Глава вторая

Вперед‑ назад, вперед‑ назад: от мыса Сисье до полуострова Гиень, поворот и обратно, и так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, в любую погоду; после вечерней пушки они располагались в отдалении от берега, а поутру возвращались вновь. Они – это фрегаты дозорной эскадры, очи средиземноморского флота, марсели линейных кораблей которого маячили в южной части горизонта. Нельсон ждал, когда французский адмирал выйдет в море.

Мистраль дул уже третий день, и море казалось скорее белым, чем синим; береговой ветер гнал короткую злую волну, перебрасывающую брызги через мидели кораблей. В полдень три фрегата убавили парусов, но даже теперь делали семь узлов и кренились так, что руслени левого борта купались в пене.

До тошноты знакомые очертания мыса Сид подступали все ближе, в хрустально чистом воздухе на фоне безоблачного неба можно было рассмотреть белые домики, повозки, взбирающиеся по дороге к семафорной станции и батареям. Еще ближе, почти на дистанцию выстрела из высоко расположенных сорокадвухфунтовых орудий; до них уже долетают порывы ветра с высот.

– На палубе! – раздается оклик впередсмотрящего с мачты. – «Наяда» подняла вымпел, сэр.

– К повороту, – командует вахтенный лейтенант, скорее для проформы. И не только потому что экипаж «Лайвли» сработался за много лет, но и потому что морякам уже сотни раз приходилось выполнять этот маневр на этом самом участке, и им вряд ли требовалась команда. Рутина притупила рвение матросов «Лайвли», но боцманам приходилось покрикивать «поживей там с этим чертовым шкотом», ибо слаженность действий достигала такой степени безмолвной эффективности, что фрегат рисковал протаранить утлегарем гакаборт «Мельпомены», их переднего мателота, о чьих талантах и ходовых качествах трудно было замолвить доброе слово.

И все же они повернули последовательно, каждый на том самом месте, где поворачивал впереди идущий корабль; поймав ветер, фрегаты образовали ровную линию и вновь направились к Гиени в том же порядке: «Наяда», «Мельпомена», «Лайвли».

– Терпеть не могу эти повороты последовательно, – сказал один тощий мичман другому тощему мичману. – Они не дают человеку никакого шанса – ничего не поймешь: то ли есть сосиска, то ли нет сосиски, даже запаха не почуешь, – добавил он, напряженно вглядываясь сквозь паутину снастей и парусов в прогал между полуостровом и островом Поркероль.

– Сосиска, – воскликнул другой. – О, Батлер, какое чертовски проклятое слово ты произнес. – Он тоже перегнулся через коечную сетку, вглядываясь в пролив: в любой момент могла появиться «Ниоба», бравшая воду в заливе Аженкур и возвращающаяся назад вдоль итальянского побережья, дразня врага и везя собранные где возможно припасы. Очередь «Лайвли» была следующей. – Сосиска, – завопил он, перекрикивая мистраль, – горячая, хрустящая, брызгающая соком, едва укусишь… Бекон! Грибы!

– Заткнись, толстозадый, – прошипел его приятель, сопровождая слова чувствительным щипком. – Господь снизошел к нам.

Услышав, как часовые из морских пехотинцев берут «на караул», вахтенный офицер переместился к подветренному борту, секунду спустя из каюты вышел Джек Обри, закутанный в гриего[1] и с подзорной трубой под мышкой. Он принялся расхаживать по квартердеку, по наветренной его части, являющейся святая святых капитана. Время от времени Джек бросал взгляд на паруса – чисто для проформы, поскольку его вмешательства совершенно не требовалось: фрегат был исключительно эффективной машиной, работающей без сбоев. Такого рода службу «Лайвли» мог исполнять превосходно, даже если бы капитан целый день не вылезал из койки. Не имелось повода сорвать на ком‑ нибудь злобу, будь даже Джек зол, как Люцифер после падения, да он и не испытывал такой необходимости: напротив, и капитан и команда в течение этих недель и месяцев находились в крайне приподнятом расположении духа, вопреки всем тяготам тесной блокады – этой самой тяжелой и изнурительной для флота работы. Пусть даже богатство не приносит счастья, скорое ожидание его дарит людям весьма близкое подобие этого чувства, а не далее как в сентябре они захватили самый богатый приз, какой можно себе представить. Так что взгляд Обри лучился довольством и одобрением, хотя и не той искренней любовью, с которой смотрел он на первый вверенный ему в командование корабль – короткую, толстую, валкую «Софи». «Лайвли» не был на самом деле его кораблем – ему дали только временные полномочия, до поры, пока настоящий капитан, Хэммонд, не покинет парламентскую скамью в Вестминстере, где представляет местечко Колдбат‑ Филдс в интересах партии вигов. И хотя Джек восхищался выучкой экипажа и его молчаливой дисциплиной – стоило только скомандовать: «Паруса ставить! » и все паруса до единого окажутся подняты не более чем за три минуты и сорок две секунды – он так и не мог принять их душой. «Лайвли» служил образцом – превосходным, выдающимся образцом, – виговского мировоззрения, но Джек был тори. Он восхищался фрегатом, но восхищение это было несколько отстраненным, как если бы ему пришлось заботиться о жене собрата‑ офицера – женщине элегантной, целомудренной, лишенной воображения и строящей жизнь исключительно на научных принципах.

На траверзе показался мыс Сепе, и, подвесив подзорную трубу, Джек стал карабкаться по выбленкам – те прогибались под его весом – и, покрякивая, взобрался на грот‑ марс. Марсовые ждали его, и расстелили лисель, чтобы он мог сесть.

– Спасибо, Роуленд, – произнес капитан, – необычайно прохладно, а?

Еще раз крякнув, он сел, и укрепив трубу на последнем юферсе, направил ее на мыс Сепе. Показалась семафорная станция, видимая совершенно четко, правее от нее просматривалась восточная половина Гран‑ Рад – Большого рейда со стоящими на нем пятью линейными кораблями, три из которых были прежде английскими: «Ганнибал», «Свифтшур» и «Бервик». На «Ганнибале» экипаж тренировался брать рифы, а по рангоуту «Свифтшура» ползало большое количество людей: видимо, новобранцев тренируют. Французы почти постоянно держали захваченные корабли на внешнем рейде, делали они это чтобы позлить англичан, и с неизменным успехом. Дважды в день этот шип вонзался ему в сердце, ибо утром и вечером он поднимался наверх, чтобы направить трубу на рейд. Отчасти Джек делал этот по велению долга, хотя не было ни малейших намеков на то, что противник может выйти в море – если только не разразится шторм, который заставит английский флот оставить позицию, – отчасти же ради своего рода тренировки. Он снова набирал вес, и вовсе не намеревался, как делают это иные грузные капитаны, бросить лазать по мачтам: ощущение снасти под рукой, трепетание такелажа, колебания рангоута когда он поднимался наверх – наполняли его невероятным счастьем.

