Глава четвертая

– Не выпьет ли больной джентльмен глоток поссета[14] на дорожку? – спросила хозяйка «Короны». – День сегодня ненастный – Портсмут это не Гибралтар, а он выглядит еще бледнее, чем раньше. –

Она была уже готова согласиться с мнением горничной: «ему скорее нужен катафалк, чем карета», но подумала, что таким образом может бросить тень на лучший экипаж «Короны», стоявший у дверей.

– Разумеется, миссис Мосс, превосходная идея. Я отнесу. Не сомневаюсь, вы положили в экипаж грелку?

– Две, сэр, и поменяли их не далее, как полчаса назад. Но будь их даже двести, я ни за что не отпущу его в дорогу с пустым желудком. Не могли бы вы убедить его остаться на обед, сэр? Он должен поесть гусиного пирога: нет ничего более укрепляющего, чем гусиный пирог, это всем на свете известно.

– Я попробую, миссис Мосс, но он ведь упрям, как осел.

– Больные, сэр, – заявила миссис Мосс, качая головой, – все такие. Когда я ухаживала за Моссом на его смертном одре, тот тоже все перечил и отнекивался. Ни гусиного пирога, ни мандрагоры, ни поссета: нет и все тут.

– Стивен, – крикнул он нарочито весело, – выпей‑ ка вот это, и в путь. Твое пальто нагрелось?

– Не хочу, – отрезал Стивен. – Опять этот ваш чертов поссет. Я что, младенец в люльке, чтобы вы вокруг меня так кудахтали и травили своими кодлями? [15]

– Один глоток, – настаивал Джек. – Это подготовит тебя к путешествию. Миссис Мосс не слишком нравится эта поездка, и должен сказать, я с ней согласен. Как бы то ни было, я купил для тебя бутылку «Быстрого Укрепителя доктора Мида», в нем содержится железо. Всего лишь капля, размешанная в поссете.

– Миссис Мосс… миссис Мосс… доктор Мид… железо… воистину, – буркнул Стивен. – Какое пагубное стремление распространилось в наш век, делать…

– Пальто, сэр, – заявил Киллик. – Горячее, как тост. Ныряйте скорее, пока не остыло.

Они всунули его в пальто, застегнули, и повлекли вниз по лестнице, поддерживая под локти, так что ноги доктора едва касались ступенек. В экипаже ждал Бонден. Они запихнули Стивена в прогретую до духоты карету, обмениваясь через его голову понимающими улыбками – пока тот вопил, что они, видимо, решили задушить его своими пледами и овчинами: «Вы решили меня похоронить заживо? Этой проклятой соломы под ногами столько, что хватит для кавалерийского полка». Киллик и Бонден добавляют еще несколько клоков, Джек шел к другой дверце, намереваясь влезть внутрь, когда кто‑ то дотронулся до его плеча.

Обернувшись, он увидел человека с помятым лицом и увенчанным короной жезлом. Беглый взгляд обнаружил еще двоих и лошадей и подкрепление из плотных подручных шерифа с дубинками в руках.

– Капитан Обри? – спросил человек. – Именем закона вынужден просить вас проследовать со мной. Маленькое дельце Паркина и Клаппа: судебная повестка. Возражений нет, сэр? Пойдем по‑ мирному, без скандала? Я, с вашего позволения, пойду сзади, а Джо покажет дорогу.

– Отлично, – ответил Джек. Наклонившись к окну, он сказал:

– Стивен, я арестован: Паркин и Клапп. Судебное предписание. Прошу, поговори с Феншоу. Напишу тебе в Грейпс, может там и встретимся. Киллик, вытащи мой саквояж. Бонден, ты с доктором: приглядывай за ним, понял?

– Что за тюрьма? – спросил Стивен.

– Болтера, на Валчер‑ лейн, – отозвался пристав. – Все удобства, обслуживание, и вообще конфорт.

– Поезжай, – произнес Джек.

– Мэтьюрин, Мэтьюрин, мой дорогой Мэтьюрин! – восклицал сэр Джозеф. – Как я потрясен, как огорчен, как глубоко тронут.

– Ну конечно, – буркнул Стивен. – Зрелище впечатляет, не спорю, но это скорее чисто внешние повреждения. Важные органы не пострадали. Со мной все будет в порядке. Но пока вынужден принимать вас здесь: ступенек мне не одолеть. Как мило с вашей стороны, что вы пришли: мне хотелось бы выказать вам большее гостеприимство.

– Нет‑ нет‑ нет, – вскричал сэр Джозеф. – Мне так нравится ваша квартира: другой век… очень живописно… Рембрандт. Какой очаг! Надеюсь, вас здесь хорошо устроили?

– Да, благодарю вас. Они здесь привыкают к моим порядкам. Все превосходно, вот только хозяйке дома вздумалось поиграть в доктора, и только потому, что я несколько часов в день провожу в постели. «Нет, мадам, – говорю я ей, – я не стану пить «Сердечные» Годфри или пробовать капли Уорда. Я же не указываю вам, как готовить салмагунди, поскольку вы – повар; так будьте добры не прописывать мне лечение, ведь я, как вам известно, врач». «Но сэр, – говорит она, – нашей Саре, когда та переутомилась на травле медведя шесть месяцев тому, так полегчало от «Годфри», так что умоляю, сэр, примите хотя бы ложечку». И Джек Обри норовил туда же. «Я же не учу вас как рулить этим вашим шлюпом или кормой или как там зовут эту чертову махину – так что не стоит…» Но куда там. Панацея от жуликов с ярмарки, снадобья от бабушек… эх! Если бы гнев способен был бы укрепить мои мышцы, я бы давно уже был крепок, как литосфера.

Сэр Джозеф намеревался было предложить попробовать воды Бата, но теперь он сказал:

– Надеюсь, с вашим другом все хорошо? Я бесконечно ему обязан: это был невероятно смелый удар. Чем больше я об этом думаю, тем больше восхищаюсь им.

– Да, так и есть. Мне кажется, что такие вещи достигаются ценой величайших усилий, расчета, подготовки, или всех их в одном флаконе. Для этого нужно некое особое качество, достоинство, которому я затрудняюсь дать имя. «Барака», зовут его мавры. Он обладает им в высочайшей степени: то, что для другого было бы преступным безрассудством, для него – просчитанное действие. И все же я оставил его в долговой тюрьме в Портсмуте.

