роскошный первозданный лес, необъятное покрывало различных оттенков зеленого, – ни дымка, ни хижины, ни дороги.

Подзорная труба Джека, положенная на коечную сеть, приближала берег настолько, что можно было различить наполовину упавшие деревья, оплетенные сетью лиан, пробивающуюся молодую поросль, даже алые всполохи птиц; а немного правее – пламенеющие красками цветы. Но большую часть времени он не сводил объектив с крыш и потока, надеясь уловить там хоть малейшее движение. В свете утра, с видневшейся на западе Бразилией, его идея казалась великолепной: не надо заходить ни в Ресифи, ни в какой другой порт, надо идти вдоль побережья и послать баркас в ближайшую рыбацкую деревушку. Никаких проблем с властями, почти никакой задержки. Стивен уверял, что любой обрабатываемый участок земли способен предоставить им все, что нужно.

– Все, что нам требуется – это зелень, – говорил он, глядя на мыс святого Рока. – А где еще, не считая долины Лимерика, можно найти столько зелени?

Потом они заметили поднимающиеся по реке пироги и крыши вдали. Поскольку Стивен был единственным офицером, говорящим по‑ португальски, и кто знал все лазаретные нужды, отправлять надо было его. Но прежде нужно было провести с ним беседу, и перед отходом он, с полускрытой лукавой улыбкой на лице, поклялся честью, что его не интересуют вампиры – что он ни под каким видом не притащит ни одного вампира на борт.

За спиной у Джека кипела работа: они пользовались преимуществами остановки, чтобы привести в порядок такелаж на грот‑ мачте и ростры. Но дела подвигались медленно, подгоняя поредевшую, павшую духом команду боцманы и их помощники шумели больше, но преуспевали меньше чем обычно. Из переднего кокпита долетали звуки перебранки между плотниками, да и мистер Герви находился в непривычно взвинченном настроении.

– Где вас носит, мистер Кэллоу? – закричал он. – Я уже десять минут назад просил принести мне пеленгаторный компас.

– Все лишь в гальюне, сэр, – пискнул Кэллоу, с опаской поглядывая на спину капитана.

– В гальюне, в гальюне! Все мичманы будто сговорились кормить меня сегодня этой пустой отговоркой. Джолиф в гальюне, Мидоус в гальюне, Черч в гальюне. Что с вами всеми случилось? Съели чего‑ нибудь или просто морочите мне голову? Я не потерплю сачков. Не отлынивайте от своих обязанностей, сэр, или мигом окажетесь на грота‑ салинге, это я вам обещаю.

Шесть склянок. Джек повернулся, чтобы пойти на обещанный чай к мистеру Стенхоупу. По мере знакомства посол все больше нравился ему, хотя Стенхоуп был, пожалуй, самым бесполезным человеком из всех, кого ему приходилось встречать. Было нечто трогательное в его стремлении не доставлять хлопот, его благодарности за все, что они делают для него, его неисправимой излишней уважительности по отношению к матросам, его силе духа – ни единой жалобы после шквала и во время ремонта. С тех пор как посол выяснил, что Джек и Герви в родстве со знакомыми ему семьями, он стал обращаться с ними как с людьми; с прочими же – как с собаками, но как с хорошими умными собаками в среде любителей собак. Он был как‑ то естественно церемонен, и обладал сильно развитым чувством долга.

Стенхоуп в очередной раз встретил Джека извинениями за то, принимает его в каюте, самому капитану принадлежащей.

– Боюсь, это доставляет вам такие неудобства, такая теснота. Просто мука, – сказал он, наливая гостю чай в манере, безошибочно напомнившей Джеку тетю Летицию: такие же присущие духовному лицу жесты, тот же поворот кисти, та же серьезная сосредоточенность.

Они поболтали о флейте Его Превосходительства, которая в этой жуткой жаре звучит на четверть тона выше, о Рио и припасах, которые рассчитывали найти там, о морском обычае насчитывать тринадцать месяцев в году.

– Давно намеревался спросить вас, сэр, – сказал Стенхоуп, – почему мои флотские друзья и знакомые часто называют «Сюрприз» «Немезидой»? Корабль был переименован? Его захватили у французов?

– Ну, сэр, это только своего рода прозвище, которое мы используем на флоте, так же как «Британию» мы прозываем «Олд Айронсайдс». Сэр, вы не помните про события с «Гермионой» в девяносто седьмом?

– Корабль с таким названием… Нет, полагаю, нет.

– Это был тридцатидвухпушечный фрегат на Вест‑ Индской станции. Печально признавать, но его команда взбунтовалась, перебила офицеров и увела фрегат в Ла‑ Гуайру, что в Испанском Мэйне.

– О, какой ужас! Так прискорбно это слышать.

– Дело было скверное, к тому же испанцы отказались выдать корабль. Коротко говоря, Эдвард Гамильтон, командовавший тогда «Сюрпризом», пошел и захватил его. «Гермиона» была ошвартована носом и кормой в Пуэрто‑ Кабельо, одной из самых неприступных гаваней мира, под защитой батарей из почти двух сотен орудий. К тому же, с тех пор, как «Сюрприз» подошел к берегу, испанцы выслали гребную вахту, и следили за его передвижениями. И все‑ таки ночью Гамильтон вошел в гавань на буксире у шлюпок, взял «Гермиону» на абордаж и вывел ее из порта. Он перебил сто девятнадцать человек из ее команды и девяносто семь ранил, почти не понеся потерь, хотя сам получил сильную контузию. О, какой выдающийся пример службы! Я бы отдал правую руку, чтобы оказаться там. Так вот: Адмиралтейство переименовало «Гермиону» в «Ретрибьюшн», а «Сюрприз» на флоте стали называть «Немезидой», [29] учитывая, что…