В виду показалась остальная часть якорной стоянки, и Джек, нахмурившись, поднес к глазу окуляр трубы, чтобы осмотреть своих соперников – вражеские фрегаты. Их по‑ прежнему было семь, только один переменил позицию со вчерашнего дня. Красивые корабли – хотя, по его мнению, мачты слишком скошены.

И вот момент настал. Колокольня церкви почти встала в линию с голубым собором, и капитан вновь сфокусировал объектив. Земля, казалось, не двигалась вовсе, но постепенно появились ответвления Пти‑ Рад, Малого Рейда, и показалась внутренняя гавань с лесом мачт. Все реи стояли перпендикулярно, заявляя о готовности в любую минуту выйти и сражаться. Флаг вице‑ адмирала, флаг контр‑ адмирала, коммодорский вымпел. Никаких перемен. Проходы в гавань перекрывались, они незаметно сливались друг с другом, запирая Малый рейд.

Джек продолжал смотреть пока не показался холм Фаро, потом следующий холм. Он пытался разглядеть на дороге маленькую гостиницу, где не так давно они со Стивеном и капитаном Кристи‑ Пальером устроили такую отличную пирушку. Там был еще один французский морской офицер, имя которого выскочило у него из головы. Тогда стояла страшная жара; теперь – страшный холод. Тогда – превосходная еда – Господи, как они объелись! – теперь урезанные рационы. При воспоминании о тех яствах желудок у него сжался: «Лайвли», хоть и почитал себя самым богатым кораблем из всей станции, и свысока поглядывал на окружавшую его «голытьбу», испытывал такую же нехватку свежей провизии, табака, дров и воды как и прочие суда флота. По причине падежа среди овец и свиней даже офицерам приходилось пополнять свой рацион за счет знакомой по мичманским дням «соленой конины», а простые матросы давно сидели на одних сухарях. На обед у Джека ожидалась небольшая баранья лопатка.

– Стоит мне пригласить вахтенного офицера? – подумал он. – Прошло немало времени когда я приглашал кого‑ нибудь в свою каюту, за исключением завтрака.

Немало времени прошло и с тех пор, как ему довелось поговорить с кем‑ нибудь по душам, обменяться мнениями. Его офицеры – вернее, офицеры капитана Хэммонда, поскольку Джек не приложил руки к их выбору – раз в неделю приглашали Обри на обед в кают‑ компанию, а он часто звал их к себе, почти постоянно деля завтрак с офицером и мичманом утренней вахты, но никогда эти встречи не получались слишком радостными. Светская, но с налетом бентамизма, [2] кают‑ компания, была строгой блюстительницей флотского этикета, и там не приветствовалось, если младший по званию начнет говорить прежде, чем выскажется капитан; эта атмосфера поощрялась Хэммондом, считавшим ее само собой разумеющейся. А еще они были гордецами – и в большинстве своем не без оснований – и их приводили в ужас любые недостойные маневры, любое заискивание, даже простой намек на них. Однажды в их среду попал чересчур верткий третий лейтенант, так они вынудили его через пару месяцев перевестись на «Ахиллес». Они высоко ставили этот свой подход, при этом ни в малейшей мере не в пику своему временному командиру, которого, напротив, исключительно высоко ценили его и как моряка, и как боевого офицера – ему бессознательно отводилась роль бога‑ олимпийца, – и по временам окружавшее его почтительное молчание приводило Джека в полнейшее отчаяние. Но только по временам, так как ему не часто приходилось пребывать в праздности: есть обязанности, которые нельзя передоверить даже самому превосходному первому лейтенанту, а еще по утрам нужно проверять, как идут занятия в мичманском кубрике. Молодежь есть молодежь, и даже присутствие богоравного капитана, строгость учителя и суровый пример старших не может подавить присущей ей живости. Не справлялся даже голод: а им приходилось есть крыс уже месяц, даже более. Крысы отлавливались трюмным старшиной и, тщательно выпотрошенные и ошкуренные, выставлялись на продажу на твиндеке по цене, росшей с каждой неделей, и достигшей текущей рекордной отметки в пять пенсов за связку.

Джеку нравилась молодежь, и как многие другие капитаны, он близко к сердцу принимал заботу об их профессиональном и социальном образовании, условиях жизни, даже о морали; но его регулярное присутствие на занятиях объяснялось не только этим. В свое время наука давалась ему нелегко, и даже будучи моряком от бога, он сумел сдать экзамены на лейтенантский чин только при помощи усердной зубрежки, вмешательству Провидения и присутствию в комиссии двух знакомых капитанов. Вопреки стараниям его приятельницы Куини, терпеливо разъяснявшей ему все про тангенсы, секансы и синусы, Джек так и не усвоил вполне принципы сферической тригонометрии; его навигационные способности ограничивались простым прокладыванием курса из пункта А в пункт Б, примитивным плаванием по прямой. К счастью для него, как и прочих капитанов, флот позаботился о нем, направив на борт штурмана, искушенного в этой науке. И вот теперь, возможно, захваченный царившим на «Лайвли» духом науки, он принялся за математику, и как многие отставшие в развитии, продвигался семимильными шагами. Учитель, когда трезвый, был прекрасным преподавателем, и каков бы ни был толк, вынесенный из его уроков мичманами, Джек получал от них громадную пользу. По вечерам, разобравшись с вахтами, он брал измерения луны или, если не писал Софи или не играл на скрипке, с истинным наслаждением читал «Конические секции» Гримбла.

– Как удивился бы Стивен, – подумал Джек, – узнай он, что я заделался таким философом. И как мне хотелось бы видеть старину здесь!

Но эти размышления, как и вопрос, стоит ли приглашать Рэндолла на обед, так и оставались не доведенными до конца, когда послышалось предупредительное покашливание старшины марсовых.

– Прошу прощения, ваша честь, кажется, с «Наяды» что‑ то заметили.

Акцент кокни плохо сочетался желтоватым лицом и раскосыми глазами, но «Лайвли» многие годы проплавал в восточных водах, и его экипаж: желтые, черные, коричневые или формально белые – сработался настолько, что весь общался на диалекте, свойственном обитателям Лаймхауз‑ Рич, Уоппинга или Дептфорд‑ Ярда.

Верзила Бум был не единственным, кто заметил вспышку суматохи на палубе идущего перед ними корабля. Мистер Рэндолл‑ младший, покинув засыпаемый брызгами пост у блинда‑ рея, мчался по палубе к товарищам, пища во все семилетнее горло:

– Она огибает мыс! Она огибает мыс!

«Ниоба», как по волшебству, появилась из‑ за очертаний островов Йер, идя под нижними парусами и марселями, и гоня перед собой высокий бурун. Она могла привезти что‑ то из провизии, может, какие‑ нибудь призы (доля полагалась всем фрегатам), и уж в любом случае ее появление означало нарушение обычной монотонности: встрече были искренне рады.