Удивление, сожаление.

– Да. Похоже, его способности действуют только на море, или же это часть его морского характера. Он арестован за долги сворой судейских. Феншоу, его агент, говорит, что это из‑ за суммы в семьсот фунтов. Капитан Обри знал, что испанские сокровища не будут рассматриваться как приз, но не имел понятия, что новости распространятся по Англии. Как, впрочем, надо признаться, и я – официального уведомления ведь не было. Впрочем, я не должен докучать вам личными неурядицами.

– Дорогой сэр, дорогой Мэтьюрин! Прошу, говорите со мной всегда как с личным другом, другом, который высоко ценит вас помимо всех деловых отношений.

– Это очень любезно, сэр Джозеф, очень любезно. В таком случае признаюсь: меня страшит, что прочие кредиторы, прознав о вновь возникших трудностях, втянут его в безнадежный процесс. Моих средств недостаточно, чтобы выручить его, и хотя выплаты ex gratia, о которых вы столь любезно дали мне понять, покроют почти весь долг, останется еще довольно значительная сумма. А человек с одинаковым успехом может гнить в тюрьме как за десять тысяч, так и за несколько сотен фунтов.

– Они еще не выплачены?

– Нет, сэр. И я наблюдаю со стороны Феншоу явное нежелание делать это. По его заявлению, вещи эти столь необычны, обстоятельства сомнительны, сколько придется ждать – неизвестно, а капиталы его все в обороте.

– Это, конечно, не моя епархия: такими бумагами ведают волокитный департамент транспорта и еще более волокитный департамент государственных обязательств. Но я обещаю вам кое‑ что кое‑ куда направить. Тем временем мистер Карлинг замолвит словечко Феншоу, и не сомневаюсь, что вам можно будет обратиться к нему за той суммой, которую вы имели в виду.

– Может, открыть окно, сэр Джозеф?

– Если это не повредит вам. Вы не находите, что несколько жарковато?

– Нет. Тропическое солнце – вот что мне нужно, и бушель‑ другой угля – единственный доступный эквивалент. Но это вряд ли подходит для человека с нормальной конституцией, не стану спорить. Прошу, снимите сюртук, развяжите шейный платок. Я не придерживаюсь церемоний – можете судить по ночному колпаку и кашне из кошачьей шкуры.

Он начал возиться со шнурами и задвижками окна, но откинулся назад, бормоча:

– Иисус, Мария и Иосиф. Нет сил, совсем нет. Бонден!

– Сэр? – произнес Бонден, возникший в ту же секунду в дверях.

– Сначала выбрать этот линь, потом тянуть и одерживать, ясно? – сказал Стивен, глядя на сэра Джозефа со скрытой усмешкой.

Бонден вытаращил глаза, потом понял, что имеет в виду доктор, и двинулся к окну. Но, уже взяв шнур в руку, заколебался и сказал:

– Не совсем уверен, сэр, что следует так поступать. Мы с утра не слишком хорошо себя чувствовали.

– Ну вот, вы видите, сэр Джозеф? Никакой дисциплины: ни один приказ не исполняется без бесконечных пререканий. Черт бы вас побрал, сэр Бонден!

Насупившись, Бонден приоткрыл окно на пару дюймов, помешал угли в очаге и вышел из комнаты, качая головой.

– Пожалуй, сниму сюртук, – заявил сэр Джозеф. – Значит, говорите, вас устроит жаркий климат?

– Чем жарче, тем лучше. Как только смогу, отправлюсь в Бат, поплескаться в теплой сернистой…

– Вот об этом я намеревался сказать! – вскричал сэр Джозеф. – Рад слышать ваши слова. Это именно та вещь, которую я собирался предложить, если бы… – «если бы ты не был таким диким, взрывным, упрямым и придирчивым», – подумал он, но вслух произнес: – если бы счел себя вправе советовать вам. Самое то, чтобы восстановить силы, моей сестре Кларж известен случай, ну, может, не совсем такой же…

Он почувствовал, что вступил на зыбкий грунт, закашлялся, и без всякой связи продолжил:

– Но вернемся к вашему другу: его женитьба не поможет ему уладить дела? Я читал объявление в «Таймс», и, насколько понимаю, юная леди является довольно богатой наследницей. Леди Кейт говорила, что ее состояние весьма велико – одно из лучших сельских поместий.

– Что так, то так. Но оно находится в руках ее матери, а мамаша эта – одна из самых неромантичных тварей, которая влачила когда‑ либо свою противную жирную тушу по лону стонущей от того земли. Джек же – иное дело. У него самые причудливые понятия о достоинстве, и он питает глубочайшее презрение к искателям богатых невест. Романтическое существо. И самый скверный лжец на свете. Когда я сообщил ему, что испанские сокровища – не приз, что он снова нищий, он пытался сделать вид, будто только того и ждал: смеялся, утешал меня нежно, словно женщина, говорил, что уже расстался с мыслью о них за эти месяцы – не хотел меня огорчать. Но я‑ то знаю: той ночью он писал Софии, и внутренне убежден, что Джек освободил ее от всех обязательств. Но это, конечно, не окажет на нее, этот сдобный пирожок, ни малейшего влияния, – закончил он, с улыбкой откидываясь на подушки.

Вошел Бонден, покачиваясь под весом двух бадей с углем, и занялся огнем.

– Не желаете ли кофе, сэр Джозеф? А может стакан мадеры? У них тут есть превосходный серсиал, который я могу от души порекомендовать.

– Спасибо, спасибо. Разве что воды. Стакан холодной воды был очень кстати.

– Стакан воды, Бонден, и графин мадеры. И если я снова увижу чашку рома с разбитым в нее сырым яйцом, Бонден, я вылью ее тебе на голову. Таков, – продолжил он, потягивая вино, – самый прискорбный аспект моего путешествия. Причем даже еще болезненнее, чем то, что я, с вашего позволения, буду называть допросом, есть факт, что творили это французы, представители нации, к которой я питаю нежнейшие чувства.

