«НУЭВА-СЕВИЛЬЯ. ЦЕРКОВЬ

«НУЭВА-СЕВИЛЬЯ. ЦЕРКОВЬ

1524–1534

В 1524 году по распоряжению аббата Петера Мартира началось возведение каменной церкви. Вот как описывает эту церковь Ганс Слоун, видевший ее в 1688 году:

„В церкви три нефа с рядами колонн. Очень хороши западные врата“. Церковь выстроена в готическом стиле, так что в ней применены контрфорсы. Форма – многоугольник. Найдено несколько фрагментов здания, в том числе лепнина, фестоны, херувимы».

– Это оно! Правда, Гарри? – прошептала Дебби.

Ярдах в тридцати стоял ряд домов. Сквозь шторы пробивался свет.

– Многоугольник.

– И я готова поспорить, что икона закопана как раз посредине, – добавила Зоула, тоже шепотом.

– Ее, возможно, оттуда давным-давно забрали. Сколько-то веков тому назад какие-нибудь работяги взяли и выкопали.

– Ах, Гарри! Только не после всего того, что нам пришлось перенести, – услышал я рядом голос Дебби.

Мы крались вдоль развалин. Ночной скрип насекомых уже начался. Зоула посветила фонариком в дверной проем и крикнула:

– Эй!

Археологический раскоп. Все как положено: брезент, ступенчатые склоны, ведра, лопатки и веревки, натянутые в виде аккуратной прямоугольной решетки.

Мы обалдело водили фонариками, освещая каждый угол. У меня кружилась голова.

– Дядя! – раздался местный говор. – Что надо?

Дебби тихонько взвизгнула, а я так чуть из шкуры не выпрыгнул. Рядом стоял мальчик лет четырнадцати. В руках он держал банку из-под варенья, в которой плавали большие прозрачные креветки.

– Ты меня испугал, – сказала Дебби.

Испугал! Да я со страху чуть не помер!

– Археологи здесь давно работают? – спросила Зоула.

– Теперь мой дедушка тут все купил. Я отведу.

Мы пошли за мальчиком. В поле стоял одинокий дом с крыльцом и крышей из гофрированного железа.

– Дед здесь?

В глубине дома кто-то закашлялся. К нам вышел старик с палочкой. Из его приветствия мы не поняли ни слова, но он доброжелательно помахал нам, чтоб входили. Мальчик прошел вперед и исчез в доме. Пахло едой.

Гостиная была тесной. Комнату освещала свисавшая с низкого потолка лампочка без абажура. В одном углу стоял телевизор, в другом – несколько ящиков с подушками и одинокое кресло. На буфете выстроились семейные фотографии и пара свечек. Над буфетом висело зеркало, слева от него – прикрепленный к стене упаковочной клейкой лентой портрет Хайле Селассие[23] (вырезанный из журнала), а справа висел на гвоздях Подлинный Крест.

Из кухни донесся постепенно нарастающий женский крик.

– Ты что, совсем балбес?! Кыш! Воды принеси! Указанной в средневековом описании серебряной отделки не было. В древесине остались углубления – судя по всему, от драгоценных камней. Но сам триптих сохранился. На двух створках проглядывались изображения: мать и дитя – на левой, распятый Христос – на правой. Увеличенные глаза, удлиненные лица, заостренные подбородки… Так писали в Византии. В центральную же часть был вделан прямоугольный кусок дерева, где-то шесть дюймов на двенадцать. Сучковатая древесина казалась старой, ее словно из воды выловили. Или этому куску просто-напросто было две тысячи лет… Если не считать серебра и камней, предмет перед нами точь-в-точь совпадал с тем, что описал Огилви.

Наши вытянувшиеся лица заставили мужчину перейти в оборону:

– Это не из той ямы! Это наше! Очень давно!

– Я хотела бы его у вас купить.

– Сколько дашь?

– Сотню американских долларов.

– Он дедушкин… Во как!

«А то и прапрадедушки», – подумал я.

– Двести долларов, но больше не просите.

– Триста! За триста – отдам.

– Договорились, – невозмутимо сказала Дебби.

Она отвернулась и полезла под свитер, а когда опять встала к нам лицом, то держала в руке пачку американских долларов. Мы с Зоулой едва заметно переглянулись. Ее лицо было белым, а по моему градом катился пот.

Дедушка ухмыльнулся:

– Нехорошая штука. Она мне не нравилась.

Гвозди, на которых висел триптих, были вбиты в углубления из-под камней. Дедушка прислонил палку к буфету, снял со стены икону и протянул ее Дебби. Складывалась она легко. Отсчитывая деньги, девушка сунула ее под мышку. В дедушкину ладонь ложились купюра за купюрой. Длилось это лет сто, не меньше. Я только к концу понял, что все это время не дышал, и начал ловить воздух ртом.

Дедушка махал нам, стоя в дверях.

– Вот так купила! Вот так молодец! – выкрикивал он в темноту.

Огилви назвал бы это иронией в духе Сократа.

– Нехорошо получилось, – раздался голос Зоулы. – Выходит, мы его обманули.

– Я – Дебора Инеса Теббит! Триптих уже тысячу лет принадлежит моей семье! Это моя собственность. Он – мой.

Меня бросает в пот. Все никак не может дойти… Просто не верится, что икона у нас в руках! Осталось лишь добраться до машины и сбежать отсюда. Еще несколько секунд – и все!

У других на уме то же самое. Сначала мы идем быстрым шагом, потом переходим на рысь, потом бежим.

Только я открыл рот, как кто-то заговорил на хорошем средиземноморском английском. Голос раздавался из маленькой церкви, мимо которой мы только что пронеслись.

– Спасибо! От всей души вас благодарю. Сам бы ни за что не нашел.

Нас освещает свет четырех фонариков, с четырех сторон света: с севера, юга, запада и востока.