– А вот еще «Уизел», – пропищал малец.

«Уизел» был большим куттером, посыльным судном, слишком редко ходившим между флотом и фрегатами. Он тоже наверняка доставит какие‑ нибудь припасы, новости из внешнего мира. Какое счастливое совпадение!

Куттер шел под всеми парусами, кренясь на сорок пять градусов, и эскадра, огибающая Гиень, разразилась радостными воплями, видя как он пересек кильватерный след «Ниобы» и лег на ветер, явно намереваясь устроить гонки с фрегатом. На фрегате взметнулись брамсели и бом‑ кливер, но фор‑ брамсель, едва его подняли, порвался, и прежде чем команда «Ниобы» успела очухаться, «Уизел» оказался у них справа по борту, дерзко забирая ветер из парусов фрегата. Носовой бурун «Ниобы» осел, и куттер, экипаж которого дико орал, вырвался вперед к удовольствию всех и каждого. Куттер нес сигнал с номером «Лайвли» – наличие на борту приказов для него – и, пройдя вдоль строя, обогнул фрегат, оказавшись у него под ветром. Гигантский грот куттера захлопал, устроив канонаду, не хуже чем на стрельбище. Однако не было никаких признаков, что с него собираются спускать шлюпку: капитан куттера, превозмогая ветер, прокричал просьбу бросить им конец.

«Припасов нет? – огорченно подумал Джек, сидя на марсе. – Проклятье». Он перекинул ногу, нащупывая ступеньку. Тут кто‑ то заметил, что из люка куттера появился хорошо знакомый красный мешок. Раздался крик: «Почта». Услышав это, Джек изогнулся, ухватился за бакштаг и съехал вниз словно мичман, забыв о капитанском достоинстве и запачкав прекрасные белые чулки. Расположившись в шаге от квартирмейстера и его помощника, стоявшего вахту, Обри смотрел, как два мешка раскачиваются над водой.

– Помогите, помогите там! – прикрикнул он.

Наконец, мешки втянули на борт, и Джек, усилием воли стараясь подавить нетерпение, ждал, пока мичман торжественно передаст их Рэндоллу, а тот пересечет квартердек. Рэндолл, сняв шляпу, произнес:

– Доставлено «Уизлем» с флагмана, сэр.

– Благодарю, мистер Рэндолл, – ответил Джек, и с видимым облегчением удалился вместе с почтой в каюту. Лихорадочно сломав печать и размотав бечевку, он зарылся в письма. На трех конвертах округлым, но твердым почерком Софии был выведен адрес: «Капитану Обри, корабль Его Величества «Лайвли». Письма были толстыми, листах на трех, не меньше. Джек сунул их в карман, и с улыбкой повернулся к маленькому мешку, скорее, сумке, с официальной почтой. Вскрыл просмоленную парусину, промасленный шелковый пакет, потом небольшой конверт с приказами. Прочел их, стиснул губы и перечел снова.

– Хэллоус, – крикнул он. – Попросите зайти ко мне мистера Рэндолла и штурмана. Да, передайте казначею письма, пусть раздаст. А, мистер Рэндолл, будьте любезны дать поднять сигнал – запрос у «Наяды» на разрешение покинуть эскадру. Мистер Норри, проложите курс на Кальветт, пожалуйста.

Впервые не наблюдалось дикой спешки, впервые не было этой выматывающей обстановки, когда надо торопиться, не терять ни минуты, на что так часто жаловался Стивен. Стоял сезон, когда в западном Средиземноморье почти беспрерывно дуют северные ветры: мистраль, гаргулен и трамонтана, все они благоприятствовали плаванию «Лайвли» к Минорке и точке рандеву. Но важно было не прибыть к острову слишком быстро и не возбудить подозрений, болтаясь там. Приказы Джека, с их стандартными формулировками «прерывать линии снабжения врага, уничтожать корабли и сооружения», давали ему значительную свободу действий. Фрегат пересекал Лионский залив в направлении побережья Лангедока, неся все возможные паруса, так что ноки подветренных реев время от времени окунались в пенящиеся волны. Эти каждодневные орудийные учения – залп за залпом в безответное море – и вот эта пьянящая скорость под ослепительным солнцем гонят прочь косые взгляды и ропот недовольства, слышавшиеся еще вчера – нет‑ де припасов и нет крейсерства. Эти проклятые приказы лишили их крейсерства в тот самый момент, когда они так ждали его, все проклинали этот чертов «Уизел» за его несвоевременные штучки, тупое ухарство и стремление пустить пыль в глаза, так свойственные этим ублюдкам, не удостоенных присвоения ранга.

– Вот если бы он подошел не как турок, а как истинный христианин, мы бы уже были на полпути к Эльбе, – ворчал Ява‑ Дик.

Но это все было вчера. Сегодня же движение, забвение прошлого, возможность с каждой новой милей открывающегося горизонта обнаружить нечто интересное, а превыше всего приятное предчувствие скорого благополучия, восстановили царившее на борту «Лайвли» самоудовлетворение. Капитан ощутил это, делая последний круг по палубе прежде чем скрыться в каюте, готовясь принимать гостей, и ощутил с примесью какого‑ то странного чувства, не поддающегося определению: это не зависть, ведь он богаче их всех вместе взятых. «Богаче потенциально», – добавил он, скрещивая, по привычке, пальцы. И в то же время все‑ таки зависть: у них есть корабль, они – члены сплоченного сообщества. У них есть корабль, а у него – нет. Но не совсем зависть, не то, что имеют в виду под этим словом… Точные определения выскочили у него из головы, когда перевернули склянки, часовой направился к рынде, а вахтенный мичман стал бросать лаг. Капитан поспешил в большую каюту, поглядел на длинный стол, стоящий поперек корабля. Солнце играло на серебряной посуде, блики от нее добавлялись к зайчикам от волн, игравшим на переборке (сколько труда надо приложить, чтобы отполировать металл до такого блеска? ). Он осмотрел стаканы, тарелки, чашки – все закрепленные в своих гнездах. Стюард и его помощники, словно окаменев, застыли у графинов.

– Все готово, Киллик?

– До мельчайших деталей, сэр, – ответил стюард, обводя взглядом вокруг себя, он элегантным жестом вытянул подбородок, указывая за спину Джека.

– Добро пожаловать, джентльмены, – произнес Джек и повернулся в ту сторону, куда был направлен подбородок. – Мистер Симмонс, располагайтесь на этом конце стола, мистер Кэрью, если вам будет удобно… Осторожнее! – Капеллан, потеряв при внезапном крене равновесие, с такой силой плюхнулся на стул, что едва не продавил вместе с ним палубу. – Лорд Гаррон, сюда; мистер Филдинг, мистер Дэшвуд, будьте любезны…

Джек указал им свободные места.