– Такое не подобает цивилизованным людям? Стоит отделять их от правителей, политиков, революционеров, с этим жутким engouement [16] к Бонапарту.

– Верно. Но эти люди были не из новой формации. Дютур служил инженером при старом режиме, а Ожер был драгуном – настоящим, кадровым офицером. Вот что жутко. Мне казалось, что я изучил этот народ вдоль и поперек: жил там, учился в Париже. Ну да у Джека Обри разговор с ними вышел короткий. Да. Как я говорил, он романтик: после этого дела он выбросил в море свою шпагу, а мне известно, как она была дорога ему. И вот еще: ему нравится воевать – никто не сравнится с ним в битве, – но после нее ведет себя так, словно на войну шел не за тем, чтобы убивать врагов. В этом есть противоречие.

– Я так рад, что вы едете в Бат, – произнес сэр Джозеф, которого внутренний конфликт в душе капитана фрегата волновал значительно меньше, чем здоровье друга. Хотя в обычных обстоятельствах шеф морской разведки больше напоминал айсберг, чем человеческое существо, он питал неподдельное, живое расположение к Мэтьюрину. – Мне приятно, поскольку вы сможете повстречать там моего преемника, да и я буду вырываться время от времени. Меня вдохновляет возможность побыть в вашем обществе, и заодно получше познакомить вас с ним. – Он отметил, как напрягся взгляд Стивена при слове «преемник», смолк на минуту и продолжил.

– Да, я вот‑ вот вернусь к моим сабинским жукам, у меня есть небольшое имение в Фенсе – сущий рай для колеоптер. [17] Как я жду этого момента! Не без некоторого сожаления, конечно, но оно умеряется тем фактом, что я передаю свои… наши дела – в надежные руки. Вы знакомы с этим джентльменом.

– Неужели?

– Да. Когда вы просили прислать надежного человека, который мог написать рапорт вместо вас – по причине состояния ваших рук – о, какое варварство, какое варварство, говорить так о вас… Я обратился к мистеру Уорингу. Вы провели с ним часа два! – заявил сэр Джозеф, наслаждаясь триумфом.

– Вы удивляете меня. Я изумлен, – буркнул Стивен. Но потом лицо его расплылось в улыбке: этот серый, совершенно не привлекающий внимания человек, этот мистер Уоринг, подходил просто идеально. Он работал без малейшей суеты, эффективно, вопросы задавал только по существу, не выказывая ничего: ни специальных знаний, ни частного интереса. Он мог сойти за недалекого респектабельного исполнителя, занимающего место в средней части иерархической лестницы.

– Он восхищается вашей работой, и прекрасно разбирается в ситуации. Ему предстоит скрываться за ширмой в лице адмирала Сиврайта – намного более удачная система – но вы после моего ухода будете вести дела непосредственно с ним. Вы, уверен, не станете спорить: он профессионал. Именно ему пришлось заниматься ныне покойным месье де Ла Тапеттерье. Кстати, уверен, вы дали ему понять, что у вас имеются иные бумаги и наблюдения, помимо указанных в рапорте.

– Да. Не окажете ли мне любезность передать вон тот переплетенный в кожу предмет? Спасибо. Конфедерасио сожгла дом – как эти парни любят огонь! – но перед отходом я попросил их вожака захватить важные документы, из коих предлагаю вам этот в качестве моего личного подарка к вашей отставке. Он принадлежит вам по праву, поскольку в нем упоминается ваше имя: les agissements né fastes [18] сэра Блейна на третьей странице и le perfide [19] сэр Блейн на седьмой. Это рапорт, составленный формально полковником Ожером, но на деле гораздо более способным Дютуром вашему гомологу в Париже, показывающий современное состояние военной разведывательной сети в восточной части Пиренейского полуострова, включая Гибралтар, с оценкой агентов, деталями их оплаты, и так далее. Он не окончен, поскольку автора прервали на середине абзаца, но достаточно полон и достоверен, даже пятна крови настоящие. Вас ожидает несколько сюрпризов, в частности, в отношении мистера Иуды Гриффитса, но в целом, я надеюсь, останетесь довольны. О, заполучить такой документ для Англии! В моем вчерашнем понимании вещей такой документ должен был быть передан из моих рук исключительно в ваши руки, – произнес Стивен, протягивая папку.

Сэр Джозеф схватил ее с горящими глазами, устремился к свету, и, сгорбившись, принялся с жадностью читать письма, отчеты, списки.

– Пес, – воскликнул он вполголоса, – хитрый пес. Эдвард Гриффитс, Эдвард Гриффитс: молись, парень… В самом посольстве? Значит, Осборн был прав… Скотина… упаси Господь мою душу.

– Так, – уже громко произнес он. – Конечно, мне придется поделиться с моими коллегами из Конной Гвардии и Форин‑ оффис, но сам документ я сохраню – le perfide сэр Блэйн – чтобы почитать на досуге: каков документ! Я так благодарен, Мэтьюрин!

Он вскочил, видно намереваясь пожать ему руку, но опомнился, глянув на ладонь Стивена. Бережно коснувшись ее, сэр Джозеф сказал:

– Уж если вести речь об обмене сюрпризами, то вынужден признать: вы вышибли меня с ринга.

Почтальон был редким гостем в Мэйпсе. Бэйлиф миссис Уильямс жил в деревне, ее поверенный бывал у нее каждую неделю, знакомых, с которыми она состояла в переписке, было мало, да и те писали редко. Но все равно старшая дочь хозяйки дома прекрасно различала звук шагов почтальона, скрип открываемых им железных ворот, и едва заслышав их, она выбежала из кладовой, промчалась через три коридора и лестницу в холл. И все‑ таки опоздала. Дворецкий уже положил на поднос «Модный осведомитель для леди» и единственное письмо и направлялся к столовой.

– Есть что‑ нибудь для меня, Джон? – воскликнула она.

– Только журнал и трехпенсовое, мисс София, – ответил дворецкий. – Я несу их хозяйке.

София тут же ухватилась за возможность, и заявила:

– Немедленно отдайте мне это письмо, Джон.

– Хозяйка сказала, что я все должен отдавать ей, во избежание ошибок.

– Вы обязаны отдать его прямо мне. Вас могут схватить и повесить за укрывательство чужих писем, это незаконно.

– Ах, мисс Софи, это с таким же успехом может стоить мне места.

В этот миг из столовой появилась миссис Уильямс, взяла почту и скрылась. Ее черные брови сходились на лбу в одну линию. Софи последовала за ней, слыша, как вскрывается конверт.

– Мама, отдайте мое письмо, – сказала она.

Миссис Уильямс повернула к ней побагровевшее от ярости лицо и закричала:

– Разве вы распоряжаетесь в этом доме, мисс? Стыдитесь. Я запретила вам переписываться с этим преступником.

– Он не преступник.

– Почему он тогда в тюрьме?

– Вы же прекрасно знаете, мама. Это за долги.

– По моему мнению, это еще хуже: выманивать у людей деньги гораздо хуже, чем бить их по голове. Это самое тяжкое преступление. В любом случае, я запретила тебе переписываться.

– Мы же помолвлены: у нас есть все права переписываться. Я не ребенок.

– Чушь. Я соглашалась на помолвку с условием, не более того, но теперь и с этим покончено. Мне так больно говорить так с тобой. Все эти его сладкие речи… столько гонора. Мы едва спаслись: как много беззащитных девушек поддаются на сладкие речи, на красивые пустые обещания людей, у которых, как только дойдет до дела, не оказывается ни намека на солидные государственные облигации, способные эти обещания подкрепить. Ты говоришь, что уже не дитя? Но в этих вещах ты дитя, и нуждаешься в защите. Вот почему я намерена читать твои письма: если в них нет ничего предосудительного, то зачем тебе возражать? Невинность сама хранит себя, всегда в этом убеждаюсь… Как раздраженно и зло ты смотришь: стыдись, София. Но я не позволю вам стать жертвой первого, кто покуситься на ваше приданое, мисс, вот что я вам скажу. И никакой тайной переписки в моем доме: хватит нам твоей кузины, ставшей содержанкой или компаньонкой, или как там вы это называете на свой современный манер. Когда я была девушкой, такого не бывало. Впрочем, в мое время ни одна девушка не осмелилась бы говорить с матерью в таком тоне, ни быть столь неисполнительной: даже самая дерзкая девица прежде умерла бы со стыда, я ни сколечко не сомневаюсь.

Поток речи миссис Уильямс в ходе последних предложений начал иссякать, поскольку, продолжая говорить, она погрузилась в чтение.

– К тому же, – произнесла она, – это твое своевольное упрямство было никчемным: ты без нужды вызвала у меня мигрень, – письмо от доктора Мэтьюрина, и тебе нет нужды краснеть, если его прочитают.

Дорогая мисс Уильямс,

Должен попросить у вас прощения, за то, что диктую это письмо: несчастье с моей рукой мешает мне писать. Я сразу же исполнил поручение, которым вы были столь любезны осчастливить меня, и оказался так удачлив, что получил все указанные в вашем списке книги от своего книгопродавца, уважаемого мистера Бентли, предоставляющего мне дисконт в тридцать процентов.

На нижней части лица миссис Уильямс выразилось нечто вроде сдержанного одобрения.

Более того, я обрел посланца в лице достопочтенного мистера Хинкси, нового ректора Суайвинг Монахорум, ему предстоит проезжать через Шампфлауэр на пути к месту, на которое он назначен, или рукоположен, так, наверное, надо говорить.

– Совершенно верно: о священниках мы говорим «рукоположен». Ух, София, мы будем первыми, кто увидит его! – нрав миссис Уильямс был крутым, но отходчивым.

Карета у него вместительная, и пока не загромождена семьей, оставляя свободные места для Клерка Элдинского [20], Дюамеля [21], Фолконера [22] и прочих, что сбережет вам не только время, но также и сумму в полкроны, которой отнюдь не следует пренебрегать.

– Еще бы, восемь полукрон составляют фунт. Похоже только, что не все молодые джентльмены склонны забивать себе этим голову.

Обрадован известием о вашей поездке в Бат, поскольку это доставит мне удовольствие засвидетельствовать свое почтение вашей матушке – сам я буду там с двадцатого. Впрочем надеюсь, что ее визит не вызван ухудшением здоровья, или беспокойством по поводу прежних ее недугов.

– Он всегда так внимателен к моим болезням, и так подходит для Сисси: заполучи она его, это же будет свой доктор в семье, всегда под рукой. Ни и пускай малость папист. Мы же все христиане, не так ли?

Прошу, передайте ей, что если я смогу быть чем‑ нибудь полезен, я в ее полном распоряжении. Размещаться я буду у леди Кейт, в Лэндсдаун‑ Креснт. Буду я один, поскольку капитан Обри под арестом в Портсмуте.

– Он, как вижу, почти одних со мной взглядов: рвет все связи, как положено благоразумному джентльмену.

На том, моя дорогая мисс Уильямс, передавайте мои наилучшие пожелания вашей матушке, мисс Сесилии и мисс Фрэнсис…

– И так далее. Очень милое, уважительное письмо, в правильных выражениях, надеюсь только, что он нашел надежного человека среди своих знакомых. Почерк, полагаю, мужской – не женский. Такое письмо можно диктовать исключительно джентльмену. Можешь забрать его, Софи. Не вижу препятствий повстречаться в Бате с доктором Мэтьюрином: он достойный человек – не транжира. Очень даже подходит для Сесилии. Никогда еще мужчине не требовалась так жена, да и сестре твоей не мешает найти мужа. Все эти офицеры милиции, и поданный ей пример – это ей не к чему – чем быстрее она удачно выйдет замуж, тем лучше. Мне хотелось бы, чтобы в Бате ты как можно чаще оставляла их вместе наедине.