– Прежде чем мы начнем, – продолжил он, пока кастрюля с супом прокладывала рискованный маршрут по каюте, – я хотел бы извиниться за обед. При всем желании… вы позволите, сэр, – произнес он, извлекая из супницы парик священника и помогая ему управиться с половником, – Киллик, ночной колпак мистеру Кэрью, вот это просушить, и позовите вахтенного мичмана. А, мистер Батлер! Мои наилучшие пожелания мистеру Норри, и мне кажется, мы могли бы взять бизань на гитовы на время обеда. При всем желании, хочу я сказать, у нас мог получиться только «бармецидов пир». [3]

Сказано было хорошо, и он скромно потупил взор, но тут ему пришло в голову, что Бармецид едва ли предложил бы гостям свежее мясо, а тут в тарелке капеллана ползает не кто иной, как барочник, самый крупный вид паразитов из тех, что заводятся в старых сухарях – гладкий такой, с черной головкой и имеющий странный такой пряный вкус. Суп, ясное дело, щедро сдобрили сухарной крошкой, чтобы он был погуще и не выплескивался при качке. Капеллан не так долго провел в море, и мог не знать, что от барочника никакого вреда нет, – даже горечи, свойственной всем червям, – и потому может потерять аппетит.

– Киллик, другую тарелку для мистера Кэрью, в его суп волос попал. Бармецид… Но мне особенно хотелось пригласить вас сегодня, поскольку это, не исключено, окажется последним случаем иметь такую честь. Мы идем в после Минорки в Гибралтар, а в Гибралтаре капитан Хэммонд вернется на корабль. – Возгласы удивления и радости вежливо перемежались выражением сожаления. – И поскольку приказы требуют от меня разрушать береговые сооружения неприятеля – равно как и препятствовать судоходству, естественно, – не думаю, что у нас будет время для обедов как только мы минуем мыс Гузбери. Как надеюсь я обнаружить что‑ то достойное «Лайвли»! Печально было бы сдать командование, не украсив хотя бы веточкой лавра наш нос, или где там подходящее место для лавров?

– А разве на этом берегу растут лавры, сэр? – спросил капеллан. – Дикие лавры? Я всегда думал, что это в Греции. Я, конечно, не знаком со Средиземноморьем, разве только по книгам, но насколько я припоминаю, древние никогда не упоминали побережье Лангедока.

– Ну, уверен, что его здесь собирают, сэр, – ответил Джек. – И говорят, он очень хорош с рыбой. Один‑ два листочка придают блюду пикантный вкус, но в большем количестве лавр, как мне говорили, превращается в смертельный яд.

Зашел разговор про рыбу: пищу здоровую, но которой пренебрегают рыбаки. Хвалили морской язык из Дувра, говорили, что у папистов из религиозных соображений почитаются за рыбу дельфины, лягушки и птица‑ топорик; что на лебеди, киты и осетры подпадают под королевское право, обсуждали историю про то, как мистера Симмонса на банкете у лорда‑ мэра угостили несвежими устрицами.

– А вот и рыба, – провозгласил Джек, когда место супницы заняло блюдо с тунцом. – Вот единственное блюдо, которое я могу от всей души порекомендовать: его поймал с борта китаец из вашего дивизиона, мистер Филдинг. Маленький такой. Но не Коротышка Бум, не Верзила Бум и не Трясобрюх.

– Довольный Джон, сэр?

– Именно, он самый. Такой находчивый, жизнерадостный и ловкий парень. Из косичек своих товарищей он надергал волос, сплел длинную лесу, насадил на крючок кусок свиной шкуры в виде рыбки, и поймал тунца. Более того, у нас имеется к нему бутылочка подходящего вина. Обратите внимание, я не претендую на похвалу за выбор вина – его выбирал доктор Мэтьюрин, он в таких вещах знаток – сам виноград выращивает. Кстати сказать, мы зайдем на Минорку, чтобы забрать его.

Все обрадовались, что снова увидят доктора, дай бог ему здоровья.

– С Минорки, сэр? – воскликнул капеллан, придя в замешательство. – Разве мы не вернули Минорку испанцам? Разве нет?

– Как же, так и есть, – сказал Джек. – Могу лишь сказать, что доктор имеет право путешествовать по Испании: у него там есть владения.

– В том, что касается путешествий, испанцы в этой войне проявляют себя более цивилизованными, чем французы, – заметил лорд Гаррон. – Один мой друг, католик, ездил в Сантандер, так как дал обет поклониться св. Иакову Компостельскому: так никаких проблем, путешествовал как частное лицо, никакого эскорта, ничего. Даже французы не так строги, когда дело касается людей науки. Я видел в «Таймс», которую привез «Уизел», что какой‑ то ученый муж из Бирмингема отправился в Париж за премией, присужденной тамошней Академией. Эти ученые парни постоянно путешествуют, война или не война, а насколько я понимаю, сэр, доктор Мэтьюрин сущий черт по части науки?

– Так и есть, – воскликнул Джек. – Вроде адмирала Крайтона: в один миг отпилит тебе ногу или скажет, как называется на латыни любая живая тварь, – краем глаза он смотрел, как по скатерти шустро ползет долгоносик, – говорит на всех языках, как ходячая Вавилонская башня, разве что кроме нашего, морского. Боже правый, – весело рассмеялся капитан, – я до сих пор не уверен, что доктор в состоянии отличить штирборт от бакборта. Не выпить ли нам за его здоровье?

– С величайшим удовольствием, сэр, – подхватил первый лейтенант, обмениваясь с товарищами взглядами, многозначительность которых Джек подметил с самого момента появления гостей в каюте. – Но если позволите, в «Таймс», о которой говорил Гаррон, есть гораздо более интересное объявление – новость, наполнившая всю кают‑ компанию, сохранившую еще живейшие воспоминания о мисс Уильямс, безграничным энтузиазмом. Сэр, позвольте мне сердечно поздравить вас и пожелать от всех нас счастья. Полагаю, за это нам следует выпить даже прежде, чем за доктора Мэтьюрина.

«Лайвли»,

В море,

18 число, пятница

Милая,

В понедельник мы три раза по три поднимали бокалы за твое здоровье, ибо пока мы шлифовали мыс Сисье, флотский тендер, наряду с почтой и тремя твоими драгоценными письмами, доставил приказ, отправивший нас в это крейсерство. А еще, о чем я не догадывался, он доставил номер «Таймс» с объявлением о нашей помолвке – мне до сих пор не удалось его прочитать. Я пригласил на обед почти всю кают‑ компанию, и славный парень, лейтенант Симмонс, сообщил мне об этом, поднимая тост за твое здоровье вместе с кучей приятнейших вещей в твой адрес: у них‑ де сохранились живейшие воспоминания о плавании с мисс Уильямс по Ла‑ Маншу, увы, слишком краткому, они всецело вам преданы, и так далее, в том же высоком стиле. Я залился краской как новенький томпионовский барометр и словно девушка потупил очи долу, и должен признаться, едва не залился слезами: так страстно мне хотелось, чтобы ты снова рядом со мной в моей каюте – так живо мне вспомнились те дни. А Симмонс заявляет, что кают‑ компания уполномочила его спросить, что ты предпочтешь: чайник или кофейник, и какая надпись будет уместной? Выпив за твое здоровье, я пришел в себя, и заявил, что, по моему мнению, лучше кофейник, а надпись лучше сделать такую: «Лайвли» хранит живейшие воспоминания. Предложение было принято «на ура» и даже пастор (тупая скотина) весело рассмеялся, когда ему растолковали суть bonne mot. [4]

Той же ночью, идя под свежим брамсельным бризом, мы обогнули мыс Гузберри и взяли курс на сигнальную станцию. Высадив в паре миль от нее десант, мы зашли с тыла: как я и ожидал, оба ее двенадцатифунтовика были расположены так, что могли вести огонь только в сторону моря, а будучи развернуты к берегу, должны были получить угол вызвышения не меньше 75 градусов. Прогулка оказалась нелегкой, так как гонимый ветром песок засыпал нам глаза и ноздри, забивал замки пистолетов. Пастор говорит, что древние не упоминали про этот берег – этих парней не проведешь, тут одна дьявольская песчаная буря сменяет другую. Как бы то ни было, мы, идя по компасу, добрались незамеченными до места, крикнули «ура» и пошли в атаку. Французы при нашем появлении бежали, за исключением крохи‑ прапорщика, который оказал героическое сопротивление гиганту Бондену, ухватившему его за шиворот. Потом малец разревелся и бросил шпагу. Мы заклепали орудия, разломали семафор, взорвали пороховой погреб и, захватив книги с сигнальными кодами, поспешили к шлюпкам, следовавшими за нами вдоль берега.

Работенка была славная, но затянулась: если бы нам понадобилось считаться с приливами – которых здесь нет, как известно, – нам пришлось бы плохо. Парни с «Лайвли» не привыкли к такого рода вылазкам, но в большинстве показали себя неплохо, а уж рвением горели все до единого.

Когда мы подняли на борт юного офицера, тот еще пребывал в крайней степени возбуждения. «Вы ни за что не осмелились бы сунуться сюда, – утверждал он, – будь здесь по‑ прежнему «Диомед». Его брат служит на нем, и они потопили бы нас в один миг. Их предали, заявил он: кто‑ то сообщил нам, это предатели. В качестве довода он сообщил, что «Диомед» отправился в Пор‑ Вандр то ли три дня, то ли три часа тому назад: говорил он быстро, так что не разобрать, и не по‑ английски, конечно. Но едва мы отошли от берега, началось нечто вроде качки, и бедолага не мог больше говорить: слег пластом.

«Диомед» – один из их тяжелых сорокапушечных фрегатов с восемнадцатифунтовыми орудиями: именно о такой встрече я так сильно мечтал, и еще сильнее мечтаю сейчас, поскольку – не подумай обо мне дурно, милая, – мне предстоит через несколько дней сдать командование этим кораблем, и это мой последний шанс выдвинуться и получить другой: в военное время корабль нужен моряку как жена. Разумеется, не тотчас же, но до того, пока все не закончилось. Так что мы направились к Пор‑ Вандру (ты можешь найти его на карте, в левом нижнем углу Франции, где горы смыкаются с морем, прямо перед Испанией), прихватив на пути пару рыбачьих шаланд, и обогнули мыс Беар вскоре после заката, когда последние отблески света еще падали на горы, расположенные за городом. Мы заплатили за рыбу, и обещали вернуть шаланды, но рыбаки набычились, и нам так и не удалось ничего выудить из них.

– «Диомед» в Пор‑ Вандре?

– Может и так.

– Ушел в Барселону?

– Ну, возможно.

– Вы что, кучка безмозглых идиотов, не понимающих ни слова по‑ французски или по‑ испански?

– Да, месье, – и руки в стороны, чтобы показать, что они всего лишь деревенские простачки, и сожалеют об этом.

А юный прапорщик, когда оклемался, гордо вскинулся: удивительно‑ де, до какой степени мог забыться английский офицер, ожидая от него помощи в расспросе пленных; и тирада насчет Honneur и Patrie [5]: убежден, это было бы весьма поучительно, если бы мы могли разобрать все.

Так что я отправил Рэндолла на одной из шаланд с задачей осмотреть порт. Гавань там длинная, с перемычкой внутри и изящной узкой горловиной, находящейся под защитой расположенных на широких молах батарей, по одной на каждой стороне. Еще батарея двадцатичетырехфунтовых орудий на мысе Беар. Блестящим образцом навигации является войти в гавань или выйти из нее, когда вдоль узкой горловины дует эта их чертова трамонтана, зато внутри гавань представляет прекрасное укрытие, глубокая вода подходит прямо к причалам. Рэндолл вернулся: внутри замечено изрядное количество судов, включая крупный корабль с прямым парусным вооружением в дальнем конце. Не было уверенности, что это «Диомед» – ночь была безлунная, а вокруг сновали два дозорных катера, – но очень похоже на то.

Не стану утомлять тебя деталями, милая, милая Софи: зацепившись лучшим нашим становым якорем за плотный песчано‑ ракушечный грунт, мы вытравили спятеренный перлинь на случай, если огонь с верхней батареи повредит рангоут и нам придется верповать корабль; перед рассветом подошли к берегу при умеренном норд‑ норд‑ осте и начали бомбардировать охраняющие вход батареи. Потом, с первыми лучами солнца (день тоже оказался ясным), посадили корабельных юнг и им подобных в шлюпки, нарядив их в красные мундиры морских пехотинцев. Они погребли к деревне, лежавшей на берегу за соседним мысом. Как я и ожидал, вся кавалерия, пара взводов, помчалась по извилистой прибрежной дороге (единственной), спеша предотвратить высадку. Но еще затемно мы отправили шаланды, под завязку набитые людьми, к противоположной стороне мыса Беар, по сигналу они в крутой бейдевинд (эти латинские паруса работают изумительно) подлетели к берегу, люди высадились на небольшом пляже с этой стороны мыса, обогнули его и обрушились с тыла на южную батарею, взяли ее, и, развернув орудия через пролив, уничтожили другую батарею, вернее, то, что осталось от нее после огня фрегата. Тем временем наши шлюпки вернулись, и мы погрузились в них. Пока фрегат непрерывным огнем поливал дорогу, мешая солдатам вернуться, мы на всей скорости ринулись в гавань. Я очень надеялся захватить вражеский фрегат, но увы, это был вовсе не «Диомед» – всего лишь пузатый транспорт под названием «Дромадер». Он не доставил нам больших хлопот, и абордажная партия повела его под марселями к выходу из порта, но тут злосчастный шквал обрушился с гор, и будучи неповоротливым упрямым скотом, под стать своему имени, транспорт понесся к горловине и на полном ходу налетел на мол. Мы сожгли его до самой ватерлинии, спалили все, за исключением рыбачьих шаланд, подорвали вражеские укрепления с обеих сторон их же собственным порохом, и стали собирать своих. Киллик за это время занялся покупками, раздобыв свежего хлеба, молока, масла, кофе и столько яиц, сколько мог унести в шляпе. Команда показала себя хорошо – никто не ломился в винные лавки – и сущим удовольствием было наблюдать, как морские пехотинцы строятся на пристани, хотя при ближнем рассмотрении они выглядели потерянными и жалкими в пестрых рубашках и матросских бушлатах. Трезвые и собранные, мы прошествовали обратно к шлюпкам и направились к фрегату.