Бат, с залитыми светом террасами, возвышающимися одна над другой; аббатство и воды; лучи солнца пробиваются сквозь пар; сэр Джозеф Блейн и мистер Уоринг прогуливаются по галерее Королевской купальни, где Стивен, угревшись до полного расслабления, сидит, завернутый в холщовый кокон, в каменной, готического вида нише. В том же ряду, справа и слева, сидят иные образчики мужского пола, обуреваемые немощью, ревматизмом, подагрой, чахоткой, а кто просто ожирением. Они без особого интереса палятся на особ пола женского – большей частью страдающих тем же самым, – сидящих на противоположной стороне. Тем временем с дюжину пилигримов ковыляет вокруг купальни, опираясь на своих сопровождающих. К нише Стивена устремляется могучая фигура Бондена, облаченная в холщовые кальсоны, вытаскивает доктора из воды и несет его на руках, восклицая: «Прошу прощения мадам, позвольте пройти», – с полнейшим самообладанием, свойственным ей при любой температуре.

– Ему лучше сегодня, – сказал сэр Джозеф.

– Намного, – согласился мистер Уоринг. – Он прошел в четверг без малого милю, а вчера – до дома Карлоу. Я никогда не поверил бы, что такое возможно – вы видели его тело?

– Только руки, – ответил сэр Джозеф, закрывая глаза.

– Он должен обладать невероятной силой воли, и невероятно крепкой конституцией.

– Так и есть, – кивнул сэр Джозеф, и они еще некоторое время прогуливались взад‑ вперед. – Он возвращается на сиденье. Смотрите, взбирается довольно ловко: воды идут ему на пользу – это я их порекомендовал. Через пару минут он отправится в Лэндсдаун‑ креснт. Может, прогуляемся не спеша по городу – я так хочу поговорить с ним.

– Сильный… да, он сильный, – произнес сэр Джозеф, пробираясь через толпу. – Давайте пройдемся по солнышку. День‑ то какой замечательный: хоть пальто снимай.

Повернувшись в другую сторону, он поклонился и послал воздушный поцелуй.

– Ваш покорный слуга, мадам. Это знакомая леди Кейт: большие владения в Кенте и Сассексе.

– Неужели? Я ее за повариху принял.

– Ага. Но владения прекрасные. Сильный, говорю я, но не без своих слабостей. Он как‑ то осуждал своего лучшего друга – друга, собирающегося жениться на дочери той самой женщины, которую мы видели только что – за романтический идеализм, и если бы не его ужасное состояние, я не удержался бы от насмешки. Он сам – настоящий дон Кихот. Восторженный сторонник Революции до девяносто третьего, поддерживал объединенных ирландцев – до их восстания, советник лорда Эдварда, его кузен, кстати…

– Он из Фицджеральдов?

– Незаконнорожденный. А теперь независимость Каталонии. Хотя, правильнее сказать, независимость Каталонии с самого начала, параллельно с остальным. И всегда вкладывает все: душу и сердце, кровь и золото – в дело, которое не сулит ему личных выгод.

– Романтик в общепринятом смысле?

– Нет. Правда, он настолько невинен, что это нас даже беспокоило: старина Сабтлети особенно нервничал. Впрочем, выявилась одна связь, и это нас в итоге успокоило. Молодая женщина из хорошей семьи… Закончилось все, разумеется, несчастливо.

На Палтни‑ стрит их задержали две группы знакомых и один джентльмен такого высокого ранга, что оборвать его не представлялось никакой возможности. В итоге на то, чтобы добраться до Лэндсдаун‑ креснт потребовалось время, и когда они спросили доктора Мэтьюрина, им сообщили, что у него гость. Помедлив, они все‑ таки попросили провести их к нему, и поднявшись, обнаружили Стивена, лежащего в кровати, и сидящую рядом юную леди. Та вскочила и поклонилась – незамужняя юная леди. Губы их сжались, подбородки спрятались под накрахмаленные шейные платки: эта юная персона была слишком, слишком красива, чтобы охарактеризовать ее как гостью, подходящую для спальни одинокого джентльмена.

– Дорогая, позволь тебе представить сэра Джозефа Блейна и мистера Уоринга, – сказал Стивен. – Мисс Уильямс.

Они снова поклонились, проникаясь к доктору Мэтьюрину еще большим уважением: девушка повернулась и свет упал на прекрасное, свежее, невинное лицо. Софи не присела, она заявила, что должна оставить их – увы, действительно должна: оставила матушку в Насосной комнате, а часы уже пробили. Но если они простят ее, ей нужно сначала… Она порылась в своей корзинке, извлекла бутылку, серебряную столовую ложку, завернутую в бумажную салфетку, и коробочку с позолоченными пилюлями. Софи наполнила ложку, поднесла ее с осторожностью ко рту Стивена, влила внутрь матовую жидкость, приправила ее двумя пилюлями, и с глубоким удовлетворением убедилась, что они проглочены.

– Так, сэр, – произнес сэр Джозеф, когда дверь закрылась. – Поздравляю: у вас прекрасный врач. Столь прелестной девушки мне не приходилось встречать, а я настолько стар, что имел возможность созерцать герцогиню Гамильтон и леди Ковентри до их замужества. Готов принести в жертву свои изношенные органы, лишь бы такая ручка давала мне лекарство, и я, признаюсь, глотал бы его покорно, как ягненок. – Он ухмыльнулся. Мистер Уоринг ухмыльнулся тоже.

– Будьте любезны придержать свои остроты, джентльмены, – резко заявил Стивен.

– Но правда, честью клянусь, – продолжил сэр Джозеф, – при всем уважении к мисс: никогда не встречал столь приятной молодой леди – какая грация, какая свежесть, какой цвет лица!

– Ха, – воскликнул Стивен, – видели бы вы ее в лучшие минуты – когда Джек Обри рядом.

– Ах, так это та самая юная леди, с которой обручен наш бравый капитан? Ну да. Как глупо с моей стороны. Я должен был догадаться по имени, оно все объясняет.

Последовала пауза.

– Скажите, любезный доктор, вы и вправду чувствуете себя лучше?

– Весьма и весьма, спасибо. Вчера я без устали прошел милю, пообедал со старым корабельным товарищем, а сегодня вечером мы с доктором Троттером собираемся анатомировать старика‑ нищего. Через неделю думаю вернуться в город.

– А жаркий климат, вы считаете, позволит вам поправиться окончательно? Вы в состоянии выдерживать жару?

– Я – саламандра.