Однако теперь батарея с мыса Беар обстреливала фрегат, и его пришлось отверповать; еще вдоль берега шли две канонерки, стремясь отрезать нас от корабля. Они поливали нас картечью из своих восемнадцатифунтовых орудий, и нам ничего не оставалось, как пойти на сближение с ними. Так мы и поступили, и ни разу в жизни не был я так изумлен, как наблюдая за своей шлюпочной командой в момент перед абордажем. Как тебе известно, они по большей части китайцы или малайцы – народ чрезвычайно тихий и обходительный. Половина из них попрыгала в море, а вторая столпилась у самого планширя. Только Бонден, Киллик, молодой Батлер и я издали нечто вроде «ура» когда мы подошли к канонерке. «Да, ты оказался под ветром, Джек, – сказал я себе, – эти парни за тобой не пойдут». Но делать было нечего: издав вялый боевой клич, мы прыгнули на борт.

Тут он остановился, чернила на пере засохли: воспоминания были еще слишком яркими. Китайцы в последний момент перед мушкетным залпом лезут наверх, не говоря ни слова разбиваются на пары и бросаются на врагов: пока один держит француза, другой перерезает ему глотку от уха до уха. Покончив с одним, они переходят к другому: спокойно и методично, перемещаясь от кормы к носу, не издав ни единого звука кроме нескольких слов, указывающих направление – ни боевой ярости, ни гнева. И сразу за первым натиском с другой стороны появляются яванцы: они пронырнули под килем, и их мокрые руки облепляют планшир канонерки по всей его длине. Французы вопят, мечась по скользкой палубе, большой латинский парус полощет. И снова молчаливая работа: только ножи, да еще удавки – леденящая душу спокойная старательность. На баке его собственный противник, коренастый решительный матрос в шерстяной шапочке, плюхается, наконец, за борт, и покрасневшая вода смыкается над ним. Он слышит свой собственный голос: «Эй, к шкотам! Переложить руль! Пленников к носовому люку! ». И убийственный ответ Бондена: «Пленных нет, сэр». И палуба, ярко, ярко‑ красная в лучах солнца. Китайцы попарно обходят мертвых, неторопливо и аккуратно раздевая их, а малайцы складывают отрезанные головы в пирамиды, словно ядра, один из них ковыряется в кишках трупа. Двое уже у штурвала, их добыча болтается у пояса; шкоты заведены как надо. Джеку приходилось наблюдать тяжелые зрелища: палуба семидесятичетырехпушечного корабля после боя флотов, абордажи, Абукирская бухта после взрыва «Ориона», но сейчас у него подкатило к горлу. Захват был профессиональным, настолько, что дальше некуда, и это, собственно говоря, и было страшно. Сильное впечатление. Но как выразить его, если не силен в обращении с пером? При свете лампы он посмотрел на рану в предплечье. Свежая кровь проступала через повязку, блестя под лучом. Как‑ то сразу ему вдруг совершенно расхотелось писать об этом, и чем‑ либо подобном. Пусть милая Софи представляет себе жизнь на море как и раньше: конечно, не как бесконечный пикник, но нечто вроде того. Да, по временам бывают трудности (недостаток кофе, молока, овощей), постреливают пушки, раздается звон клинков, но ни один живой человек не мучается: если уж кому‑ то суждено умереть, то сразу, от невидимой глазу раны, это просто фамилии в списке боевых потерь. Джек обмакнул перо и продолжил.

Но я ошибся: они атаковали с двух сторон, проявили себя замечательно, и с делом было покончено за пару минут. Вторая канонерка отвернула, как только «Лайвли», весьма метко стреляя из погонных орудий, послал в нее пару ядер. Так что мы взяли шлюпки на буксир, достигли фрегата, поставили с удвоенной скоростью паруса, выбрали канат и вышли в море, держа курс на зюйд‑ ост‑ тень‑ ост, поскольку я опасался, что нам нельзя наносить визит в Барселону в поисках «Диомеда», так как мы оказались бы слишком далеко с подветра от Минорки и могли опоздать на рандеву, чего допустить ни в коем случае нельзя. Так же у нас было достаточно времени, и мы ожидали увидеть Форнеллс на рассвете.

Дражайшая Софи, надеюсь, вы простите мне эти кляксы: корабль качает на резкой волне, пока мы идем в бейдевинд, а большую часть дня я провел, стараясь оказаться одновременно в трех местах, если не больше. Вы скажете, что я не должен был сходить на берег в Пор‑ Вандре, что это несправедливо по отношению к Симмонсу. И верно, по правде говоря, капитан обязан уступать такие дела первому лейтенанту – для последнего это отличный шанс зарекомендовать себя. Но я же не мог быть уверен, как парни проявят себя, не правда ли? Не то чтобы я сомневался в них, но мне они представлялись людьми более подходящими для правильной битвы на море, я боялся, что им не хватит быстроты и натиска, необходимых в таких делах – ведь практики у них не было: им никогда не доводилось участвовать в десантных операциях. Именно поэтому я решил действовать днем: так легче заметить, если что‑ то пойдет не так. И я был прав, поскольку кое‑ что требовало вмешательства. В целом я доволен ими: морские пехотинцы творили чудеса, как и всегда, – но пару раз обстоятельства складывались так, что все могло пойти наперекосяк. Корабль получил несколько попаданий в корпус, стеньга фок‑ мачты была повреждена, бегин‑ рей снесен, а такелаж слегка поврежден, но он готов к бою, потери наши оказались весьма незначительными, в чем ты можешь убедиться из газет. Капитан его не пострадал иначе, кроме как от чрезмерного волнения за собственную безопасность и да переживаний из‑ за своей чашки, разбитой в куски во время подготовки к бою. Но я обещаю не поступать так впредь: и полагаю, судьба не позволит мне нарушить данное обещание, поскольку, если ветер удержится, я окажусь в Гибралтаре через несколько дней, и у меня не будет корабля, чтобы предпринимать что‑ либо.

«Предпринимать что‑ либо», – еще раз написал он, опустил голову на руки и заснул.

– Форнеллс в одном румбе справа по борту, сэр, – доложил первый лейтенант.