Они посмотрели на «саламандру», такую маленькую, скрючившуюся на огромной кровати. Он все еще казался более пригодным для катафалка, чем кареты, не говоря уж о морском путешествии, но они не осмеливались оспаривать его мнение, и сэр Джозеф сказал:

– В таком случае, не буду оттягивать момент своей мести: уверен, что смогу преподнести вам не меньший сюрприз, чем вы преподнесли мне в Лондоне. В каждой шутке есть доля правды.

В озадаченном мозгу Стивена пронеслось множество иных поговорок и изречений: «слова как перья, летят по ветру», «какова свадьба, таков и пирог», «не говори на арабском в доме мавра», «радости проходят, беды остаются», «любовь, печаль да деньги – не спрячешь». Но вслух он только хмыкнул, и сэр Джозеф продолжил своим невыразительным голосом:

– В департаменте есть обычай: когда его шеф уходит в отставку, он получает определенные привилегии – как адмирал, спуская флаг, получает право осуществить несколько производств. В Плимуте сейчас оснащается фрегат, которому предстоит отвезти нашего посла, мистера Стенхоупа, в Кампонг. Командование им было наполовину обещано трем разным джентльменам, и как обычно… Короче, я могу располагать им. Думаю, если вы отправитесь на нем вместе с капитаном Обри, это позволит вам убедить всех, что ваши миссии носят исключительно научный характер. Не правда ли, Уоринг?

– Разумеется, – согласился тот.

– Это поможет, я верю и уповаю, восстановить ваше здоровье, а заодно удалит вашего приятеля от опасностей, которые вы имели в виду. Все свидетельствует в пользу такого дела. Но есть и серьезная проблема: вам известно, что все – все без исключения – задуманное нашими коллегами из адмиралтейства или морского ведомства либо без конца откладывается, если не отменяется совсем, либо делается в сумасшедшей спешке. Мистер Стенхоуп вместе со свитой прибыл на борт корабля в Дептфорде уже давно, он провел там две недели, давая прощальные обеды, потом их отправили в Нор, где он дал еще два. Потом их сиятельства лорды обнаружили, что у «Сюрприза» отсутствует то ли днище, то ли мачты или паруса, мигом высадили посла на берег, а фрегат послали в Плимут на ремонт. За это время Стенхоуп лишился своего секретаря‑ азиата, повара и лакея, а племенной бык, которого он должен был подарить султану Кампонга, издох. Фрегат тем временем остался без лучших офицеров из‑ за перевода на другие корабли, и значительной части матросов благодаря вербовочным командам коменданта порта. Но теперь все изменилось! Припасы грузят на корабль днем и ночью, мистера Стенхоупа выписали назад из Шотландии, и отплытие должно состояться меньше чем через неделю. Как вам кажется, вы в состоянии отправиться в путешествие? И на свободе ли капитан Обри?

– В высшей степени способен, мой дорогой, – вскричал Стивен, буквально оживая. – А Обри покинул долговую тюрьму едва клерк мистера Феншоу освободил его, буквально за миг перед тем, как на Джека обрушился вал судебных повесток. Он немедленно укрылся на борту вербовочного тендера, отплыл в Пул, и залег на дно в Грейпсе.

– Давайте перейдем к деталям.

– Бонден, – воскликнул Стивен, – бери перо, чернила и пиши.

– Писать, сэр?

– Ну да. Садись за бумагу и пиши: «Лэндсдаун‑ креснт…». – Баррет Бонден, ты что, оказался под ветром?

– Нет… Да, сэр, скорее даже заштилел. Хотя читать я могу довольно сносно, если напечатано крупно. Вот вахтенное расписание могу разобрать.

– Ладно. Впрочем, когда мы выйдем в море, я тебя научу: не великое это дело – глянь на идиотов, круглыми днями марающих бумагу. Но на суше это полезно. Ну на лошади‑ то ты умеешь ездить?

– На лошади ездил, сэр. Раза три или четыре, когда бывал на берегу.

– Прекрасно. Будь любезен сходить – сбегать – на Парагон и дай знать мисс Уильямс, что если у нее будет возможность заглянуть в Лэндсдаун‑ креснт, она бесконечно меня обяжет. Потом в «Голову сарацина» – передай мой привет мистеру Пуллингсу, и скажи, что я буду рад видеть его как можно скорее.

– Парагон, сэр, и «Голова сарацина». Прибыть в Лэндсдаун‑ креснт немедленно.

– Отправляйся, Бонден. Нельзя терять ни минуты.

Хлопнула парадная дверь, раздались шаги, удаляясь влево от дома, и долгая, долгая пауза. В саду с другой стороны улицы поет соловей, вдохновленный приближением весны; унылый голос срезальщика мозолей, монотонно тянущий: «Сделаю, если захотите, сделаю, если захотите», – приблизился, потом замер вдали. Размышления об этиологии мозолей, о желчной протоке миссис Уильямс. Снова хлопает парадная дверь, эхом отдаваясь в пустом доме – Кейты со всеми слугами (за исключением одной старухи) ушли – шаги на лестнице, бесконечный веселый щебет. Стивен нахмурился. Дверь открылась, вошли София и Сесилия, Бонден у них за спиной, подмигивает и разводит руками.

– Боже, доктор Мэтьюрин, – воскликнула Сесилия, – вы в кровати! Вот это да! Наконец‑ то я оказалась в спальне у джентльмена. То есть, я не то имела в виду… ну, как вы? Полагаю, вы только что из купальни, и весь в поту. Ах, ну как вы себя чувствуете? Мы только вышли, а тут Бонден, и я тут же сказала: «Надо спросить, как он: мы же его со вторника не видели! » Мама совершенно…

Громоподобный стук внизу. Бонден исчезает. Могучие, выработанные морем голоса на лестнице. Гулкая ремарка про «ту штучку с паклей на голове», которую можно было отнести только на счет Сесилии с ее тщательно начесанными желтыми волосами, – и появляется мистер Пуллингс, высокий, миловидный, подвижный юноша, соратник Джека Обри, если, конечно, можно говорить о соратниках в применении к капитану‑ неудачнику.

– Вы, надеюсь, знакомы с офицером флота мистером Пуллингсом? – сказал Стивен.

Разумеется, они знали его – он дважды посетил Мелбери‑ лодж, Сесилия танцевала с ним.

– Как весело! – воскликнула она, глядя на него с нескрываемым удовольствием. – Я так люблю балы!

– Ваша матушка говорила так же, что у вас прекрасный вкус, – сказал Стивен. – Мистер Пуллингс, будьте любезны показать мисс Сесилии нового Тициана леди Кейт: он в галерее, как и огромное количество других картин. Да, Пуллингс, там есть батальная сцена: «Славное Первое июня», вы разъясните все, до мельчайших деталей, – крикнул он им вслед.

– Софи, дорогая, теперь быстро: берите перо и бумагу. Пишите:

Дорогой Джек!

У нас есть корабль, «Сюрприз», идем в Ост‑ Индию, нужно быть в Плимуте немедленно…

– Ха‑ ха, и что он на это скажет?

– «Сюрприз»! – вот что он сказал, и таким голосом, что в фасаде Грейпса задрожали стекла, а миссис Броуд уронила в баре стакан.

– У капитана сюрприз, – сказала она, уныло озирая осколки.

– Надеюсь, приятный, – произнесла Нэнси, подбирая их. – Такой милый джентльмен.

Уставший с дороги Пуллингс, рассеянно глядевший в окно, пока Джек читал письмо, обернулся, услышав крик.

– «Сюрприз»! Бог мой, Пуллингс, ты знаешь, что сделал доктор? Он нашел нам корабль – «Сюрприз», идущий в Ост‑ Индию, прибыть немедленно. Киллик! Киллик! Мой рундук, чемодан, саквояж, и бегом за билетом: внутренние места на плимутский почтовый.

– Вы не можете ехать дилижансом, сэр, – заявил Киллик, – да и каретой тоже, пока эти бездельники пасут все побережье. Я найму катафалк: замечательный катафалк‑ четверку.

– «Сюрприз»! – снова закричал Джек. – Моя нога не вступала на него с тех пор, как я был мичманом.

Он явственно возник у него перед глазами, стоящий на якоре в кабельтове от берега в залитой солнцем Английской гавани: аккуратный, красивый двадцативосьми пушечник, французской постройки с округлым носом и прекрасными обводами, остойчивый, способный ходить круто к ветру и мореходный в умелых руках, сухой, просторный… Он служил на нем при строгом капитане и еще более строгом первом лейтенанте: немало часов отсидел на грот‑ марсе – прочел там большинство из своих книг, вырезал свои инициалы на эзельгофте… Интересно, они еще различимы?

Корабль был стар, если по правде, и нуждался в уходе, но какой корабль… Он прогнал из головы неуместную мысль, что в Индийском океане не найти подходящих призов – все давно вычистили – и сказал:

– Круто к ветру мы сделаем «Агамемнон», идущий под гротом и марселями… Мне наверняка потребуются один‑ два офицера. Пойдете со мной, Пуллингс?

– Я… – изумился он. – Конечно, сэр.

– Миссис Пуллингс возражать не станет, а?

– Миссис Пуллингс зальется слезами, скажу я вам, но потом успокоится. А еще скажу, что она будет радоваться, встречая меня из плавания, радоваться, может, сильнее, чем сейчас. Достали меня все эти кастрюли и метлы. Жизнь женатого человека, сэр, это не то что жизнь на корабле.

– Неужели, Пуллингс? – задумчиво глядя на него сказал Джек.

Стивен продолжал диктовать:

… «Сюрприз», доставить посла Е. В. к султану Кампонга. Мистер Тэйлор из Адмиралтейства au courant [23], все необходимые бумаги готовы. Я прикинул, что если вы поедете по дороге на Бат и сделаете крюк у Дейролла, то минуете Уолмер‑ кросс примерно в четыре утра третьего числа, с расчетом прибыть на корабль, пользуясь воскресным долговым перемирием. Я буду ждать вас некоторое время в коляске у Уолмер‑ кросс, и если мне не повезет с вами увидеться, поеду вместе с Бонденом и буду надеяться на встречу в «Синем столбе». Это фрегат, насколько понимаю, небольших размеров. Ему не хватает офицеров, матросов и – если только сэр Джозеф не прибег к гиперболе – днища.

Поторопитесь, Софи. Живее, ну… Вы никогда не заработаете на себе на жизнь, будучи писцом. Не знаете, как пишется «гипербола»? Ну, готово, наконец, бога ради? Покажите.

– Ни за что, – вскричала София, складывая письмо.

– Не сомневаюсь, вы написали больше, чем я надиктовал, – прищурившись, сказал Стивен. – Как вы покраснели! Так вы пойдете на встречу?

– Уолмер‑ кросс, третьего, в четыре утра. Стивен, я буду там. Вылезу из окна и переберусь через садовую ограду: подберете меня на углу.

– Отлично. Но почему бы не воспользоваться парадной дверью, как подобает христианину? И как вы вернетесь назад? Вы будете безнадежно скомпрометированы, если кто‑ то заметит вас, разгуливающей по Бату на рассвете.

– Так даже и лучше, – ответила Софи. – Если у меня не останется никакой репутации, меня придется только поскорее выдать замуж. И как я раньше об этом не подумала? О, Стивен, какая превосходная идея.

– Ну хорошо. Значит, на углу, в половине четвертого. Наденьте теплый плащ, две пары чулок и плотные шерстяные кальсоны. Будет холодно, а ждать, возможно, придется долго. И даже так, если мы его не встретим, вам станет еще холоднее: да будет вам известно, разочарование – холоднее ледяной росы. Тише! Давайте письмо!

Половина четвертого утра: сильный северо‑ восточный ветер завывает в каминных трубах Бата, небо чистое, и половинка луны льет свет на Парагон. Дверь дома номер семь приоткрывается настолько, чтобы Софи могла выбраться наружу, и захлопывается с жутким грохотом, привлекая внимание группы пьяных солдат, тут же подавших голос. С видом до предела решительным и целеустремленным Софи подходит к углу улицы, с отчаянием убеждаясь, что никакой коляски нет – ничего, только ряд дверных проемов, уходящий вдаль под светом луны – вид почти неземной, странный, нечеловеческий и враждебный. Шаги за спиной, приближающиеся к ней, приглушенный крик: «Мисс, это я, Бонден», – и минуту спустя они огибают угол и погружаются в пахнущий старой кожей аромат первого из двух портшезов, остановившихся на безопасном расстоянии от дома. Красные куртки форейторов кажутся черными в свете луны.