– Очень хорошо, – глухо ответил Джек. Голова у него буквально раскалывалась от боли, он чувствовал печаль, которая так часто следует за боем. – Держаться вблизи. Канонерку наконец очистили?

– Нет, сэр, боюсь, что нет, – сказал Симмонс.

Джек промолчал. У Симмонса вчера был тяжелый день, он вдоволь набил ноги, бегая по ступеням причала Пор‑ Вандра, и, естественно, сбавил прыть, но даже с учетом этого Джек был несколько удивлен. Перейдя на другой борт, капитан посмотрел на приз: да, его явно еще не очистили. Отрубленная рука, которую в последний раз он видел ярко красной, теперь почернела и сморщилась – на ум приходило сравнение с огромным мертвым пауком. Обри отвернулся, поглядел наверх, где боцман и его люди приводили в порядок такелаж, потом перевел взор на плотника с помощниками, латающих пробоину от ядра, и тем, что, по его мнению, должно было сойти за улыбку, заявил:

– Так, первым делом главное. Не исключено, что вечером нам придется отослать канонерку в Гибралтар. И прежде чем это сделать, я хотел бы ее осмотреть.

Это был первый раз, когда он сделал Симмонсу выговор, пусть даже не прямо, и бедолага воспринял его очень тяжело: он, прихрамывая, семенил за капитаном, а лицо его сделалось таким мрачным, что Джек подумывал уже сказать что‑ то ободряющее, но тут появился Киллик.

– Кофе готов, сэр, – буркнул он, и Джек поспешил в каюту, слыша ворчание Киллика: «совсем остыл уже… на столе с шести склянок… сколько раз уже ему говорил… стараешься, стараешься, и на тебе, теперь остыл…»

Реплики, казалось, были адресованы часовому у двери, во взгляде которого застыл ужас: он даже представить не мог такого обращения к капитану, что точно отражало ту степень уважения, даже преклонения, которым Джек пользовался на корабле.

На самом деле кофе оказался так горяч, что обжигал небо.

– Превосходный кофе, Киллик, – произнес Джек, осушив первую чашку.

Киллик сердито хмыкнул, и, не оборачиваясь, заявил:

– Полагаю, вы хоть целый котел выдуете, сэр.

Горячий, крепкий, как оживляюще он разливался по жилам! Его усталый, затемненный рассудок пробудился к деятельности. Намазывая свежий хлеб маслом, Джек насвистывал арию из «Фигаро». Да, Киллик законченный мерзавец: ему кажется, что если щедро сдабривать фразы словом «сэр», то остальные слова не имеют значения. Но именно он раздобыл этот кофе, эти яйца, это масло, этот свежий хлеб – и подал их на стол на утро после сражения – а ведь корабль еще на боевом положении и камбуз поврежден ядром с мыса Беар. Джек знал Киллика с первого своего командования, и по мере его продвижения по службе ворчливая независимость Киллика тоже росла. Сейчас его гнев был даже сильнее обычного, поскольку Джек испортил свой третий мундир и потерял одну из перчаток.

– Мундир порван в пяти местах. На предплечье порез от кортика: как я его заштопаю? Пулевые отверстия все с подпалинами – пороховые пятна ничем не выведешь. На бриджи глянуть страшно: везде засохшая кровь! Вы будто в хлеву катались, сэр. Не знаю, что скажет мисс, сэр. Чтоб мне ослепнуть: эполет разрублен. Прямо на куски. Господи, что за жизнь!

Снаружи доносился звук помп, раскатанные рукава и крики «отжимай и собирай, отжимай и собирай», свидетельствовали о том, что работа шла на палубе канонерки. Немного спустя, когда Киллик, с детальным отчетом что сколько стоит, принес мундир, в котором Джек был вчера, мистер Симмонс прислал спросить, может ли капитан принять его.

«Бог мой, – подумал Джек, – неужто я был так груб и строг? »

– Просите его войти. Входите, входите же, мистер Симмонс! Присаживайтесь, угощайтесь кофе!

– Благодарю, сэр, – ответил Симмонс, окидывая капитана испытующим взглядом. –

Какой божественный аромат, столь благодатный для ума! Я осмелился побеспокоить вас, сэр, потому что Гаррон, осматривая каюту на канонерке, нашел это в ящике стола. Я не так силен во французском как вы, сэр, но, проглядев этот документ, пришел к выводу, что вы должны ознакомиться с ним немедленно.

И он передал ему широкую плоскую книгу в обложке из листового свинца.

– Эгей! – вскричал Джек. Глаза его вспыхнули. – Да это пальма галаадская, клянусь Богом! Сигнальная таблица… числовые коды… огни… распознание в тумане… испанские сигналы и сигналы других союзников. Как вы полагаете, что значит banniè re de partance, а? Pavilion de beaupré, – это флаг. Misaine – это фок‑ мачта, вы бы ни за что не догадались. Hunes de perroquet? А, к черту hunes de perroquet, все и так достаточно ясно. Очаровательно, не так ли? – он снова вернулся к началу. – Действительно до двадцать пятого. Похоже, они меняют их вместе с фазами луны. Полагаю, мы можем извлечь из этого определенную прибыль – это настоящий клад, пока срок не вышел. Как у вас продвинулись дела с канонеркой?

– Весьма продвинулись, сэр. Можете осмотреть ее, как только палуба высохнет.

На флоте бытовало суеверие, что мокрая палуба смертельно опасна для старших офицеров, и чем выше ранг, тем сильнее опасность: редкий первый лейтенант решился бы выйти на палубу прежде, чем закончат утреннюю уборку, и ни один коммандер или пост‑ капитан не сделает этого, пока палубу не промоют, проскребут и протрут. Палубу канонерки в этот момент как раз протирали.

– Подумываю послать ее в Гибралтар под командой молодого Батлера с парой дельных унтер‑ офицеров и той самой шлюпочной командой. Парень показал себя хорошо – застрелил из пистолета капитана канонерки; и команда тоже – на свой варварский лад. Командование пойдет ему на пользу. Что скажете, мистер Симмонс? – спросил Джек, глядя лейтенанту в глаза.

– Ну, сэр, раз уж вы были так любезны, что спросили моего совета, я порекомендовал бы послать другую команду. Не скажу ничего плохого про этих парней: спокойные, исполнительные, трезвые, никаких нарушений и взысканий, но китайцев мы сняли с вооруженной джонки, идущей без груза – наверняка пират – а малайцев с их проа при тех же обстоятельствах. Сдается мне, что если отправить их, они могут не устоять перед искушением и примутся за старое. Будь у нас доказательства их вины, мы должны были вздернуть их на месте. Уже нок рея оснастили, но капитан Хэммонд – он же судья в своем округе – оказался очень щепетилен насчет отсутствия свидетелей. Ходили слухи, что свидетелей съели.

– Пираты? Так‑ так… Это многое объясняет. Ну да, конечно… Вы уверены?