Сердце ее забилось так часто, что минут пять она не могла выговорить буквально ни слова.

– Как странно все выглядит ночью, – произнесла она, когда они выехали из города. – Будто умерло все кругом. Гляньте на реку, она совсем черная. Я никогда не выходила из дома в такой час.

– Конечно, дорогая, уверен, что не выходили, – отозвался Стивен.

– И так бывает каждую ночь?

– Иногда приятнее: в других широтах этот чертов ветер бывает теплым. Но всегда ночью древний мир живет собственной жизнью. Чу, слышите? Она, должно быть, за деревьями над церковью. – Это был дикий вой лисицы, от него даже у апостола застыла бы кровь в жилах, но Софи только воззрилась в неверном свете луны на Стивена, дергая его за одежду.

– Что это? – вскричала она. – Вы вышли на улицу в одном только своем дырявом пальто? О, Стивен, и как вы можете быть так невнимательны? Давайте заверну вас в свой плащ, он подбит мехом.

Стивен энергично отнекивался, заявляя, что раз уж кожа обладает определенными защитными свойствами, раз уж благодаря толщине тканей, ей дано сохранять внутреннее тепло, то любые иные покровы будут не только излишни, но даже вредны.

– Вот в случае с верховым все обстоит совершенно иначе, – сказал он. – Прежде чем проводить Тома Пуллингса в путь, я настоятельно рекомендовал ему поместить между мундиром и сорочкой кусок промасленного шелка: сами движения лошади, помимо силы ветра, нарушают защитные свойства кожи, и она теряет тепло. С другой стороны, в правильно сконструированном экипаже, нам не стоит опасаться ничего подобного. Защитой от ветра может служить что угодно: довольный эскимос, спрятавшись в своем доме из снега, смеется над бурей, и проводит долгие зимние ночи в веселье и уюте. Да, я говорил про правильно сконструированный экипаж: не советовал бы вам путешествовать по степям Тартарии в тарантасе, подставив незащищенную, или покрытую только хлопковой тканью, грудь всем ветрам. Или в ирландском кабриолете.

София обещала, что ни в коем случае не станет так поступать, и, завернувшись в просторный плащ, они снова принялись рассчитывать расстояние от Лондона до Бата, скорость Пуллингса по дороге туда и скорость Джека по дороге оттуда.

– Дорогая моя, настройте свои мысли так, чтобы не испытать разочарования, – заявил Стивен. – Вероятность, что встреча состоится в назначенное – вернее даже, в предположенное мной – время очень мала. Подумайте о сотне миль в дороге, о возможности – не дай бог, – что он может упасть с лошади и сломать колено: об опасностях путешествия, таких как разбойники, грабители… Но тсс, я не должен пугать вас.

Портшезы замедлили ход до скорости едва ли большей, чем скорость пешехода.

– Мы, должно быть, уже у Креста, – произнес Стивен, выглядывая в окно.

Дорога шла вверх вдоль деревьев, напоминая белую ленту, теряющуюся в сгустках тьмы. Среди деревьев свистел и вздыхал северо‑ восточный ветер, а на одном из островков света виднелся верховой. Форейтор тут же заметил его, натянул вожжи, обернулся и закричал:

– Том, это Мясник Джеффри. Может, повернем?

– Тут сзади таких еще двое, жуткие громилы. Так что рот на замок, Эймос, не взбрыкивай. Помни, что лошади хозяйские, и будь повежливей.

Звонко застучали подковы, София прошептала:

– Стивен, не стреляйте.

Глядя через открытое окно, Стивен ответил:

– Дорогая, я и не собирался стрелять. Я хотел…

Но лошадь уже подошла к окну, ее дыхание устремилось внутрь, а огромная темная фигура склонилась с холки, застилая доступ лунному свету. Экипаж наполнился звуками самого вежливого в мире шепота:

– Прошу прощения, сэр, за то, что беспокою вас…

– Пощадите меня! – взвизгнул Стивен. – Заберите все… Возьмите эту юную леди! Но пощадите меня! Пощадите!

– Я знала, что это вы, Джек, – воскликнула София, всплеснув руками. – Знала с самого начала. О, как я рада видеть вас, мой милый!

– Даю вам полчаса, – сказал Стивен. – Ни минутой больше: эта молодая женщина должна оказаться дома в теплой кровати еще до того, как пропоют петухи.

Он пошел назад, к другому портшезу, где Киллик с упоением излагал Бондену подробности их бегства из Лондона: катафалком до Путни, мистер Пуллинс следом на траурных дрожках; «бездельники», кишащие по обеим сторонам дороги, почтительно снимают шляпы и кланяются.

– Ни за что не пропустил бы такого зрелища, ни за что, даже за боцманский патент!

Стивен походил взад‑ вперед, посидел в портшезе, походил взад‑ вперед, поболтал с Пуллингсом о его плавании в Индию, жадно впитывая рассказ о невероятной жаре на стоянке в Хугли, об иссушенных землях внутри материка, о незабываемом солнце, о тепле, которое льется даже с луны ночью.

– Если я вскоре не окажусь в теплом климате, – заявил Стивен, – можете меня похоронить и написать: «Здесь тот, кто умер от совершенного отчаяния».

Он нажал кнопку своего репетира, и среди завываний ветра послышались четыре мелодичных удара, потом еще три, обозначающие четверти часа. Из переднего портшеза не доносилось ни звука: но пока Мэтьюрин стоял, не зная, что предпринять, дверца открылась, Джек помог Софии выйти и крикнул:

– Бонден, возвращайтесь с мисс Уильямс на Парагон в другом экипаже. Догонишь нас на почтовом. Софи, дорогая, садитесь. Да хранит вас Бог!

– Да защитит и сохранит Бог вас, Джек. Заставьте Стивена завернуться в плащ. И помните: навсегда, – что бы они не говорили – навсегда, навсегда, навсегда.