– Лично я не сомневаюсь, учитывая обстоятельства, и те замечания, которые у них и по сей день, бывает, прорываются. В тех водах – от Персидского залива до Борнео – каждый второй корабль – пиратский, или может стать таковым при случае. Они там иначе смотрят на вещи, и сказать по правде, мне вовсе не хотелось бы видеть Верзилу Бума или Довольного Джона болтающимися в петле: попав к нам, они зарекомендовали себя превосходно – перестали молиться на картинки и плевать на палубу, и проповеди мистера Кэрью слушают с должным вниманием.

– Ну, это без сомнения, – воскликнул Джек. – Если судья‑ адвокат флота прикажет мне повесить кого‑ нибудь из старших матросов, к примеру старшину грот‑ мачтовых, я скажу ему… скажу, что отказываюсь. Но, как вы говорите, лучше не вводить их во искушение. Я только озвучил одну из возможностей, и пусть лучше канонерка остается с нами. Да, так будет лучше. Так или иначе, командиром будет Батлер, и прошу вас оказать милость, подобрав ему подходящий экипаж.

Канонерка осталась, и с наступлением сумерек баркас с «Лайвли», по пути к берегу, к темной громаде острова, подошел к ее корме. Мистер Батлер, вступив на собственный квартердек, приказал приветствовать капитана голосом, сначала твердым, но сорвавшимся в конце на какой‑ то странный хрип: страх перед первым командованием вступал в права.

Джек, завернувшись в шлюпочную накидку и держа между колен потайной фонарь, сидел на кормовой банке, терзаемый радостными предчувствиями. Он так давно не видел Стивена Мэтьюрина, и этот временной промежуток казался еще более долгим из‑ за монотонности блокады. Каким одиноким чувствовал он себя, не слыша его резкого, неприятного голоса! Двести пятьдесят девять человек обитают на нижней палубе в условиях общежития – общежития в крайней его форме – а двести шестидесятый влачет существование отшельника. Разумеется, такова доля капитана, такова служба, и, как прочие лейтенанты, он клал на алтарь все, стремясь достигнуть этого одиночества. Но одно дело признавать факт, и другое – переживать его. Нет утешения в философии. Стивен видел Софи пару недель назад, может, даже меньше, наверняка у него есть послание от нее, возможно, письмо. Джек незаметно просунул руку к медальону, висевшему у него на груди, и погрузился в мечты. Невысокие волны подгоняли баркас к берегу; убаюканный плавным ритмом волн и гребков, он грезил в полусне, на устах его играла улыбка.

Он хорошо изучил реку, как, надо сказать, и весь остров, за время своего пребывания там в период британского владычества. Она называлась Кала Блау, и они со Стивеном частенько наведывались сюда из Порт‑ Маона, чтобы понаблюдать за парой красноногих соколов, свивших гнездо на скале. Он сразу узнал местность, когда Бонден, его старшина, посмотрев на светящуюся картушку компаса, отдал негромкий приказ, слегка подправляя курс. Вот скала с причудливой вершиной, развалины часовни, темнеющие на линии заката, и еще более темное пятно, являющееся на деле пещерой, где монахи хранили припасы.

– Суши весла, – тихо сказал он, и посигналил фонарем в направлении берега, вглядываясь в темноту. Ответа не было. Но это не беспокоило его.

– Весла на воду, – произнес Джек, и пока весла опускались, продолжал ждать, не блеснет ли свет. Они точно рассчитали время: десять минут, и назад. Но Стивен не обладал, даже не мог обладать, благодаря своей натуре, свойственным морякам ощущением времени; да и в любом случае, это был лишь первый из четырех дней, отведенных на рандеву.

Посмотрев на восток, он заметил, как первые звезды Плеяд замерцали на прозрачном небосклоне: как‑ то раз ему уже приходилось именно при таком положении звезд забирать Стивену с пустынного пляжа. Баркас плавно покачивался, удерживаемый кормой к берегу шевелением весел. Плеяды показались уже целиком, все созвездие. Джек посигналил снова. «Он, скорее всего, просто не может развести огонь, – подумал Обри, все еще не волнуясь. – В любом случае, будет приятно еще раз прогуляться здесь, и можно оставить для него знак».

– Подходим к берегу, Бонден, – произнес он. – Полегче, полегче, не шуметь.

Шлюпка скользила по темной, мерцающей в свете звезд воде. Пару раз они останавливались, прислушиваясь. Однажды до них донеслось фырканье тюленя, вынырнувшего из воды, потом снова тишина, пока песок не заскрипел под килем.

Он расхаживал взад‑ вперед по линии прибоя на освещенном половинкой луны пляже, заложив руки за спину, и обдумывая знаки, которые заставят Стивена улыбнуться, если тот пропустит первое рандеву. Некоторое беспокойство, если быть честным, но ничего сравнимого с той жгучей тревогой, которую он испытал давным‑ давно, в ту первую ночь к югу от Паламоса, когда еще понятия не имел о способностях своего друга.

Из‑ за Плеяд вставал Сатурн, все выше и выше, градусов десять над линией моря. Обри услышал стук камня на шедшей с утеса тропе. С замиранием сердца он вглядывался в темноту, пытаясь различить неясную фигуру, и тихо насвистывал " Deh vieni, non tardar». [6]

Сначала никакого ответа, потом сверху донесся голос:

– Капитан Мелбери?

Джек, укрывшись за валуном, вытащил из‑ за пояса пистолет и взвел курок.

– Спускайтесь, – дружелюбно сказал он. Потом повернулся к пещере. – Бонден, вылезай.

– Где вы? – прошептал голос от подножья утеса.

Джек убедился, что наверху, на тропе, никто не движется, вышел из‑ за камня, пересек полоску песка и осветил фонарем человека в коричневом плаще, человека со смуглым лицом с застывшим на нем выражением усталости, и испуга при виде неожиданного луча света, прорезавшего тьму. Человек подошел ближе, вытянув вперед раскрытые ладони, и снова сказал:

– Капитан Мелбери?

– Кто вы, сэр? – спросил Джек.

– Жуан Марагалл, сэр, – прошептал тот на ломаном английском, свойственном жителям Минорки, так же как и Гибралтара. – Я пришел от Эстебана Доманова. Он сказал: София, Мэйпс, Гварнери.

Мелбери‑ Лодж – усадьба, где они вместе жили; полное имя Стивена – Мэтьюрин‑ и‑ Доманова; и никто на свете не мог знать, что Джек совсем недавно приобрел «Гварнери». Обри опустил курок и сунул пистолет на место.

– Где он?

– Схвачен.

– Схвачен?

– Схвачен. Просил передать это вам.

При свете фонаря на бумаге можно было различить несколько неровных строк: «Дорогой Дж…» – несколько слов, столбик цифр, подпись «С» – неровная закорючка, теряющаяся в углу.

– Это не его почерк, – шепот уже в темноте: опасения возросли еще больше, когда стал очевидным полный провал. – Это не его рука.

– Его пытали.